Митчелл Маргарет - Унесенные ветром - Скачать бесплатно
Маргарет Митчелл
Унесенные ветром
Перевод с английского Т. Озерской
Вступительная статья П. Палиевского
Издательство "Правда", 1991 г.
МАРГАРЕТ МИТЧЕЛЛ И ЕЕ КНИГА
Взгляните на карту Юга США. Штаты Алабама, Джорджия, Южная Каролина.
Внизу - Флорида. "О Флорида!", то есть цветущая, утопающая в цветах, -
вскричал, по преданию, Колумб; слева - Новый Орлеан, куда, если верить
литературе, сослали Манон Леско; справа, на побережье Саванна, где умер
пират Флинт - "умер в Саванне от рома" - и кричал "пиастры! пиастры!"
его жуткий попугай. Вот отсюда и пришла Скарлетт О'Хара, героиня этой
книги, покорительница Америки.
В американской литературе XX века нет более живого характера. Пробле-
мы, неразрешенные комплексы, имена - это пожалуйста; но чтобы был чело-
век, который перешагнул за обложку книги и пошел по стране, заставляя
трепетать за свою судьбу, - второго такого не отыскать. Тем более что
захватывает она неизвестно чем; буквально, по словам английской песни:
"если ирландские глаза улыбаются, о, они крадут ваше сердце". Ретт, ее
партнер, выражался, может быть, еще точнее: "то были глаза кошки во
тьме" - перед прыжком, можно было бы добавить, который она совершала
всегда безошибочно.
Книга, в которой она явилась, оказалась тоже непонятно чем притягива-
ющей читателя. То ли это история любви, которой нет подобия-любовь-вой-
на, любовь-истребление, - где она растет сквозь цинизм, несмотря на выт-
равливание с обеих сторон; то ли дамский роман, поднявшийся до настоящей
литературы, потому что только дама, наверное, могла подсмотреть за своей
героиней, как та целует себя в зеркале, множество других более тонких
внутренних подробностей: то ли это усадебный роман, как у нас когда-то,
только усадьба эта трещит, горит и исчезает в первой половине романа,
будто ее не было... По знакомым признакам не угадаешь.
Да и сама писательница мало похожа на то, что мы привыкли видеть в
Америке. Она, например, не признавала священное паблисити, то есть блеск
известности и сыплющиеся оттуда деньги. Она отказалась снять о себе
фильм - фильм! - не соглашалась на интервью, на рекламные употребления
романа-мыло "Скарлетт" или мужской несессер "Ретт", особо огорчив одну
исполнительницу стриптиза, которая требовала назвать свой номер "Унесен-
ные ветром" (подразумевая, видимо, одежды); не позволила сделать из ро-
мана мюзикл.
Она вступила в непримиримые отношения с кланом, определявшим литера-
турные ранги Америки. Никому не известная домашняя хозяйка написала кни-
гу, о которой спорили знатоки, возможно ли ее написать, и сошлись, что
невозможно. Комбинат из профессоров, издателей, авторитетных критиков,
давно предложивший литераторам иное: создавать имя, уступая место Друг
другу, но и гарантируя каждому положение в истерии литературы, творимой
на глазах соединенным ударом массовых средств, - этот комбинат, получив
вдруг в бестселлеры не очередного кандидата в историю, а литературу,
способную зажигать умы и жить в них независимо от мнений, ее не принял.
Мнение его выразил критик-законодатель Де Вото: "Значительно число чита-
телей этой книги, но не она сама". Напрасно урезонивал своих коллег по-
сетивший США Герберт Уэллс. "Боюсь, что эта книга написана лучше, чем
иная уважаемая классика". - Голос большого писателя утонул в раздражении
профессионалов. Как водится, пошли слухи. Рассказывали, что она списала
книгу с дневника своей бабушки, что она заплатила Синклеру Льюису, чтобы
тот написал роман...
В самом составе литературы она поддержала то, что считалось примитив-
ным и будто бы преодоленным: чистоту образа, жизнь. Ее девический днев-
ник, полный сомнений в призвании, обнаруживает удивительную зрелость:
"Есть писатели и писатели. Истинным писателем рождаются, а не делаются.
Писатели по рождению создают своими образами реальных живых людей, в то
время как "сделанные" - предлагают набивные чучела, танцующие на вере-
вочках; вот почему я знаю, что я "сделанный писатель"... Позднее в
письме другу она высказалась так: "... если история, которую хочешь
рассказать, и характеры не выдерживают простоты, что называется, голой
прозы, лучше их оставить. Видит бог, я не стилист и не могла бы им быть,
если бы и хотела".
Но это было как раз то, в чем у интеллектуальных кругов искать со-
чувствия было трудно. Молодая американская культура не выдерживала напо-
ра модных течений и наук; в литературе начали диктовать свои условия
экспериментаторы, авторитеты психоанализа сошли за великих мыслителей и
т.д. Доказывать в этой среде, что простая история сама по себе имеет
смысл, и более глубокий, чем набор претенциозных суждений, было почти
так же бесполезно, как когда-то объяснять на островах, что стеклянные
бусы хуже жемчужин. Здесь требовались, по выражению Де Вото, "философс-
кие обертоны". И через сорок лет на родине Митчелл, в Джорджии, критик
Флойд Уоткинс, зачисляя ее в "вульгарную литературу", осуждает этот
"простой рассказ о событиях" без "философских размышлений"; тот факт,
что, как сказала Митчелл, "в моем романе всего четыре ругательства и од-
но грязное слово", кажется ему фарисейством и отсталостью; ему не нра-
вится ее популярность. "Великая литература может быть иногда популярной,
а популярная - великой. Но за немногими известными исключениями, такими,
как Библия, а не "Унесенные ветром", величие и популярность скорее про-
тивостоят друг другу, чем находятся в союзе". Остается лишь поместить в
исключения Сервантеса и Данте, Рабле, Толстого, Чехова, Диккенса, Марка
Твена... кого еще? В исключения из американской литературы Маргарет Мит-
челл так или иначе попадала.
Мы не знаем ничего об ее общении с кем-либо из писателей, знаменитых
в ее время. Она не участвовала ни в каких объединениях, никого, в свою
очередь, не поддерживала, не выдвигала. Представители так называемой
"южной школы" (Р. - П. Уоррен, Карсон Маккаллерс, Юдора Уэлти и др.),
чрезвычайно предупредительные друг к другу, никогда не упоминают ее име-
ни. То же и Фолкнер, воспитанный негритянкой-няней, вероятно, похожей на
ту, которую читатель встретит в романе (в семье Фолкнеров ее звали "Мам-
ми Калли"), и скакавший на лошади через изгородь своего участка точно
так же, как отец Скарлетт Джералд О'Хара, мог бы помянуть ее в своих пе-
речнях "американских писателей"... Мог бы, если бы захотел. Небывалый
читательский успех обошелся Митчелл, видно, все-таки слишком дорого. В
литературной среде она осталась навсегда одна.
Но американкой она была. Настоящей, в жилах которой текла американс-
кая история: беглые предки из Ирландии со стороны отца, с другой - такие
же французы; традиции независимости и полагания на собственную силу, го-
товность рисковать; любимыми стихами ее матери были:
И тот судьбы своей страшится
Иль за душой у него мало,
Кто все поставить не решится,
Когда на то пора настала!
Два деда ее сражались на стороне южан; один получил пулю в висок,
случайно не задевшую мозга, другой долго скрывался от победителей-янки.
Современная Атланта, конечно, ничем не напоминает об этих временах.
Фантастический гриб гостиницы "Хайет-Ридженси"; полированные цоколи
страховых компаний; чахлый скверик, обтекаемый потоками машин. Но во
времена юности Митчелл здесь еще стояли особняки, похожие на наш дво-
рянский "ампир", сады; жили люди, хорошо знавшие друг друга. Мать пока-
зывала ей обгорелые печные трубы и пустыри - следы исчезнувших в войну
семейств. Достопримечательностью города была и панорама, рассказывающая
о сражении за Атланту и взывающая теперь о финансовой помощи - среди бо-
лее популярных современных развлечений. Хотя, по словам брата писа-
тельницы, г-на Стивенса Митчелла, Маргарет не любила ее и тогда, может
быть, за несколько нарочитый пафос. Девочка росла в атмосфере рассказов
о потрясающих событиях недавней эпохи, чему помогало и то, что отец ее
был председателем местного исторического общества. Видимо, семейные пре-
дания, впечатления юности и привели ее к странной мысли, что она живет в
завоеванной стране.
Какими путями было задумано отвоевание, мы не знаем. Характер был
скрытный, оставлявший снаружи только то, что считал возможным показать.
Однажды она рассказала, как отец, будучи мальчишкой, как-то залез на де-
рево, чтобы подсмотреть, куда идет старый джентльмен, их родственник. Он
увидел, что тот прошагал с полмили по дороге, а потом вдруг свернул на
луг, хотя мог бы пройти туда прямо: самая мысль, что кто-то знает его
намерения, была ему ненавистна. "Чем дольше я живу, тем больше верю в
наследственность и тем больше чувствую расположение к старому джентльме-
ну".
Биография ее выглядит вполне ординарной. Родилась в 1900 году, средне
училась, писала для школьного театра пьесы из жизни экзотических стран,
включая Россию, танцевала, ездила верхом. В 1918 году на фронте во Фран-
ции погиб ее жених - лейтенант Генри; каждый год в день его смерти она
посылала его матери цветы. В 1925 году, вторично выйдя замуж за страхо-
вого агента Джона Марша (о первом браке известно лишь то, что Маргарет
не расставалась с пистолетом, пока ее супруг не был найден убитым где-то
на Среднем Западе), она оставила работу репортера в местной газете и по-
селилась с мужем неподалеку от прославленной ею Персиковой улицы. Она
повела жизнь типичной провинциальной леди, как себя и называла, с тем
лишь отличием, что дом ее был полон каких-то бумажек, над которыми поте-
шались и гости, и она сама. Это и был роман, создававшийся с 1926 по
1936 год. И только когда он вышел, можно было понять, на что посягнула
эта маленькая смелая женщина.
Если европейские писатели, посещавшие Америку, нередко относились к
ней как к переростку, воспитание которого упущено (как, например, Ток-
виль, Диккенс, Гамсун или Грин); если американцы выдвинули в ответ свой
идеал, Гекльберри, которому воспитание не нужно, - лицемерие старой те-
тушки Европы, а янки еще скажут свое слово при дворе романтического хла-
ма, - то Маргарет Митчелл повернула этот затянувшийся спор в неожиданный
вопрос: да янки ли Америка? Никогда еще не подвергался такому сильному
сомнению человеческий тип, связанный с этим именем, и его право предс-
тавлять страну.
Сомнение это не покажется нам странным, если мы вспомним, что прои-
зошло в США в результате Гражданской войны 1861-1865 годов.
Восстановим кратко канву событий. В октябре 1859 года Джон Браун с
сыновьями захватил арсенал в Харперс-Ферри, требуя отмены самого вопию-
щего из зол, существовавших в стране, - рабства. Его гибель покончила с
надеждами на мирное урегулирование; оба лагеря мобилизовались. В 1860
году президентом стал убежденный аболиционист Авраам Линкольн; Южные
штаты отделились, образовав конфедерацию (1861), и военные действия на-
чались. Перевес был на стороне Севера - примерно двадцать миллионов на-
селения против десяти и сильный промышленный потенциал; однако у Юга бы-
ли более талантливые генералы и централизованное руководство. Вначале
дело шло с переменным успехом; северяне захватили с моря Новый Орлеан и
двигались навстречу своим войскам по Миссисипи; семидневный кровавый бой
у реки Чикагомини (1862) кончился безрезультатно; южане выиграли нес-
колько важных сражений в приграничных областях и вторглись в Пенсильва-
нию. Но после того как Линкольн провозгласил 1 января 1863 года отмену
рабства, наступил перелом. Объединенное командование северными армиями
принял генерал Грант - будущий президент; подчиненный ему генерал Шерман
быстрым броском взял в сентябре 1864 года Атланту (пожар и паника кото-
рой красочно описаны в романе); в апреле 1865 года остатки армий конфе-
дератов сдались.
Передовые силы праздновали победу. Но, как выяснилось, дело свободы
продвинулось недалеко. На поверженные пространства пришел строй, о кото-
ром сказал поэт: "Знаю, на место цепей крепостных люди придумали много
иных". Финансовая аристократия сменила земельную. В стране, лишенной
опыта истории, противоречия прогресса сказались с особой остротой: хищ-
ничество, спекуляции и циничное ограбление труда расцвели, почти не ве-
дая препятствий. "Лучшие американские авторы, - писал К. Маркс, - откры-
то провозглашают как неопровержимый факт, что хотя война против рабства
и разбила цепи, сковывавшие негров, зато, с другой стороны, она порабо-
тила белых производителей". Явились новые хозяева, о которых недвусмыс-
ленно сказано в романе: То были "некие Гелерты, побывавшие уже в десятке
разных штатов и, судя по всему, поспешно покидавшие каждый, когда выяс-
нялось, в каких мошенничествах они были замешаны; некие Коннингтоны,
неплохо нажившиеся в Бюро вольных людей одного отдаленного штата за счет
невежественных черных, чьи интересы они, судя по всему, должны были за-
щищать; Дилсы, продававшие сапоги на картонной подошве правительству
конфедератов и вынужденные потом провести последний год войны в Европе;
Караханы, заложившие основу своего состояния в игорном доме, а теперь
рассчитывавшие на более крупный куш, затеяв на бумаге строительство не-
существующей железной дороги на деньги штата..." и т.д. Нравы, вводимые
ими, быстро сказались на образе жизни страны.
Отсюда пришло то удручающее сочетание дикости и цивилизации, минуя
культуру (то есть представление о смысле), которое всегда так останавли-
вало друзей Америки и стало чувствоваться теперь через соприкосновение с
нею в прессе, психологии, быту - везде. Здесь родилось то удивительное
состояние, когда могучая страна, полная инициативы, богатств и техничес-
кого совершенства, оказалась столь бедной по части обыкновенных понятий
- к чему все это существует и куда движется.
Смысл жизни? Вам ответят: любой смысл для жизни, причем для моей жиз-
ни, а если не подходит, к черту его. А чтобы не разодралось в клочья об-
щество, установить правила, как на охоте, да и в любой мафии они сущест-
вуют; впрочем, тоже не абсолютные, их можно и переходить - но только уж
если переломают кости и выбросят, не обижайся: знал, на что шел. Попро-
буйте возразить этой логике; интересно, сразу ли найдетесь?
Потом ведь это и свобода. Мало ли какие у меня могут быть желания:
хотите подавлять их, насиловать - увольте. Скажите такому, что эта сво-
бода помещает вас в рабство, - тому, кто умеет раздробленные желания
быстро удовлетворять, потакать им, разжигать их, по своему усмотрению
управлять ими; что это-худшее из рабств, потому что исключает самую воз-
можность слышать смысл и делает вас абсолютной пешкой в руках потакате-
ля; скажите - не услышит.
В самом деле, здесь ведь был проведен этот опыт - жить без власти,
без правительства - мечта! В Америке была провозглашена эта доктрина, и
обобщил ее американский гуманист Генри Торо, сказав, что лучшее прави-
тельство то, которое менее всего правит. Чего бы, кажется, лучше. Но
свято место пусто не бывает, и на место человека явилось правительство,
никакому лицу действительно не принадлежавшее и никакому принципу (нако-
нец!) не подчинявшееся, зато и прибравшее своих подданных как никогда
раньше: деньги...
Короче, Маргарет Митчелл имела достаточно оснований протестовать про-
тив отождествления Америки с янки и повернуть свой роман к изображению
того, о чем сказал, вглядываясь в Новый Свет, неведомый ей Пушкин: "Все
благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую - подавлен-
ное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort)".
Другое дело, что задача, которую писательница себе поставила, была
необычайно трудна. Решая ее одиноко, нелегко было избежать ошибок, из-
вестных в истории. Америка - это не янки, хорошо, но кто же тогда? Уж не
те ли, кого Север беспощадно разорил? Потерянный, невозвращенный уклад,
очистившийся в памяти и готовый сойти за реальность... Искушение
сильное, и ушла ли от него писательница вполне, сказать трудно. Так, по
крайней мере в первом впечатлении можно было понять заглавие ее книги,
взятое из стихотворения Горация в популярном у американцев переложении
Эрнста Доусона: "Я забыл многое, Цинара; унесенный ветром, затерялся в
толпе аромат этих роз...", и название поместья - Тара (древняя столица
ирландских королей), также широко известное по балладе английского ро-
мантика Томаса Мура:
Молчит просторный тронный зал,
И двор порос травой:
В чертогах Тары отзвучал
Дух музыки живой.
Так спит гордыня прежних дней.
Умчалась слава прочь, -
И арфы звук, что всех нежней,
Не оглашает ночь.
(Перевод А. Голембы.)
Правда, вглядевшись, можно было понять, что писательница не слишком
жалует обитателей этих романтических времен. В ее романе они обрисованы
такими, какими они, вероятно, и были: запоздалые дворяне, которые в дру-
гих странах стали отмирать, давая дисциплинированных выходцев-ученых,
писателей, или вырождаться в рантье, а здесь, с щедрой землей и рабами,
сложились в барскую вольницу; темпераментная дичь, независимая и безна-
казанная. Лучшие из них, как отмечено в романе, сознавали это сами: "Наш
образ жизни так же устарел, как феодальная система средних веков". Ци-
ничный Ретт высказался еще жестче: "Это порода чисто орнаментальная".
Строчка из баллады Мура "Так спит гордыня прежних дней" тоже звучала
недаром. "Дети гордости" - так назвал историк Роберт Мэнсон Майерс свой
трехтомник, вышедший в 1972 году, где он собрал переписку одной южной
семьи за четырнадцать лет (с 1854 по 1868 г.), то есть до, во время и
после Гражданской войны. Если наши издательства заинтересуются когда-ни-
будь документальным вариантом описываемых событий, лучшей книги не най-
ти. История преподобного Ч. - К. Джонса, его жены, детей, тетки, сестер,
племянниц и т.д., чуть не полностью совпавшая с романом Митчелл (вплоть
до ребенка, рождающегося в заброшенном доме), открыла поразительную кар-
тину упорства, способного принимать мир только с высоты, пусть и вообра-
жаемой. Слова из "Автобиографии" основателя нации Бенджамина Франклина:
"... из наших природных страстей труднее всего, может быть, совладать с
гордостью" - подходили к ним как нельзя более.
Сложнее, что сама писательница оказалась несвободной от этих нас-
ледственных пристрастий. Так, в ее книге, несомненно, дает о себе знать
патерналистский подход к неграм - дружелюбно-покровительственное отноше-
ние, готовность оценить и понять их сколько угодно, но - "на своем мес-
те". Читатель без труда уловит его в том, как она противопоставляет ис-
торию своего дядюшки Питера известному дяде Тому Г. Бичер-Стоу, как ри-
сует кормилицу Мамушку, Большого Сэма и др. Эти ноты у Митчелл сквозят
даже намеренно вызывающе, когда, например, она начинает рассказывать,
как "в области, давно знаменитой своими добрыми отношениями между рабами
и рабовладельцами, начала расти ненависть и подозрительность" (не желая
замечать, что если подобные отношения где-то и существовали, то это зна-
чило лишь, что одобряемые ею невольники были не просто по положению, а и
по чувствам рабы; не желая знать ничего о том действительном сопротивле-
нии, которое с самого начала все сильнее охватывало негритянское населе-
ние и принимало самые разные формы, от пассивного притворства до побегов
и организованных восстаний, - как у Габриеля и Ната Тернера); или усмат-
ривает в нарождавшемся ку-клукс-клане защиту белых женщин от насилий.
Подобные утверждения, разумеется, никакого сочувствия и прогрессивно
мыслящих американцев вызвать не могли; они противоречили основной тради-
ции американской литературы от Марка Твена до Фолкнера. Все это сильно
затруднило отношения Митчелл с демократической Америкой, которая одна
могла поддержать ее сопротивление чистогану.
Однако судить роман по этим всплескам сословного высокомерия было бы
большим упрощением. Мы знаем и великие примеры, - как Толстой в предис-
ловии к "Войне и миру" объявлял, что его не интересуют низшие сословия,
а его Николай Ростов одним молодецким ударом усмирял мужицкий бунт. Но
именно эпическая правда этой книги подготовила его поворот к "Воскресе-
нию", "Не могу молчать" и открытый переход на сторону народа. Неизвест-
но, куда бы пошла дальше Митчелл, не оборви ее жизнь пьяный таксист
(1949 г.). Но ясно, что крушение рабства вытекает из ее романа с очевид-
ностью необратимой. Что касается ее критики неожиданного расизма освобо-
дителей - холодного, брезгливо-отчужденного и куда более последова-
тельного, чем прежняя дикость, то исторический опыт, к сожалению, ее оп-
равдают. Когда волна негритянского движения в стране заставила заново
взглянуть на историю и реальное положение негритянского населения, выво-
ды специалистов ее полностью подтвердили: "Права негров были немедленно
выброшены за борт, как только северные политические и экономические ли-
деры решили, что для защиты своих интересов больше не нуждаются в их го-
лосах".
Одно в книге Митчелл не требовало никаких подтверждений: сама Скар-
летт.
Литература отличается от подделок, между прочим, и тем, что читатель
чувствует себя в чужой душе, как в собственной. В век разобщения эта
черта незаменима. Со Скарлетт добавилось и то, что она попала в положе-
ние, близкое в новой Америке многим. Человек без культуры, с сильным и
острым умом и бешеной жаждой жизни, на которого обрушились все проблемы,
- несоизмеримые с ним и, кажется, непосильные, - стал побеждать их, ни-
чего о них заранее не зная; этот опыт, конечно, притягивал каждого, кому
он был по-своему знаком.
Вопрос был все тот же: как пронести и развить внутренние ценности в
мире оголенно-практического интереса. "Ах, какою леди до кончиков ногтей
она станет, когда у нее опять появятся деньги! Тогда она сможет быть
доброй и мягкой, какой была Эллин, и будет печься о других и думать о
соблюдении приличий... И она будет доброй ко всем несчастным, будет но-
сить корзинки с едой беднякам, суп и желе-больным, и "прогуливать" обде-
ленных судьбой в своей красивой коляске". А пока... пока "она не может
вести себя как настоящая леди, не имея денег", и бросила все силы своей
богатой натуры на их добывание.
Так сплелся клубок противоречий, нерасторжимо связавший в ней чистоту
и перерождение, идеал и порок, где главное было не потерять дороги,
как-то выбраться. Все соединило в себе и ее имя, удачно найденное в пос-
ледний момент, прямо в издательстве, в английском звучании которого есть
и алый цветок, наподобие нашего горицвета, и болезнь
(сохранившееся и в русском названии - скарлатина), и "блудница на
звере багряном"...
Не поддавался этот характер и мнениям, в которые его пытались уло-
вить. Напряжение и сила, с какими боролась эта душа против обстоя-
тельств, терпя поражения, падая, часто не понимая смысла происходящего,
но не сдаваясь, - не позволяли этого сделать. Напрасно говорил ей Ретт,
выдавая желаемое за правду: "Мы оба негодяи". Он - циник по убеждению и
точному расчету наперед; она - под давлением необходимости, которую
обычно не сознавала до последней минуты, пока не вынуждена была преодо-
леть ее, выстоять, выжить ("выживание" - так определила тему своего ро-
мана Митчелл). Ее прыжки навстречу опасности, не предвиденной ею, мета-
ния, взлеты и временный мрак составили незабываемую картину души, за ко-
торой стали следить затаив дыхание миллионы читателей.
Видя, как приняли ее Скарлетт, писательница растерялась. А попытки
репортеров расспросить ее, не списала ли она эту женщину с себя, привели
ее в бешенство. "Скарлетт проститутка, я - нет!" "Я старалась описать
далеко не восхитительную женщину, о которой можно сказать мало хорошего,
и я старалась выдержать ее характер. Я нахожу нелепым и смешным, что
мисс О'Хара стала чем-то вроде национальной героини, я думаю, что это
очень скверно - для морального и умственного состояния нации, - если на-
ция способна аплодировать и увлекаться женщиной, которая вела себя по-
добным образом..."
Но, видимо, было в ней что-то, чего остановить было уже нельзя. Скар-
летт пошла по стране как триумфатор, повергая ниц всякого, кто справед-
ливо угадывал в ней нечто родное, неотменимо американское. Она умела за
себя постоять; она, как кошка, выброшенная из окна, всегда поднималась;
она находила выход из любых положений. И в своей непосредственности она
оказалась сильнее человека, который долго ее искушал, подталкивал к сво-
им целям, даже вынудил стать своей женой, но в конце концов, сломленный,
бежал. В романе это поняла одна старая негритянка: "Я говорю вам, мисс
Скарлетт все может вынести, что господь пошлет, потому как ей уж много
испытаний было послано, а вот мистер Ретт... он ведь никогда ничего не
терпел, ежели ему не по нраву, никогда, ничегошеньки".
Трудно поверить, чтобы черта эта не нравилась самой Митчелл. Ее ответ
одному из "поколения разочарованных", пожаловавшемуся ей, что "их обма-
нули", говорит о том, что кое-что она вложила в Скарлетт и от себя:
"Кто это, с какой стати, когда это обещал Вам и Вашему поколению
обеспеченность? Вернее, почему это молодежь должна желать обеспеченнос-
ти? Предоставьте это старым и усталым... Меня изумляет в некоторых юных,
как это они, насколько я могу понять, не просто тоскуют по обеспеченнос-
ти, но уверенно требуют ее, как свое законное право, и становятся горько
раздраженными, если его не преподносят им на серебряном блюде. Есть
что-то тревожное для нации, если ее молодые люди взывают к обеспеченнос-
ти. Юность в прошлом была напористой, желающей и умеющей испробовать
свои возможности... Я знаю многое о своей семье, а мои друзья здесь, на
Юге, очень хорошо осведомлены о делах своих давно покойных родственников
и об их отношении к жизни. Я не могу вспомнить ни одного случая, когда
кто-либо из этих стародавних ждал обеспеченности или думал, что может ее
достичь. Напротив, я уверена, что они ответили бы Вам изумленным взгля-
дом, если бы Вы взялись обсуждать с ними эту тему, а скорее всего, они
бы пришли в ярость, как если бы Вы обвинили их в самой низкой трусости".
Со временем, видя нарастающий энтузиазм, писательница постепенно по-
теплела к своему созданию. На премьере фильма "Унесенные ветром" она уже
благодарила за внимание "ко мне и к моей бедной Скарлетт", а когда один
незадачливый поклонник обратился к ней за помощью после того, как был
отвергнут, нечаянно сравнив предмет своей страсти со Скарлетт, она напи-
сала: "Я рада, что вам нравится Скарлетт и что вы считаете ее "реши-
тельной и достойной восхищения девушкой"... По мне, она была далеко не
восхитительным человеком, поэтому я могу понять реакцию вашей подруги...
Но кое-что говорили о мисс О'Хара и другие. Они говорили, например, что,
как бы эгоистична она ни была, у нее была несокрушимая смелость, которая
есть часть южного наследия. Они писали, что она заботилась о своих близ-
ких, как черных, так и белых, даже если она сама должна была при этом
голодать. Это тоже очень достойная южная черта... Другие добавляли, что
она к тому же обладала необыкновенной привлекательностью для мужчин. Еще
другим она нравилась по причине, вами упомянутой, - за решимость и спо-
собность видеть вещи в их последствиях до конца - черта, редкая в любую
эпоху".
И было еще одно, может быть, важнейшее. Пусть отпечатались в Скарлетт
черты наступившей эпохи, пусть не могла она им противостоять, усваивая
худшее. Но помимо эпох, есть нечто проносимое человеком сквозь них, чего
он добивается и достичь в них не может, - надежда, реальная в непрерыв-
ном усилии ее осуществить. И это усилие Митчелл воплотила в Скарлетт с
редкой для новейшей американской литературы настойчивостью. В этом смыс-
ле она была сестрой Фолкнера, хотя и непризнанной.
Ушли "унесенные ветром", но остался идеал, неисполнимый сон, который
видит Скарлетт, - душа, летящая в белой туманной массе (почти гоголевс-
кая струна в тумане); она рвется, кличет мать (опять как гоголевский от-
чаявшийся герой) - мать как достоинство, честь и правду, которую не от-
нять, потому что она была и, значит, может где-то быть, но где? как? -
душа не знает.
Оттого-то многие и увидели в Скарлетт не Север и Юг, а символ бездум-
но-прекрасной Америки, за которую борются Север и Юг, силятся поглотить,
но не могут. Не дается им беспутное дитя, искалеченное жадностью, но не
потерявшее красоты, в том числе и следов красоты внутренней.
Эту красоту удалось удержать и в фильме. Конечно, у продюсера картины
Селзника были свои представления, как должны выглядеть аристократы, но
без подлинного в главной роли обойтись было нельзя; и тогда была найдена
красавица англичанка, воспитанница католических монастырей, Вивиен Ли.
Достоевский, считавший, что "красота спасет мир", писал: "Во всем мире
нет такого красивого типа женщин, как англичанки". Любопытно, что наблю-
дение это он сделал на лондонском Хай-Маркет, то есть в обиталище соот-
ветственных жриц, что приближает нас к оценке, которую дала своей герои-
не Митчелл. Одна особенно поразила его: "Черты лица ее были нежны, тон-
ки, что-то затаенное и грустное были в ее прекрасном и немного гордом
взгляде... Она была, она не могла не быть выше всей этой толпы несчаст-
ных женщин своим развитием: иначе что же значит лицо человеческое?"'.
У Вивиен Ли было это лицо, "которое что-нибудь да значит", как бы ни
обманывала им ее героиня. И зрители ее приняли безоговорочно. Это была
Скарлетт! Хотя в фильме не остаетесь и десятой доли жизни романа, а мно-
гое вообще было заглажено красивой картинкой (провинциальные особняки
превращены в роскошные палаты), читателям (а именно они заполнили кино-
залы) довольно было намека. Премьера состоялась 14 декабря 1939 года в
Атланте. Когда Скарлетт застрелила ненавистного грабителя-янки, зрители
чуть не сломали от восторга кинотеатр. По цифрам успеха картина обошла
другие и продолжает идти впереди всех после нее созданных в Америке.
Когда ее дают по телевидению, страна замирает. Люди следят за своей лю-
бимицей и ее ответом судьбе: "О, fiddle-dee-dee! ду-удочки... не пойма-
ешь!"
А за каждой ее победой все слышнее звучит вопрос, как сберечь честь
смолоду, на который ответить она не смогла и который последовал за ней
повсюду, куда бы ни являлась уже неотразимая, неустрашимая Скарлетт
О'Хара. Она пришла и к нам, в новом наряде, который так любила, в русс-
ком языке.
ЧАСТЬ 1
ГЛАВА I
Скарлетт О'Хара не была красавицей, но мужчины вряд ли отдавали себе
в этом отчет, если они, подобно близнецам Тарлтонам, становились жертва-
ми ее чар. Очень уж причудливо сочетались в ее лице утонченные черты ма-
тери - местной аристократки французского происхождения - и крупные, вы-
разительные черты отца - пышущего здоровьем ирландца. Широкоскулое, с
точеным подбородком лицо Скарлетт невольно приковывало к себе взгляд.
Особенно глаза - чуть раскосые, светло-зеленые, прозрачные, в оправе
темных ресниц. На белом, как лепесток магнолии, лбу - ах, эта белая ко-
жа, которой так гордятся женщины американского Юга, бережно охраняя ее
шляпками, вуалетками и митенками от жаркого солнца Джорджии! - две безу-
коризненно четкие линии бровей стремительно взлетали косо вверх - от пе-
реносицы к вискам.
Словом, она являла взору очаровательное зрелище, сидя в обществе Стю-
арта и Брента Тарлтонов в прохладной тени за колоннами просторного
крыльца Тары - обширного поместья своего отца. Шел 1861 год, ясный ап-
рельский день клонился к вечеру. Новое зеленое в цветочек платье Скар-
летт, на которое пошло двенадцать ярдов муслина, воздушными волнами ле-
жало на обручах кринолина, находясь в полной гармонии с зелеными
сафьяновыми туфельками без каблуков, только что привезенными ей отцом из
Атланты. Лиф платья как нельзя более выгодно обтягивал безупречную та-
лию, бесспорно самую тонкую в трех графствах штата, и отлично сформиро-
вавшийся для шестнадцати лет бюст. Но ни чинно расправленные юбки, ни
скромность прически - стянутых тугим узлом и запрятанных в сетку волос,
- ни степенно сложенные на коленях маленькие белые ручки не могли ввести
в обман: зеленые глаза - беспокойные, яркие (о, сколько в них было сво-
енравия и огня!) - вступали в спор с учтивой светской сдержанностью ма-
нер, выдавая подлинную сущность этой натуры. Манеры были результатом не-
ясных наставлений матери и более суровых нахлобучек Мамушки. Глаза дала
ей природа.
По обе стороны от нее, небрежно развалившись в креслах, вытянув скре-
щенные в лодыжках, длинные, в сапогах до колен, мускулистые ноги первок-
лассных наездников, близнецы смеялись и болтали, солнце било им в лицо
сквозь высокие, украшенные лепным орнаментом стекла, заставляя жму-
риться. Высокие, крепкотелые? и узкобедрые, загорелые, рыжеволосые, де-
вятнадцатилетние, в одинаковых синих куртках и горчичного цвета; брид-
жах, они были неотличимы друг от друга, как две коробочки хлопка.
На зеленом фоне молодой листвы белоснежные кроны цветущих кизиловых
деревьев мерцали в косых лучах закатного солнца. Лошади близнецов, круп-
ные животные, золотисто-гнедые, под стать шевелюрам своих хозяев, стояли
у коновязи на подъездной аллее, а у ног лошадей - переругивалась свора
поджарых нервных гончих, неизменно сопровождавших Стюарта и Брента во
всех их поездках. В некотором отдалении, как оно и подобает аристократу,
возлежал, опустив морду на лапы, пятнистый долматский дог и терпеливо
ждал, когда молодые люди отправятся домой ужинать.
Близнецы, лошади и гончие были не просто неразлучными товарищами - их
роднили более крепкие узы. Молодые, здоровые, ловкие и грациозные, они
были под стать друг другу - одинаково жизнерадостны и беззаботны, и юно-
ши не менее горячи, чем их лошади, - горячи, а подчас и опасны, - но при
всем том кротки и послушны в руках тех, кто знал, как ими управлять.
И хотя все трое, сидевшие на крыльце, были рождены для привольной
жизни плантаторов и с пеленок воспитывались в довольстве и холе, окру-
женные сонмом слуг, лица их не казались ни безвольными, ни изнеженными.
В этих мальчиках чувствовались сила и решительность сельских жителей,
привыкших проводить жизнь под открытым небом, не особенно обременяя свои
мозги скучными книжными премудростями. Графство Клейтон в Северной
Джорджии было еще молодо, и жизнь там, на взгляд жителей Чарльстона, Са-
ванны и Огасты, пока что не утратила некоторого налета грубости. Более
старые и степенные обитатели Юга смотрели сверху вниз на новопоселенцев,
но здесь, на севере Джорджии, небольшой пробел по части тонкостей клас-
сического образования не ставился никому в вину, если это искупалось хо-
рошей сноровкой в том, что имело подлинную цену. А цену имело уменье вы-
растить хлопок, хорошо сидеть в седле, метко стрелять, не ударить в
грязь лицом в танцах, галантно ухаживать за дамами и оставаться
джентльменом даже во хмелю.
Все эти качества были в высшей мере присущи близнецам, которые к тому
же широко прославились своей редкой неспособностью усваивать любые зна-
ния, почерпнутые из книг. Их родителям принадлежало больше денег, больше
лошадей, больше рабов, чем любому другому семейству графства, но по час-
ти грамматики близнецы уступали большинству своих небогатых соседей -
"голодранцев", как называли белых бедняков на Юге.
Как раз по этой причине Стюарт и Брент и бездельничали в эти ап-
рельские послеполуденные часы на крыльце Тары. Их только что исключили
из университета Джорджии - четвертого за последние два года университе-
та, указавшего им на дверь, и их старшие братья, Том и Бойд, возврати-
лись домой вместе с ними, не пожелав оставаться в стенах учебного заве-
дения, где младшие пришлись не ко двору. Стюарт и Брент рассматривали
свое последнее исключение из университета как весьма забавную шутку, и
Скарлетт, ни разу за весь год - после окончания средней школы, Фейет-
виллского пансиона для молодых девиц, - не взявшая по своей воле в руки
книги, тоже находила это довольно забавным.
- Вам-то, я знаю, ни жарко ни холодно, что вас исключили, да и Тому
тоже, - сказала она. - А вот как же Бойд? Ему как будто ужасно хочется
стать образованным, а вы вытащили его и из Виргинского, и из Алабамско-
го, и из Южно-Каролинского университетов, а теперь еще и из университета
Джорджии. Если и дальше так пойдет, ему никогда не удастся ничего закон-
чить.
- Ну, он прекрасно может изучить право в конторе судьи Пармали в Фе-
йетвилле, - беспечно отвечал Брент. - К тому же наше исключение ничего,
в сущности, не меняет. Нам все равно пришлось бы возвратиться домой еще
до конца семестра.
- Почему?
- Так ведь война, глупышка! Война должна начаться со дня на день, и
не станем же мы корпеть над книгами, когда другие воюют, как ты полага-
ешь?
- Вы оба прекрасно знаете, что никакой войны не будет, - досадливо
отмахнулась Скарлетт. - Все это одни разговоры. Эшли Уилкс и его отец
только на прошлой неделе говорили папе, что наши представители в Вашинг-
тоне придут к этому самому... к обоюдоприемлемому соглашению с мистером
Линкольном по поводу Конфедерации. Да и вообще янки слишком боятся нас,
чтобы решиться с нами воевать. Не будет никакой войны, и мне надоело про
нее слушать.
- Как это не будет войны! - возмущенно воскликнули близнецы, словно
открыв бессовестный обман.
- Да нет же, прелесть моя, война будет непременно, - сказал Стюарт. -
Конечно, янки боятся нас, но после того, как генерал Борегард выбил их
позавчера из форта Самтер, им ничего не остается, как сражаться, ведь
иначе их ославят трусами на весь свет. Ну, а Конфедерация...
Но Скарлетт нетерпеливо прервала его, сделав скучающую гримасу:
- Если кто-нибудь из вас еще раз произнесет слово "война", я уйду в
дом и захлопну дверь перед вашим носом. Это слово нагоняет на меня тос-
ку... да и еще вот - "отделение от Союза". Папа говорит о войне с утра
до ночи, и все, кто бы к нему ни пришел, только и делают, что вопят:
"форт Самтер, права Штатов, Эйби Линкольн!", и я прямо-таки готова виз-
жать от скуки! Ну, и мальчики тоже ни о чем больше не говорят, да еще о
своих драгоценных эскадронах. Этой весной на всех вечерах царила такая
тоска, потому что мальчики разучились говорить о чем-либо другом. Я
очень рада, что Джорджия не вздумала отделяться до святок, иначе у нас
были бы испорчены все рождественские балы. Если я еще раз услышу про
войну, я уйду в дом.
И можно было не сомневаться, что она сдержит слово. Ибо Скарлетт не
выносила разговоров, главной темой которых не являлась она сама. Однако
плутовка произнесла свои угрозы с улыбкой, - памятуя о том, что от этого
у нее заиграют ямочки на щеках, - и, словно бабочка крылышками, взмахну-
ла длинными темными ресницами. Мальчики были очарованы - а только этого
она и стремилась достичь - и поспешили принести, извинения. Отсутствие
интереса к военным делам ничуть не уронило ее в их глазах. По правде го-
воря, даже наоборот. Война - занятие мужское, а отнюдь не дамское, и в
поведении Скарлетт они усмотрели лишь еще одно свидетельство ее безуп-
речной женственности.
Уведя собеседников в сторону от надоевшей темы войны, Скарлетт с ув-
лечением вернулась к их личным делам:
- А что сказала ваша мама, узнав, что вас обоих снова исключили из
университета?
Юноши смутились, припомнив, как встретила их мать три месяца назад,
когда они, изгнанные из Виргинского университета, возвратились домой.
- Да видишь ли, - сказал Стюарт, - она пока еще не имела возможности
ничего сказать. Мы вместе с Томом уехали сегодня из дома рано утром, по-
ка она не встала, и Том засел у Фонтейнов, а мы поскакали сюда.
- А вчера вечером, когда вы явились домой, она тоже ничего не сказа-
ла?
- Вчера вечером нам повезло. Как раз перед нашим приездом привели но-
вого жеребца, которого ма купила в прошлом месяце на ярмарке в Кентукки,
и дома все было вверх дном. Ах, Скарлетт, какая это великолепная лошадь,
ты скажи отцу, чтобы он приехал поглядеть! Это животное еще по дороге
едва не вышибло дух из конюха и чуть не насмерть затоптало двух маминых
чернокожих, встречавших поезд на станции в Джонсборо. А как раз когда мы
приехали, жеребец только что разнес в щепы стойло, едва не убил мамину
любимую лошадь Земляничку, и ма стояла в конюшне с целым мешком сахара в
руках - пыталась его улестить, и, надо сказать, не без успеха. Черноко-
жие повисли от страха на стропилах и таращили на ма глаза, а она разго-
варивала с жеребцом, прямо как с человеком, и он брал сахар у нее из
рук. Никто не умеет так обращаться с лошадьми, как ма. Тут она увидела
нас и говорит: "Боже милостивый, что это вас опять принесло домой? Это
же не дети, а чума египетская!" Но в эту минуту жеребец начал фыркать и
лягаться, и ма сказала: "Пошли вон отсюда! Не видите, что ли, - он же
нервничает, мой голубок! А с вами я утром потолкую!" Ну, мы легли спать
и поутру ускакали пораньше, пока она в нас не вцепилась, а Бойд остался
ее умасливать.
- Как вы думаете, она вздует Бойда? - Скарлетт, как и все жители
графства, просто не могла освоиться с мыслью, что "крошка" миссис Тарл-
тон держит в ежовых рукавицах своих великовозрастных сыновей, а по мере
надобности и прохаживается по их спинам хлыстом.
Беатриса Тарлтон была женщина деловая и несла на своих плечах не
только заботу о большой хлопковой плантации, сотне негров-рабов и восьми
своих отпрысках, но вдобавок еще и управляла самым крупным конным заво-
дом во всем штате. Нрав у нее был горячий, и она легко впадала в ярость
от бесчисленных проделок своих четырех сыновей, и если телесные наказа-
ния для лошадей или для негров находились в ее владениях под строжайшим
запретом, то мальчишкам порка время от времени не могла, по ее мнению,
принести вреда.
- Нет, конечно, Бойда она не тронет. С Бойдом ма не особенно крепко
расправляется, потому как он самый старший, а ростом не вышел, - сказал
Стюарт не без тайной гордости за свои шесть футов два дюйма. - Мы потому
и оставили его дома объясниться с ней. Да, черт побери, пора бы уж ма
перестать задавать нам трепку! Нам же по девятнадцати, а Тому двадцать
один, а она обращается с нами, как с шестилетними.
- Ваша мама поедет завтра на барбекю к Уилксам на этой новой лошади?
- Она поехала бы, да папа сказал, что это опасно, лошадь слишком го-
ряча. Ну и девчонки ей не дадут. Они заявили, что она должна хотя бы раз
приехать в гости, как приличествует даме - в экипаже.
- Лишь бы завтра не было дождя, - сказала Скарлетт. - Уже целую неде-
лю почти ни одного дня без дождя. Ничего нет хуже, как испорченное бар-
бекю, когда все переносится в дом и превращается в пикник в четырех сте-
нах.
- Не беспокойся, завтра будет погожий день и жарко, как в июне, -
сказал Стюарт. - Погляди, какой закат - я никогда еще, по-моему, не ви-
дал такого красного солнца! Погоду всегда можно предсказать по закату.
Все поглядели туда, где на горизонте над только что испаханными безб-
режными хлопковыми полями Джералда О'Хара пламенел закат. Огненно-крас-
ное солнце опускалось за высокий холмистый берег реки Флинт, и на смену
апрельскому теплу со двора уже потянуло душистой прохладой.
Весна рано пришла в этом году - с частыми теплыми дождями и стреми-
тельно вскипающей бело-розовой пеной в кронах кизиловых и персиковых де-
ревьев, осыпавших темные заболоченные поймы рек и склоны далеких холмов
бледными звездочками своих цветов. Пахота уже подходила к концу, и баг-
ряные закаты окрашивали свежие борозды красной джорджианской глины еще
более густым багрецом. Влажные, вывороченные пласты земли, малиновые на
подсыхающих гребнях борозд, лиловато-пунцовые и бурые в густой тени, ле-
жали, алкая хлопковых зерен посева. Выбеленный известкой кирпичный уса-
дебный дом казался островком среди потревоженного моря вспаханной земли,
среди красных, вздыбившихся, серповидных волн, словно бы окаменевших в
момент прибоя. Здесь нельзя было увидеть длинных прямых борозд, подобных
тем, что радуют глаз на желтых глинистых плантациях плоских пространств
Центральной Джорджии или на сочном черноземе прибрежных земель. Холмис-
тые предгорья Северной Джорджии вспахивались зигзагообразно, образуя
бесконечное количество спиралей, дабы не дать тяжелой почве сползти на
дно реки.
Это была девственная красная земля - кроваво-алая после дождя, кир-
пично-пыльная в засуху, - лучшая в мире для выращивания хлопка. Это был
приятный для глаз край белых особняков, мирных пашен и неторопливых,
мутно-желтых рек... И это был край резких контрастов - яркого солнца и
глубоких теней. Расчищенные под пашню земли плантаций и тянувшиеся милю
за милей хлопковые поля безмятежно покоились, прогретые солнцем, окайм-
ленные нетронутым лесом, темным и прохладным даже в знойный полдень, -
сумрачным, таинственным, чуть зловещим, наполненным терпеливым, вековым
шорохом в верхушках сосен, похожим на вздох или на угрозу: "Берегись!
Берегись! Ты уже зарастало однажды, поле. Мы можем завладеть тобою сно-
ва!"
До слуха сидевших на крыльце донесся стук копыт, позвякивание упряжи,
смех и перекличка резких негритянских голосов - работники и мулы возвра-
щались с поля. И тут же из дома долетел нежный голос Эллин О'Хара, мате-
ри Скарлетт, подзывавшей девчонку-негритянку, носившую за ней корзиночку
с ключами.
- Да, мэм, - прозвучал в ответ тоненький детский голосок, и с черного
хода донесся шум шагов, удалявшихся в сторону коптильни, где Эллин еже-
вечерне по окончании полевых работ раздавала пищу неграм. Затем стал
слышен звон посуды и столового серебра: Порк, соединявший в своем лице и
лакея и дворецкого усадьбы, начал накрывать на стол к ужину.
Звуки эти напомнили близнецам, что им пора возвращаться домой. Но
мысль о встрече с матерью страшила ях, и они медлили на крыльце, смутно
надеясь, что Скарлетт пригласит их поужинать.
- Послушай, Скарлетт, а как насчет завтрашнего вечера? - сказал
Брент. - Мы тоже хотим потанцевать с тобой - ведь мы не виноваты, что
ничего не знали ни про барбекю, ни про бал. Надеюсь, ты еще не все танцы
расписала?
- Разумеется, все! А откуда мне было знать, что вы прискачете домой?
Не могла же я беречь танцы для вас, а потом остаться с носом и подпирать
стенку!
- Это ты-то? - Близнецы оглушительно расхохотались.
- Вот что, малютка, ты должна отдать мне первый вальс, а Стю - пос-
ледний и за ужином сесть с нами. Мы разместимся на лестничной площадке,
как на прошлом балу, и позовем Джинси, чтобы она опять нам погадала.
- Мне не нравится, как она гадает. Вы же слышали - она предсказала,
что я выйду замуж за жгучего брюнета с черными усами, а я не люблю брю-
нетов.
- Ты любишь рыжеволосых, верно, малютка? - ухмыльнулся Брент. - В та-
ком случае пообещай нам все вальсы и ужин.
- Если пообещаешь, мы откроем тебе один секрет, - сказал Стюарт.
- Вот как? - воскликнула Скарлетт, мгновенно, как дитя, загоревшись
любопытством.
- Это ты про то, что мы слышали вчера в Атланте, Стю? Но ты помнишь -
мы дали слово молчать.
- Ладно уж. В общем, мисс Питти сказала нам кое-что.
- Мисс - кто?
- Да эта, ты ее знаешь, кузина Эшли Уилкса, которая живет в Атланте,
- мисс Питтипэт Гамильтон, тетка Чарлза и Мелани Гамильтонов.
- Конечно, знаю и могу сказать, что более глупой старухи я еще отро-
дясь не встречала.
- Так вот, когда мы вчера в Атланте дожидались своего поезда, она
проезжала в коляске мимо вокзала, остановилась поболтать с нами и сказа-
ла, что завтра у Уилксов на балу будет оглашена помолвка.
- Ну, это для меня не новость, - разочарованно протянула Скарлетт. -
Этот дурачок, Чарли Гамильтон, ее племянник, обручится с Милочкой Уилкс.
Всем уже давным-давно известно, что они должны пожениться, хотя он, мне
кажется, не очень-то к этому рвется.
- Ты считаешь его дурачком? - спросил Брент. - Однако на святках ты
позволяла ему вовсю увиваться за тобой,
- А как я могла ему запретить? - Скарлетт небрежно пожала плечами. -
Все равно, по-моему, он ужасная размазня.
- И к тому же это вовсе не его помолвка будет завтра объявлена, а Эш-
ли с мисс Мелани, сестрой Чарлза! - торжествующе выпалил Стюарт.
Скарлетт не изменилась в лице, и только губы у нее слегка побелели.
Так бывает, когда удар обрушивается внезапно и человек не успевает охва-
тить сознанием то, что произошло. Столь неподвижно было ее лицо, когда
она, не проронив ни слова, смотрела на Стюарта, что он, не будучи от
природы слишком прозорлив, решил: это известие, как видно, здорово уди-
вило и заинтриговало ее.
- Мисс Питти сказала нам, что они собирались огласить помолвку только
в будущем году, потому как мисс Мелани не особенно крепка здоровьем, но
сейчас только и разговора что о войне, и вот оба семейства решили пото-
ропиться со свадьбой. Помолвка будет оглашена завтра за ужином. Видишь,
Скарлетт, мы открыли тебе секрет, и ты теперь должна пообещать, что ся-
дешь ужинать с нами.
- Ну конечно, с вами, - машинально пробормотала Скарлетт.
- И обещаешь отдать нам все вальсы?
- Обещаю.
- Ну, ты - прелесть. Воображаю, как все мальчишки взбесятся!
- А пускай себе бесятся, - сказал Брент. - Мы вдвоем легко с ними уп-
равимся. Послушай, Скарлетт, посиди с нами и утром, на барбекю.
- Что ты сказал?
Стюарт повторил свою просьбу.
- Ладно.
Близнецы переглянулись - торжествующе, но не без удивления. Для них
было непривычно столь легко добиваться знаков расположения этой девушки,
хотя они и считали, что она отдает им некоторое предпочтение перед дру-
гими. Обычно Скарлетт все же заставляла их упрашивать ее и умолять, во-
дила за нос, не говоря ни "да", ни "нет", высмеивала их, если они начи-
нали дуться, и напускала на себя ледяную холодность, если они пробовали
рассердиться. А сейчас она, в сущности, пообещала провести с ними весь
завтрашний день - сидеть рядом на барбекю, танцевать с ними все вальсы
(а уж они позаботятся, чтобы вальс вытеснил все другие танцы!) и ужинать
вместе. Ради этого стоило даже вылететь из университета!
Окрыленные своим неожиданным успехом, близнецы не спешили откланяться
и продолжали болтать о предстоящем барбекю, о бале, о Мелани Гамильтон и
Эшли Уилксе, отпуская шутки, хохоча, перебивая друг друга и довольно
прозрачно намекая, что приближается время ужина. Молчание Скарлетт не
сразу дошло до их сознания, а она за все это время не проронила ни сло-
ва. Наконец и они ощутили какую-то перемену. Сияющий вечер словно бы по-
тускнел - только близнецы не могли бы сказать, отчего это произошло.
Скарлетт, казалось, совсем их не слушала, хотя ни разу не ответила нев-
попад. Чувствуя, что происходит нечто непонятное, сбитые с толку, раздо-
садованные, они пытались еще некоторое время поддерживать разговор, по-
том поглядели на часы и нехотя поднялись.
Солнце стояло уже совсем низко над свежевспаханным полем, и за рекой
черной зубчатой стеной воздвигся высокий лес. Ласточки, выпорхнув из
застрех, стрелой проносились над двором, а куры, утки и индюки, одни -
важно вышагивая, другие - переваливаясь с боку на бок, потянулись домой
с поля.
Стюарт громко крикнул:
- Джимс!
И почти тотчас высокий негр, примерно одного с близнецами возраста,
запыхавшись, выбежал из-за угла дома и бросился к коновязи. Джимс был их
личным слугой и вместе с собаками сопровождал их повсюду. Он был нераз-
лучным товарищем их детских игр, а когда им исполнилось десять лет, они
получили его в собственность в виде подарка ко дню рождения. Завидя
Джимса, гончие поднялись, отряхивая красную пыль, и замерли в ожидании
хозяев. Юноши распрощались, пообещав Скарлетт приехать завтра к Уилксам
пораньше и ждать ее там. Затем сбежали с крыльца, вскочили в седла и,
сопровождаемые Джимсом, пустили лошадей в галоп по кедровой аллее,
что-то крича на прощанье и размахивая шляпами.
За поворотом аллеи, скрывшим из глаз дом, Брент остановил лошадь в
тени кизиловых деревьев. Следом за ним остановился и Стюарт. Мальчиш-
ка-негр остановился в некотором отдалении. Лошади, почувствовав ослабев-
шие поводья, принялись пощипывать нежную весеннюю траву, а терпеливые
собаки снова улеглись в мягкую красную пыль, с вожделением поглядывая на
круживших в сгущающихся сумерках ласточек. На широком простодушном лице
Брента было написано недоумение и легкая обида.
- Послушай, - сказал он. - Не кажется ли тебе, что она могла бы приг-
ласить нас поужинать?
- Я, признаться, тоже этого ждал, да так и не дождался, - отвечал
Стюарт. - Что ты скажешь, а?
- Не знаю, что и сказать. Странно как-то. В конце концов, мы ведь
давно не виделись и, как приехали, - прямо к ней. И даже почти ничего
еще не успели и рассказать.
- Мне показалось, что она поначалу здорово обрадовалась, увидав нас.
- Да, мне тоже так подумалось.
- А потом вдруг как-то притихла, словно у нее голова разболелась.
- Да, я заметил, но не придал этому значения. Что это с ней, как ты
думаешь?
- Не пойму. Может, мы сказали что-нибудь такое, что ее рассердило?
На минуту оба погрузились в размышления.
- Ничего такого не могу припомнить. И притом, когда Скарлетт разоз-
лится, это же сразу видно. Она не то что другие девчонки - у нее тут же
все вырывается наружу.
- Да, это мне как раз в ней и нравится. Она, когда сердится, не прев-
ращается в ледышку и не обливает тебя презрением, а просто выкладывает
все начистоту. И все-таки, видно, мы что-то не то сказали или сделали -
почему она вдруг примолкла и стала какая-то скучная. Могу поклясться,
что она обрадовалась, увидав нас, и, похоже, хотела пригласить поужи-
нать.
- Может, это потому, что нас опять вышвырнули из университета?
- Ну да, черта с два! Не будь идиотом. Она же хохотала как чумовая,
когда мы ей об этом рассказывали. Да она не больше нашего уважает всю
эту книжную премудрость.
Брент, повернувшись в седле, кликнул своего негра-грума.
- Джимс!
- Да, сэр!
- Ты слышал наш разговор с мисс Скарлетт?
- Не-е, сэр, мистер Брент! Вы уж скажете! Да чтоб я стал подслушивать
за белыми господами!
- А то нет, черт побери! У вас, черномазых, всегда ушки на макушке! Я
же видел, как ты, врунишка, слонялся вокруг крыльца и прятался за жасми-
новым кустом у стены. Ну-ка, вспомни, не сказали ли мы чего-нибудь тако-
го, что могло бы рассердить или обидеть мисс Скарлетт?
После такого призыва к его сообразительности Джимс бросил притворство
и сосредоточенно сдвинул черные брови.
- Не-е, сэр, такого я не заметил, она вроде не сердилась. Она вроде
очень обрадовалась, похоже, сильно без вас скучала и, покамест вы не
сказали про мистера Эшли и мисс Мелли Гамильтон - про то, что они поже-
нятся, - все щебетала как птичка, а тут вдруг вся съежилась, будто яст-
реба увидела.
Близнецы переглянулись и кивнули, но на их лицах все еще было написа-
но недоумение.
- Джимс прав, - сказал Стюарт. - Но в чем тут дело, в толк не возьму.
Черт подери, она же никогда не интересовалась Эшли - он для нее просто
друг. Она нисколько им не увлечена. Во всяком случае, не так, как нами.
Брент утвердительно кивнул.
- А может, ей обидно, что Эшли ничего не сказал ей про завтрашнее ог-
лашение - они же как-никак друзья детства? Девчонки любят узнавать такие
новости первыми - это для них почему-то важно.
- Может, и так. Да только... ну, что с того, что не сказал? Это ведь
держалось от всех в тайне, потому что было задумано как сюрприз. И в
конце-то концов, разве человек не имеет права молчать о своей помолвке?
Мы ведь тоже ничего бы не узнали, не проболтайся нам тетушка мисс Мелли.
К тому же Скарлетт не могла не знать, что Эшли рано или поздно женится
на мисс Мелли. Мы-то знаем про это давным-давно. Так уж у них повелось у
Гамильтонов и Уилксов: жениться на кузинах. Всем было известно, что Эшли
когда-нибудь женится на мисс Мелли, а Милочка Уилкс выйдет замуж за ее
брата Чарлза.
- Ладно, не желаю больше ломать себе над этим голову. Жаль только,
что она не пригласила нас поужинать. Признаться, мне страсть как неохота
ехать домой и выслушивать маменькины вопли по поводу нашего исключения
из университета. А ведь пора бы ей и привыкнуть.
- Будем надеяться, что Бойду уже удалось ее умаслить. Ты же знаешь,
как у этого хитреца ловко подвешен язык. Он всегда умеет ее задобрить.
- Да, конечно, но на это ему нужно время. Он будет кружить вокруг да
около, пока не заговорит ей зубы и она не сложит оружия и не велит ему
приберечь свое красноречие для адвокатской практики. А Бойду небось даже
не удалось пока что и подступиться к ма. Бьюсь об заклад, что она все
еще в таком упоении от своего нового жеребца, что о нас и думать забыла
и вспомнит про наше исключение, только когда сядет ужинать и увидит за
столом Бойда. Ну, а к концу ужина она уже распалится вовсю и будет ме-
тать громы и молнии. А часам к десяти, и никак не раньше, Бойду удастся
втолковать ей, что было бы унизительно для любого из ее сыновей оста-
ваться в учебном заведении, где ректор позволил себе разговаривать с на-
ми в таком тоне. И лишь к полуночи Бойд, наконец, так заморочит ей голо-
ву, что она взбесится и будет кричать на него - почему он не пристрелил
ректора. Нет, раньше, как к ночи, нам домой лучше не соваться.
Близнецы хмуро поглядели друг на друга. Они, никогда не робевшие ни в
драке, ни перед необъезженным скакуном, ни перед разгневанными соседя-
ми-плантаторами, испытывали священный трепет перед беспощадным языком
своей рыжеволосой матушки и ее хлыстом, который она без стеснения пуска-
ла прогуляться по их задам.
- Знаешь что, - сказал Брент. - Давай поедем к Уилксам. Эшли и барыш-
ни будут рады, если мы поужинаем с ними.
Но Стюарт, казалось, смутился.
- Нет, не стоит к ним ехать. У них там небось дым коромыслом - гото-
вятся к завтрашнему барбекю, и притом...
- Ах да, я и забыл, - поспешно перебил его Брент. - Нет, туда мы не
поедем.
Они прищелкнули языком, трогая лошадей с места, и некоторое время
ехали в полном молчании. Смуглые щеки Стюарта порозовели от смущения. До
прошлого лета он усиленно ухаживал за Индией Уилкс с молчаливого одобре-
ния своих и ее родителей и всей округи. Все жители графства полагали,
что спокойная, уравновешенная Индия Уилкс может оказать благотворное
влияние на этого малого. Во всяком случае, они горячо на нее уповали. И
Стюарт мог бы заключить этот брачный союз, но Бренту это было не по ду-
ше. Нельзя сказать, чтобы Индия совсем не нравилась Бренту, но он все же
находил ее слишком простенькой и скучной и никакими силами не мог заста-
вить себя влюбиться в нее, чтобы составить Стюарту компанию. Впервые за
всю жизнь близнецы разошлись во вкусах, и Брента злило, что его брат
оказывает внимание девушке, ничем, по его мнению, не примечательной.
А потом, прошлым летом, на политическом митинге в дубовой роще возле
Джонсборо внимание обоих внезапно привлекла к себе Скарлетт О'Хара. Они
дружили с ней не первый год, и еще со школьных лет она была неизменной
участницей всех их детских проказ, так как скакала верхом и лазила по
деревьям почти столь же ловко, как они. А теперь, к полному их изумле-
нию, внезапно превратилась в настоящую молодую леди, и притом прелест-
нейшую из всех живущих на земле.
Они впервые заметили, какие искорки пляшут в ее зеленых глазах, какие
ямочки играют на щеках, когда она улыбается, какие у нее изящные ручки и
маленькие ножки и какая тонкая талия. Близнецы отпускали шутки, острили,
а она заливалась серебристым смехом, и, видя, что она отдает им должное,
они лезли из кожи вон.
Это был памятный в их жизни день. Впоследствии, не раз возвращаясь к
нему в воспоминаниях, близнецы только диву давались, как это могло слу-
читься, что они столь долго оставались нечувствительными к чарам Скар-
летт О'Хара. Они так и не нашли ответа на этот вопрос, а секрет состоял
в том, что в тот день Скарлетт сама решила привлечь к себе их внимание.
Знать, что кто-то влюблен не в нее, а в другую девушку, всегда было для
Скарлетт сущей мукой, и видеть Стюарта возле Индии Уилкс оказалось для
этой маленькой хищницы совершенно непереносимым. Не удовольствовавшись
одним Стюартом, она решила заодно пленить и Брента и проделала это с та-
ким искусством, что ошеломила обоих.
Теперь они оба были влюблены в нее по уши, а Индия Уилкс и Летти Ман-
ро из имения Отрада, за которой от нечего делать волочился Брент, отсту-
пили на задний план. Каково будет оставшемуся с носом, если Скарлетт от-
даст предпочтение одному из них, - над этим близнецы не задумывались.
Когда придет срок решать, как тут быть, тогда они и решат. А пока что
оба были очень довольны гармонией, наступившей в их сердечных делах, ибо
ревности не было места в отношениях братьев. Такое положение вещей чрез-
вычайно возбуждало любопытство соседей и раздражало их мать, недолюбли-
вавшую Скарлетт.
- Поделом вам обоим будет, если эта продувная девчонка надумает заар-
канить одного из вас, - сказала маменька. - А может, она решит, что двое
лучше одного, и тогда вам придется переселиться в Юту, к мормонам... ес-
ли только они вас примут, в чем я сильно сомневаюсь. Боюсь, что в один
прекрасный день вы просто-напросто напьетесь и перестреляете друг друга
из-за этой двуличной зеленоглазой вертушки. А впрочем, может, оно бы и к
лучшему.
С того дня - после митинга - Стюарт в обществе Индии чувствовал себя
не в своей тарелке. Ни словом, ни взглядом, ни намеком не дала ему Индия
понять, что заметила резкую перемену в его отношении к ней. Она была
слишком хорошо для этого воспитана. Но Стюарт не мог избавиться от
чувства вины и испытывал поэтому неловкость. Он понимал, что вскружил
Индии голову, понимал, что она и сейчас все еще любит его, а он - в глу-
бине души нельзя было в этом не признаться - поступает с ней не
по-джентльменски. Он по-прежнему восхищался ею и безмерно уважал ее за
воспитанность, благородство манер, начитанность и прочие драгоценные ка-
чества, коими она обладала. Но, черт подери, она была так бесцветна, так
тоскливо-однообразна по сравнению с яркой, изменчивой, очарова-
тельно-капризной Скарлетт. С Индией всегда все было ясно, а Скарлетт бы-
ла полна неожиданностей. Она могла довести своими выходками до бе-
шенства, но в этом и была ее своеобразная прелесть.
- Ну, давай поедем к Кэйду Калверту и поужинаем у него. Скарлетт го-
ворила, что Кэтлин вернулась домой из Чарльстона. Быть может, она знает
какие-нибудь подробности про битву за форт Самтер.
- Это Кэтлин-то? Держу пари, она не знает даже, что этот форт стоит у
входа в гавань, и уж подавно ей не известно, что там было полным-полно
янки, пока мы не выбили их оттуда. У нее на уме одни балы и поклонники,
которых она, по-моему, коллекционирует.
- Ну и что? Ее болтовню все равно забавно слушать. И во всяком случае
мы можем переждать там, пока ма не уляжется спать.
- Ладно, черт побери! Я ничего не имею против Кэтлин, она действи-
тельно забавная, и всегда интересно послушать, как она рассказывает про
Кэро Ротта и всех прочих, кто там в Чарльстоне. Но будь я проклят, если
усинку за столом с этой янки - ее мачехой.
- Ну, чего ты так на нее взъелся, Стюарт? Она же полна самых лучших
побуждений.
- Я на нее не взъелся - мне ее жалко, а я не люблю людей, которые вы-
зывают во мне жалость. А она уж так хлопочет, так старается, чтобы все
было как можно лучше и все чувствовали себя как дома, что непременно
сказанет что-нибудь невпопад. Она действует мне на нервы! И при этом она
ведь считает всех нас, южан, дикарями. Она, видите ли, боится южан. Бе-
леет как мел всякий раз при нашем появлении. Ей-богу, она похожа на ис-
пуганную курицу, когда сидит на стуле, прямая как палка, моргает блестя-
щими, круглыми от страха глазами, и так и кажется, что вот-вот захлопает
крыльями и закудахчет, стоит кому-нибудь пошевелиться.
- Это и неудивительно. Ты же прострелил Кэйду ногу.
- Я был пьян, иначе не стал бы стрелять, - возразил Стюарт. - И Кэйд
не держит на меня зла. Да и Кэтлин, и Рейфорд, и мистер Калверт. Одна
только эта их мачеха-северянка подняла крик, что я, дескать, варвар и
порядочным людям небезопасно жить среди этих нецивилизованных дика-
рей-южан.
- Что ж, она по-своему права. Она ведь янки, откуда ей набраться хо-
роших манер. И в конце-то концов ты же все-таки стрелял в него, а он ее
пасынок.
- Да, черт подери, разве это причина, чтобы оскорблять меня! А когда
Тони Фонтейн всадил пулю тебе в ногу, разве ма поднимала вокруг этого
шум? А ведь ты ей не пасынок, как-никак - родной сын. Однако она просто
послала за доктором Фонтейном, чтобы он перевязал рану, и спросила - как
это Тони угораздило так промахнуться. Верно, он был пьян, сказала она.
Помнишь, как взбесился тогда Тони?
И при этом воспоминании оба так и покатились со смеху.
- Да, мать у нас что надо! - с нежностью в голосе заметил Брент. - На
нее всегда можно положиться - уж она-то поступит, как нужно, и не окон-
фузит тебя в глазах друзей.
- Но похоже, она может здорово оконфузить нас в глазах отца и девчо-
нок, когда мы заявимся сегодня вечером домой, - угрюмо изрек Стюарт. -
|
