Внутренний человек в русской языковой картине мира - Языковедение - Скачать бесплатно
В основе следующего высказывания также лежит объектная категориальная
модель психики, однако при этом явления внутреннего мира интерпретируются
как объекты уже не как посессивные объекты, а как делибераты – объекты
познавательной деятельности. В контексте фантастического рассказа К.
Булычева данная репрезентация ментальной сферы «согласуется» с результатами
описанного автором эксперимента по проникновению в сознание человека и
контролю над процессами мышления:
Лучше надеяться на то, что, разгадав сущность мышления, научившись
читать мозг, как напечатанную книгу, научившись слушать мысли, мы поможем и
нашим меньшим братьям (К. Булычев Летнее утро).
Подобное использование образной модели, актуализация наивных
представлений, лежащих в ее основе, представляет собой один из эстетически
значимых стилистических приемов деформации реальности, составляющей саму
суть фантастики. Демонстративное нарушение художественного правдоподобия
необходимо в данном случае для того, чтобы «неожиданно или даже гротескно
показать проблему, сегодня, может быть, еще не вполне очевидную»[11].
3. 3. Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал
семантической категории и субкатегории инструмента
В процессе сигнификативной интерпретации психологических ситуаций
может использоваться категория инструмента, главным категориальным
признаком которой, позволяющим подвести под понятия инструмента (орудия,
средства) самые разнообразные предметы, явления, действия, признается
целенаправленность их применения, другими словами – непосредственная связь
с категорией цели [Новый философский словарь 2001: 311; Новая философская
энциклопедия 2000, т.1: 633; Ямшанова 1989: 142-143; Твердохлеб 2001].
Телеологический характер инструментальной категории (инструмент
определяется в отношении к цели деятельности) позволяет получить роль
средства осуществления всякому предмету, действию, явлению, оказавшимся
«тем, что «служит» цели и имеет смысл в связи с ней» [Философская
энциклопедия 1967, т. 5: 123], в том числе и компонентам внутреннего мира
человека.
Использование инструментальной категории в области семантической
репрезентации осознаваемых, нередко контролируемых субъектом внутренних
состояний (каковыми они представлены в упомянутой модели) имеет ряд
особенностей, одни из которых обусловлены денотативно – отличительными
свойствами внеязыковой ситуации, другие – сигнификативно, «канонами»
наивной анатомии, определяющими языковую концептуализацию.
Прежде всего, инструментальная категория используется главным образом
в процессе непрямой, образно-ассоциативной репрезентации внутреннего
человека: она не предполагает реалистического изображения психических
состояний, процессов человека. Именно в сфере инструментальных образов-
ипостасей внутреннего человека обнаруживают серьезные отличия наивной
языковой картины мира и концептуальной картины говорящих [Апресян 1995;
Урысон 1995; Одинцова 2000б; Шмелев 2000]. Наивные представления о системе
органов внутренней жизни (функционирование которых обеспечивает протекание
психических процессов), представляют собой, как полагают исследователи,
осколки первобытной концептуальной картины мира. Они закреплены в
семантике языковых единиц (полюбить всем сердцем, напрячь память, дойти
умом, ненавидеть всеми фибрами души и др.), составляют важную часть наивной
языковой картины мира и, таким образом, определяют языковое поведение
говорящих, хотя и не соответствуют концептуальному знанию о человеке
современных носителей языка. «…Эти примитивные представления практически
вытеснены из сознания современного носителя языка более поздними знаниями
анатомии, физиологии и психологии» [Урысон 1995: 15].
Особое место в языковой системе занимают номинации «частей» человека,
формирующих в наивной анатомии систему интеллекта: мозг (мозги) и его
метонимический заменитель голова (в системе своих стилистических синонимов:
котелок, башка и т. п.), - получивших в языковой картине мира близкую
естественно-научной трактовку органов мышления, инструментов, с помощью
которых люди думают, понимают. Эта трактовка, запечатленная в выражениях
типа работать головой, котелок не варит, шевели мозгами, сходна с
анатомическим определением мозга как органа, составляющего центральную
нервную систему человека и обеспечивающие высшую нервную деятельность,
которая заключается в приспособлении к окружающей среде, в том числе за
счет ментальной обработки поступающей извне информации [Популярная
медицинская энциклопедия 1961: 613].
Кроме того, вышеупомянутые особенности касаются ограничений на
инструментальную категоризацию психических феноменов, формирующих состав
внутреннего человека. В отличие от субъектной и пространственной
категорий, открытых практически для любого «предмета» психики (будь то
орган внутренней жизни человека, результат его интеллектуальной
деятельности, опредмеченные психические состояния, свойства, действия или
субъект в целом), СК инструмента предполагает относительно узкий круг
членов, выступающих в качестве целенаправленно используемых средств,
обеспечивающих протекание тех или иных психических процессов. Это, в
частности, касается системы органов и квазиорганов психики, формирующих в
наивной ЯКМ модель человека, которые уподобляются органам человеческого
тела, обеспечивающим своим функционированием жизнедеятельность организма.
Среди этих признаков выделяются два: наличие определенной функции и
контролируемость субъектом, которые вместе и обусловливают, на наш взгляд,
речевую инструментальную репрезентацию психическим феноменам, т.е.
позволяют интерпретировать внутреннее состояние как активное, осознанное,
контролируемое использование субъектом своих органов психики,
обеспечивающих протекание закрепленных за ними процессов, реакций. Среди
компонентов внутреннего человека, отвечающих упомянутым условиям, например:
сердце – орган эмоций, чувств (любить всем сердцем), голова (мозг, мозги,
разум, рассудок) – орган мышления (работать головой, дойти до чего своим
умом), воображение – орган, обеспечивающий создание мысленных образов
(напрягать воображение) и др. См., например, высказывания, в первом из
которых душа представлена в качестве инструмента понимания поэзии, а во
втором сердце интерпретируется как инструмент познания Бога: Несмотря на
то, что Аркадий Кутилов – поэт предельно понятный, доступный, обходящийся
без всякого рода словесных кандибоберов, - прочувствовать душой его поэзию…
дано, очевидно, не каждому (Г. Великосельский. Опознан, но не востребован);
…Есть в Боге нечто, что не познаваемо человеком в принципе; есть нечто, что
человек может познать сердцем… (А. Кураев. Христианская философия и
пантеизм).
Из числа органов-инструментов, по-видимому, следует исключить кровь и
дух (которые, как уже было сказано, являются неизменными компонентами в
составе внутреннего человека), ибо они не удовлетворяют условиям,
необходимым для инструментальной интерпретации. Кровь наделяется в наивной
ЯКМ особой функциональной нагрузкой: она является «носителем сильных
эмоций», как-то: страсти, гнев, ярость [Шмелев 2002: 309]. При этом она,
однако, не предполагает наличия активного, контролирующего участия человека
- использование лексемы «кровь» в указанном «анатомическом» значении
возможно лишь в выражениях, реализующих экспериенциальный способ
репрезентации событий внутренней жизни: кровь бросилась в голову кому;
молодая кровь кипит в ком; кровь стынет в жилах – можно пить кровь
(угнетать эмоционально) другого человека, но не себя; не предполагается,
что воздействуя каким-то образом на кровь, субъект может корректировать
свое эмоциональное состояние: ?? подхлестывать кровь, ??пить у себя кровь,
??возненавидеть кровью, ??сдерживать кровь. Дух же, напротив, допускает
контроль со стороны субъекта: он «подвержен определенным изменениям,
связанным, главным образом, с состоянием воли субъекта, а также с его
настроением» [Урысон 1999: 21], которое в наивной картине мира может
регулироваться человеком, см.: воспрянуть духом, поднять дух; Постись
духом, а не брюхом! (посл.); Начал духом, кончил брюхом (посл.). При этом,
как показывают исследования, дух, представляющий собой некую сверхлегкую
летучую субстанцию – частицу невидимого, потустороннего мира, лишен в
наивной ЯКМ какой-либо определенной функциональной нагрузки (Е.В. Урысон,
А.Д. Шмелев) и, следовательно, статуса органа-инструмента. Указанное
категориальное ограничение обнаруживается и в сфере номинации ипостасей,
ролей личности. Эти партитивы регулярно получают в речи субъектную и
объектную образную интерпретацию (В каждом взрослом живет ребенок, В нем
проснулся зверь, Ты убил в себе талантливого ученого, Не буди во мне
зверя), однако оказывается весьма проблематичным представить контексты, в
которых бы они получили инструментальную репрезентацию.
Как и в сфере репрезентации мира физического, для инструментальной
семантической категоризации явлений внутреннего мира значимым оказывается
субкатегориальная оппозиция «органы-инструменты – собственно инструменты,
не имеющие отношение к анатомическому строению человека».
Органы «внутренней» жизни, функционирование которых обеспечивает
протекание определенных психических процессов и подлежит целенаправленному
использованию, аналогично активным частям человеческого тела (некоторые из
них, кстати, наделяются дополнительными «психологическими» функциями,
например голова, сердце), формируют субкатегориальную разновидность так
называемых неотчуждаемых инструментов [Ямшанова 1989], противопоставленных
собственно инструментам - различным физическим предметам, используемым в
практической деятельности и не являющимся рабочими частями человеческого
организма, ср.: работать головой («думать»), чуять сердцем; проткнуть
пальцем фольгу, ударить мяч головой и проткнуть ножом фольгу, известить
письмом, зашить нитками. При этом, однако, особенности референциального
аспекта содержания имен органов внутренней жизни в сообщениях о психических
состояниях человека (они осуществляют референцию к объектам, входящим в уже
разрушенную картину мира) обусловливает то, что для них становится
нерелевантным характерное для сообщений о реальной человеческой
деятельности семантическое разграничение на орудия (инструменты), к
которым, в частности, относятся активные части человеческого тела, и
средства - внутри категории инструментальности. Органы внутренней жизни,
при всех упомянутых выше сходствах с реальными частями человеческого
организма, ненаблюдаемы, имеют идеальную природу, так что не могут быть
отнесены ни к собственно предметам, ни к веществам. Если органы психики,
дублирующие телесные органы (сердце, мозг, печень, голова) воспринимаются
скорее как предметные дискретные сущности, чем вещества, то предметность и
вещественность «представляемых» органов установить проблематично. Трудно
сказать, расходуются ли, скажем, при использовании душа, ум в ситуациях,
описанных в высказываниях: Я белый свет/ Душою ненавижу (из городского
романса «Папиросы»); Пишут не пером, а умом (посл.); Добывшая двугорбием
ума/ тоску и непомерность превосходства,/ она насквозь минует терема/
всемирного бездомного сиротства (Б. Ахмадулина. Биографическая справка).
Инструментальную репрезентацию получают и некоторые опредмеченные
психические качества личности, осознанно используемые человеком для
достижения целей, связанных, как правило, с внутренней жизнью другого
человека (брать терпением, брать хитростью, согреть душевным теплом,
вылечить своей любовью и др.).
В сообщениях о внутреннем человеке форму со значением инструмента
могут иметь при себе как переосмысленные глаголы действия / деятельности, в
составе семантически не членимых фразеологических единиц (шевелить мозгами,
работать головой и др.) и их окказиональных синонимов (доходить умом до
чего; Никак не мог Лева расположить его [Мишатьева], поняв, в своей
системе, то есть перешагнув разумом (А. Битов. Пушкинский дом); Не мешай! Я
сознанием рыщу -/ и в толпе и в идейной глуши. Я готовлю духовную пищу/ из
продуктов распада души (А. Кутилов. Духовная пища), так и, в составе
глагольных фразеологизмов или в качестве припредикатных определителей с
фразеологически связанным значением при глаголах, называющих статуальные
(психические, физиологические, онтологические) состояния (болеть душой за
кого, ненавидеть всеми печенками, жить свои разумом и др.).
И в тех и в других случаях «части» внутреннего мира человека – органы
внутренней жизни и опредмеченные психические качества личности,
репрезентированные как инструменты, получают следующие грамматические формы
с инструментальным значением, зачастую осложненные дополнительными
субкатегориальными оттенками:
. Форма творит. падеж имени (без предлога) с инструментальным значением
(работать головой, сердцем почувствовать, где голова – орган-инструмент
интеллектуальной деятельности, сердце – орган-инструмент интуитивного
знания), а при глаголах двигательных действий выражающий объектно-
инструментальные значения (кривить душой, болеть душой; брать терпением,
брать хитростью и др.).
. Форма НА + винит. падеж имени, синкретично выражающая значения средства и
места осуществления, см. выражения: взять грех на душу; взять на совесть
/ душу «принять в чем клятву, присягу, ручаться» [Даль 1996: 504], в
которых поступки человека: грешить, клясться, ручаться – моделируются как
сознательные, контролируемые субъектом действия, связанные с переносом
ответственности на компоненты внутреннего мира - органы и одновременно
локусы внутренней жизни: душу, отождествляющуюся с личностью человека,
вместилище разнообразных чувств, желаний и пр., и совесть – внутреннего
контролера, средоточие нравственного чувства; фразеологизм взять на
испуг, в семантической структуре которого опредмеченное эмоциональное
состояние одного человека представлено как в качестве средства достижения
целей другого человека, выступившего каузатором этих эмоций.
. Форма С + творит. падеж имени, совмещающая значения инструмента и
комитатива, см. выражения: с головой / с душой / с открытым сердцем что
делать, в которых органы психической жизни грамматически представлены не
как свободно манипулируемые предметы, а скорее как сопутствующие
предметы, как органы-соучастники (комитативы – по: [Золотова1988: 281-
283]), активное присутствие которых обусловливает характер человеческого
действия: душа, сердце – искренность, открытость; увлеченность,
внутренний подъем в отношении с людьми и в практической деятельности;
голова - (работать с душой, относиться к кому-нибудь с открытым сердцем);
голова, ум - сознательность, обдуманность действий, решений (Сделано с
умом (рекл. слоган), думать своей головой).
. Форма винит. падежа имени (с предлогом и без предлога), совмещающая
значения объекта и инструмента, см. выражения напрячь память, браться за
ум, вкладывать душу и под., в которых состояния субъекта представлены как
результат целенаправленного действия последнего (или каузативного
воздействия) с «предметами» своего внутреннего мира.
При этом выбор глагола, управляющего одной из указанны
инструментальных форм (инструментивов, по: [Золотова 1988: 430]),
оказывается семантически значимым; наблюдается следующая закономерность,
характеризующая «логику» языкового сознания.
Сочетание глагола действия / деятельности с инструментивом
используется главным образом для изображении активных, осознанных,
контролируемых мыслительных и речемыслительных процессов: думать,
воображать, вспоминать (работать головой, напрягать память, включить
фантазию и пр.), предполагающих такие компоненты ситуации, как активный
субъект, объект – создаваемый и (или) затрагиваемый, цель (ср. с
выражениями, реализующими другие модели: приходить к мысли о чем, сделать
заключение о чем, убеждать кого в чем, вспоминать что и т. д.), и потому
получивших в семантических исследованиях статус «нетипичных действий»
[Падучева 1992: 75]. См. описания мыслительного процесса, в основе которых
лежит пропозитивная семантическая модель инструментальной интерпретации
мозга (мозгов): Поздняков сидел дома в своем любимом кресле и усиленно
ворочал мозгами. Особенных результатов этой титанической работы не
наблюдалось (Е. Яковлева. Уйти красиво); Бирон пораскинул
мозгами и придумал комбинацию – царским приказом помиловали и вернули из
Березова сына и дочь Меньшикова (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим).
Сочетание глаголов состояний с инструментальными формами имен органов
внутренней жизни характерно для номинации психических состояний, не
предполагающих агентивность субъекта, протекающих без участия, а иногда и
помимо воли человека, а именно: эмоциональных переживаний, влечений,
желаний (желать всей душой, ненавидеть всеми печенками, душой болеть за
кого и др.). Подобные выражения демонстрируют структурно-семантическую
асимметрию.
Получая грамматическую форму инструментива, выступая в качестве
синтаксически факультативных припредикатных определений, номинации
инструментов внутренней жизни тем не менее не актуализируют агентивность
сообщений о неконтролируемых психических состояниях субъекта (любовь,
желание, ненависть, презрение и т.п.), потенциально заложенную в глагольных
моделях. Они, в отличие от выражений первой разновидности (шевелить
мозгами, работать головой), не предполагают какого бы то ни было усилия
субъекта по отношению к своему внутреннему миру, использование ресурсов
органов психики. Выведение в поверхностную структуру высказываний
прототипической характеристики действия, а именно «наличие средства его
осуществления», не позволяет, однако, поставить выражения типа любить всем
сердцем, верить всей душой в один ряд с акциональными конструкциями типа
ударить палкой по тюку, заткнуть паклей дыру). Инструментивы в данном
случае выполняют особую прагматическую функцию – используются для указания
на силу проявления чувства, желания. Ср. пары: презирать – презирать всеми
печенками, верить – верить всей душой, желать – желать всем сердце, -
правые члены которых маркированы по признаку «высокая степень проявления
чувства, желания», представляющему собой ядро значений подчеркнутых
адъективных фразеологизмов.
И в этом прагматическом аспекте значения (субъективная оценка
интенсивности состояния) рассмотренные словосочетания близки выражениям,
представляющим собой сочетание ментального / эмоционального глагола,
управляющего формой твор. падежа образованного от него существительного:
Знаю данным мне знанием…(М. Юденич), Люблю отчизну, но странною любовью!
(М. Ю. Лермонтов). Подобно тавтологическим выражениям, реализующим
безобъектную модель ментального процесса (см.: [Гак 1993: 24]), они
демонстрируют несоответствие «глубинной» семантической структуры и
«поверхностной», конкретно-языковой организации. Несмотря на наличие
грамматической формы существительного с инструментальным значением,
валентность инструмента «активных» глаголов психических действий, состояний
(ср.: любить всем сердцем, ненавидеть всеми фибрами своей души и т. д.), по
сути, оказывается синтаксически не реализованной. Тавтология в подобных
случаях является средством выражения интенсивности (ср. люто ненавидеть и
ненавидеть лютой ненавистью с акцентом на характере чувства), и, кроме
того, она позволяет в некоторых случаях «использовать для характеризации
процесса прилагательное, располагающее большими возможностями, чем наречие»
[Гак 1993: 24], ср.: любить горячо, любить от души, любить глубоко, но ??
любить странно – при возможном любить странною любовью.
Однако этим прагматическая нагрузка инструментальной СК внутренней
жизни не исчерпывается. Представляя собой внутреннюю, экспрессивную форму
высказываний, она выступает в качестве особого приема риторической и
художественной речи, позволяющего выполнять самые разные коммуникативные
задачи. В частности, образы внутренних органов-инструментов могут быть
использованы как мощное средство эмоционального воздействия на сознание
реципиента, эффект которого обусловлен влиянием стереотипов, формирующих
национальную модель человека. По-видимому, именно с расчетом на этот эффект
был создан рекламный слоган одной из политических партий «Голосуй
сердцем!», имплицирующий известную оппозицию понятий «голова» - «сердце»
(отсылающую к дихотомии разумного, рационального, логического –
иррационального, эмоционального, интуитивного в человеке), имеющих равную
для наивного сознания ценность как необходимых компонентов «анатомического»
строения человека, функционально значимых органов. (См., например,
высказывание, в котором сердце и ум (метонимически заменяющий голову)
интерпретированы как равнозначные инструменты духовного общения с Богом: Мы
все, люди, имеем дар касаться сердцем и умом очищающего нас чудесного
Бытия, Царствия Божия, - данного вере и любви (Иоанн Шаховской, цит. по: А.
Кураев Христианская философия и пантеизм)). Однако в контексте
рассматриваемого высказывания (слогана) положительную оценку получает
именно сердце, семантически интерпретированное как средство осуществления
деятельности. Наивным сознанием оно традиционно воспринимается как орган
«добрых» чувств – любви, сострадания, отзывчивости и т.п. (иметь большое
сердце значит уметь любить, быть сострадать), которые «возникают как бы с а
м и п о се б е, независимо от конкретных внешних обстоятельств [отсюда
выражение сердцу не прикажешь. - Е.К.], в их возникновении и развитии мала
роль интеллектуальной оценки» [Урысон 1999: 89], и, кроме того, как орган
«интуитивного постижения того важного, что может изменить жизнь субъекта
или кого-то из его близких» (сердце подсказывает, голос сердца «о
предчувствии того, что связано с любовью субъекта») [Там же: 91]. Таким
образом, в контексте наивных национально-языковых представлений призыв
голосовать сердцем должен быть воспринят как побуждение оставаться
независимым в своем выборе, прислушавшись к своему внутреннему голосу,
своим чувствам, которые сложнее обмануть, чем разум, легко поддающийся
влиянию идей, логических построений и пр. Ср. рассматриваемый слоган с
высказыванием, имплицирующим ту же оппозицию рационального –
эмоционального, в котором отрицается пригодность ума как инструмента оценки
результатов творческой деятельности: Это [работу театрального коллектива. –
Е.К.] нельзя взвешивать, оценивать холодным умом (из газ. интервью с
А. Петровым).
Использование образа органа-инструмента внутренней жизни предстает в
следующем текстовом фрагменте как оригинальное композиционно-стилевое
решение художественной задачи, поставленной автором:
Когда человеку хорошо, он становится добрее и желает счастья другим.
Дима желал счастья всем. Ему хотелось носить это счастье в своем кожаном
чемоданчике и оставлять в каждом доме, куда его вызывали с неотложной
помощью (В. Токарева. О том, чего не было).
Это один из тех случаев, когда речевого контекста для определения
образной основы сообщения недостаточно. Анализ его лексического значения,
грамматических форм, синтаксической структуры дает лишь общий взгляд на
ситуацию: внутреннее состояние счастья представлено как отчужденный от
человека предмет (названо существительным), объект манипуляционных действия
человека (формой винит. падежа существительного, имеющей объектное
значение, управляют глаголы, заимствованные из поля физического действия:
уносить, оставлять). Как во всех подобных случаях, прагматически
ориентированное подключение наивной языковой «логики» к авторской
концептуальной модели мира сопровождается актуализацией, переосмыслением и
обновлением наивных образов человека, которые, как правило, обусловлены
художественным замыслом произведения, «вписаны» в его фабулу, органичны
общей тональности авторского отношения к героям. В нашем случае поиск
исходного образа мотив метафорической развертки (ее звенья выделены
полужирным шрифтом) требует обращения к теме, образному ряду, фабуле
произведения. Данный текстовый фрагмент представляет собой развернутый
метафорический образ «лекарство – счастье», реализующий инструментальную СК
внутреннего человека. Такое предположение строится на том, что герой
произведения – врач, ежедневно посещающий тех, кому жизненно необходимы и
лекарство из чемоданчика, и искреннее сочувствие доктора. При этом,
естественно, учитываются еще и данные макроконтекста – запечатленные в
языковых единицах стереотипные образные модели (см. выражения, в основе
которых лежит категория внутреннего органа-инструмента: согревать душевным
теплом, вылечить любовью и пр.).
В речи в ходе решения разнообразных прагмастилистических задач
индивидуальное сознание легко преодолевает ограничения, которые
накладываются наивным коллективным сознанием на инструментальную
категоризацию феноменов психики, и расширяет круг органов-инструментов
внутреннего человека. Например: …Именно в этих условиях… происходит
окончательное становление большого самобытного мастера, способного творить
не только разумом и сердце, но еще и нервами, и кровью (Г. Великосельский.
Опознан, но не востребован). Кровь и нервы, наряду с разумом и сердцем,
предстают в оригинальной авторской семантической интерпретации как
инструменты творчества.
Выводы
Активное участие в организации образной пропозитивно-событийной
структуры сообщений о внутреннем мире человека принимают непространственные
актантные семантические категории, репрезентирующие реальных и
представляемых (воображаемых) участников психологической ситуации (человека
и отчужденных от него психологических феноменов) как субъекты, объекты и
инструменты. В сфере отображения внутреннего человека каждая из этих
универсальных категорий реализуется в виде сложной системы образных
субкатегориальных смыслов. Так, образной субъектной категоризации
внутреннего человека значимыми являются следующие семантические оппозиции:
активный – инактивный (пассивный) субъект; субъект направленного –
ненаправленного, хаотического перемещения; эксклюзивность – инклюзивность
события внутренней сферы.
Кроме того, категории субъекта, объекта и инструмента организуют
разнообразные пропозитивные субкатегориальные модели образной событийной
репрезентации внутренних состояний по аналогии с событиями внешнего,
социального, природного, мира. Наш материал, в частности, позволил выделить
и типизировать разнообразные субъектно-объектные отношения, которые
устанавливаются между человеком и компонентами его «внутренней вселенной»,
получающими образную объектную интерпретацию, представить эти отношения в
виде ряда субкатегориальных моделей владения/принадлежности; действия, в
том числе предполагающего: - изменение отношений владения объектом, -
созидание/уничтожение объекта, - качественное/количественное изменение
объекта; перцетивной, оценочной деятельности.
Несмотря на то, что актантные категории субъекта, объекта и
инструмента представляют собой явления одного уровня, явления смежные,
взаимодействующие в рамках одной пропозитивной образной модели психического
квазидействия, использование каждой из них в сфере репрезентации
психических явлений не лишено специфичности. В ряду этих
непространственных категорий наиболее очевидна специфичность инструмента.
Если категории субъекта и объекта используются как при реалистическом, так
и при мифопоэтическом способах изображения событий психической сферы, то
инструментальная категория, не проявляет такой универсальности: она
используется главным образом для непрямой образно-ассоциативной
репрезентации частичного внутреннего человека. В отличие от субъектной и
объектной категорий, открытых, подобно пространственной категории,
практически для любого «предмета» психики, категория инструмента проявляет,
конечно, прежде всего в рамках языкового узуса, избирательность и
предполагает достаточно ограниченный круг элементов внутреннего мира
человека, способных получить образную репрезентацию целенаправленно
используемых средств. В речевой практике в ходе
|
