Referatik - Предметы - Языковедение - I Антиутопия в литературе ХХ века как жанр, выразивший тревоги и опасения людей «технического века». Возникновение и развитие жанра, место антиутопий в современном литературном процессе.

смены и есть суть этой смены. Как мгновение меж вдохом и выдохом. Этот миг мал, как бы даже бессмыслен. Но человек дорожил и всегда будет дорожить этим мигом и, спроси почему, пожмет плечами дурак, дескать, ты, братец». Перемена от крейнего обобщения, от знака до живого невычисленного голоса. Постоянная пропасть между обобщенным типом и живыми голосами. «В институте травматологии Серега лежал в больничной палате напротив меня, койка против койки, и я не покривлю душой и не скажу о нем хуже, чем есть. Что да, то да: он был мужественный человек. Мы все валялись там с переломами позвоночника, особых пояснений тут не нужно: травма широко и печально известна». Этот живой голос из «Голосов» зафиксируется в рассказе «Пойте им тихо»уже по фамилией Щербина и в ободке художественного образа, выстроенного математиком. Тональность рассказа важна для понимания Маканина. Выживают из больных не те. Кого искусственно подбадривают и веселят. Пойте им тихо, поплачте над ними, пожалейте их несчастье, растревожьте душу, и … может быть, случится невероятное. Петя солдат, у которого «пятый позвонок превращен в кашу», сможет жить и останется в ясном уме. Может быть, в этом заключается разница между правдой и правдоподобием в литературе? Непонятно почему, но Маканину, как и многим другим сорокалетним, не удаются женские образы. Как они похожи и однообразны, эти женщины секретарши: Дашенька, жена писателя Игоря Петровича из романа «Портрет и вокруг», Аглая из рассказа «Человек свиты»… Есть взбалмошный Светик, но это не из жизни, это писательская причуда, отдушина. А всерьез мелькают лики, маски, но мало живых женских голосов, еще меньше типов. Проза сорокалетних мужская проза, ни одного яркого женского типа. Может, результат эмансипации? Мы равны, так сами себя и описывайте, а наше дело в своих слабостях и достоинствах разобраться. Помечтать, подтрунить над вами можем, а дальше уж сами… Приложение 4. Потолок будничности. Галина Гордеева. «Литературное обозрение» 1985 №5 В повести Анатолия Курчаткина «Звезда бегущая» есть по крайней мере одна бесспорная удача-это образ журналиста Владимира Прищепкина. В нем все угадано точно и к месту: и фамилия Прищепкин, иронически наивно обозначающая его непричастность, «пристегнутость» к настоящей жизни и настоящему труду; и нагловатая самоуверенность; и стилистика его, замешенная на красивостях и банальностях, неотвратимо переходящих в пошлость; и принципиальное отсутствие вкуса; и человеческая глухота к чужим проблемам и бедам... Не поскупился Курчаткин: выдал своему Прищепкину полной мерой. Этот персонаж написан с таким пониманием его внутренней сути, с таким авторским неравнодушием, такой безошибочной рукой, что происходит невероятное: повторяется история с деревянным человечком Буратино персонаж, написанный с большим зарядом знания и возмущения, оживает, выходит из-под власти автора и начинает самовольно распоряжаться в повести, определять ее сюжетные коды, кульминационные точки, ее колорит и стилистику. Впечатление такое, будто добрых девяносто процентов текста «Звезды…» принадлежат вовсе не Анатолию Курчаткину писателю серьезному и даровитому, а перу этого бойкого молодца, этого Хлестакова и журналистики юного Владимира Прищепкина. Не верите? Не может такого быть, чтобы персонаж вырвался из рамок, в которые поставил его автор, а тот этого и не заметил? А ведь всякое бывает. Не знаю, как поделили между собой Курчаткин и Прищепкин «материал» повести, но, кажется, львиную долю так называемых художественных средств ухватил себе Прищепкин. Это ведь его основная забота: его все тревожит, на какую идею, “как на шампур” нанизать многообразные колоритные записи, заполнившие его блокнот. И кому, как ни Прищепкину, принадлежит теоретическое обоснование цветового решения «Звезды…»: «Выломиться из общего потока красочностью. Феерией красок. Полыхающей цветовой гаммой. Ослепить ими, шарахнуть так, чтобы искры из глаз, чтобы обалдели…» Вот Прищепкин и шарахает. Использует цвет рассчитано, скупо, наиболее ударные моменты, так что на общем черно-белом, а точнее, сероватом фоне его повествование цветные пятна действительно ослепляют. Протерев после этого эффекта глаза, обнаруживаешь, что цвет появляется в двух случаях: либо как предвестник беды, либо как отрицательная характеристика. «Земля, выбранная из ямы, ярко желтела среди августовской зелени, не потерявший еще своего цвета» - это видит один из главных героев повести, Прохор Бубнов, за несколько часов до того, как бревно, скатившееся с одного из этих земляных бугров, искалечит его единственного сына. «Ярко синея своим новым зимним пальто с ярко-рыжей лисой на воротнике», бежит белым, снежным, солнечным днем жена Прохора в тот самый миг, когда он узнает об ее измене. А как изыскано подобрана цветовая гамма в эпизоде падание Прохора с мотоцикла: оранжевый шлем и прозрачно-зеленая лиственница! Цвет возникает в портрете одной из самых… Ну, скажем, опасных женщин гуляющих по повести: цветной, «воздушно-голубой сарафан» педиатра Кошечкиной просто насильно задерживает на себе взгляд. Чей? В первую очередь самого Прищепкина, который и себя не пожалел для полноты картины отметил свою яро-желтую майку, горящую, как сигнал светофора: «Осторожно, опасность!» Не устоял Прищепкин, поддался соблазну, нарушил собственную заповедь: в командировках не флиртовать. Пал. Да и как ему, бедняге было не пасть, не поддаться искушению, когда в его повесть все до единого персонажа от лесоруба Прохора до бригады врачей полностью сосредоточенны именно на этой «проблеме». Право, создается впечатление, что ничего другого, более важного нет в жизни этих занятых очень серьезными и нужными делами людей. Все интересы, разговоры и шутки врачей Лили Глинской, Юрия Дашниани, пресловутой Кошечкиной, да и всех остальных, не исключая высоконравственного бригадира врачей Кодзева заклинены на теме взаимоотношений между полами, понятой достаточно плоско. Собственно говоря, ничего удивительного в этом нет. Чего же еще было ждать от Прищепкина, которому автор зазевавшись позволил хозяйствовать в своей повести? Вот какие речи, например, вложены в уста Юрия Дашниани, стоматолога (по мыслям повествователь, Дашниани человек весьма порядошный): «Она ж белая. Ты видел, что она белая?.. А для грузина белая женщина понимаешь, что такое? Я, когда мальчишкой был, только в белых влюблялся. Только, клянусь». Нравится? По сравнению с этим шедевром прищепкинского натурализма шуточки Лили Глинской, тоже не обходящие эту тематику, даже как-то освежают. Хотя, надо сказать, все они с вот такой бородищей, и восхищаться их смелостью может только Прищепкин, да и то по молодости лет. Цитировать не буду - скучно… Разнообразные формы «флирта» имеют, как и положено, свою кульминацию. Роман между многоопытной Кошечкиной и девственником Воробьевым является предметом неприлично- жадного внимания всей бригады врачей. Остается только посочувствовать Воробьеву, каждый день проходящему сквозь любопытные, выпытывающие, осуждающие взгляды, как сквозь строй. И что? А ничего. Ни кто не считает этот интерес чем-то особенным. Кодзеву, человеку, на котором, как выражается Дашниани, «Мир держится», требуется совершить сногсшибательную бестактность и получить от Воробьева отпор, чтобы хоть что-нибудь понять. Причем в самом своем праве лесть в чужую личную жизнь он все равно не сомневается… Медицинско-любовные страсти явно придуманы самим Прицепкиным и придуманы для того, чтобы радужными этими вариациями оттенить мрачную, тяжкую, всю в ночных тонах личную жизнь Прохора Бубнова, превращенную им в ад по причине измены жены. На этом герое Прищепкин пробует другую стилистику. «Черная безлунная ночь молча ворочала жернов Млечного Пути по своему небесному кругу. Тишина и покой стояли в небе, и казалось, что это бездонная проколотая чистым мерцающим сиянием звезд черная глубь безгласно говорит тебе что-то простое и великое, - только душа в земной своей немощи тщится и не может постичь ее языка». Здорово, да? Так возвышенно ощущает Прохор свою связь со Вселенной, мучаясь на крыльце от бессонницы. А что он делает потом? А потом он очень поможет автору. Он пошел в дом и в ответ на сонную реплику изменщицы - жены «…нашел рукой ее лицо, с силой провел по нему ладонью сверху вниз, от лба к подбородку». Прохор сминает, стирает лицо жены. Этот символический жест дает автору возможность не показывать лица этой женщины. Вместе с оскорбленным супругом мы увидим ее и крупным планом и издали, увидим «полные ее, сочные ноги… из-под вздернувшегося подола немного до того самого места, где уж и кончаются», и «крутой, волнующий перепад у бедер…»А вот лицо… Впрочем, зачем ей лицо, если у нее и имени-то нет. Так и идет она через повесть жена. У собаки и коровы есть имена, а у женщины, через которую у Прохора переломилась судьба, имени нет. Прищепкин слыхал (журналист все-таки), что для разрешения безысходного конфликта нет лучшего средства, чем какое-нибудь сильное событие: чья-нибудь смерть, болезнь, катастрофа, стихийное бедствие… Очень эти происшествия способствуют нравственному прозрению враждующих сторон. И в жизни так часто бывает, так что с этой стороны все путем, выражаясь в стиле Прищепкина. Он, Прищепкин, будучи персонажем Анатолия Курчаткина, знает, должно быть, что прежде и сам автор не чуждался такого способа заострить ситуацию. Почему же ему нельзя? Только он не стал мелочиться, а взялся за самое страшное: показал несчастный случай с ребенком. Что и говорить, и удар не из слабых! Вот и Алла Латынина не смогла обойти внимание это сильное средство, употребленное автором без тени сомнения (смотрите статью «Характеры и ситуации» в «Литературной газете» от 16 мая 1984 г.) Но только Прищепкин невнимательно слушал советы своего творца: он забыл, что столь выигрышный сюжетный ход должен быть немедленно оправдан как композиционно, так и идейно; что страдание ребенка, даже если оно только литературная выдумка, не может быть положено в основание какой бы то ни было беллетристической ситуации. Этого делать просто нельзя весь многовековой опыт русской (и советской) литературы протестует против этого. И напрасно уже сам Анатолий Курчаткин надеется, что, отгородившись от прищепкинской стилистики на последних страницах повести, он полностью отведет от себя возможное обвинение в нравственной глухоте. Слишком близко он подпустил к себе своего безответственного героя. Вот и вышло, что довольно ядовитая авторская характеристика прищепкинской манеры обернулась точным отражением стилистики всей повести. Судите сами. Вот Прищепкин, вернувшись из командировки, едет в троллейбусе и сочиняет статью: «Космический корабль, плывущий в безмолвной пустыне космоса, умное детище человечества… Баня. С жарким паром, с веником, горячо хлопающим по спинам, с холодной водой, блаженными струйками сбегающей по нахлестанным веником плечам, лопаткам, бедрам…» «Хрустящая простыня взлетает вверх, и входит женщина в сбившемся на затылок платке, а на спине у нее мальчик лет двенадцати, ноги его бессильно болтаются на весу, словно тряпичные…» Прищепкин с трудом заставил себя вынырнуть из блаженного, восхитительно сладостного потока слов, бурлившего в нем…» Это автопортрет стиля «Звезды бегущей». Вот такой этот стиль и есть: чересполосица возвышенно безвкусных фраз, ликующих штампов, аккуратненьких пейзажиков, портретов и черточек типа «синие брызги глаз». Даже ключевой (хотя и нечаянный) образ повести содержится в этом отрывке: «поток, бурливший в немя» Разгулявшийся Прищепкин не поспевает следить за разнообразием своего словаря и поэтому не видит, что заполнившая все пространство повести метафора потока, течения, журчания, бурления в большинстве случаев неуместна и бессмысленна. В самом деле, когда произведение начинается с поромоченых сзади трусов, пробирается через песенную речку Бирюсу, через вытекающие на лицо улыбку, сцену, по выражению Лили Глинской, «журчания», смелым ударом кисти совмещенную с полетом «рукотворной звезды», спутника, над головами «журчащих», и завершается образом бурлящих штампов, и которых купается герой, то воды становится как то слишком много. Повесть «Газификация», похоже, принадлежит тому же торопливому перу. Нарочитая прозаичность названия «Газификация», выгодно контрастирующая с «поэмностью» «Звезды бегущей», не может сбить со следа. В «Газификации» та же скупая игра с цветом, полыхающим в момент беды. Тот же прием оставить персонажа без имени. Только на сей раз это не оступившаяся случайно женщина , а откровенный хам, куркуль, анонимщик сосед Павлы Поликарповны. Почему он такой и только ли такой, автора не интересует, его дело указать факт, возбудить сильную эмоцию. Объяснять он ничего не желает. Зачем объяснять, ломать голову над этим полным сил, прижимистым , персонажем ? Да только ли над ним одним ? В «Газификации» вообще все происходит без объяснений: на них ни тратит времени ни автор , ни герои. Без объяснений привозит Павел Елисеев свою будущую жену в гости к бабушке Павле Поликарповне, без объяснений уезжает из ставшего неуютным дома старая подруга Алефтина Евграфовна ; и без каких бы то ни было объяснений и оснований происходит самое главное событие повести.

Украинский Зеленый Портал Рефератик создан с целью поуляризации украинской культуры и облегчения поиска учебных материалов для украинских школьников, а также студентов и аспирантов украинских ВУЗов. Все материалы, опубликованные на сайте взяты из открытых источников. Однако, следует помнить, что тексты, опубликованных работ в первую очередь принадлежат их авторам. Используя материалы, размещенные на сайте, пожалуйста, давайте ссылку на название публикации и ее автора.