Борьба с ведомством в средневековой Европе и в России - Религия и мифология - Скачать бесплатно
БОРЬБА С ВЕДОВСТВОМ В
СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЕВРОПЕ И В РОССИИ
Работа по курсу “Русский мир в контексте мировых цивилизаций” студентки II
курса ФИЯ Вернословой Н.С.
25. 05. 1998
«В наше время, когда вечер мира клонится к полному закату, старое
зло, не прекращавшее ни на одну минуту, в силу неиссякаемого вреда
своего падения, насылать на мир полную яда заразную чуму, особенно
отвратительным образом проявляет себя, так как в своем великом гневе
чувствует, что в его распоряжении осталось мало времени...»
(Шпренгер, Инсисторис «Молот ведьм»)
Эта работа посвящена анализу причин преследования ведьм на Западе и в
России. Какие факторы повлияли на формирование беспрецедентной по своим
масштабам и бессмысленной по своей жестокости борьбы с ведьмами в Западной
и Центральной Европе? Почему мы не можем говорить о столь глобальном
искоренении ведовства в России? Было ли оно вообще в России? Все эти
вопросы уводят нас в глубокое прошлое, в мир средневековья, к образованию
института инквизиции в Европе, к крещению Руси.
Массовая охота на ведьм, распространившаяся в Западной и Центральной
Европе в XV-XVII вв., давно привлекает внимание исследователей. Ныне, в
связи с возрастающим у историков интересом к социальной психологии и
мировоззрению простого человека, эта проблема становится особенно
актуальной.
При объяснении сложных феноменов массовой психической жизни прошлого
историки стоят перед трудностями, которые подчас кажутся непреодолимыми.
Одна из трудностей состоит в том, что подъем демонологии и демономании
приходится на период позднего Возрождения, барокко и начало Просвещения.
Естественно возникает вопрос: как сочетались культурные явления, радикально
обновившие духовную жизнь Европы, с предельным обострением суеверий и
мракобесия? Этот парадокс нуждается в объективном, всесторонне взвешенном
анализе.
Точка зрения на то, что гонения на ведьм - пережиток «темного
Средневековья» - несостоятельна перед лицом фактов: среди демонологов мы
находим не одних только «темных людей», но и гуманистически образованных
философов и писателей.
Чтобы лучше понять это явление, необходимо заглянуть в раннее
Средневековье, посмотреть, как складывались представления о нечистой силе в
то время, как возник и действовал институт инквизиции.
Эпоха Средневековья была проникнута своеобразным сочетанием христианских
учений о едином Боге с языческим пантеизмом. Именно с этими вкраплениями
язычества и вела борьбу католическая церковь. Вопросы веры, вопросы о Боге,
об источнике грехов и пороков, о путях спасения души были самыми важными в
духовной жизни людей того времени. Бог присутствовал в повседневной жизни,
во всех делах человека, в конце концов, став частью реальной жизни, но все
же достаточно абстрактной и далекой для него. Иконы, мощи святых, распятия
имели ту же функцию защиты от зла, что и языческие идолы и амулеты. Зло в
христианском мире было чинимо сатаной - противником и самым страшным врагом
Бога, искушавшим и вводившим во грех людей.
В представлении средневекового человека у сатаны была целая армия, в
которую входили все вероотступники. Наравне с падшими ангелами армию
дьявола составляли языческие божества, превратившиеся в процессе развития
христианства в презренных и коварных демонов. Греко-римские божества, как
и слово «даймон», некогда обозначавшее «божество», были низведены
торжествовавшим христианством с божественного пьедестала и низринуты в
пучину дьявольской преисподней.
Будучи всезнайкой и всесторонним искусником, обладающий ключами от всех
замков и тайнами от всех ремесел, дьявол все свое внимание и все свои
необыкновенные способности сосредотачивает на том, чтобы как можно больше
вредить человечеству, как можно глубже подорвать власть бога над людьми и
подчинить их своей сатанинской воле. Нравственное зло имеет своим
источником дьявола и его помощников: они насаждают язычество и заставляют
язычников смотреть на них как на божество. Они враги христианской веры,
толкают людей на ереси и язычество. Дьявол является созидателем всякого
церковного раскола и ереси.
Собор 306 г. в Эльвире самым суровым образом осудил колдовство ввиду
того, что оно возможно лишь в силу возврата человека к
идолопоклонничеству.
Еще в VIII в. светское законодательство проводит резкую грань между
«колдовством» и «языческим безумием». Колдун - реальность, он несет с собой
реальный вред ближнему и подлежит как вредитель суровому наказанию;
разнообразные действия, которыми наделялись некоторые женщины (способность
летать, пить кровь у живых людей) признавались бредом одураченных дьяволом
отдельных безумцев, которые за насилие над мнимыми преступниками сами
подлежали ответу перед законом.
До IX в. светское законодательство упорно ставило ударение на вреде,
учиняемом колдунами, и в меру этого вреда устанавливало для колдунов то или
иное наказание. С момента же ослабления светской власти и усиления
церковной начинается выпячивание религиозного характера преступления
колдуна. Его ждет наказание не только за то, что он учинил ущерб людям, но
и за то, что он совершил богохульство, впал во власть демона, преклонился
перед силой языческого начала; и степень наказания, определяемая светским
судом, соответствовала все более и более величине греха, а не преступления:
убийство, совершенное без специфической примеси колдовства, могло быть
наказано менее сурово, чем гадание или заговаривание, в которых ярко
сказывались элементы дьявольского наваждения. Это имело роковые
последствия.
Церковь не только все более и более стала выпячивать греховный характер
колдовского преступления, но и санкционировала, расширяла и углубляла
народное безумие, связанное с представлениями о летающих стригах (женщинах,
летающих по ночам), пожиравших живых людей вампирах и живших половой жизнью
с дьяволом женщинах, способных оборачиваться в самых разнообразных
животных. Рассуждая подобным образом, церковь сделала шаг в сторону
народного безумия и усвоила его наиболее характерные черты.
Народная фантазия обогащается «учеными» измышлениями, схоластическими
ухищрениями и языческой мифологией. Богословская мысль питается народными
суевериями и, в свою очередь, сеет в народе фанатизм, безумие и ужас. "Как
из рога изобилия, льются на обезумевшее человечество комментарии к «великим
учителям», рассказы о небывалых и неслыханных дерзостях и злодеяниях
дьявола" (1). Монахи изощряли все свои способности, чтобы изобразить самый
фантастический подвиг ставшего героем целой эпохи дьявола.
Ученый характер литературы о проделках дьявола исключал возможность
колебаний насчет реальности существования демонов со стороны необразованной
массы, которая все более и более охватывалась паникой перед грозной и
таинственной силой нечистого. Эта паника ввергала многих в тяжелые формы
психических болезней, и люди верили в то, что они действительно околдованы
злым духом, и в то, что они, благодаря дьявольскому содействию, могут
других околдовать и превратить их в орудие своей воли. Так общество в XII
в. шло навстречу большой катастрофе.
В связи с расширением сферы действий дьявола страх перед ним быстро
увеличивался и его всемогущество начинало угрожать самому Богу. Ничто в
этом новом, ужасающем демоне теперь не напоминает нам того когда-то
забавного черта, над уродством которого можно было посмеяться. Возможность
столкновения подобных двух сил с трудностью предвидения, на чьей стороне
окажется победа, пугает многих верующих. И даже авторитетные представители
церкви говорят о неограниченном всемогуществе дьявола.
Всякое новшество, всякая смелая мысль, все, что уклонялось даже в очень
незначительной степени от привычного мышления и повседневной жизни,
вызывало представление о вмешательстве дьявола, о его персте.
У одного священника, рассказывает писатель-монах начала XIII в. Цезарий
Гейстербахский, был очень приятный голос, и его друзья постоянно
наслаждались его пением. Однажды услышал его пение какой-то монах и тотчас
заявил, что подобный голос не свойственен человеку и что он принадлежит
дьяволу. В присутствии всех поклонников певца монах стал изгонять дьявола
из тела несчастного, и певец переживал тяжкие минуты, когда его тело
покидал дьявол (10).
Так, церковь, всячески распространяя бредни о дьяволе, запуталась в
собственных противоречиях и сама начала бояться дьявольского наваждения.
Созданный церковью дьявол ее же стараниями принял всеобъемлющий характер и
всепроникающий образ, и теперь для борьбы с ним требовалась неимоверная
энергия, необычайное напряжение. Мечом и огнем должен быть уничтожен враг
рода человеческого.
Мы подошли к мрачной и кровавой теме, оставившей нам представление о
средневековье как о зловещем периоде бессмысленных казней, беззакония и
безумств. Речь пойдет об инквизиции, феномене до сих пор недостаточно
изученном.
Почти не разработана научная периодизация деятельности инквизиции,
отсутствует цельная картина массовых еретических движений средневековья,
против которых был в первую очередь направлен террор инквизиции. Существуют
самые различные мнения о том, что, собственно говоря, следует понимать под
инквизицией и каковы ее хронологические рамки.
Если под инквизицией понимать осуждение и преследование господствующей
церковью инакомыслящих, то хронологические рамки инквизиции следует
расширить на всю историю христианской церкви - от ее возникновения по
настоящее время.
Если же инквизицию понимать в более узком смысле, подразумевая под этим
термином деятельность особых трибуналов католической церкви, преследовавших
еретиков, то ее рамки суживаются от возникновения этих трибуналов в XII-
XIII вв. до их повсеместной отмены в первой половине XIX в. Но и после
этого в системе папской курии в Ватикане вплоть до 1866 г. существовала
конгрегация инквизиции - «священная канцелярия».
Инквизиция не возникла на «пустом месте». Созданию «священных
трибуналов» предшествовала многовековая борьба правящих кругов церкви с
ересью, в процессе которой вырабатывалось также и богословское обоснование
необходимости применения к еретикам различных видов и форм насилия, вплоть
до их физического истребления. Это была нелегкая задача, ибо теологам для
оправдания инквизиции пришлось совершить подмену основного принципа
христианства, превратив ее из религии любви в «религию ненависти». На такую
трансформацию ушли столетия.
Что же все-таки представляет собой инквизиция? Учрежденный папой
Григорием IX между 1231-1233 гг. особый суд, возглавляемый монахами-
доминиканцами, наделенный полномочиями разбираться с очень специфической
сферой преступлений - преступлениями против веры - был фактически создан
для более эффективной борьбы с ересью. Инквизиция, как любой институт,
имела свой чиновничий аппарат, с помощью которого инквизиторы вели суд,
свою армию доносчиков, «поставлявших» все новых и новых еретиков за
приличное вознаграждение, своих советников, присутствовавших при допросе.
Роль советников на допросе была чистой формальностью, поскольку решающее
слово оставалось за инквизитором, который к тому же имел право и не
прислушиваться к мнению советника. На допросе также должен был
присутствовать епископ.
Еретики по существовавшей классификации делились "на условных,
объявленных и заведомых" (14) в зависимости от степени тяжести подозрения.
Паутина плелась очень хитро, и иногда проще было признаться в ереси, чем
защищать свою невиновность.
Итак, инквизиция должна была вырвать из Европы жало ереси. Но есть ли
колдовство ересь? Ведь ересь характеризуется, во-первых, ошибкой в
мышлении, во-вторых, упорством в этой ошибке. Но ведь колдун, веря в
дьявола, не совершает ошибки в мышлении, ибо дьявол действительно
существует, и упорство колдуна не может быть еретическим, так как он
упорствует не в ошибке, а в том, что фактически подтверждено церковью и
всеми ее авторитетами. Казалось, что все виды колдовства, которые так
трудно подогнать под ересь, остаются вне сферы компетенции инквизиционных
судов.
Однако постепенно мысль о тесной связи между колдовством и ересью
начинает проникать в церковную среду, и все настойчиво выдвигают
необходимость включить колдовство в сферу деятельности инквизиции и
отождествить колдунов с еретиками, в частности с катарами и вальденцами,
представляющими серьезную опасность католической церкви.
Уже в первой половине XIII в. против катаров и вальденцев, жестоко
преследуемых и потому, естественно, совершающих свои религиозные обряды
тайком, по ночам, в подполье, было выдвинуто обвинение в устройстве
«синагоги сатаны». Появление сатаны, который прибывал в синагогу для вящего
посрамления истинной веры, дает повод стремиться в эту синагогу и
колдунам, чтобы там вместе с катарами выражать свои чувства дьяволу и
получить от него те или иные указания относительно колдовства. Такие
собрания не могут не сблизить всех поклонников дьявола и не сплотить их в
почти однородную еретическую массу. Так как катары представляли собой
еретиков, то и колдуны не могут не быть еретиками, подлежащим ведению
инквизиции. Они в большей степени грешники, чем преступники; они не должны
пользоваться «льготами» светских и епископальных судов. Сближение колдунов
с катарами, сделанное церковниками в интересах распространения на первых
жестоких норм инквизиционного судопроизводства, вело к тому, что из
индивидуального преступления колдовство превратилось как бы в коллективное,
и возникла мысль о колдовской секте, члены которой, собравшись группой,
совершают общий акт поклонения дьяволу. Разумеется, групповое, сектантское
преступление приобретает в глазах церкви более тяжкую форму, чем
индивидуальное, и с конца XIII в. каждый разоблаченный колдун влечет за
собой розыски его сообщников. Начинаются массовые казни и открытие целых
гнезд колдунов.
Суд над еретиками проходил следующим образом: инквизитор или викарий
неожиданно врывались в толпу народа, призывая всех, заподозренных в ереси
или чувствующих ее в себе, покаяться и получить прощение. На этом
заканчивалась общая часть инквизиционного суда (14).
Когда спектакль с помилованием завершался, всех задержанных вызывали
повесткой в суд, на котором инквизитор был полновластным судьей,
обвинителем и присяжным. Эта процедура не была публичной, для суда
достаточно было двух свидетелей, и обычно известными становились только
общие пункты обвинений. Имена свидетелей, чье присутствие на суде вызывает
сомнения, хранились также в тайне.
Подозреваемому не разрешалось приглашать адвоката. Суд мог тянуться
годы, в течение которых подозреваемый чах в темнице. Но для обвиненных в
ведовстве темница была еще достаточно счастливым исходом.
Наиболее эффективным средством вырвать признание у обвиняемого были
пытки. Если проводить пытку повторно запрещалось, то ее можно было
растягивать. Палач тщательно осматривал тело ведьмы в поисках «ведовской
печати», за которую сходило любое родимое пятно, любое пятнышко на коже.
Наличие «ведовской печати» считалось железным доказательством виновности.
Палач начинал свой «богоугодный» труд с умеренных - «человеческих» - пыток,
переходя по мере надобности к более рафинированным, утонченным,
бесчеловечным. Наиболее часто практиковавшееся пыточное средство -
связывание рук обвиняемого за спиной и подвешивание за руки; к ногам
привешивали груз, вес которого в случае запирательства увеличивали.
Применялись и иные виды пыток.
Наряду с пыткой, которая должна была заставить жертву процесса признаться
в связи с дьяволом, применялись и другие процедуры установления ее
ведьмовской природы. Например, применялось «испытание слезами»,
заключавшееся в том, что обвиняемой читали отрывок из Библии, и если она не
плакала, то считалась виновной. Подсудимую взвешивали на весах, так как
вера в способность ведьм летать предполагала наличие у них меньшего веса,
чем у честных людей. Весьма распространено было испытание водой: связанную
по рукам и ногам женщину бросали в воду, и если она не тонула, то это
означало, что чистая стихия не принимает ведьму. Наконец, существовали
«специалисты», которые якобы могли отделить ведьм от остальных по внешнему
виду. Такой случай имел место в 1644 г. в Дижонском диоцезе, где "некий
сумасшедший ходил по деревням и с разрешения властей осматривал собранных
для проверки крестьян; обвиненные им в колдовстве были подвергнуты
испытаниям, и часть их была сожжена" (6).
C самого начала процесса в центре внимания судей оказывались не
«малефики» (зловредители), а условия, которые с их точки зрения, только и
могли сделать эффективными магические действия. Судьи уже заранее
располагали развернутым перечнем вопросов, которые они задавали обвиняемым,
добиваясь признания в том, что колдовские акты они осуществляли при
содействии нечистой силы. Их внимание было всецело сосредоточено на
договоре с дьяволом и на обстоятельствах, при которых он был заключен,
посещении обвиняемыми шабаша и его описании, а также на выяснении того, кто
еще в шабаше участвовал.
Неизбежным и вполне объяснимым следствием предъявления такого рода
обвинения было запирательство жертв процесса, которые отрицали связь с
нечистой силой. Однако судьи проявляли в этих случаях исключительное
упорство, во что бы то ни стало, добиваясь нужных им признаний, чаще всего
благодаря пытке.
Запуганные и сбитые с толку жертвы преследований, преимущественно
неграмотные и изолированные от своей среды, подвергаясь изощренному
умственному давлению ученых-юристов, которые руководствовались заранее
подготовленной системой вопросов, нередко заимствованных из признаний,
исторгнутых на более ранних процессах, как правило, не могли им
противостоять.
Возникает естественный вопрос: почему религиозные и юридически
образованные люди, превосходно понимавшие, что применение физических мук
может исторгнуть у жертв любые, и в том числе самые фантастические,
признания, тем не менее, видели в пытке вполне приемлемое и неизбежное
орудие судебного разбирательства при обвинениях в ведовстве?
Прежде всего, сношения с нечистой силой и служение ей рассматривалось
как исключительно серьезное преступление и здесь никакие ограничения в
отношении применения пытки не имели силы.
Но существовало и другое обоснование необходимости прибегнуть к пытке
над предполагаемой ведьмой. Обратим внимание на то, что упорное отрицание
обвиняемой ее связи с дьяволом только усиливало подозрения судей, мало
этого, служило в их глазах доказательством существования подобной связи, и
пытка возобновлялась и усиливалась. Дело в том, что лицо, которое
подозревали в сношениях с нечистой силой, рассматривалось как одержимое ею,
следовательно, возникала необходимость изгнать вселившихся в него бесов,
применяя самые жестокие меры. Пытка направлена, собственно не против
обвиняемой, а против засевшего в ней беса. Истязающие «ведьму» судьи, мнят
себя ее защитниками и прилагают усилия к тому, чтобы спасти ее из лап
Сатаны. Пока он обитает в человеческой оболочке, он препятствует своей
жертве сделать нужные судьям признания.
Если у мужчин, обвиненных в колдовстве, были ничтожные шансы на
спасение, то у женщин таких шансов вовсе не было. Женщину, «сосуд
нечестивый», «врата адовы», считали более падкой на всякого рода соблазны,
поэтому более открытой дьявольским искушениям. Обвиненную в колдовстве
женщину, попавшую в адскую машину инквизиции, никто и ничто не могло
спасти. Разница в казни заключалась лишь в том, что раскаявшуюся и давшую
показания ведьму сперва обезглавливали или душили, а потом сжигали, а
«упорствующую» просто сжигали живьем или предварительно калечили. При казни
присутствовало огромное количество народа.
Публичная казнь была своеобразным зрелищем, мрачным представлением,
символизирующим торжество Бога над сатаной. Зрелище живьем сжигаемых людей
стало чем-то заурядным. Для жителей города и деревни это зрелище сделалось
и обязательным и притягательным, своего рода праздником. "Процедуре
расправы над ведьмой придавался подчеркнуто публичный и торжественный
характер, она явно была рассчитана на то, чтобы произвести максимум
психологического воздействия на коллектив, члена которого подвергли
ритуальному уничтожению" (5). Терроризированные крестьяне или горожане
испытывали вместе с тем чувство облегчения: носительница зла была
устранена!
Зрелища смерти, пыток, казней не могли не оказывать воздействия на
восприятие и психику жителей города и деревни. Но они отнюдь не были лишь
зрителями кровавых расправ. Нередко они и сами принимали в них прямое
участие. Период религиозных войн во Франции и Германии, в других странах
богат уличными самосудами толпы над попавшими в ее руки врагами. Католики в
этом отношении не отличались от протестантов. Мучительные убийства
сопровождались надругательствами над трупами. В силу некоторых черт
средневекового мышления, сочетавшего бескомпромиссность, страстность в
принятии решений с суеверными страхами, народ выносил приговор преступнику
на основании одних подозрений, не имея ни малейших сомнений в
справедливости своего обвинения.
В большинстве случаев суд был строгим и скорым. В г. Линдейме,
например, обвинили шесть женщин в том, что они вырыли на кладбище труп
новорожденного младенца и употребили его для приготовления какой-то
чудодейственной мази. Их пытали и под пытками несчастные сознались во всем,
в чем их обвиняли. Муж одной из этих женщин настоял, однако, на том, чтобы
разрыли могилу и на месте убедились бы в невиновности женщин. Могила была
разрыта в присутствии всех судей. Раскрыли гробик - внутри лежал нетронутый
труп младенца. Но судьи не признали ошибочной поспешности своего обвинения
и объявили, что, раз женщины сознались, значит они виноваты; что касается
того, что в гробе оказался нетронутый труп младенца, - так это не что иное,
как дьявольское наваждение. И женщины были сожжены.
Для создания более полной и цельной картины о процессе охоты на ведьм,
для того, чтобы понять природу массовых преследований и тех стрессовых
состояний, которые их порождали и которые им сопутствовали, было бы
желательно уяснить некоторые характерные особенности социальной психологии
населения Европы в указанный период. Тем самым был бы намечен тот фон, на
котором развертывалась охота на ведьм.
Социальная психология масс периода XV-XVII вв. трудно уловима. Основные
классовые и сословные противоречия позднефеодального общества создали почву
для определенных настроений простонародья: ненависти к господам, недоверия
к священникам, зависти, испытываемой к богатеям.
Начавшееся в переходный от феодализма к капитализму период расшатывание
традиционных деревенских микроструктур, таких как сельская община, не могло
не порождать беспокойства и служило источником внутренних конфликтов в этих
прежде замкнутых мирках крестьянской жизни. При переходе от средних веков к
новому времени большой мир все энергичнее вторгался в пределы деревни. Но,
очевидно, наиболее мучительными оказались внутренняя ломка общинного
порядка и кризис сельской солидарности, вызванный усилением противоречий
между жителями деревни. С этой напряженной социально-психологической
обстановкой, сложившейся в западноевропейской деревне, связана и охота на
ведьм, развернувшаяся в XVI-XVII вв (6).
Поведение и психология простолюдинов в первую очередь определяется,
естественно, их трудом. Тесная, неразрывная связь с землей и высокая оценка
с/х труда - неотъемлемая часть крестьянской психологии.
Первое, что приходиться отметить в крестьянском мироощущении этого
периода, - это страх и неуверенность, которые владели народными массами.
Они провоцировались многими важными причинами, в частности, отношением
крестьянина к земле, которую он обрабатывал. Он был кровно, многими
прочными узами с нею связан, но ею законно не владел. Эта неуверенность в
том, будет ли земля принадлежать крестьянину и дальше или же будет отобрана
феодалом, двигала крестьян как во время столь частых в XV-XVII вв.
восстаний, так и в ранних буржуазных революциях.
Как уже было сказано ранее, все исследователи отмечают неуверенность и
страх, владевшие массами в XV-XVII вв., рост напряжения в социально-
психологической сфере с общей экономической и политической ситуацией в
Европе конца XVI-XVII вв. В период между 1580 и 1620 гг., хозяйственный
подъем предшествующего времени сменился длительным застоем и упадком.
Последний нашел также и демографическое выражение. Социально-экономический
кризис сопровождался крупными политическими коллизиями. Население не могло
не ощущать и не осознавать обрушившихся на него бедствий. Оптимистические
настроения, характерные для раннего Средневековья, сменяются всякого рода
страхами, отчаяньем и попытками как-то объяснить кризис.
Одной из важнейших коллективных фобий был страх перед смертью и
загробной гибелью. Страх этот, присутствовавший в сознании народа на
протяжении всего Средневековья, обострился после великих эпидемий чумы в
конце XIV и XV вв. "Частые рецидивы эпидемии, которые не давали времени для
восстановления прежней численности населения, высокая смертность
новорожденных и маленьких детей, низкая продолжительность жизни,
разрушительные войны, сопровождавшиеся жестокими расправами над мирными
жителями, постоянный голод, - все это делало смерть близко знакомой" (6).
Есть основание предполагать, что идея вечности внедрялась в народное
сознание прежде всего в образе нескончаемых мук, которым будут подвергаться
души грешников. Если картины
|
