Борьба с ведомством в средневековой Европе и в России - Религия и мифология - Скачать бесплатно

 рая  оставались  смутными  и  не  проясненными
(ведь  о   небесных   радостях   вообще   невозможно   поведать   на   языке
человеческом),  то  картины  ада  и  народно  воображение,  и  живопись,   и
литература рисовали с большой наглядностью. Ад был намного реальнее рая.
   Со страхом загробных мук был непосредственно связан страх перед нечистой
силой. Этот страх присутствовал  в  сознании  верующих  на  всем  протяжении
Средних веков, и тем не менее трактовка сил ада существенно  изменилась  как
раз в указанный период.  Как  уже  было  сказано   выше,  если  ранее  черт,
страшный по своей сути, был подчас  вместе  с  тем  и  смешон,  то  в  конце
Средневековья  начинается  в  высшей  степени  показательная   трансформация
образа сатаны  и  его  приспешников.  Бесы,  количество  которых  неимоверно
увеличилось, утратили былую двойственность и стали  воплощением  абсолютного
зла. Мало того, Сатану мыслят теперь как  всесильного  соперника  Бога,  как
«князя мира сего». С идеей  о  постоянном  и  всестороннем  вмешательстве  в
жизнь человека нечистой силы  смыкалось  представление  о  близящемся  конце
света.  Усиление  всемогущества  дьявола  -  показатель  того,   что   перед
завершением земной истории он выступает в роли Антихриста. Готовясь  к  этой
финальной, всемирно-исторической драме, сатана собирает все  свое  воинство,
включающее и людей, которые принесли  ему  присягу  верности  и  вступили  в
договор с целью вредить божьему  люду.  Поэтому  обнаружение  и  уничтожение
ведьм и колдунов расценивалось как борьба против Антихриста.
   Самые различные  факторы  воздействовали  на  психику  народных  масс  в
неблагоприятном  направлении,  порождая  напряженность  и  страхи.   Поэтому
нельзя не прислушаться к голосу тех историков,  которые  говорят  о  крайней
неустойчивости настроений масс,  легко  впадавших  в  панику  и  склонных  к
внезапным коротким иррациональным взрывам возмущения, с  сопутствовавшей  им
кровавой  жестокостью.   При   характерной   для   доиндустриальной   Европы
демографической    структуре    (высокая    детская    смертность,    низкая
продолжительность жизни, постоянно возвращающиеся  эпидемии  чумы  и  других
болезней),  в  обстановке,  когда  угроза   неурожая,   голода,   вражеского
нашествия и его непременных спутников - грабежа,  насилия  и  убийства  была
заурядной бытовой реальностью, в обществе, в котором склонны были  винить  в
болезни  и  смерти  какие-то   таинственные   силы,   демонов   или   ведьм,
человеческая жизнь ценилась невысоко. Все исследователи  отмечают  легкость,
с  какой  совершалось  убийство,  распространенность  детоубийств,  вкус   к
кровавым, жестоким зрелищам, в которых смерть играла главную роль,  грубость
в нравах, агрессивность в человеческих взаимоотношениях.
     Среди черт массовой психологии населения Западной Европы в XVI-XVII вв.
нужно отметить высокую возбудимость, неспособность отличить естественное  от
сверхъестественного,  чувство   человеческого   бессилия   перед   стихиями.
Господство устной  культуры  способствовало  умножению  суеверий,  слухов  и
неконтролируемых коллективных паник.
     Тяжелое  положение  женщины,  ставшее  особенно  острым   в   связи   с
разложением   натурального   хозяйства   и   феодального   общества   вообще
способствовало  тому,  что  дьявол  пожинал  особенно  богатую  жатву  среди
женщин.  Не  принимаемые  ни  на  какие  службы,  не  допускаемые  в   цехи,
отталкиваемые насильно от трудовой жизни, женщины страдали наиболее сильно.
     Численно  превосходя  мужчин,  из-за  неучастия  ни  в  войнах,  ни   в
междоусобицах, ни в опасных предприятиях, ни в  изнуряющих  занятиях,  ни  в
тяжком, подрывающем силы труде, женщины оказывались в избыточном  количестве
и наполняли  монастыри. Оставаясь  вне  брачных  уз  и  ведя  затворническую
жизнь,   женщина   зачастую   впадала   в   опасную    созерцательность    и
мечтательность.  Эта  почва  была  чрезвычайно  благодатной   для   безумных
фантазий церкви о  дьяволе  и  демонах.  Со  всей  страстностью  физического
неудовлетворения женщина бросалась в объятия  той  фикции,  которую  церковь
сделала реальностью и в которую так крепко поверила  глубоко  невежественная
истеричная женщина, выбитая из строя разлагающегося феодального общества.  И
женщина вместо того, чтобы выходить замуж, всходила на  костер  и  приносила
безумные   жертвы   собственному   невежеству   и    взлелеянной    церковью
фантасмагории.  Больные   женщины   оказывались   в   роли   самых   сильных
представителей дьявола, и церковь не жалела  сил,  чтобы  вырвать  с  корнем
этих наиболее опасных  и  упорных  еретиков,  укреплявших  в  обществе  идею
ведовства и  дьявольщины  и  сея  вокруг  себя  безумие.  Будучи  источником
опасного суеверия, питая все слои населения губительным ядом  фантасмагорий,
церковь  не  могла,  конечно,  искоренить  того  дела,   которое   сама   же
взращивала.
     Дело в конце XV в. шло  не  о  теоретических  доказательствах  и  не  о
приведении  все  новых  и  новых  фактов  о  существовании   всемогущего   и
вездесущего дьявола, а о том,  как  лучше  всего  бороться  с  ним;  и  папа
Иннокентий  VIII  своей  знаменитой  буллой   "Summis   desiderantes",   так
называемой "ведовской  буллой",  указал,  что  основной  задачей  инквизиции
отныне  является  беспощадная  борьба  с  ведовством  и  окончательное   его
истребление, так  как  это  зло  приняло   слишком  большие  размеры,  чтобы
инквизиция могла относиться к  нему  со  снисхождением.  Против  дьявола,  в
своей дерзости дошедшего до стремления овладеть всем человечеством,  церковь
обязана выступать во всеоружии своей мощи и  энергии.  Дьявольское  упорство
должно быть во что бы то ни стало уничтожено.
     И началась эра страшных, кровавых преследований  всех  заподозренных  в
той или иной степени в сношениях с дьяволом и его сотрудничестве.
    Таково историческое значение той буллы, во имя которой в течение  свыше
двух столетий "сжигали, мучили, терзали  и  уничтожали  суеверных,  больных,
жалких и невежественных людей" (10). Булла эта  была  поворотным  пунктом  в
деятельности инквизиции, которая с  этого  момента  сосредотачивает  главное
свое внимание на ведовстве и не столько  стремится  к  установлению  чистоты
католической веры и правильности отдельных догматов, сколько к искоренению
той страшной силы, которая дерзала овладеть человеком, чтобы вырвать его  из
лона церкви и из ведения самого Бога.
     Определить даже приблизительно количество жертв буллы  папы  Иннокентия
VIII нет возможности: почти ежегодно публикуются различными  провинциальными
архивами протоколы процессов против ведьм, и  жуткая  картина  бессмысленных
жестокостей обогащается все новыми деталями.
     В небольшом Оснабрюке за три месяца в 1588 г была сожжена  121  ведьма,
вокруг Оснабрюке пылали костры, и практически все женское  население  округа
было обречено на гибель. По официальным данным в  двадцати  деревнях  вокруг
Трира в 1587-1593 гг. было сожжено 306 человек,  в  двух  деревнях  осталось
всего две женщины. В Бамберге был особый дом для ведьм, где  их  держали  до
суда; их кормили страшно  солеными  селедками  (ведьмы  не  едят  соли),  не
давали воды и купали в кипятке, куда бросали перец.
   В народе господствовало такое возбуждение, что многие выдавали  себя  за
ведьм сами. В Манке в 1583  г  иезуитам  хитростью  удалось  из  16-тилетней
девушки Анны изгнать 12655 чертенят. В 1546 г. тюремный  смотритель  заявил,
что все тюрьмы переполнены ведьмами, а палач не  справляется  в  одиночку  с
его обязанностями.
   В Эльзасе, Швабрии, Брейсгау в XVII в беспрерывно жгли людей: в  1620  г
сожжено 800 человек, и всем кажется, что чем  больше  будут  сжигать  людей,
тем больше будет  ведьм.  "Словно  из  пепла»,  -  говорит  Штебер  в  своем
описании Эльзаса, -  «появляются ведьмы".
   Денежный момент играл очень  значительную  роль  в  деле  инквизиции  по
ведовству, и не без оснований каноник Корнелий Лоос называл  процесс  против
ведьм алхимией, с помощью которой из человеческой крови получают  серебро  и
золото. Существовали специальные "ищейки ведьм". Так  в  Англии  один  такой
ищейка накопил значительную  сумму,  получая  по  20  шиллингов  за  каждого
обнаруженного преступника, но  он  вызвал  против  себя  возмущение  народа.
Арестованный и привлеченный к суду, он сознался, что отправил на костер  220
невинных душ. Ищейка погиб в огне.
   Когда доходность процессов стала падать, начало уменьшаться и их  число,
- так заявляет С. Зугенгейм в своем серьезном  описании  Баварии  XVI  века,
хотя прибавляет, что и в «плохие» годы  палач  зарабатывал  на  ведьмах  169
талеров. Инквизитор «рвал на себе волосы» вследствие больших  расходов,  но,
по-видимому, сократить их было невозможно,  нужно  было  платить  юристам  и
священникам за их работу (10).
    Впрочем, установилась  практика  -  священникам  вместо  денег  выдавать
крепкое вино. Большая часть расходов по ведовским процессам  покрывалась  из
средств  осужденных  или  просто  привлеченных  к  ответственности  ведьм  и
колдунов. Конфискации подлежала не только недвижимость, но  и  все  движимое
имущество, вплоть до предметов  первой  необходимости.  Обратно  оправданный
ничего не получал.
   Иногда ведовское  доносительство  являлось  последним  средством  лишить
человека его имущества;  когда  иной  способ  законного  грабежа  оказывался
невозможным, выдвигалось обвинение в ведовстве.
   Доносительство нередко принимало  эпидемический  и  совершенно  безумный
характер, в особенности при наличии страха  у  доносителя,  что  он  сам  на
подозрении у ревнителей религиозной чистоты. Тот,  кто  не  обвинял  других,
рисковал сам быть обвиненным; паника распространялась, захватывая все  новые
жертвы.  Первыми  пали  всякого  рода  маргинальные  элементы  деревни,   не
отвечавшие требованиям всеобщего конформизма, и тем самым коллектив  жителей
деревни  мог  ощутить  себя  более  гомогенным,  как  бы  «очистившимся   от
скверны».
   Вскоре дьявол стал предметом  добычи  средств  для  самых  разнообразных
слоев населения. Калеки, горбуны, прокаженные, слепые, глухие выдавали  себя
не то за спасенных от еще  худших  дьявольских  наваждений,  не  то  за  его
жертв,  и  жалостливые  сердца  одаряли  всяческими  подаяниями  несчастных,
торговавших своими уродствами и болезнями.
   Что же касается прекращения охоты на ведьм во второй половине  XVII  в.,
то, по мнению американского историка К. Томаса,  «протрезвление»  пришло  не
из книг и не из среды какой-то умеренной группы,  а  от  мрачного  осознания
того,  что  дальнейшее  преследование  ведьм   грозит   разрушением   всяких
социальных  связей.  Эта  мысль  лишь  постепенно  дошла  до   умов   людей,
испытавших историю массовых ведовских процессов. Следует, однако,  отметить,
что и после официального прекращения судебных преследований по  обвинению  в
ведовстве в деревне еще долго сохранялась  практика  внесудебных  расправ  с
подозреваемыми в причинении вреда соседям с помощью магии.
   Еще в 1781 г. была сожжена ведьма в Севилье -  жертва  была  занесена  в
актив инквизиции. Но в XVIII веке  «великие  подвиги»,  соперничавшие  между
собой за славу расправ с дьяволом, были уже на исходе. Мария Тереза  в  1746
г. Прекратила процессы против ведьм.  Через  год  этому  примеру  последовал
Вюртемберг, а в 1775 г. - Бавария. В год казни во  Франции  Людовика  XVI  в
1793  г. Познань отменила у себя процессы против ведьм.
   Таким образом, мы видим, что история гонений  не  столь  прямолинейна  и
проста, как ее представляли себе историки конца XIX и начала XX  в.  (Г.-Ч..
Ли, Й. Ганзен и другие) и как ее и ныне иногда все еще  изображают.  Гонения
конца XVI и XVII вв. не  явились  продолжением  более  ранних  преследований
еретиков, и демонология сама по себе не породила ужасной практики конца  XVI
и XVII вв. Нужны были специфические социальные  и  социально-психологические
условия   для   того,   чтобы    развязать   этот   процесс,    в    котором
рационализированное суеверие сочеталось с массовыми страхами и  политическим
расчетом.
   Итак, мы проследили темную,  полную  загадок  и  противоречий,  массовых
фобий  и  порожденных  ими  жестокостей  историю  преследований  инквизицией
колдунов  и  ведьм  в  средневековой  Европе  на  рубеже  XVI-XVII  вв.   Мы
попытались понять  причины  этого  феномена,  не  только  проследив  историю
гонений на ведьм с самых ее  истоков,  но  и  представив  как  можно   более
полную  картину  того  социально-психологического  фона,  тех   тенденций  в
средневековом обществе,  которые и легли в основу преследований ведовства  в
Европе.
   Вторая  часть  этой  работы  посвящена  ведовству  на  Руси,  вопросу  о
преследованиях ведьм, об особенностях русского православия, об  особенностях
русского сознания, в силу которых в России  не  сложилось  такой  обстановки
безумной охоты за ведьмами, какая была на Западе.
   Прежде всего необходимо заметить, что феномен  ведовства  в  России  так
мало  изучен   российскими  историками,  так   ограниченно   представлен   в
литературе, что создается впечатление о том, что в России ведьмы  не  только
не подвергались преследованиям,  но  что  само  ведовство  не  имело  такого
значения и не было настолько важным  фактом  действительности  для  русских,
каким оно было на Западе.
    Естественно, что ограниченное знание об этом явлении никоим образом  не
уменьшает значения поставленной нами проблемы: на Руси существовали,  причем
не в меньших количествах, чем на Западе, колдуны и колдуньи,  и  конечно,  в
связи с принятием  христианства  они,  оставаясь  носителями  язычества,  не
могли не подвергаться преследованиям со стороны  православной  церкви.  Наша
задача - выяснить, почему в России, несмотря  на  упорную  борьбу  церкви  с
ересями и ведовством,  преследование  ведьм  не  приняло  таких  грандиозных
размеров, как на Западе.
   Ведовство  -  явление  язычества,   сохранившееся   и   после   принятия
христианства в 988 году на Руси. Чтобы  лучше  понять  природу  язычества  и
вместе с ним и природу ведовства, имеет смысл рассмотреть вопрос о  крещении
Руси, о борьбе  новой  религии  со  старыми  верованиями,  о  противоречиях,
возникших в связи с христианизацией Руси.
   Новая вера принесла с собой новые идеалы, новые обряды и  представления,
чуждые исконному язычеству восточных славян.  Между  ними  тотчас  вспыхнула
борьба, суровая и духовно обременительная, растянувшаяся на десятилетия,  но
так  и  не  доставившая  победы  христианству  -  все  свелось,  к   «зыбко-
осторожному» двоеверию, «прочертившему  глубокую  борозду  неустроенности  и
разлада в сознании каждого отдельного человека, всего общества" (7).
   Но тем не менее христианство на Руси проходит сравнительно  легко,  и  в
причинах этого следует разобраться. Как и у варваров, на  Руси  до  принятия
христианства  жизнь  человека  была  тесно   связана   с   природой.   Жизнь
крестьянина  была  во  власти  стихий,  и  отказаться  от  языческих  богов,
управлявших ими, - значило  поставить  под  удар  само  свое  существование.
Вместе  с  тем  древнеславянская  религия  была  довольно  примитивна  и  не
оказывала  большого  влияния  на  народ.  Пантеон   славянских   богов   был
достаточно  обширным,  каждый  человек  мог  выбрать  себе  своего  бога   и
поклоняться  ему.  Естественно,  это  не  способствовало  единению  людей  и
провоцировало  разобщенность  и  междоусобицы.  Поэтому,  когда   Перуна   в
народном сознании в конце концов заменил  пророк  Илья,  переход  совершился
достаточно безболезненно, но одновременно и не слишком осознанно, к тому  же
пышность  византийского  православия,   усвоенного   Русью,   способствовала
выдвижению  на  первый  план  скорее  обрядов,  чем  содержательной  стороны
христианства.
   Принятие христианства в очень малой  степени  изменило  религиозный  быт
древнерусского общества. Язычество по-прежнему  сохранялось  во  всей  силе.
Несмотря на кажущуюся безболезненность перехода от одной религии  к  другой,
язычество и христианство воплощали два разных типа мировоззрения, отнюдь  не
связанных  между  собой  преемственностью.  Со   временем   они   постепенно
наслаивались друг на друга, и в процессе этого наслоения, с  одной  стороны,
язычество получило стимул к дальнейшему развитию, а с другой -  христианство
низводилось до уровня языческих понятий и  представлений.  Оказавшись  не  в
состоянии полностью  подавить  и  искоренить  древнеславянские  верования  и
культы, православие постепенно приспосабливалось  к  языческому  обществу  и
идеологическим принципам, отчасти  ассимилируя  их,  отчасти  видоизменяя  и
подчиняя  строгому  контролю.  В  течение  нескольких  столетий  православие
преломлялось сквозь призму языческих религиозных воззрений. В этом  процессе
оно  приобретало  новую  специфику,  новую  форму.  На  протяжении  столетий
древнеславянская     религия,     мифология,     демонология,     обрядность
перерабатывается, приобретает новое содержание и  социальное  назначение.  В
переосмысленном виде они и включаются в христианский  культ.  Так  сложилось
двоеверие -  мировоззрение  раздвоенного  сознания  русичей,  синкретизм,  в
котором ведущую роль играло славянское язычество.
   Сочетание христианской веры и языческих верований проявляется вплоть  до
наших дней. Многие  элементы  древнеславянского  земледельческого  уклада  и
скотоводческого  культа  вошли  в  христианский  церковный  календарь.  Так,
промежуток между Рождеством и Крещением  заняли  дохристианские  святки,  за
ними следует масленица, которую церковь  превратила  в  преддверие  великого
предпасхального поста. В христианскую Пасху вплелись  языческие  поминальные
обряды, а также древнеславянский культ хлеба, в  Троицу  -  культ  березы  и
другие элементы древнеславянского праздника  Семика.  Преображение  Господне
стали отмечать как праздник сбора плодов - яблочный спас.
   Под влиянием языческой мифологии  весь  мир  оказывался  ангелохранимым,
заступая на место прежних богов, ангелы выполняли принадлежавшие им  некогда
функции. К традиционному родоплеменному идолопоклонничеству  восходит  также
понимание культа святых. На святых русский человек  возлагал  избавление  от
всех страхов и переживаний.
   Стихийная   природа   дохристианских   народных   верований   имела    и
положительный аспект. Она дала возможность развиться тому  чувству  близости
Бога, близости Христа, Господа-Батюшки, который присутствовал  не  где-то  в
заоблачных  высях,  а  здесь,  на  земле,  с  людьми.  Христос  помогает   и
сострадает  им.  Как  мы  видим,  в  понимании  образа  Бога  русские   люди
расходятся с  западными,  для  которых  образ  черта,  дьявола  был  намного
реальнее и живее образа Бога. Если славяне искали и находили у  своего  Бога
поддержку, то население Западной и Центральной Европы  металось  в  безумии,
не пытаясь даже и искать поддержки у  Бога,  который  уступал  Сатане  и  по
силам, и по  характеру   вмешательства  в  дела  человеческие.  На  Руси  же
чувство близости Бога явилось  сильной  поддержкой  народному  сознанию,  не
давая  ему  «опрокинуться»  в  ужас  перед  нечистой  силой.   Это   чувство
естественной  и  непосредственной  близости  Христа  стало  основой  русской
святости,  в  целом  лишенной  страсти  и  порыва,  свойственных   западному
христианству. Это чувство религиозного обновления и чистоты  и  сформировало
представление  о  русском  православии  как  об  одном  из  самых  ярких   и
значительных явлений христианства, создав из Москвы «третий Рим».
   Именно благодаря идее о вероятности «непосредственного» общения с богом,
о возможности как-то «договориться» с ним у славян не сложилось  характерной
для Запада веры в непреложное предопределение, в «фатум», что, по  существу,
не оставляло здесь почвы для распространения астрологии, а также  фанатичных
форм мистики. Бог  может произвольно повернуть дело в ту или  иную  сторону,
в зависимости от того, как ведут себя его почитатели. На  Западе  общение  с
богом происходило через папу, который  продавал  прощение  грехов,  сам  при
этом  демонстрируя образ жизни, далекий от праведности и  благопристойности.
Это не могло не вызывать возмущения у мыслящих и  праведных  людей,  которые
таким образом провоцировали враждебные церкви и папе настроения,  приводящие
к ереси. Это незамедлительно вызывало ответную реакцию католицизма.
   Вернемся же к славянам. Перун, противостоявший организуемой  церкви,  не
имел прочных  корней  ни  у  населения,  ни  у  жречества.  Когда  княжеское
окружение отказалось  от  него,  он  не  смог  стать  знаменем  сколь-нибудь
массового  антихристианского  движения.  Во  всяком  случае  мы   нигде   не
встречаем  проявлений  массового  религиозного  фанатизма.  Старая  вера  не
слишком удерживала славян, многим из них,  возможно,  отказ  от  Перуна  был
желанен.
   После  принятия  христианства  на  Руси  развернулась  мощная  языческо-
волхвистская  оппозиция.  Борьба  с  язычеством  в  северной   полосе   Руси
растягивается на несколько столетий.  Сведениями  о  ней  пестрят  памятники
книжности. В  «Повести временных лет» упоминается о восстаниях 1024  и  1071
годов в Суздальской земле, во главе  которых  становятся  волхвы.  Под  1071
годом  читаем:  «Такой  волхв  явился  при  князе  Глебе  в  Новгороде.   Он
разговаривал с людьми, притворяясь богом, и многих  обманул,  чуть  не  весь
город, разглагольствуя, будто наперед знает все,  что  произойдет,  и,  хуля
веру Xристову, он  говорил,  что  «перейду  Волхов  на  глазах  у  всех».  И
замутился весь город, и все поверили в него, и собирались убить  епископа...
И начался великий мятеж в людях».
   Ничуть не изменилось положение позднее. Владимирский епископ Серапион  в
XIII в. сокрушался по поводу того, что паства его больше верит волхвам,  чем
священникам, ставя дела мирские выше дел божеских.
   Однако локальный характер языческих выступлений не угрожал  реставрацией
старой веры на территории всего государства. С другой стороны, и церковь  не
могла вести особо активной деятельности,  поскольку  и  здесь  шла  довольно
острая борьба между общинами  (борьба  между  нестяжателями  и  иосифлянами,
например).
   В христианстве существовало разное отношение к  язычеству.  И,  конечно,
проще  относились   к   нему   те   направления,   которые   не   признавали
централизованной   иерархии.   На   Руси   нетерпимость   к    инакомыслящим
привносилась прежде всего византийским духовенством. Князья  же  русские  не
проявляли особого рвения в искоренении язычества у своих  подданных.  А  без
княжеских дружин насильственная христианизация была просто невозможна.
   За  язычеством  и  христианством  сохранялись   самостоятельные   сферы.
Христианство, однако, проникало прежде всего в верхние  слои  общества,  где
конкуренция у него была слабой, поскольку государственные  институты  только
что начали создаваться, а церковь являлась частью  этих  институтов.  Бывшие
язычники тем легче принимали новую  религию,  чем  меньше  церковь  пыталась
вторгаться в их быт. Там, где христианизация проводилась насильственно,  она
для большинства обращенных означала порабощение,  что  противоречило  самому
сознанию крайне свободолюбивых славян. Видимо, поэтому  князья  предпочитали
устанавливать новую веру,  увещевая  и  проповедуя,  чем  используя  «меч  и
крест».
   Всюду в Европе горели костры, сжигавшие языческих  кудесников.  На  Руси
тоже эти костры вспыхнут, но несколько  позже:  впервые  упоминает  об  этом
новгородский летописец под 1227-м годом, а затем сведения о них относятся  к
XV в., когда само русское  христианство  приобретает,  наконец,  характерные
византийские   черты.   В   монашеско-аскетическом   варианте   христианства
особенному   гонению   подвергалось   вообще   языческое   жизнеутверждающее
«веселие». Поучения наполнены осуждением светских развлечений. Но  результат
от этого был крайне незначительный.  В  конце  XI  в.  греческий  митрополит
Иоанн II осуждал священников, участвовавших вместе  с  мирянами  в  пирах  и
гуляньях, совместные гулянья мужчин и женщин, проводившиеся в монастырях.  В
миру же на такого рода призывы не обращали внимания.
   Церковь на Руси все-таки изначально стояла под княжеской властью. А,  по
замечанию видного знатока позднего язычества Н.  М.  Ганьковского,  «в  деле
искоренения игр и плясок гражданские власти  не  всегда  проявляли  энергию,
потому что сами в глубине души сочувствовали этого рода развлечениям».
   И много столетий спустя перед церковными служителями будут стоять те  же
самые проблемы. В начале XVI в. игумен Елизарова  монастыря  Памфил  осуждал
псковичей за празднование ночи Ивана Купалы: «Мало не весь град  возмятется,
струнными  и  всякими  неподобными  играми   сотониньскими,   плесканием   и
плесанием ...»
   Много позднее, в 1636 г.,  нижегородские  священники  жалуются  на  свою
паству,   празднующую   Семик,   языческий   праздник,   приспособленный   к
христианству как троицын день: «В седьмой день по Пасце  собираются  жены  и
девицы под древа, под березы, и  приносят,  яко  жертвы,  пироги  и  каши  и
яичницы, и поклоняясь березам,  учнут  походя  песни  сатанинские  приплетая
пети и дланями плескати, и всяко бесятся».
   В быт  никак  не  могла  войти  восточная  неделя  с  нерабочим  днем  в
воскресенье.  Еще  и  в  XVI  в.  праздновали  пятницу  -  остаток   старого
славянского  календаря.  Не  случайно  пятница  позднее   станет   базарным,
торговым днем во многих  районах:  в  язычестве  в  этот  день  нельзя  было
работать, но можно было торговать. Интересно, что  пятница  в  литературе  о
ведьмах была сделана днем нечистым, днем шабаша -  это  была  попытка  новой
религии изменить языческие воззрения, приписав им сатанинские черты.
   Нужно заметить, что русское духовенство хотя  и  боролось  с  языческими
пережитками, все-таки относилось  к  ним  довольно  терпимо.  И  именно  это
обстоятельство обеспечивало обратную терпимость  язычников  к  христианству.
Поэтому еретические движения  на Руси не приняли такого широкого  размаха  и
не удерживались на русской почве с таким упорством, как на  Западе.  Лишь  в
пору  голодных  лет,  моров,  следовавших  обычно  за   извне   приходившими
разорениями  (вроде  татаро-монгольского  нашествия),   между   религиозными
воззрениями обострялись отношения, а православная вера и языческие  суеверия
проникались фанатизмом.
   Наступление церкви на повседневный быт, естественно, возрастает в  эпоху
образования  централизованного  государства,  когда  подчинение  требованиям
церкви становится одним из средств усиления контроля социальных  верхов  над
низами. При этом  низам  запрещалось  теперь  делать  то,  что   позволялось
верхам. В требнике XVI в. можно прочесть вопросы на  исповеди:  «Не  пел  ли
еси песней бесовских? Не играл ли еси в гусли или шахматы?» В то же время  в
связи  с  третьей  свадьбой  Ивана  Грозного  по  всем  городам  и  волостям
переписывали «веселых людей» и ученых медведей, которых и свезли  на  потеху
в Москву.
   Хотя христианство и дало название  основной  массе  сельских  жителей  -
крестьяне - мировоззрением  их  оно  не  овладело.  В  быту  и  производстве
крестьяне оставались язычниками, иначе и быть не могло. В условиях  жизни  и
труда крестьян за тысячу  лет  мало  что  изменилось.  По-прежнему