Система образов романа Томаса Мэлори Смерть Артура - Литература : зарубежная - Скачать бесплатно
a man of worshyp and of prowesse/ dredeth lest alwayes perile /
For they wene euery man be as they ben"[185]
А обстановка тем не менее накаляется. И уже больших усилий стоит Гавейну
удержать своих братьев от несправедливого гнева. Самолюбивый, завистливый и
вспыльчивые, Гавейн не может не отдать справедливой дани Ланселоту, столько
раз стоявшему на защите государя и государства и подвигами своими
превосходившего всех рыцарей Круглого Стола.
"Also broder sir Agrauayne sayd sire Gawayne ye must remembre how oftymee
sir Launcelot hath rescowed the kynge and the quene / and the best of us
all had ben ful cold at the herte rote / had not sir launcelot ben better
than we / and that hath he preued hym self full ofte"[186](“И еще, брат мой
Агравейн, -сказал сэр Гавейн,- вам должно помнить, сколько раз Ланселот
спасал короля и королеву; из нас лучшие давно полегли бы хладными трупами,
когда бы сэр Ланселот не выказал многократно первым среди рыцарей”) "Я"-
говорит Гавейн,-"никогда не пойду против Ланселота, хотя бы из-за одного
того, что он спас меня от короля Карадоса". "Мне кажется,- говорит:. он,-
"что о добрых делах надо помнить":
"And as for my parte sayd sir Gawayne I wylle neuer be agaynst sir
launcelot for one dayes dede whan he rescowed me from kynge Carados of the
dolorous toner / and slewe hym and saued ay lyf / Also broder sir Agrauayne
and sir mordred in lyke wyse sir Launcelot rescowed yow bothe and thre
score and two from sir Turquin / Me thynketh broder suche kynde dedes and
kyndenes shold be remembryd"[187](“И еще, брат мой сэр Агравейн,-сказал сэр
Гавейн,-то я никогда не выступлю против сэра Ланселота уже за то одно, что
он избавил меня от короля Карадоса из Башни Слез, убив его и тем спасши мне
жизнь. И подобным же образом, братья мои, сэр Агравейн и сэр Мордред, сэр
Ланселот и вас избавил, и с вами еще шестьдесят два рыцаря, из заточения у
сэра Тарквина. И потому , братья, мне думается, что такие благородные и
добрые дела нельзя забывать”[188])
В этом эпизоде Гавейн, которого поддерживают Гарет и Гахерис, оказывается
намного выше Агравейна и Мордреда, занятых придворными сплетнями и намного
прозорливее их, потому что он чувствует должный характер отношения между
людьми, потому что он чувствует те первоосновные узы добра, которые должны
связывать людей всегда, без принесения клятв и присяг. Агравейн и Мордред,
однако, для которых эта сторона человеческих отношений оказывается скрытой
за внешней поверхностной стороной государственных устоев, ополчаются против
Ланселота, даже не подозревая того, что, выступая против человечности, они
подрывают и тот государственный порядок, на страже которого стоят.
И вот перед нами полная драматизма сцена. Агравейн, Мордред и еще
двенадцать рыцарей ломятся в двери спальни королевы, а там, за дверьми,
происходит последняя сцена прощания между Ланселотоы и Гвиневир. И каждый
из них думает не о себе в этот момент, а о том, чтобы спасти жизнь другого
или по крайней мере чтобы разделить его участь:
"Thenne he took the quene in hie armes / and kyste her / and sayd moost
noble crysten Quene I byseche yow as ye haue ben euer my specyal good lady
/ and I at al tymes your true poure knyghte vnto my power / and as I neuer
fayled yow in ryghte nor in wrong sythen the fyrst day kynge Arthur made me
knyghte that ye wills praye for my soule / yf that I here be slayne / for
wel I am assured that sir Bors myn neuewe amd all the remenaunt of my kynne
with syr Lauyne and sir Vrrs that they wylle not fayle yow to rescow yow
from the fyre / and theffor myne owne lady recomforte your self what
someuer come of me that ye go with sire Bors my neuew and sir Vrre / and
they all wylle doo yow alle the pleasyr that they can or may / that ye
ahall lyue lylce a Quene vpon my landes / Nay launcelot sayd the Quene /
wete thow wel / I wyll neuer lyue after thy dayes / but and thou be
slayne I wyll take my deth as mekely for Iheeus Crystus sake / аs euer dyd
ony cryeten Quene"[189](“И с тем он заключил королеву в объятия, поцеловал
ее и сказал так:
-О, благороднейшая из христианских королев! Молю вас, как есть вы и всегда
были моя прекраснейшая и возлюбленная дама, а я – ваш бедный рыцарь, верный
вам, по мере сил моих, и как я не разу не оставил вас в беде, не правую, не
виноватую, с самого того первого дня, когда король Артур посвятил меня в
рыцари,- заклинаю вас, молитесь за мою душу, если я буду убит. Ибо я твердо
знаю, что сэр Борс, мой племянник, а также все остальные рыцари из моего
рода, а также сэр Лавейн и сэр Уррий,- они все не оставят вас и непременно
спасут от костра. И потому, возлюбленная госпожа моя, утешьтесь: что бы ни
сталось со мною, вы уезжайте с сэром Борсом, моим племянником, и все мои
родичи, по мере сил своих, будут во всем исполнять вашу волю, и вы сможете
жить королевой на моих землях.
-Нет, сэр Ланселот, ни за что!-отвечала королева.- Знай, что после тебя я
долго не проживу. И если тебя убьют, и приму смерть мою столь же кротко,
как Святой мученик принимает смерть во имя Иисуса Христа”[190]).
Из неравного поединка Ланселот выходит победителем, убит Агравейн, убиты
двенадцать рыцарей, ранен и бежит Мордред. Это и победа, и конец - конец
любви и счастья, потому что Ланселот, оставшийся верным королеве, нарушил
клятву вернсти королю, и отныне они будут врагами друг другу.
"And thenne eyre launcelot retorned agayne vnto the Quene and sayd madame
/ now mete yow wel all oure true loue le brought to an ende / for now wille
kynge Arthur euer be my foo"[191](“После этого сэр Ланселот вернулся к
королеве и сказал ей так:
-Госпожа, вы сами видите, что всей нашей верной любви пришел конец, ибо
отныне король Артур будет мне врагом”[192])
А беспокойство овладевает уже всеми рыцарями Круглого Стола, и Борс
предрекает близкую развязку:
"Sir sayd sir Bors after ye were departed from ve / we alle that ben of
youre blood and youre wel wyllera were soo dretched that somme of vs lepte
oute of oure beddes naked / & some in their dremеs caughte naked swerdes in
their handes / therfor said sir Bors we deme / there is some grete stryf at
hand /"[193](“-Сэр,-отвечал сэр Борс,-когда вы ушли, всем нам, вашим
родичам и доброжелателям, приснились такие тревожные сны, что иные из нас
повыскакивали нагие из постелей, другие со сна хватались за мечи. И потому,-
сказал сэр Борс,- мы решили, что начинается война…”[194])
Король Артур должен вторично осудить королеву на сожжение, на этот раз - за
нарушение супружеской верности. И снова раздается голос здравого рассудка,
голос Гавейна, старающегося предотвратить поспешное решение короля и
оправдать Ланселота и Гвиневир. Резонные рассуждения короля, пытающегося
внушить Гавейну враждебные чувства к Ланселоту, убившему среди рыцарей
братьев и двоих сыновей Гавейна, не находят отклика. Сожалея о смерти
родных, Гавейн в то же время не может не признать того, что они сами были
причиной своей гибели, о возможности которой он раньше предупреждал их.
"mу lord sayd sir Gawayne of alle thys I haue knouleche of whos dethes I
repente me sore / but in so moche I gaf hem warnynge / and told my
bretheren and my sones afore hand what wold falle in the ende / in soo
moche / they wold not doo by my counceyll I wyl not medle те therof nor
reuenge me no thynge of their dethes / for I told hem it was no bote to
stryue wyth sir launcelot / how be it I am sory of the deth of my bretheren
& of my sones / for they are the causera of thyre owne dethe / for oftymes
my broder sir Agrauayne / And I told hym the peryle the which ben now
fallen"[195](“-Мой господин,-отвечал сэр Гавейн, обо всем этом я извещен и
об их смерти горько сожалею. Но поскольку я их предупреждал и наперед
сказал брату моему и моим сыновьям, чем все это кончится, и поскольку они
не пожелали выслушать моего совета, я устраняюсь, не буду искать и мести за
их гибель; ведь я говорил им, что вражда с сэром Ланселотом не принесет
добра. Как бы я не печалился о смерти моего брата и двух моих сыновей, все
же это они сами повинны в своей смерти, ибо много раз предостерегал я брата
моего сэра Агравейна от грозящих ему бед”[196]).
Наступает роковой день - день, на который назначено сожжение Гвиневир.
Ланселот, подоспевший вовремя, отстаивает королеву у рыцарей, разя мечом
направо и налево и не замечая, что в этой схватке он убил своих люоимых
друзей Гарета и Гахериса, которые безоружными присутствовали при этом
столкновении. Нет, недаром еще так недавно напомнил нам писатель о юном,
обаятельном, добром и нежном Гарете, лучшем друге Ланселота
/ "...he is a gentyl knyghte / courtois / true / and bounteous / meke
and mylde / and in hym is no maner of male engyn /... “[197]/ (“Он
благородный рыцарь, и он учтив и любезен и от души щедр, и нет в нем ни
толики низкой хитрости…”[198]) Со всей отчетливостью встает перед нами
ужас, объявший короля Артура при мысли о невозвратимой потере рыцарского
братства:
"Alias that euer I bare croun vpon my hede / For now haue I loste the
fayrest felaushyp of noble knyghtes that euer helde kynge to gyders / Alias
my good knyghtes ben alayne aweye from me / now within these two dayes I
haue lost xl knyghtes / & also the noble felaushyp of sye launcelot and his
blood / for now I may neuer hold hem to gyders no more with my worshyp /
Alias that euer this werre beganne "[199] (“-Увы! Зачем только я нашу
корону на голове моей? Ибо вот теперь я утратил прекраснейшую рыцарскую
дружину,которую когда-либо содержал христианских король. Увы, мои добрые
рыцари пали убитыми или покинули меня, и я за прошедшие два дня лишился без
малого сорока рыцарей, не считая сэра Ланселота и его сородичей, ибо отныне
честь моя не дозволяет быть с ними в мире! Увы, увы! Зачем только началась
эта распря!”[200])
С этого момента коренным образом изменится и поведение Гавейна. В нем
заговорят родственные чувства и голос справедливой мести за
невинноубиенннх. Перед нами пройдет целый ряд в высшей степени
экспрессивных эпизодов, в которых герои будут переживать такие невыносимые
душевные страдания, что для выражения их не хватит слов, и они будут то и
дело рыдать и терять сознание.
Гавейн, для которого се смертью братьев все кончено, спешит к королю, и из
его уст вырывается обращение, до сих пор не встречавшееся на страницах
романа: к королю, которого по праву величают "милорд", Гавейн обращается
просто, как родственник: "дядя". И они рыдают вместе и вместе теряют
сознание от переживаемого ими несчастья.
"Аllas sayd sire Gawayne now is my loye gone / and thenne he felle doune
and swouned / and long he lay there as he had ben dede / And thenne whanne
he aroos of his swoune / he cryed oute sorowfully and sayd / and ryghte soo
syr Gawayne ranne to the kynge cryenge and wepynge O kynge Arthur myne
vnkel ray good broder syr Gareth is slayne / soo is my broder syr Gaherys /
the whiche were / ij / noble knyghtes / Thenne the kynge wepte and he bothe
/ and so they felle on swounynge /"[201]
(“-Увы!-воскликнул сэр Гавейн,-не видать мне больше радости на свете! И с
тем он упал и лишился чувств и долго так пролежал, словно мертвый. А когда
он очнулся от своего обморока, то вскричал горестно: «Увы мне!»- и побежал
к королю, рыдая и плача, и сказал ему так:
-О, дядя мой, король Артур! Мой добрый брат сэр Гарет убит, убит и другой
мой брат, сэр Гахерис, оба добрые рыцари. Тут заплакал король, и он вместе
с ним, и оба они упали без памяти”[202]).
Hо сознание того, что произошло непоправимое несчастье, овладевает Гавейном
не сразу, а лишь после того, как он, обратившись к Артуру со словами: "Сэр,
я пойду взглянуть на брата Гарета", узнает, что тот уже похоронен.
Обезумевший от горя, Гавейн тут же дает клятву мстить Ланселоту до конца
своих дней и вынуждает короля начать братоубийственную войну, судьба
государства из рук короля Артура, только скорбящего и рыдающего, перейдет
теперь в руки Гавейна. Желание Артура примириться с Ланселотом не найдет ни
малейшей поддержки у Гавейна. Братство рыцарей распадется на два лагеря -
лагерь Ланселота и лагерь Гавейна и Артура. Перед нашими глазами пройдут
ужасающие сцены сражении, навеянные, очевидно, сражениями Войны Алой и
Белой розы, в которых было убито столько людей, что кони шли по колено в
крови.
Ланселот теперь уже окончательно изгнан во Францию. Но месть Гавейна не
знает границ, и он собирает войско против Ланселота, призыв которого к миру
находит поддержку и у короля, и у всех его приближенных, кроме Гавейна,
противиться сильному характеру которого Артур не в состоянии. Ему остается
лишь повторять: "Увы мне, что начата эта злосчастная война…" / "Alas said
the kynge that euer this vnhappy warre was begonne"[203]/ и следовать за
Гавейном во Францию.
А тем временем в Англии Модаред, воспользовавшись отсутствием короля,
пытается жениться на Гвиневир и захватить королевскую власть в свои руки. И
снова на помощь королю, вернувшемуся в Англию, чтобы разрешить внутренний
государственный конфликт, приходит Ланселот, которого, умирая от ран,
полученных в поединке с Ланселотом, вызывает из Франции Гавейн,
раскаивающийся в своих враждебных чувствах и снова называющий Ланселота
благороднейшим рыцарем.
Попытке короля мирно решить возникшую государственную проблему оказывается
сверх человеческих сил. Гадюка, выползшая из кустов и ужалившая короля в
ногу, заставила его поднять меч, послуживший сигналом к началу последней
кровопролитной битвы, закончившейся полным крахом - крахом государственных
устоев, человеческих жизней и чувств, всей неповторимой в ее обаятельности
системы человеческих отношений, какой ее породило художественное сознание
средневековья. Этот небольшой эпизод вовсе не означал вторжения судьбы,
рока на страницы романа, ин лишь ускорил трагическую развязку, предпосылки
которой уже были подготовлены человеческими действиями.
Трагедия в романе Мэлори не была чем-то внешним по отноше-нию к действующим
лицам, как пишет Т.Рамбл "...in the end Lancelot,"Guenevere, Arthur,
Gawain, and Mordred are thus to be seen merely as figures in a tragedy
the whole of which is infinetely greater than the sum of its parts."[204]/
она была поднята на уровень человеческих отношений и проникнута
человеческими мотивировками от начала и до конца
/"For Malory the final catastrophe is not so much a drama of fate as,
rather,a human drama, determined, from the beginning, by the tragic
clash of mutual loyaltiei. The tragedy of Arthurian knighthood was
transferr-ed by him to a basically human level - the passionate feudal
loyalty of man to man."[205]/.
Жанр рыцарского романа очень чутко реагировал на изменения,
наступавшие с течением времени в эстетических требова-ниях и вкусах. Именно
поэтому куртуазный роман XII века непо-хож на рыцарский роман XIII века,
именно поэтому английский рыцарский роман (представляя при этом составную
часть обширной европейской куртуазной традиции) непохож на французский.
Какое же многообразие художественных проблем пришлось решить писателю,
задумавшему свести воедино сюжеты произведений, возникших на разной
национальной почве и разделенных несколькими веками, для того, чтобы они
отвечали характеру и требование его эпохи: Проблемы эти во многом
оказывались и проблемами стиля. Многообразие и различие стилей,
предоставленных Томасу Мэлори богатым материалом, не могло оставаться таким
в едином произведении, каким при внимательном анализе вырисо-вывается оно
по замыслу автора, по раскрываемой в нем идее. В противном случае это
привело бы к чисто фрагментарному построению произведение, к нанизыванию
сюжетов. Отсутствие единства стиля естественно привело бы к нарушению
идейного единства - оно уже не представлялось бы убедительным, и проблема
стиля должна была решаться в двух аспектах: стиль как система образной
выразительности и стиль как система речевых приемов. И та, и другая задачи
были нелегкими, жанр рыцарского романа, воссозданный Томасом Мэлори в
Англии XV века уже на новом уровне, должен был во многом отличаться от
произведении предшествующих веков. Не менее ответственной была и вторая
задача - романом "Смерть Артура" начинает свою историю английская
художественная проза.
Художественныи стиль объединяет в себе и общее восприятие действительности,
свойственное писателю, и художественный метод писателя, обусловленные
задачами, которые он себе ставит. Обращаясь к роману Мэлори и стремясь
познать и понять его как произведение XV века, как произведение английского
Предвозрождения, мы не можем пройти мимо проблемы его художественного
стиля, которая в условиях этой переходной эпохи представляется достаточно
сложной. И сложность эта зависела и от системы взаимоотношений между
жанрами, и от существова-ния так называемого "литературного этикета",
каждый раз иного в ином литературном жанре, и, наконец, от воли самого пи-
сателя, сознательно направленной в сторону достижения того или иного
художественного эффекта.
За четыре века своего развития жанр рыцарского романа выработал целую
эстетическую систему, или канон, тесно связанный с литературным этикетом, с
обрядовостью. Жанр рыцарского романа - это самый радостный, самый яркий и
нарядный и самый жизнеутверждающий жанр литературы средневековья.
Многочисленными сценами турниров, поединков, роскошных пиров расцвечены
страницы рыцарских романов. Естественно, что Мэлори не мог оставить в
стороне эту, внешне наиболее заметную, стилевую особенность рыцарского
романа. Однако фон, на котором происходят поединки в романе Мэлори "Смерть
Артура" уже коренным образом отличается от фона ранних произведений
куртуазной литературы, где на поединках и турнирах оспаривались достоинства
прекрасных дам. Время такого рода поединков прошло, и сэр Брюнер,
вынуждающий Тристана к поединку, в котором будет оспариваться красота их
дам и их собственная рыцарская доблесть, падет жертвой Тристана.
Рациональнее начало, которое предлагается Томасом Мэлори вместе с новым
идеалом любви, властно вторгается в его произведение. Поединок, на который
влюбленный в королеву Гвиневир Мелиагранс вызывает Ламорака, заявившего,
что его дама, королева Моргов из Оркнея, все же прекрасней, оказывается, не
имеет серьезной основы, ибо каждому влюбленному его дама кажется самой
прекрасной.
Сцены поединков у Мэлори служат не для утверждения преимуществ одной дамы
по сравнению с другой, но для раскрытия и самоутверждения образов рыцарей.
Недаром сценами поединков насыщены книги романа о приключениях юных
рыцарей, только еще определяющих себя, ищущих свою человеческую сущность
-Брюнора Черного, Александра и особенно Гарета. Столкновения Гарета с
Черным, Зеленым, Синим и Красным рыцарями означают стадии на пути его
последовательного превращения в одного из самых доблестных и благородных
рыцарей Круглого Стола, и эта функция самого распространенного стилевого
приема рыцарского романа оказывается основной на всем протяжении
повествования.
Динамика, которая чувствуется в каждой из сцен поединков, с таким вкусом
рисуемых рыцарем Томасом Мэлори, определяет и одну из самых существенных
черт языка писателя. Именно в этих сценах он достигает того качества,
которое намечалось еще в прозаических произведениях Джеффри Чосера -
создания ритмической прозы. Та неразвитость английской синтаксической
системы, о которой пишет в своей раооте С.Уоркмэн /Many fourteenth and
fifteenth century artists would seem from their prose to have been
unaware of any thought-relationship which cannot be expressed by and."[206]
/
приводит к кажущейся безыскусности стиля, в простоте которой таится и
огромная привлекательность. Пользуясь в составлении синтаксических
конструкций, как и большинство писателей XV века, одним и тем же союзом "и"
(and), Мэлори совершает чудо. Используя его через более или менее
длительные словесные периоды, он вносит в повествование внутренний ритм,
динамику, то придавая ему замедленный плавный характер, то убыстряя до
решительного, чеканного. Вот сцена поединка Гарета с Синим рыцарем /Sir
Persant of Inde/;
"And Веаumауns sawe hym and made hym redy / & ther they mett with all that
euer theyr horses myght renne / and braste their soeres eyther in thre
pyeces / & their horses russhed so to gyders that bothe their horses felle
dede to the erthe / & lygtly they auoyded their horses / and put their
sheldes afore them / & drewe their swerdes / and gaf many grete strokes
that somtyme they hurtled to gyder that they felle grouellyng on the
ground"[207](“Увидев это, изготовился сэр Бомейн, и они ринулись друг на
друга во весь опор, сшиблись, что было мочи, и сломались у обеих копья на
три куска каждое, и кони под ними обоими рухнули наземь. Проворно
высвободили они ноги из стремян, выставили перед собой щиты, обнажили мечи
и стали осыпать друг друга могучими ударами без счета, и так друг на друга
наскакивали, что, случалось, падали ничком на землю”[208])
Иногда внутренний ритм еще более усложняется и становится солее динамичным.
Этот эффект достигается путем парного сцепления слов, имеющих одну и ту же
грамматическую форму (чаще всего причастия настоящего времени) и нередко
рифмующихся между собой, как, например, в сцене поединка Тристана и
Бламора:
"And thenne syre Tryetram alyght and dressid hym vnto batail / and there
they lasshed to gyder strongly aa racyng and tracyng / foynynge and
dasshyng many sad strokes..,”[209](“Тогда и сэр Тристрам спешился и
изготовился к бою, и стали они рубиться яростно, нападая, уклоняясь и
нанося множество жестоких ударов”[210])
или в развернутой сцене поединка Ланселота и Мадора:
“And thenne they rede to the lystes ende / and there they couched theire
speres / & ranne to gyder with alle their myghtes / and sire Madors spere
brake alle to pyeces / but the others spere held / and bare syre Madors
hors and alle balcward to the erthe a grete falle / But myghtely and
aodenly he auoyded his hors / and putte his sheld afore hym / and thenne
drewe his suerd / and badde the other knyghte alyghte / and doo batail with
hym on foote Thenne that knyght descended from his hors lyghtly lyke a
valyaunt man / and putte his sheld afore hym and drewe his suerd / and soo
they came egerly vnto bataille / and eyther gaf other many grete strokes
tracynge and traueraynge / racynge and foynynge / and hurtlyng to gyder
with their auerdes as it were wyld bores"[211]
(“И вот разъехались они в концы поля, там наставили копья и ринулись друг
другу навстречу со всей мощью. И Мадорово копье разбилось на куски, но
копье его противника осталось цело, и оно отбросило сэра Мадора вместе с
конем назад и сокрушило наземь. Но он ловко и проворно высвободил ноги из
стремян, загородился шитом, обнажил меч и крикнул тому рыцарю, чтобы он
спешился и бился с ним на мечах.
Сошел тот рыцарь с коня, перетянул наперед щит свой и обнажил меч. И
бросились они яростно в бой, и осыпали один другого жестокими ударами, то
наседая, то отступая, то сшибая мечи, словно два диких вепря, и так
сражались они целый чаc”[212])
вкус и живость, с которыми рисуются писателем сцены турниров и поединков,
отражают вкусы его времени, бурного, насыщенного сражениями на военных
полях Франции и Англии. А на ристалищах при дворах правителей этих стран
развиваются "шутейные" баталии, турниры, нередко разыгрываемые на основе
эпизодов полюбившихся рыцарских романов, чтобы затем возвратиться на
страницы уже новых рыцарских романов, сообщив этим о эпизодам известную
долю достоверности и невиданной до сих пор динамики.
Художественные запросы эпохи сказываются и в том вкусе, с каким Мэлори
обращается к геральдике, описывая рыцарские шатры
/ "And themperours pauelione was in the myddle with an egle displayed
aboue”[213]/(“а в середине – императорский шатер и над ними императорский
орел”[214]) или рыцарское оружие /"The knyght bare in his sheld thre
gryffons of gold in sable charbuncle the chyef of sylver”[215]/(“а щит у
того рыцаря – на золотом поле сверкающем три черненых грифона с
карбункулами и серебряное оглавие”[216]) а описание гробницы поверженных
врагов Артура, не возникло ли оно под впечатлением от суровых и
величественных гробниц, входящих в интерьер английских соборов того времени
/"...and thenne Arthur lette make xij ymages of laton and coper / & ouer
gylt hit with gold in the eygne of xij kynges / & echon of hem helde a
tapyr of wax that brent day and nyjt / Ь kyng Arthur waa made in sygne of a
figure standynge aboue hem with a swerd drawen in his hand / and alle the
xij fyguree had countenaunce lyke vnto men that were overcome"[217]/"(”А
еще король Артур повелел отлить и поставить двенадцать фигур из бронзы и
меди, покрытых золотом, в виде тех двенадцати королей, и каждая держала в
руке восковую свечу, и горели эти свечи день и ночь. А над ними воздвигли
фигуру короля Артура с обнаженным мечом в руке, и всем тем двенадцати
фигурам был придан вид побежденных.”[218])
Однако думать, что Мэлори заменяет "этикетные" эпизоды романов сценами,
наблюдаемыми им в жизни, означало бы впасть в ту крайность, которой не
избежал К.Винавер, рассматривавший Мэлори чуть ли не как реалиста /
"...his originality аs a writer
shows iteslf [...] in the elimination of the supernatural and the
mysterious. He prefers straightforward speech to elaborate creations,
human cunning to the inexplicable workings of supernatural forces, and a
realistic setting to the conventional fairy-tale scenery of French
romance."[219]
На эту ошибку Б.Винавера справедливо указывал К.Льюис:
"Professor Vinaver sees him as a realist because he cuts down the
marvellous elements in the stories and adds prosaic details. But it is
quite possible that he did so because he was a more serious romantic than
his masters. It is the isolated marvel that tells. Multiplication of
enchantments is no prolif that the writer is himself enchanted; it rather
suggests that they are to him mere stage properties."[220]
И правда, развернутые эпизоды, звучащие по-человечески до-стоверно,
постоянно прерываются в романе Мэлори вторжением чудесного, волшебного (то
это заколдованные мечи, то очарованные замки, то таинственное животное /the
questing beast/, преследуемое рыцарями). И эти элементы волшебного
постоянно напоминают нам, что этот мир, который мы успеваем полюбить и к
людям, населяющим его, проникнуться глубоким сочувствием - не простой, а
особый мир - мир, рожденный человеческой фантазией. В романе Мэлори, как и
в цикле артуровских романов в целом, волшебное присутствует словно бы на
двух стадиях. Одна из них - это придворный мир короля Артура, населенный
сказочными героями, жизнь которых, однако, при дворе протекает по законам
реальней жизни аристократического сословия, знакомой сэру Томасу Мэлори,
придворному герцога Ричарда Бошпа. Двор короля Артура в романе - лишь
частица окружающего его необычного, волшебного мира. Он представляет собой
отправной пункт на пути к волшебному. Ожиданием встречи с волшебным
читатель живет с первых страниц романа, а может быть, даже с его заглавия:
уже одно имя короля Артура предвещает множество чудес, необычных и опасных
приключений, испытываемых им и его рыцарями. Приключения эти происходят за
пределами королевского замка, в мире, в значительной степени неподвластном
всемогущему королю Артуру, в мире, населенном великанами, злыми
волшебниками, невидимыми рыцарями, которые подстерегают рыцарей короля.
Именно в этом мире рыцарям представляется реальная возможность достигнуть
гигантских размеров героев героического эпоса, способных на нечеловеческие
деяния и подвиги. Не в романе Мэлори этого не происходит. Функция
волшебного, присутствующего на страницах романа Мэлори, уже совершенно
иная, нежели в ранних рыцарских романах. Она не декоративна, не
украшательна; она почти не служит гиперболизации, но она способствует
оттенению подлинности тех человеческих отношений, которые проходят перед
нами. Этому способствует вся атмосфера, заполняющая книги о поисках Святого
Грааля. Сошлемся еще раз на К.Льюиса, написавшего:
"The human tragedy becomes all the more impressive if we see it against the
background of the Grail, and the failure of the Queste becomes all the more
impressive if it felt thus reverberting through all the human relationship"
of the Arthurian world."[221]
Мэлори не был бы представителем своей эпохи, если бы он всецело отказался
от мистики и религиозной символики, присутствующих на страницах
обрабатываемых им французских романов о поисках Святого Грааля. Однако,
мистика и символика присутствуют в романе Мэлори лишь постольку, поскольку
они долины соответствовать духовному миру его героев и отражать их
человеческие настроения и переживания. Эпизоды такого характера в книгах о
поисках Святого Грааля у Мэлори многочисленны и часто обстоятельны до
громоздкости. Приведем лишь един из них. Ланселот слышит голос,
сравнивающий его с камнем, деревом и листом фигового дерева:
"Ryght so herd he a voys that said syr launcelot more harder than is the
stone / and more bytter than is the wood / and more naked and barer than is
the lef of the fygge tree / therfore goo thow from hens / and wythdrawe the
from this hooly place / And whanne syre launcelot herd this / he was
pasaynge heuy and wyst not what to do / and so departed sore wepynge / and
cursed the tyme that he was borne”[222](“И услышал он голос, говорящий:
- Сэр Ланселот, сэр Ланселот, твердый как камень, горький, как древесина,
нагой и голый, как лист смоковницы! Ступай отсюда прочь, удались из этих
святых мест!
Услышавши это, опечалился сэр Ланселот и не сразу решил, как ему поступить.
Отошел он оттуда прочь, горько плача и проклиная тот час, когда родился на
свет ”[223]
А это разгадка галлюцинации, какой она предстает в объяснениях отшельника:
"...haus ye no merueylle eayd the good man therof / for hit semeth wel god
loueth you / for men maye vnderstande a stone is hard of kynde / and namely
one more than another / and that is to vnderatande by the syr launcelot /
for thou wyll not leuе thy synne for no goodnes that god hath sente the /
therfor thou arte more than ony stone / and neuer woldest thow maade
neyashe nor by water nor by fire / And that is the hete of the holy ghoost
maye not entre in the […] And why the voyce called the bytter than wood /
for where ouer moche synne duelleth / there may be but lytel swetnesse /
wherfor thow arte lykened to an old roten tree / […] Now shall I shewe the
why thow arte more naked and barer than the fygge tree / It befelle that
our lord on palmeondaye preened in Iherusalem / and ther He fonde in the
people that alle hardnes was herberouwed in them / and there He fond in
alle the towne not one that wolf herberowe hym / And thenne he wente
withoute the Towne / and fond in the myddee of the way a fygge tree the
whiche was ryghte fayr and wel garnyaehed of leuee / but ftuyte had it none
/ Thenne our lord cursyd the tree that bere no fruyte that betokeneth the
fygge tree vnto Iherusalem that had leuee and no fruyte / soo thow syr
launcelot whan the hooly Grayle was brought afore the / he fonde in thee no
fruyte / nor good thoughte nor good wille and defowled with lechery /
Certes said sir launcelot alle that ye haue said is true / And from hense
forward I caste me by the grace of god neuer to be so wycked as I haue ben
but as to folowe knyghthode and to do fetye of armes“[224]/ (“Не
удивляйтесь,- отвечал добрый человек,- ибо они означают, что бог вас любит.
Человек должен помнить, что камень тверд по природе, хоть есть камни мягче,
а есть тверже. И это надлежит помнить тебе, сэр Ланселот, ибо ты не
отступался от греха своего, как милостив ни был к тебе господь. Вот потому
ты тверже любого камня и тебя не размягчить ни воде, ни огню и потому жар
святого духа не проникает тебе в душу.
Но погляди, во всем мире не сыскать другого рыцаря, кому господь наш
ниспослал бы столько милостей, сколько тебе, ибо тебе дал господь красоту и
вежество, а также смысл и рассуждение, дабы мог ты различить добро от зла.
И еще он дал тебе доблесть и мужество и наделил гебя достоинствами столь
щедро, что ты всю жизнь свою, куда бы ни направился, везде одерживал
победы. Но вот теперь господь наш не пожелал долее попускать тебе, покуда
ты не познаешь его, волей или неволею. А горьким, как древесина, голос
назвал тебя потому, что где коренится грех, там нет места сладости: вот
почему был ты уподоблен старому прогнившему стволу дерева. Я показал уже
тебе, почему ты тверд, как камень, и горек, как дерево; а те-перь я покажу
тебе, почему ты гол и наг, как лист смоковницы. Случилось так, что однажды
в Вербное воскресенье господь наш проповедовал в Иерусалиме, и нашел он,
что народ там закоснел в жестокости, ибо во всем городе ни один не
соглашался дать ему приют. И тогда вышел он из города и по дороге набрел на
смоковницу с густой, зеленой листвой, но без плодов на ветвях. И проклял
господь наш дерево, которое не приносит плодов. А означает эта смоковница
город Иерусалим, имеющий листья, но не плоды. Вот и тебя, сэр Ланселот,
когда явился пред тобою Святой Грааль, бог узрел без плодов - без добрых
мыслей, без возвышенных стремлений, лишь запятнанным похотью.
- Воистину,- сказал сэр Ланселот,- все. что вы говорите.- правда. И отныне,
милостию божией, я намереваюсь отказаться от прежних моих пороков, не
откажусь лишь от рыцарства и от бранных подвигов”[225]).
Символика, как видим, является лишь фоном, на котором раскрываются душевные
переживания и эмоций героя. В этой своеобразной двуплановости
повествования, обусловленной сочетанием достоверности и фантастики и в
переходе из одного плана в другой, и скрыто, наверно, то очарование книги
Мэлори, которое так долго остается загадкой и предметом восхищения многих
исследователей.
При внимательном изучении книги Мэлори обращает на себя внимание одна
черта, не свойственная жанру рыцарского романа. При всей динамике, как
внутренней, так и внешней, заключенной в рыцарском романе, создатели их не
могли избавиться от изрядной доли описательности. Любование, почти
завороженность, описываемым предметом находило отражение в тексте в виде
растянутых детальных описаний одежды, оружия, конской сбруи, 'и т.д.,
постоянно затормаживающих развитие сюжета, эта черта, роднящая рыцарский
роман: с произведениями валлийского эпоса, из которого и вышел цикл романов
о короле
|
