Путилин Иван - 40 лет среди грабителей и убийц - Скачать бесплатно

более чем тяжелое. Особенно жутко и неприятно было от выражения глаз. Они,
казалось, хотели передать весь ужас и всю муку, которые пришлось испытать
бедному страдальцу.
Даже привыкший к тягостным зрелищам доктор, и тот не выдержал. Его
передернуло, и он отрывисто пробормотал:
- Экие звери, что с человеком сделали! Без сомнения,- заключил тут
доктор,- этого человека убили без борьбы, без сопротивления с его стороны.
Если бы он боролся, защищался, дело не обошлось бы без ссадин, синяков и
иных наружных повреждений. На него, по-видимому, напали врасплох и одним
сильным и резким ударом ножа перерезали горло. Смерть должна была
последовать почти моментально.
- Вы думаете, убийц было несколько? - спросил следователь.
Но прежде чем на этот вопрос ответил доктор, агент сыскной полиции,
внимательно осматривавший место убийства, заметил:
- Да, без сомнения, их было несколько. Смотрите, как смята здесь трава.
- Кроме того,- добавил доктор,- судя по наружности, убитый должен был
обладать большой физической силой. Вряд ли на него рискнул напасть один
человек...
Осмотр одежды убитого дал важную и ценную улику. Оказалось, что с
внутренней стороны его брюк было что-то срезано и, очевидно, тем же ножом,
которым был зарезан убитый, так как на месте среза ясно виднелись кровавые
пятна. Что именно было пришито к брюкам убитого, определить, конечно, не
представлялось возможным, но это могли быть или внутренний потайной мешочек,
или сумка, словом, какое-нибудь хранилище денег, ценных бумаг, документов.
Становилось очевидным, что несчастный был убит с целью ограбления.
Дальнейшее расследование, которое повелось энергично, увы, пролило
немного света на это кровавое дело. Прежде всего, конечно, приняли меры к
выяснению личности убитого. С этой целью были произведены опросы по домам
всего Петербурга, и вскоре обнаружилось, что по Забалканскому проспекту, из
квартиры зажиточной немки, сдававшей комнаты внаем, неизвестно куда скрылся
жилец, отставной унтер-офицер Шахворостов. Бросились туда, привели
квартирную хозяйку к убитому. В нем она признала своего жильца.
Стали наводить справки о зарезанном Шахворостове. Розыски дали только
следующие сведения: отставной унтер-офицер Шахворостов был холостым, жил
один. На постоянном месте он не служил, занимался разными делами. Среди этих
дел были частью подряды, частью комиссионерство. Слыл за человека с хорошими
деньгами, жизнь вел трезвую, степенную.
- Кто чаще всего бывал у покойного? - допытывались у квартирной хозяйки.
- А мало ли кто к нему ходил,- отвечала она.- Человек он был замкнутый,
скрытный. Ни о чем лишнем разговаривать не любил.
Как мы ни бились, следствие не подвигалось ни на шаг. Прошло около
полутора лет, а убийцы так и не были обнаружены и гуляли на свободе.

* * *

Наступил январь 1871 года. В первых числах этого месяца вспомнил о
злосчастном деле Шахворостова и отдал приказ одному из агентов возобновить
розыски. На этот раз эти розыски дали блестящие результаты.
В одном из темных притонов, посещаемых особенно охотно столичным
подозрительным людом, случайно находился и один из наших агентов. За
несколько дней до этого произошло ограбление купца, и агенты выслеживали
преступников по всем злачным местам. Вдруг до слуха агента, сидевшего
переодетым за одним из столиков, донесся разговор двух субъектов, пивших
пиво.
- Да, братец, такова-то оказалась его благодарность... Вчера я опять
пристал к нему. Дай, говорю, Иван Васильевич, рубликов хоть двадцать, потому
я без места. А он швырнул мне тридцать пять копеек, как собаке, и отвечает:
"Доколе сосать вы, ироды, из меня соки будете?" Это его-то я сосу? Ты
примерно-то рассуди: тридцать тысяч на этом деле он заработал. Ведь мне
Спиридонов говорил, что в сумке больше тридцати одной тысячи оказалось!
Агент насторожился. Слово "сумка" его особенно поразило. Он впился
глазами в говорившего. Это был парень средних лет, прилично одетый, с
типичным кучерским лицом. Волосы курчавые, пушистые, остриженные "под
скобку", густые пушистые усы.
- А ты бы ему пригрозил, коли, мол, как следует не поделишься, все
открою, донесу.
- И то, братец, говорил я ему, а он только смеется:
"Что же,- говорит,- донеси, вместе по Владимирке пойдем, веселей будет".
Через несколько минут собеседник субъекта с кучерской внешностью куда-то
исчез, остался только один, обиженный и обойденный в дележке. Агент быстро
вышел, привел наружную полицию и немедленно арестовал неизвестного.
В три часа ночи неизвестный был доставлен в управление сыскной полиции.
На другой день, десятого января, он был допрошен. Сначала он отпирался, плел
нечто несуразное, потом наотмашь перекрестился и начал свою
исповедь-покаяние. На вопрос: "О каком тайном преступлении беседовал с
приятелем в притоне?" - он ответил:
- Грех это - убийство Шахворостова. Только я-то сам не убивал его...
В ходе допроса выяснилось, что его зовут Тимофеем Шаровым, он
кронштадтский мещанин, в Петербурге живет почти двадцать лет. Сначала служил
кучером у Мятлевых, потом поступил к генералу Лерхе и, наконец, к Татищеву.
У Татищева вторым кучером служил Спиридонов. В один грустный для них день и
Шаров, и Спиридонов были уволены от должности кучеров вследствие пропажи
кучерской одежды.

* * *

- Отойдя от места,- продолжал свой рассказ Шаров,- поселились мы в том же
доме Раудзе, на квартире у Прасковьи Тимофеевой. В этом доме находилось
питейное заведение, которое содержал Бояринов, а работал в заведении его
зять, крестьянин Иван Васильевич Калин. Подручным у него был Егор Денисов.
Мы со Спиридоновым частенько захаживали в заведение. Только раз Спиридонов
мне и говорит: "Сделай милость, достань дурману, необходимо нам..." "Зачем?"
- спрашиваю его. "А затем,- говорит Спиридонов,- что Иван Васильевич хочет
напоить им одного недруга своего, а потом, когда тот очумеет, дать ему
основательную трепку". Он мне все объяснил, оказывается, что какой-то
богатый деляга-парень, Шахворостов, взял у Ивана Васильевича сто рублей за
то, что приищет ему подходящее помещение под питейное заведение, а сам
никакого помещения не нашел, да и деньги назад не возвратил. Вскипел,
значит, дай, дескать, проучу Шахворостова.
- Ну и что же, достал ты дурман? - спросил я Шарова.
- Как же, достал. Отправился к коновалу Кавалергардского полка. Дал он
мне сонного зелья, а я доставил его Ивану Васильевичу. Тот стал, значит,
пробу делать. Настоял водки и дал Спиридонову выпить рюмочку. Выпил
Спиридонов и ушел домой. Наутро, глядь, приходит к нам и говорит: "Ну
братцы, ни черта не стоит ваш дурман. Не действует! Я как лег, так и
встал..." Иван Васильевич на меня пенять стал. "Какой же это,- говорит,-
дурман? Что же я таким зельем поделаю с Шахворостовым?
- Скажи,- спросил я у Шарова,- а почему Калин так упорно желал одурманить
Шахворостова? Действительно ли для того, чтобы только "поучить" его, или же
для какой-либо иной цели? Ну, например, для того чтобы его ограбить?
- Не знаю точно, но так полагаю, что и на его деньги, может, зарился,
потому покойный Шахворостов слыл в больших деньгах.
- Так, стало быть, вы попросту убить и ограбить его желали? - строго
спросил я.
Шаров помолчал.
- Да, не буду таиться... Действительно, когда не удалось нам опоить
зельем Шахворостова, стали мы подумывать, каким иным способом порешить с ним
и ограбить его. И, мой грех, я первый надоумил компанию нашу так поступить:
заманить Шахворостова в местность Мятлевских дач, а там его и убить.
- И вы так и сделали?
- Так и сделали.

* * *

Раз как-то зашел в питейное заведение покойничек. Мы четверо: я, Иван
Васильевич Калин, Спиридонов и подручный Егор Денисов начали предлагать ему
место, говоря, что близ Мятлевских дач, в Лиговском парке, требуется,
дескать, человек опытный, знающий, для присмотра за рабочими. Жалованье
чудесное дадут. Разгорелись глаза у Шахворостова. "Что ж,- говорит,- братцы,
я согласен. Поедемте, вот только домой за аттестатами схожу". И ушел. А мы
радоваться зачали. Вот, когда, мол, попался ты на удочку! Это почище дурману
будет! Вернулся скоро Шахворостов. Отправились мы все на Петергофский вокзал
и поездом в десять часов утра поехали в Лигово. Я поехал в другом вагоне, а
Шахворостов ехал вместе с Калиным, Спиридоновым и Денисовым.
- Почему же ты ехал отдельно?
- Чтобы не попадаться на глаза Шахворостову,- ответил Шаров.- Он, так вам
скажу, недолюбливал меня, подозрительно ко мне относился...
- Что же, вооружены чем-нибудь вы были?
- У Ивана Васильевича Калина нож был. Когда Шахворостова пригласили ехать
в Лигово, он вынул нож складной, с черным черенком, и остро-преостро наточил
его на бруске. Все о ноготь свой пробовал, остро ли нож режет...
Когда приехали мы в Лигово, то они повели Шахворостова к Кушелевой даче.
Я же, хоронясь, издали за ними следовал. Смотрю, повернули они в лес... Я
тайком за ними. Прошло примерно минуты две. Вдруг страшный крик. Хоть и
ожидал я такое окончание дела, а все же, поверите, от этого крика словно
очумел. Так жалостно закричал Шахворостов, ну вот, словно из него жилы
вытягивали! Прибежал, смотрю. Лежит это Шахворостов уже убитый, зарезанный,
а кровь из раны так и льет. Руками-то, бедняга, еще как будто землю роет, а
Иван Васильевич, Спиридонов да Денисов на него хворост да древесный сор
сыплют...
Когда я прибежал туда, вдруг все всполохнулось - совсем близко послышался
звук лошадиных копыт. Бросились тогда все наутек, побежал и я. Смотрю, на
дороге сумка черная, клеенчатая. Схватил я ее и еще пуще побежал. Выбежал из
леса, остановился передохнуть. Потом пошел к речке и выкупался, больно уж
жарко да и не по себе мне было. Выкупавшись, пошел я по шоссе пешком в
Петербург, куда и прибыл около семи часов вечера. Как пришел, прямо
направился в заведение Ивана Васильевича, отдал ему сумку и выпил осьмушку
водки. Потом в баню отправился. Из бани вернулся в заведение и спрашиваю
Калина: "А сколько примерно в сумке капиталов находится?" "Шестьсот
рублей",- отвечает Калин. На другой день пришел я к нему и говорю: "Ой,
врешь, Иван Васильевич, не может того быть, чтобы у Шахворостова так мало
денег было..." А Калин тогда засмеялся и сказал, что пошутил, что денег
оказалось шесть тысяч.
После убийства Калин стал выпроваживать меня и Спиридонова из Петербурга.
"Езжайте,- говорит,- куда-нибудь, а то ведь, дурачье, проболтаетесь". Он дал
мне всего тридцать рублей, поехал я в Москву. Пробыл там около трех месяцев.
Оттуда писал Калину о нужде своей, но он ничего мне не прислал. Вернувшись в
Петербург, я стал снова наведываться к нему. В первый раз он мне всего
восемь рублей, а потом выдавал все по грошам. Когда тридцать, когда двадцать
копеек.
- Сколько всего было в сумке у Шахворостова? - допытывались у Шарова.
- Спиридонов перед отъездом моим в Москву рассказывал, что Калин в сумке
зарезанного нашел более тридцати тысяч...

* * *

На основании показаний Шарова все соучастники этого злодеяния были
разысканы и арестованы. Кровь убитого отомстила за себя.


Человек-сатана

Дело было в 1870 году. Ранним утром двадцать пятого ноября городовой
Анцев нашел посреди Семеновского плаца труп неизвестного мужчины, лежавший
на снегу лицом вниз. Руки несчастного были вытянуты вдоль туловища.
Городовой немедленно сообщил в квартал о страшной находке. При осмотре трупа
врачом и местной полицией было обнаружено, что на шее покойного находится
туго затянутая так называемая "мертвая петля", сделанная из крепкой бечевки.
В кармане убитого была найдена колода засаленных карт и несколько иголок.
При более тщательном осмотре трупа на среднем пальце правой руки покойного
были обнаружены уколы, по-видимому, от иголки.
На основании этих данных заключили, что задушенный принадлежит к цеху
портных или обойщиков. Однако это предположение оказалось ошибочным.
Вызванные полицией портные и обойщики со всего Петербурга не признали
покойного.
Дело оказалось загадочным и запутанным. Не было ни малейшего следа,
который позволил бы выяснить даже личность убитого. Кто он? Как попал на
Семеновский плац? Почему у него в кармане карты и иголки? Кто убийца? Кругом
на снегу были следы, но ведь плац - место, по которому проходят многие. В
таком виде дело поступило ко мне, в сыскную полицию.

* * *

Прежде всего я позвал к себе агента и отдал ему такой приказ:
- Вы переоденетесь в соответствующий костюм, как можно более рваный, и
отправитесь в самые грязные притоны, где ютятся темные личности, столичная
рвань. Особенно не забывайте домов терпимости и ночлежек. Внимательно
всматривайтесь, а главное, вслушивайтесь. Я твердо верю, что только этим
путем мы найдем ключи к разгадке преступления на Семеновском плацу.
Такие же инструкции я дал и другим агентам сыскной полиции. Всюду, где
собирались подонки столичного пролетариата, находились представители сыскной
полиции...
И вот в то время, когда следствие шло полным ходом, случилось второе
такое же преступление. Двенадцатого декабря на Преображенском плацу был
обнаружен труп новой жертвы с "мертвой петлей". Тот же узел из крепкой
бечевки на шее, те же судорожно вытянутые вдоль туловища руки, то же
страдальческое выражение лица.
Я с особым старанием налег на дело о "мертвой петле". Вера в мой план
начинала мало-помалу подкрепляться, один из моих агентов донес мне, что,
находясь в одном из притонов, особенно охотно посещаемых петербургскими
мазуриками, он прослышал, что какой-то Захарка рассказывает своим приятелям,
будто он вместе с каким-то Ефремкой задушил и ограбил на Семеновском плацу
человека. Это была первая путеводная нить к разгадке преступления.
Ухватившись за нее, я отдал вторичный приказ о розысках неведомых Захарки и
Ефремки.

* * *

В ночь на четырнадцатое декабря один из наших агентов находился в грязном
трактире "Пекин" на Моховой улице. Этот трактир пользовался недоброй славой.
Сидя за одним из столов, агент обратил внимание на сидевшего за соседним
столом субъекта. Это был парень лет тридцати, невысокого роста, плечистый,
коренастый, обладающий, по-видимому, большой физической силой. В его
полупьяных небольших серых глазках светились хитрость и нахальство. Было в
нем что-то развратное, отталкивающее. Он жадно пил водку, отвратительно
громко причмокивая, точно зверь, лижущий живую кровь. Агент не сводил с него
глаз и вдруг услышал, как парень обращается к упитанному буфетчику:
- А ты, мил человек, веревочку напрасно на пол бросаешь!
- Аль тебе нужна зачем? - сонно ответил буфетчик.
- А, может, и нужна, ха-ха-ха! - залился скверным хохотом парень.-
Бечевка, слышь, вещь пользительная... Мало ли на что требуется. Из бечевочки
можно петельку сделать.
И он, плотоядно оскаливая хищные белые зубы, громко затянул песенку:

Эх, бечевка, эх, бечевка,
Петелька моя!
Ты люби, люби ворочка,
Паренька меня.

Агент мне рассказал, что только он услышал эту песню, как немедленно
бросился из "Пекина", позвал полицию и, войдя снова в грязный трактир,
направился к парню и арестовал его.
В первый момент этот парень. Ефремка, оказавшийся крестьянином Ефремом
Егоровым, страшно изменился в лице. По-видимому, сильно струхнул, но по
дороге в сыскную полицию уже оправился от испуга. Совершенно развязно, почти
нагло отрицал он свое знакомство с Захаркой, равно как и соучастие в
убийствах.
"Знать не знаю, ведать не ведаю",- повторял он на все задаваемые вопросы.
Нам пришлось немало повозиться с ним. Как его ни сбивали наши опытные в
допросах агенты, он стоял на своем. Было очевидно, что мы имеем дело с
опытным и ловким злодеем и смутить его можно только представлением явных,
неоспоримых доказательств преступления. Поэтому все усилия были направлены
на розыск таинственного Захарки.
Некоторое время все эти розыски не давали никаких результатов. Были
обслежены все ночлежки, все питейные места, все тайные и явные приюты
разврата. Но Захарки найти не удавалось.
И вот совершенно случайно один из агентов услышал в одном трактире, будто
какой-то Захарка заболел. Немедленно все бросились по больницам. Были
просмотрены все приемные книги, и, наконец, в Петропавловской больнице нашли
лицо, значившееся крестьянином Новгородской губернии Захаром Борисовым.
Теперь в руках сыскной полиции находился субъект, известный среди
воровской братии под кличками "Захарка", "Никитка", "Бориска". Арест его был
произведен прямо в больнице.
Он, вызванный для допроса, вошел в контору больницы в халате, бледный,
трясущийся.
- Это ты убил человека на Семеновском плацу? - сразу огорошил я его.
Он совсем растерялся и еле-еле ответил:
- Что вы... Помилуйте... И не думал никого убивать.
- Ты лжешь! Твой приятель Ефремка все нам откровенно рассказал, выдал
тебя, сознавайся лучше откровенно.
- Ефремка?! - вырвалось у него.- Подлец... Что ж, теперь, видно, и впрямь
попался. И он рассказал следующее.

* * *

- Вечером двадцать четвертого ноября сидел я в доме терпимости в Свечном
переулке. Должно, часов в одиннадцать пришел приятель мой, Ефрем Егоров, а с
ним какой-то высокий молодой человек, одетый в синюю поддевку. Его Ефремка
братом своим Иваном называл. Иван был пьян. Ефремка с Иваном сели за столик
и пива потребовали. Подсел я к ним, и стали мы разговаривать. Стал я Ефремке
и Ивану плакаться на судьбу мою, что, дескать, работы лишился, околачиваюсь
без дела, никакого пристанища не имею. А он, Ефремка, хитро улыбается и
говорит мне: "Эх, дурак ты и есть, разве статочное дело, чтобы в Питере, в
первеющей столице, да делов не сыскать?" "А где,- говорю ему,- делов этих
сыщешь? Тоже нашего брата немало тут шляется, всем работы не очень-то и
хватает". "Иди,- говорит Ефремка,- со мною, у меня переночуешь, а после я
тебя на место поставлю".
Далее Захар Борисов рассказал, что во время питья пива Егоров вынул
"цигарку", размельчил ее и незаметно высыпал табак в стакан Ивана. Иван,
ничего не заметив, выпил ядовитую смесь пива с табаком. В этом веселом
заведении Иван показывал новенький паспорт и хвастался собутыльникам
купленными рубахой и шароварами. "У меня, слышь, деньги есть",- говорил
совсем очумевший от "смеси" горемычный Иван.
- Из заведения мы вышли,- рассказывал дальше Захар Борисов,- около трех
часов ночи. Мороз дюже лютый стоял. Ночь была темная. Ивана совсем развезло,
он еле ноги передвигал, так что мы его поддерживали. Пройдя разными
переулками, вышли на Семеновский плац. Глухо там, даже страшно. Ни одного
прохожего, только ветер гудит. Жуть меня взяла, и я говорю Егорову:
"Нешто нам по плацу идти?" "Иди,- говорит Ефрем,- куда ведут". Пришли на
плац. Как только дошли мы до середины его, смотрю, Ефрем вытаскивает из
кармана бечевку. Выхватил ее, быстро, ловко сделал петлю да как накинет ее
на шею Ивану! Покачнулся Иван, руками-то все время за веревку хватается, а
сам хрипит, таково-то страшно хрипит. Обалдел я со страху, вижу - душит
Ефрем Ивана. "Руки его держи, черт! - закричал на меня Ефрем. ~ Не пускай,
чтобы он петлю оттягивал, дьявол!"
Бросился я тут бежать, такой страх на меня напал, чувствую, вот-вот
сердце из груди выпрыгнет. Господи, думаю, что он с ним делает? Убивает!
Бегу, бегу, да вдруг взял и оглянулся. Смотрю, а Ефрем-то Ивана оставил, за
мной гонится. Шибко он меня догонял... Догнал, ударил меня, повалил,
выхватил из кармана нож, приставил мне к горлу, а сам аж трясется весь от
злости. "Ты что же,- говорит,- бежать от меня задумал?! Стой, шалишь! Вот те
сказ! Ты мне помоги его прикончить, или я,- говорит,- убью тебя... Как
барана, зарежу!" Что ж мне делать-то было? Побежали мы к Ивану, а он,
глядим, встал и шагов двадцать, должно, уже сделал. Накинулся тут Ефрем на
Ивана, как зверь, подмял его под себя и опять петлей душить стал. А я руки
Ивана держал, чтоб он их к шее своей не тянул. Извиваться начал Иван, ногами
все снег роет, руки изгибает, хрипит, посинел весь, глаза вылезать стали...
Скоро затих, бедняга, вытянулся. Готов, значит.
Когда Захар Борисов это рассказывал, мы, привыкшие уже к разным
исповедям, не могли подавить в себе чувства леденящего ужаса.
Далее, по словам Захара Борисова, дело происходило так. Они оба сняли с
убитого поддевку, вытащили паспорт и кошелек, причем все эти вещи взял
Егоров, надев на свою голову и шапку удушенного. Отсюда они пошли в
Знаменский трактир, где пили чай, а потом улеглись спать на стульях. Когда
Борисов в шесть утра проснулся, Егорова уже не было.
Теперь явные и неоспоримые улики были налицо. Сыскная полиция принялась
за Егорова, стараясь добиться признания в совершении им двух убийств. Но,
несмотря на все эти улики, несмотря даже на то, что на нем оказалась рубашка
убитого Ивана, преступник упорно молчал.

* * *

Во время предварительного следствия было обнаружено еще одно
преступление, совершенное этим закоренелым злодеем. Оказалось, что Егоров
вместе с каким-то Алешкой ограбили на Семеновском же плацу часовщика.
Разысканный "Алешка", оказавшийся крестьянином Алексеем Калининым, рассказал
следующее.
Как-то встретился он с Егоровым в "веселом доме", разговорился с ним,
поведав ему о своем безвыходном положении. Великодушный Егоров предложил ему
идти вместе "торговать", что на воровском жаргоне означает "воровать". В
двенадцать часов ночи они встретили в Щербаковском переулке неизвестного
человека, прилично одетого, пригласили его "разделить компанию" и завели на
Семеновский плац. Здесь Егоров бросился на жертву со своей знаменитой
"мертвой петлей", быстрым движением накинул ее на шею часовщика. Однако на
этот раз Егоров свеликодушничал, предложив растерявшемуся, до смерти
перепуганному человеку:
- Кошелек или жизнь?
Тот беспрекословно отдал душителю пальто. Егоров, затянув бечевку на шее
часовщика, оставил его на плацу. За "содействие" Егоров дал Калинину два
рубля. Ограбленный, хоть он и не заявлял о происшествии, был, однако,
разыскан сыскной полицией и на очной ставке признал в Егорове душителя.

* * *

Когда в день суда Егорова ввели в окружной суд, разыгралась следующая
возмутительная сцена. Увидев арестанта, истово молившегося Богу, Егоров
цинично расхохотался.
- Дурак! Лоб-то хоть пожалей, кому и чему ты кланяешься? Твой Бог не
придет к тебе на выручку, не спасет тебя!
Егоров был осужден. Так закончилось это дело с "мертвой петлей", дело
человека-сатаны.


Убийство князя Людвига фон Аренсберга, военного австрийского агента

Эти события происходили еще в начале моей деятельности в качестве первого
начальника управления сыскной полиции, учрежденного в 1866 году при
Санкт-Петербург-ском обер-полицеймейстере.
25 апреля 1871 года, часу в девятом утра, в управление сыскной полиции
поступили сведения о том, что австрийский военный агент, князь Людвиг фон
Аренсберг, найден камердинером мертвым в своей постели.

* * *

Людвиг фон Аренсберг жил на Миллионной улице в доме, принадлежавшем ранее
князю Голицину, близ Зимнего дворца. Князь занимал весь первый этаж дома,
выходившего окнами на улицу. Квартира имела два хода, парадный, с подъездом
на Миллионную, и черный. Парадные комнаты сообщались с людскими довольно
длинным коридором, оканчивавшимся небольшими сенями. Верхний этаж дома занят
не был.
У князя было шесть человек прислуги: камердинер, повар, кухонный мужик,
берейтор и два кучера. Из них лишь кухонный мужик находился безотлучно при
квартире, ночуя в людской. Камердинер и повар на ночь уходили к своим
семьям, жившим отдельно, берейтор тоже постоянно куда-то отлучался, два
кучера же жили во дворе в отдельном помещении.
Князь был человек холостой. Ему было лет шестьдесят, но выглядел
значительно моложе. Дома он бывал мало. Днем разъезжал по делам и с
визитами, обедал обыкновенно у своих многочисленных знакомых и заезжал домой
только около восьми часов вечера.
Отдохнув час или два, он отправлялся в Яхт-клуб, где и проводил свои
вечера. Домой возвращался лишь с рассветом.
Швейцара при парадной входной двери князь держать не хотел и настоял,
чтобы домовладелец отказал прежнему швейцару. Ключ от парадной двери он
держал при себе. Когда князь бывал дома, парадная дверь днем оставалась
открытой.

* * *

Получив известие о смерти князя фон Аренсберга, я, не теряя ни минуты,
направил к квартире князя нескольких своих агентов, а затем направился туда
и сам. Вскоре на место преступления прибыл прокурор окружного суда, а вслед
за ним - масса высокопоставленных лиц, в том числе Его Императорское
Высочество принц Петр Георгиевич Ольденбургский, герцог
Мекленбург-Стрелицкий, министр юстиции граф Палент, шеф жандармов граф П. А.
Шувалов, тогдашний австрийский посол при императорском дворе граф Хотек,
градоначальник Санкт-Петербурга генерал-адъютант Трепов и многие другие...
Дело всполошило весь Петербург. Государь повелел ежечасно докладывать ему
о результатах следствия. Надо сознаться, что при таких обстоятельствах, в
присутствии такого числа высоких лиц было очень трудно работать и
соображать. Мне казалось даже, что в тот период на карту была поставлена не
только моя карьера, но и само существование сыскной полиции. "Отыщи или
погибни!" - эту мысль я читал в глазах всех присутствующих. Надо было
действовать немедленно.
Предварительный осмотр показал, что ни двери, ни окна не были взломаны.
Злоумышленник или злоумышленники вошли в квартиру, очевидно открыв дверь
своим ключом.
Из показаний прислуги выяснилось, что около шести-семи часов утра
камердинер князя вместе с поваром возвратились на Миллионную, проведя ночь в
гостях. В половине девятого камердинер бесшумно вошел в спальню, чтобы
разбудить князя, но при виде царившего в комнате беспорядка остановился как
вкопанный, затем круто повернул назад и бросился в людскую.
- Петрович, с князем несчастье! - задыхаясь, сообщил он повару, и они оба
со всех ног бросились в спальню.
Здесь их глазам представилась такая картина: опрокинутые ширмы, лежащая
на полу лампа, разлитый керосин, сбитая кровать и одеяло на полу, голые ноги
князя торчали у изголовья, а голова была в ногах кровати.
- Оставайся здесь, а я пошлю дворника за полицией,- сказал повар.
Накануне этого несчастного дня князь, по обыкновению, в девять часов
пятнадцать минут вечера вышел из квартиры и приказал камердинеру разбудить
его в полдевятого утра. У подъезда он взял извозчика и поехал в Яхт-клуб.
Камердинер затворил на ключ парадную дверь, поднялся в квартиру и, подойдя к
столику в передней, положил туда ключ. У князя, как я уже говорил, в кармане
пальто всегда находился второй ключ, которым он отворял входную дверь, чтобы
не беспокоить никого из прислуги. Дверь же квартиры оставалась постоянно
отпертой.
Камердинер убрал спальню, приготовил постель, опустил шторы, вышел из
комнат, запер их на ключ и через дверь, соединявшую коридор с сенями,
направился в людскую, где его поджидал повар. Четверть часа спустя
камердинер с поваром сели на извозчика и уехали.
Вот и все, что удалось узнать от прислуги.

* * *

В спальне князя царил хаос. Одного взгляда было достаточно, чтобы
убедиться, что князь был задушен после отчаянного сопротивления. Лицо
убитого было закрыто подушкой, и когда по распоряжению прокурора подушка
была снята, то присутствовавшие увидели труп, лежащий ногами к изголовью.
Руки его были сложены на груди, завернуты в конец простыни и перевязаны
оторванным от оконной шторы шнурком. Ноги были завязаны выше колен рубашкой
убитого, около щиколоток же они были перевязаны обрывком бечевки. Когда труп
приподняли, то под ним нашли фуражку. На белье были видны следы крови,
вероятно, от рук убийц, так как на теле князя никаких ран не было.
По словам камердинера были похищены разные вещи, лежавшие в столике около
кровати: золотые французские монеты, золотые часы, два иностранных ордена,
девять бритв, серебряная мыльница, три револьвера и пуховая шляпа-цилиндр
покойного.
В комнате рядом со спальней мебель была перевернута. На крышке
несгораемого сундука, где хранились деньги князя и дипломатические
документы, были заметны повреждения и следы крови. Видимо, злоумышленники
потратили много сил, чтобы открыть сундук или оторвать его от пола, но
толстые цепи, которыми он был прикреплен к полу, не поддались. Около окна
валялся поясной ремень, а на окне стояла маленькая пустая "косушка" и лежал
кусочек чухонского масла, завернутый в бумагу.
С этими данными нам предстояло начать поиски.

* * *

Чтобы получить еще какие-нибудь улики, я начал внимательно всматриваться
в убитого и снова обратил внимание, что труп князя лежал головой в сторону,
противоположную от изголовья кровати.
"Это положение трупа не случайное",- подумал я. Злодеи во время борьбы
прежде всего постарались отдалить князя от сонетки, висевшей как раз над
изголовьем и за которую князь неминуемо должен был ухватиться рукой, если бы
злодеи на первых же порах не позаботились переместить тело так, чтобы он не
мог уже достать до сонетки и, стало быть, позвать на помощь спавшего в
людской кухонного мужика. Но так поступить, очевидно, мог только человек
домашний, знавший хорошо привычки князя и расположение комнат.
Вот первое заключение, к которому я пришел за те несколько минут, что
провел у кровати покойного. Само собой разумеется, что об этих
предположениях я не сообщил пока ни прокурору, ни всему блестящему обществу,
присутствовавшему в квартире князя при осмотре.
Я принялся опять за расспросы камердинера, кучеров, конюха, дворника и
кухонного мужика. Не надо было прилагать много усилий, чтобы убедиться, что
среди них убийцы нет. Ни смущения, ни сомнительных ответов, вообще никаких
данных, бросавших хотя бы тень подозрения на домашнюю прислугу князя, не
обнаружилось. С этой стороны вопрос, как говорится, был исчерпан... И
все-таки я не отказывался от мысли, что убийца князя - близкий к дому
человек.
Тогда я вновь принялся за расспросы прислуги, питая надежду, что между
знакомыми последней найдутся подозрительные лица. Надо сказать, что прислуга
покойного князя, получая крупное жалованье и пользуясь при этом большой
свободой, весьма дорожила своим местом и жила у князя по нескольку лет.
Исключение составлял кухонный мужик, который поступил к князю фон Аренсбергу
не более трех месяцев тому назад. Прекрасная аттестация о нем графа Б.. у
которого он служил десять лет до отъезда графа за границу, все собранные о
нем сведения и правдивые ответы о том. как он провел последнюю ночь. внушали
полную уверенность в его непричастности к этому делу. Я хотел уже закончить
допрос, как вдруг у меня появилась мысль спросить кухонного мужика, кто жил
у князя до его поступления.
- Я поступил к князю, когда прежний кухонный мужик был рассчитан, и
потому я его не видал и не знаю.
Стоявший тут же дворник при последних словах сказал:
- Да он вчера был здесь.
- Кто это "он"? - спросил я у дворника.
- Да Гурий Шишков, прежний кухонный мужик, служивший у князя,- последовал
ответ.
После расспросов прислуги и дворников оказалось, что служивший месяца три
тому назад у князя кухонным мужиком крестьянин Гурий Шишков, только что
отсидевший в тюрьме за кражу, совершенную им где-то на стороне, заходил за
день до убийства во двор этого дома, чтобы получить расчет за прежнюю
службу, но, не дождавшись князя, ушел, сказав, что зайдет в другой раз,
Предчувствие и опыт подсказали мне, что эта личность может послужить
ключом к разгадке тайны.
Но где же проживает Шишков? У кого он служит или служил раньше?
Немедленно я послал агента в адресный стол узнать адрес Шишкова.
Прошел томительный час, прежде чем агент вернулся.
"На жительстве, по сведениям адресного стола. Гурий Шишков в Петербурге
не значится",- сообщил мне агент.
Между тем для успеха дела было весьма важно узнать местожительство Гурия
Шишкова. Но как это сделать? Подумав, я решил пригласить полицейского
надзирателя Б., велел ему немедля ехать в тюрьму, в которой сидел Шишков, и
постараться получить сведения о крестьянине Гурии Шишкове, выпущенном на
свободу несколько дней тому назад. Сведения эти он должен был получить от
сидевших с Шишковым, но отбывающих еще срок наказания. Полицейский чиновник
уехал.
Я был абсолютно уверен, что этот прием даст желаемые результаты. "Быть не
может,- думал я,- чтобы во время трехмесячного сидения в тюрьме Шишков не
рассказал о себе или своих родных тому, с кем вел дружбу". Весь вопрос в
том. сумеет ли выведать Б. то, что нужно.
Через три часа я уже знал, что Шишкова во время его заключения навещали
знакомые и жена, жившая, как указал товарищ Шишкова по заключению, на
Одиннадцатой линии Васильевского острова у кого-то в кормилицах.
Приметы Шишкова следующие: высокого роста, плечистый, с тупым лицом и
маленькими глазами, на лице слабая растительность. Смотрит исподлобья.
- Прекрасно, поезжайте теперь к его жене,- сказал я Б., передавшему мне
эти сведения,- и если Шишков там, то арестуйте его и немедленно доставьте ко
мне.
- А если Шишкова у жены нет, то прикажете ли арестовать его жену? -
спросил меня Б.
- Но не сразу. Оденьтесь на всякий случай попроще, чтобы походить на
лакея, полотера, вообще на прислугу. В этом виде вы явитесь к мамке через
черный ход, вызовете ее на минуту в кухню и, назвавшись приятелем мужа,
скажете, что вам надо повидать Гурия. Если же она вам на это заявит, что его
здесь нет, то, как бы собираясь уходить, с сожалением в голосе скажете:
"Жаль, что не знаю, где найти Гурия, а место для него у графа В. было бы
подходящее... Шутка сказать, пятнадцать рублей жалованья в месяц на всем
готовом, за этим я и приходил... Ну, прощайте, пойду искать другого земляка,
время не терпит. Хотел поставить Гурия, да делать нечего". Если и после
этого жена вам не укажет адреса знакомых или родных, где, по ее мнению,
можно найти Гурия, то вам надо будет, взяв дворника, арестовать ее и
доставить ко мне, обыскав предварительно ее вещи.

* * *

Дальше события развивались так. Между четырьмя и пятью часами вечера к
воротам дома по Одиннадцатой линии Васильевского острова подошел какой-то
субъект в стареньком пальто, высоких сапогах, с шарфом вокруг шеи. Он вошел
в дворницкую и, узнав номер квартиры, в которой жила госпожа К-ва, пошел с
черного хода и позвонил. Дверь отворила кухарка.
- Повидать бы мне надо на пару слов мамку,- произнес Б. просительно.
Кухарка вышла и через минуту воротилась с мамкой. С первых же слов Б.
понял, что ее мужа в квартире нет. Когда он довольно подробно объяснил цель
своего прихода и сделал вид, что собирается уходить, мамка его остановила:
- Ты бы, родимый, повидался с дядей Гурьяна... Он всегда пристает у него
на квартире, когда без места. А у меня он больше трех месяцев не был, хоть
срок ему уже вышел. Неласковый какой-то он стал! - с грустью заключила баба.
Кроме адреса дяди, мамка сказала еще два адреса его земляков, где, по ее
мнению, можно встретить мужа.
Я решил сделать одновременно обыск у дяди Шишкова, крестьянина Василия
Федорова, проживавшего по Сергиевской улице кухонным мужиком у греческого
консула Р-ки, и еще в двух местах по указанным адресам.
Обыск у крестьянина Федорова был поручен тому же Б., которому уже были
известны приметы Гурия, а в помощь ему откомандированы два агента.
Несмотря на приближение ночи - было уже около девяти часов,- Б. с двумя
агентами и околоточным надзирателем подъехали на извозчиках к дому на
Сергиевской улице. Звонком в ворота были вызваны дворники.
Из соседнего дома, также по звонку, явились еще два дворника, а по
свистку околоточного надзирателя - два городовых. Все выходы в доме были
заняты караулом, после чего полицейский чиновник Б. вместе с агентом,
околоточным надзирателем и старшим дворником стали взбираться по черной
лестнице во второй этаж. Чтобы застать преступника врасплох, Б. распорядился
своим отрядом так: старший дворник должен был позвонить у черных дверей и,
войдя в кухню, спросить у Василия Федорова, нет ли у него Шишкова, за
которым прислала его жена с Васильевского острова. Вслед за дворником у
черных дверей, которые дворник не должен был затворять наглухо, чтобы можно
было с лестницы слышать все, что происходит на кухне и сообразно этому
действовать, должны были встать чиновник Б. и околоточный надзиратель. Агент
же должен был занять нижнюю площадку лестницы и по свистку явиться в
квартиру.
Старший дворник позвонил в дверь. Ее тотчас отворила какая-то женщина.
Появление в кухне дворника не было необычным делом и никого не встревожило.
Все продолжали делать свое дело. Дворник, окинув взглядом кухню, направился
прямо к невзрачному человеку, чистившему на прилавке ножи.
- Послушай, Василий, мне бы Гурия повидать, там какая-то баба от его жены
прислана.
- Да он тут валяется, должно быть, выпивши!
И Василий крикнул:
- Гурьяша, подь-ка сюда! Тут в тебе есть надобность!
Из соседней комнаты вышел плечистый малый с заспанным лицом и мутным
взглядом и буркнул:
- Чего я тут понадобился?
Но не успел он докончить фразу, как его схватили.
- Где ты эту ночь ночевал? - обратился к Шишкову чиновник Б.
- У дяди,- последовал ответ.
- Василий Федоров, правду говорит племянник?
- Нет, ваше высокородие, это не так. Гурий вышел из квартиры вчера около
шести часов вечера, а возвратился только сегодня в седьмом часу утра.
Остальная прислуга подтвердила показание дяди об отсутствии племянника в
доме в ночь, когда было совершено преступление.
При осмотре у Шишкова в жилетном кармане нашли двадцать один рубль
кредитными бумажками, из которых одна трехрублевая бумажка носила следы
крови. Больше ничего подозрительного не было найдено ни у Шишкова, ни у его
дяди. Когда обыск был закончен, чиновник Б. приказал развязать Гурия,
предупредив его, что при малейшей попытке к бегству он будет вновь скручен
веревками. Затем его посадили в карету и повезли в сопровождении Б-ва и
околоточного надзирателя. Всю дорогу Шишков хранил молчание, исподлобья
посматривая на полицейских чинов.
Спустя полчаса карета подкатила к воротам дома управления сыскной
полиции, помещавшегося в то время на одной из самых аристократических улиц.
Итак, к вечеру дня совершения убийства задержали одного из подозреваемых.

* * *

Между тем все подробности происшествия, как-то: вид задушенной жертвы,
нещадным образом перевязанной или, вернее, скрученной веревками, время,
которое надо было иметь, чтобы оторвать эту веревку от шторы, не выпуская
жертву из рук, так как веревка, очевидно, потребовалась для безопасности,
чтобы не вскочил придушенный, и, наконец, довольно значительные следы крови
на несгораемом сундуке, прикованном к полу,- все эти признаки, вместе
взятые, убеждали меня, что тут работал не один человек, а несколько,
помогавшие друг другу. Следовательно, ограничиться арестом лишь одного из
подозреваемых в убийстве значило бы не выполнить всей задачи по раскрытию
преступления.
Но как обнаружить сообщников? Если бы Шишков сознался в убийстве и указал
на сообщников, это, несомненно, облегчило бы поиски преступников, поэтому,
как только Шишкова доставили в сыскное отделение, я дал знать о том судебным
властям.
В силу ли экстраординарности преступления или, быть может, потому, что
быстрота поимки преступника возбуждала у лиц судебной власти некоторое
сомнение насчет того, не захватила ли полиция по лишнему усердию кого
попало, Шишкова не потребовали на Литейную для допроса, как это делалось
обыкновенно, а напротив, все высокопоставленное общество - и судебные чины,
и зрители - все без исключения пожаловали в управление сыскной полиции.
Прокурор и следователи принялись за допрос Шишкова с некоторым
недоверием. Шишков упорно отрицал свою виновность. Судебной власти
предстояло немало с ним повозиться, но я свою роль уже отыграл.
Несмотря на то что Шишков отрицал свою причастность к убийству, я был
глубоко убежден, что он является одним из убийц. Я решил искать его
соучастников среди преступников, отбывавших наказание в тюрьме вместе с ним,
и с этой целью снова отправил в тюрьму чиновника Б. Из беседы с двумя
арестантами, которым, как старым своим знакомым, не раз побывавшим в сыскном
отделении, он отвез чаю, сахару и калачей, Б. узнал, что Шишков, вообще
нелюбимый арестантами за свою злобность и необщительность, дружил с одним
лишь арестантом Гребенниковым, окончившим свой срок заключения несколькими
днями ранее Шишкова. Те же арестанты в общих чертах сообщили Б. приметы
Гребенникова.
Однако какие-либо следы местопребывания Гребенникова отсутствовали. Ни
его родных, ни знакомых обнаружить не удалось.
Узнав от Б. эти подробности, я велел дежурному полицейскому надзирателю,
чтобы к десяти часам вечера весь наличный состав сыскного отделения был в
сборе и ждал моих дальнейших распоряжений.

* * *

Около полуночи я собрал агентов и дал им инструкцию обойти все трактиры и
притоны, в которых собирались подонки столицы для раздела добычи и разгула.
Целью этого обхода было собрать сведения о молодом человеке двадцати пяти -
двадцати восьми лет, высокого роста, с маленькими черными усиками и такой же
бородкой, кутившем в одном из этих заведений в течение сегодняшнего дня.
Возможно, что этот субъект при расплате давал менять французские золотые
монеты.
- Человек, которого нам нужно найти,- сказал я агентам,- сегодня утром
был в сером цилиндре с трауром. Если вы найдете такого господина, не
упускайте его из виду и в крайнем случае арестуйте и доставьте ко мне.
По справке адресного стола Гребенников проживал раньше по Знаменской
улице, и можно было ожидать, что, получив деньги, он явится в один из тех
трактиров, где был завсегдатаем. Поэтому я поручил полицейскому Б. и двум
агентам особенно тщательно осмотреть трактирные заведения и постоялые дворы,
расположенные по Знаменской улице, а именно: трактиры "Три великана",
"Рыбинск", "Калач", "Избушка", "Старый друг" и "Лакомый кусочек".
- В этих заведениях,- сказал я им,- если вы не встретите самого Петра
Гребенникова, то, наверно, от буфетчиков, половых, маркеров и завсегдатаев
получите при некоторой ловкости сведения о местопребывании Гребенникова.
Постарайтесь разузнать, нет ли у Гребенникова любовницы. Особое внимание
обратите на проституток.

* * *

Спустя полчаса один из агентов, юркий еврей М., входил на грязную
половину трактира "Избушка". Здесь дым стоял коромыслом. Из бильярдной
слышался стук шаров и пьяные возгласы. Агент протолкнулся в бильярдную и,
сев за столик, спросил бутылку пива. Публика, если можно так назвать сброд,
наполнявший трактир, все прибывала и прибывала. Агент, севший в тени, чтобы
не обратить на себя внимание, зорко вглядывался в каждого входившего и
прислушивался к разговорам. Убедившись наконец, что в бильярдной
Гребенникова нет, М. сел в общем зале недалеко от буфета. Здесь почти все
столики были заняты. Две проститутки были уже сильно навеселе, и около них
увивались "кавалеры", среди которых агент без труда узнал многих известных
полиции карманных воров и других рыцарей воровского ордена.
Часы пробили половину двенадцатого, оставалось мало времени до закрытия
заведения, и М. перестал надеяться получить какие-либо сведения о
Гребенникове, как вдруг его внимание приковал донесшийся до него разговор.
- Выпил, братец ты мой, он три рюмки водки, закусил балыком и кидает мне
на выручку золотой. "Получите,- говорит,- что следует". Взял я это в руки
золотой, да больно уж маленьким он мне показался. Поглядел - вижу, что не
по-нашенски на нем написано. "Припасай,- говорю,- шляпа, другую монету, а
эта у нас не ходит". "Сейчас видно,- говорит он мне,- что вы человек
необразованный, во французском золоте ничего не смыслите!" Золотой-то назад
взял и "канареечную" мне сунул. Ну, я ему сорок копеек с нее и сдал. А
самому-то за эти слова обидно стало, ну вот я и говорю ему: "Давно ли вы,
Петр Петрович, форсить в цилиндрах стали? По вашей роже и картуз впору.
Видно, у факельщика взяли, да траур снять позабыли..." Это я про черную
ленту на шляпе. Ну а он: "Серая необразованность",- говорит, да и стречка
дал. Конфузно, видно, стало! - заключил буфетчик, обращаясь к стоявшему у
прилавка испитому человеку в фуражке с чиновничьей кокардой, как видно,
своему доброму приятелю.
М. дождался закрытия трактира и подошел к буфетчику. Объявив ему, кто он
такой, М. расспросил о приметах человека в цилиндре. На основании этих
примет М. сделал твердый вывод, что утренний посетитель был не кто иной, как
Гребенников. От того же буфетчика агент узнал, что утром в трактире была
любовница Гребенникова Мария Кислова. Заручившись адресом Кисловой и объявив
буфетчику, что в случае прихода Гребенникова он должен быть немедленно
арестован, как подозреваемый в убийстве, М. отправился к любовнице
Гребенникова, но застал дома только ее подругу. Подруга сообщила, что
Кислова не являлась домой с восьми часов вечера (был уже второй час ночи).
Сделав распоряжение о немедленном аресте Гребенникова и Кисловой, если они
явятся сюда ночевать, М. оставил квартиру под наблюдением двух опытных
агентов и отправился в публичные дома искать Гребенникова.

* * *

В течение целой ночи агенты докладывали мне о своих поисках, пока
безрезультатных. Явился и агент М. Выслушивая его доклад, я все более и
более убеждался, что сегодня Гребенников будет в наших руках.
Я приказал М. и еще нескольким агентам наблюдать за трактиром "Избушка".
Другие агенты отправились караулить квартиру любовницы Гребенникова. Еще
двенадцати агентам я поручил следить за всеми трактирами по Знаменской и
прилегающим к ней улицам.
Около семи часов утра, когда открываются трактиры, агент Б. и два его
товарища явились на Знаменскую улицу. Пойти прямо в "Избушку" и ждать там
прихода Гребенникова или его любовницы Б. не решился из опасения, что
кто-либо из знакомых Гребенникова, узнав Б., может предупредить преступника,
что в трактире его ждут. Б. решил наблюдать за "Избушкой" из окон
находившейся напротив портерной лавки. Портерная, однако, еще не была
открыта. Агенты стали прогуливаться в отдалении, не выпуская из глаз
трактир. Когда портерная открылась, Б. сел за столик у окна, делая вид, что
читает газету, но не спуская глаз с "Избушки". У другого окна поместился еще
один агент. Прошел час, другой...
Приказчик начал недоверчиво посматривать на этих двух немых посетителей.
Спустя два часа в портерную вошел М., а затем другой агент, явившийся на
смену первым двум. Это дежурство посменно продолжалось до вечера.
На колокольне Знаменской церкви ударили ко всенощной... Вдруг со вторым
ударом колокола один из дежуривших вскочил как ужаленный и бросился к
выходу. К "Избушке" медленно подходил высокий мужчина в сером цилиндре с
трауром. Только он занес ногу на первую ступень лестницы, как неожиданно
получил сильный толчок в спину, заставивший его схватиться за перила.
Гребенников - это был он-в первый момент растерялся. Этим воспользовался Б.
и обхватил его. Гребенников рванулся изо всех сил и освободился.
Почувствовав себя на свободе, он бросился вперед, но сейчас же попал в руки
Б. Два агента пришли на помощь Б. и схватили Гребенникова. Видя, что
сопротивление невозможно, Гребенников перестал вырываться, но произнес с
угрозой:
- Какое вы имеете право нападать на честного человека средь бела дня,
точно на какого-нибудь убийцу или вора? Прошу немедленно возвратить мне
свободу, иначе я тотчас буду жаловаться прокурору! Не на такого напали,
чтобы вам прошло это даром. Вы ошиблись, приняли, вероятно, меня за
кого-либо другого. Покажите бумагу, разрешающую вам меня арестовать.
- Причину ареста узнаешь в сыскном отделении! - проговорил в ответ Б.,
вместе с другим агентом крепко держа за руки Гребенникова.
Агенты остановили проезжавшую мимо карету и повезли арестованного в
отделение. Гребенников всю дорогу выражал негодование по поводу ареста и
угрожал жаловаться самому министру на своеволие полиции. У него оказались
золотые часы покойного князя Аренсберга и несколько французских золотых
монет.
Таким образом, к вечеру второго дня после обнаружения преступления оба
подозреваемых были уже в руках правосудия.

* * *

Дальнейший ход дела уже не зависел от сыскной полиции, но тем не менее
допросы проходили в моем учреждении.
Обвиняемые в удушении князя Аренсберга Шишков и Гребенников в
преступлении не сознавались, и это обстоятельство причиняло большую досаду
всем присутствовавшим властям. Многие явно выражали мне свое неудовольствие
по поводу неспособности органов дознания добиться от преступников повинной.
Щекотливое положение, в которое я был поставлен из-за упорного
запирательства арестованных, заставило меня доложить обо всем происходившем
моему непосредственному начальнику, генерал-адъютанту Трепову. Трепов тотчас
же приехал в управление и вошел в комнату, где содержался Гребенников.
- Третьего дня, когда тебя видели в доме князя Голицына, борода твоя была
длиннее,- сказал генерал, глядя на Гребенникова в упор.
Гребенников, служивший когда-то письмоводителем у следователя, однако,
сразу понял, что его хотят поймать на словах, и, несколько подумав, с
большим спокойствием ответил:
- А где же этот дом князя Голицына? Как же могли меня там видеть, когда я
и дома-то этого не знаю!
Результата этот допрос не дал никакого. Шишков также не сознавался,
отвечая на все вопросы молчанием или фразой: "Был выпивши, не помню, где
был".
Прокурор, бесплодно пробившийся с Шишковым целых три часа, заявил мне,
что ни ему, ни следователю ни один из преступников не сознается.
- Хотя для обвинения имеются уже веские улики,- сказал он в заключение,-
но было бы весьма желательно, чтобы преступники сами рассказали подробности
совершенного ими убийства, чтобы австрийский посол убедился, что
арестованные действительно настоящие преступники, о чем посол торопится дать
знать в Вену.
Учитывая все эти обстоятельства, я решил применить недозволенный прием -
так напугать преступника, чтобы он вынужден был сознаться. С этим намерением
я и приступил к допросу.
По воспитанию и по характеру эти два преступника совершенно не походили
друг на друга.
Гурий Шишков, крестьянин по происхождению, ничем не отличался от
преступников такого типа из простолюдинов. Мужик по виду и по манерам, он
был чрезвычайно угрюм и несловоохотлив. Этот человек, как характеризовали
его потом его же родственники, не имел понятия о сострадании.
Товарищ его, Петр Гребенников, происходил из купеческой семьи. При жизни
отца он жил в довольстве и даже получил дома некоторое образование. Пока
отец его не умер, он жил с ним вместе и занимался торговлей лесом. Он
показался мне более развитым и более способным к решительному порыву, чем
Шишков, если задеть его самолюбие, эту слабую струнку всех, даже самых
закоренелых преступников. Я решил быть с ним крайне осторожным в выражениях.
- Гребенников, вы вот не сознаетесь в преступлении, хотя против вас
налицо много веских улик, но это дело следствия,- так начал я свой допрос.-
Теперь скажите мне: неужели вы, человек, который отлично, кажется, понимает
судебные порядки, неужели вы до сих пор не отдали себе отчета и не уяснили
себе, по какому случаю эта торжественная, из ряда вон выходящая обстановка,
в которой проводится следствие? Вы видели, сколько там высокопоставленных
лиц? Неужели вы объясняете их присутствие простым любопытством? Ведь вы
знаете, что, если бы это было простое любопытство, оно могло быть
удовлетворено на суде. Собрались же они тут потому, что вас повелено судить
военным судом с применением полевых военных законов. А вы знаете, чем это
пахнет? - не спуская глаз с Гребенникова, с ударением сказал я.
- Таких законов нет, чтобы за простое убийство судить военным судом, да я
и не виновен, значит, меня не за что ни вешать, ни расстреливать! - ответил
Гребенников.
- Но это не простое убийство. Вы забываете, что князь Аренсберг состоял в
России австрийским политическим послом, поэтому Австрия требует, подозревая
политическую цель убийства, военного полевого суда для главного виновника
преступления. А это, как вы сами знаете, равносильно смертной казни. Я вас
хотел предупредить, чтобы вы спасали свою голову, покуда еще есть время.
- Я ничего не могу сказать, отпустите меня спать,- сказал Гребенников.
На этом допрос закончился. Ощутимого результата он не дал, но я видел,
что страх запал в его душу.

* * *

На следующий день, в шестом часу утра, я был разбужен дежурным
чиновником, который доложил мне, что Гребенников желает меня видеть. Я велел
привести его.
- Позвольте вас спросить, когда же будет этот суд, чтобы успеть по
крайней мере распорядиться кое-чем. Все-таки есть ведь у меня близкие люди!
- проговорил Гребенников, и по голосу его я сразу понял, что не для
распоряжений ему это надо знать, а для того, чтобы выведать у меня
подробности.
- Суд назначен на завтра, а сегодня идут приготовления на Конной площади
для исполнения казни. Вы знаете какие. На это уйдет целый день.
- Ну, так, значит, тут уж ничем не поможешь. За что же это, Господи, так
быстро? - с нескрываемым волнением проговорил Гребенников.
Я поспешил успокоить его, сказав, что отдалить день суда и даже, может
быть, изменить его на гражданский зависит от него самого.
- Как так? - с дрожью в голосе проговорил Гребенников.
- Да очень просто! Сознайтесь, расскажите все подробно, и я немедленно
дам знать, кому следует, о приостановке суда. А там, если откроется, что
убийство князя произошло не с политической целью, а лишь ради ограбления, то
дело пойдет в гражданский суд, и за ваше искреннее признание присяжные
смягчат наказание. Все это очень хорошо сообразил ваш товарищ Шишков. Он еще
третьего дня во всем сознался, только уверяет, что он-то тут почти что ни
при чем, а все преступление совершили вы. Вы его завлекли, заставили стоять
на улице в виде стражи, а сами душили и грабили без его участия,- закончил я
равнодушнейшим тоном.
Эффект моего заявления превзошел все ожидания. Гребенников покраснел,
потом побледнел.
- Позвольте подумать! - вдруг сказал он.- Нельзя ли водки или коньяку?
- Отчего же, выпейте, если хотите подкрепиться, однако не теряйте
времени, мне некогда.
Я велел подать коньяку.
- А вы остановите распоряжение о суде? - переспросил Гребенников.
- Конечно,- ответил я.
Выпив, Гребенников, как бы собравшись с духом, произнес:
- Я, извольте, расскажу, только уж этого подлеца Шишкова щадить не буду.
Виноваты мы действительно. Вот как было дело.

* * *

Накануне преступления Шишков, служивший ранее у князя Аренсберга, зашел в
дом, где жил князь, в дворницкую.
- Здравствуй, Гурьян, как можешь? - проговорил дворник, здороваясь с
вошедшим.
- Князя бы увидать,- как-то неопределенно произнес Гурий, глядя в
сторону.
- В это время он не бывает дома, заходи утром. А на что тебе князь? -
спросил дворник.
- Расчетец бы надо получить,- ответил парень.- Ну, да другой раз зайду.
Прощай, Петрович.
С этими словами пришедший отворил дверь дворницкой, не оборачиваясь,
вышел со двора на улицу и скорыми шагами пошел к Невскому. Дойдя до церкви
Знаменья, Гурий Шишков повернул на Знаменскую улицу, остановился у витрины
фруктового магазина и начал оглядываться по сторонам, как бы поджидая
кого-то. Ждать пришлось недолго. К нему подошел товарищ - это был
Гребенников,- и они вместе пошли по Знаменской.
- Ну, как?
- Все по-старому. Там же проживает и дома не обедает,- проговорил Гурий
Шишков.
- Так завтра, как мы распланировали: на том же месте, где сегодня.
- Не замешкайся. Как к вечерне зазвонят, ты будь тут,- проговорил тихим
голосом Шишков.
Затем, не сказав более ни слова друг другу, они разошлись.
На другой день, под вечер, когда парадная дверь еще была отперта. Гурий
пробрался в дом и спрятался наверху, под лестницей незанятой квартиры.
Князь, как мы знаем, ушел вечером из дома. Камердинер приготовил ему
постель и тоже ушел с поваром, затворив парадную дверь на ключ и спрятав его
в известном месте. В квартире князя воцарилась тишина.
Не прошло и часа, как на парадной лестнице послышался шорох. Гурий Шишков
спустился по лестнице и, дойдя до дверей квартиры, на мгновение остановился.
Затем он отворил входную дверь в квартиру и, очутившись в передней,
направился прямо к столику, из которого взял ключ. Крадучись, Гурий
спустился вниз и отпер парадную дверь. Затем он снова вернулся наверх и стал
ждать.
Около одиннадцати часов ночи парадная дверь слегка скрипнула, кто-то с
улицы осторожно приоткрыл и тотчас закрыл ее, бесшумно повернув ключ в
замке. Это был Гребенников. Немного погодя он кашлянул. Наверху послышалось
ответное кашлянье, и Гребенников стал подниматься по лестнице.
- Какого черта не шел так долго?! - грубо прикрикнул Шишков на товарища.
- Попробуй сунься-ка в подъезд, когда у ворот дворник пялит глаза,-
произнес вошедший, подойдя к Шишкову.
Оба направились в квартиру князя и вошли в спальню.
Это была большая квадратная комната с тремя окнами на улицу. У стены, за
ширмами стояла кровать, около нее помещался ночной столик, на котором лежала
немецкая газета и стояла лампа под синим абажуром, свеча, спички. От
опущенных штор в комнате было темно.
Гурий чиркнул спичку, зажег свечку, взятую со столика, и направился из
спальни в соседнюю с ней комнату, служившую для князя уборной. Гребенников
шел за ним. В уборной, между громадным мраморным умывальником и трюмо, стоял
на полу у стены солидных размеров железный сундук, прикрепленный к полу
четырьмя цепями. Шишков нащупал кнопку, придавил ее пальцем, пластинка с
треском отскочила вверх, открыв замочную скважину.
- Давай-ка дернем крышку,- проговорил Гребенников.
Оба нагнулись и изо всех сил дернули за выступающий конец крышки сундука.
Результата никакого. Попробовав еще несколько раз оторвать крышку и не видя
от этого толку, Шишков плюнул.
- Нет, тут без ключей не отворишь, а ключи он при себе носит.
- А ты не врешь, что князь в бумажнике держит десять тысяч?
- Камердинер хвастал, что у князя всегда в бумажнике не меньше. И весь
сундук, говорил, набит деньжищами! - отрывисто проговорил Шишков.
- Вот, топора с собой нет,- с сожалением проговорил Гребенников.
Оба товарища продолжали стоять у сундука.
- Ну, брат,- прервал молчание Шишков,- есть хочется.
Гребенников вынул из кармана пальто трехкопеечный пеклеванник, кусок
масла в газетной бумаге и все это молча передал Шишкову.
На часах в гостиной пробило двенадцать. Тогда Шишков и Гребенников опять
перешли в спальню и сели на подоконники за спущенные драпировки, которые их
совершенно закрывали.
- Как бы с улицы не увидели,- проговорил робко Гребенников.
- Не видишь, что ли, что шторы спущены. Рано, брат, робеть начал! -
насмешливо проговорил Шишков, жуя хлеб.

* * *

Четвертый час утра. На Миллионной улице почти совсем прекратилось
движение. Но вот издали послышался дребезжащий звук извозчичьей пролетки,
остановившейся у подъезда.
Князь, расплатившись с извозчиком, не спеша вынул из кармана пальто
большой ключ и отпер парадную дверь, затем, как всегда, запер дверь, оставив
ключ в двери. Войдя в переднюю, он зажег свечку и вошел в спальню.
Подойдя к кровати, князь с усталым видом начал раздеваться. Выдвинув ящик
у ночного столика, он положил туда бумажник, затем зажег вторую свечу и лег
в постель, взяв со столика немецкую газету. Вскоре он положил ее обратно,
задул свечи и повернулся на бок, лицом к стене. Прошло полчаса. Раздался
легкий храп. Князь заснул.
Тогда у одного из окон тихо зашевелилась портьера, послышался легкий, еле
уловимый шорох, после которого из-за портьеры показался Шишков. Он сделал
шаг вперед и отделился от окна. В это же время заколебалась портьера у
второго окна, и из-за нее показался Гребенников.
Затаив дыхание и осторожно ступая, Шишков направился к столику, поминутно
останавливаясь и прислушиваясь к храпу князя. Наконец, Шишков у столика.
Надо открыть ящик. Руки его тряслись, на лбу выступил пот... Еще мгновение,
и он протянул вперед руку, нащупывая ручку ящика. Зашуршала газета, за
которую он зацепил рукой... Гурий замер. Звук этот, однако, не разбудил
князя. Тогда Шишков стал действовать смелее. Он выдвинул наполовину ящик и
стал шарить в нем, ища ключи. Нащупав их, начал медленно вытаскивать их из
ящика, но вдруг один из ключей, бывших на связке, задел за мраморную доску
тумбочки. Послышался слабый звон... Храп прекратился. Шишков затаил дыхание.
- Кто там? - явственно произнес князь, поворачиваясь.
Послышалось вдруг падение чего-то тяжелого на кровать - это Шишков
бросился на полусонного князя. Гребенников, не колеблясь ни минуты, также
бросился к кровати, где происходила борьба Шишкова с князем. В первый момент
Гурий не встретил сопротивления, его руки скользнули по подушке, и он
натолкнулся в темноте на руки князя, которые тот инстинктивно протянул
вперед, защищаясь. Еще момент, и Гурии всем телом налег на князя. Тот с
усилием высвободил свою руку и потянулся к сонетке, висевшей над изголовьем.