Путилин Иван - 40 лет среди грабителей и убийц - Скачать бесплатно

рослый, плечистый человек лет тридцати пяти, с усиками и родимым пятном на
левой щеке. Трактирщик хорошо запомнил его лицо. Это был, несомненно, опять
тот же Кондратьев.
Дерзость и наглость этого злодея просто поражали. Однако, хотя он
вертелся тут же, как говорится, под носом, мне не удавалось его изловить.
Надо было найти женщину, подругу Кондратьева, под фамилией которого, как я
был уверен, скрывался Соловьев-Григорьев.
По словам трубочиста, подруга преступника была без места. Я ухватился за
это.
"Если она без места,- думал я,- то ютится скорее всего где-либо на
квартире, занимает, может быть, "угол".
Я мобилизовал своих агентов женского пола. В подвальном помещении дома де
Роберти близ Сенной площади держал квартиру из одной комнаты и кухни
отставной фельдфебель Горупенко. Сам Горупенко с женой и четырьмя детьми
ютился в комнате, а кухню отдавал под "углы" квартирантам. Таких
квартирантов в кухне проживало до восьми человек. Теперь же, по случаю
летнего времени, было лишь четверо: официант из трактира "Бавария",
повар-пьяница без места, хромой нищий и крестьянская девушка, занимавшаяся
поденной стиркой белья до приискания себе постоянного места.
К этой-то компании квартирантов присоединилась одна из моих самых опытных
агентш, Федосова, выдававшая себя за работницу на папиросной фабрике Жукова,
где она действительно работала раньше, до своего замужества. Вечером, когда
все квартиранты были в сборе, новая жилица, как водится, должна была
справить новоселье, то есть поставить водку и закуску. Когда мужчины
перепились и разошлись по углам, женщины разговорились.
- Охота тебе, милая, по стиркам-то ходить,- начала разговор Федосова.
- Да я и на хороших местах живала,- ответила несколько подвыпившая
подруга, - да нигде из-за "моего" не держат - больно буен. Придет проведать
да и наскандалит. Ну а господа этого не любят.
- А он солдат али пожарный, твой-то?
- Из солдат, милая! Уж три года с ним путаюсь, ребенка прижила. Каждый
месяц по четыре целковых чухонке даю за него.
- А отец-то помогает?
- Как же, как придет, бумажку, а то и две сунет. "Пошли, говорит,
нашему-то..." Вот, приходил недавно, франтом вдруг разрядился... Да и мне
вдруг принес полусапожки и два бурнуса. "Где ж ты,- спрашиваю,- столько
пропадал?" "А там,- говорит,- был, где меня теперь нет..."
Марья Патрикеева, так звали девушку, сладко зевнула.
- Двенадцатый час,- проговорила она.
Женщины разошлись, несмотря на то, что Федосову рассказ, понятно,
заинтересовал.
На следующее утро Патрикеева пошла на поденную работу, а Федосова - ко
мне.
Вечером, часов в десять, обе женщины опять сошлись, но разговор у них не
клеился.
- Что ты. Маша, сегодня скучная такая? О солдате своем, что ли.
взгрустнула? - начала разговор Федосова.
- Пожалуй, что ты и угадала. Яша-то мой опять за старые дела принялся...
- Ну, об этом кручиниться нечего. Было бы дело-то прибыльное, а он,
видишь, какие тебе полусапожки в подарок принес.
- Так-то оно так, а все опасливо. Я ему и сказала, как он мне недавно
часы с цепочкой принес. "Яша,- говорю ему,- опять ты за темные дела взялся,
смотри, не миновать тебе Сибири!"
- Ну а он-то что на это сказал?
- "Молчи,- говорит,- дура! И в Сибири люди живут".
- Молодец! Храбрый, значит!.. Хоть бы одним глазком взглянуть мне на
дружка-то твоего, страсть это, как я обожаю военных людей. У меня самой
военный...- с воодушевлением произнесла новая "подруга".
- На этой неделе обещался побывать. "Жди,- говорит,- около ночи".
Все эти сведения были переданы мне, и я, не сомневаясь, что напал на
настоящий след, велел строго следить за домом де Роберти, а сам каждый вечер
поджидал прихода Григорьева. Но время шло, а тот все не являлся. Маша сильно
тревожилась и несколько раз высказывала Федосовой свои подозрения, не попал
ли ее Яша в полицию.

* * *

Прошла неделя. На восьмой день, взяв с собой городового, отправился я на
свой пост. По дороге, около дома де Роберти, мы нагнали человека в пиджаке.
При взгляде на него в полуоборот я вздрогнул... Рост, белое лицо с
маленькими темными усиками, большие наглые глаза и родимое пятно на щеке...
"Это он!" - подумал я. Нельзя было терять ни минуты.
- Это ты, Соловьев? - откликнул я его.
- Да, я,- послышался ответ.
И когда мужчина обернулся, мы оказались лицом к лицу.
Я схватил его за руку, которую он уже опустил за пазуху, где, как потом
оказалось, у него был нож. Городовой ударом в бок сбил Григорьева с ног.
Подбежали дворники, и общими усилиями нам удалось крепко скрутить его руки
веревкой.

* * *

На следующий день после этого ареста был разыскан татарин, которому
Патрикеева продала вещи, а затем были найдены заложенными серебряные часы с
цепочкой, из-за которых и был задушен ученик часовых дел мастера Иван
Глазунов. Преступника оставалось только уличить и добиться от него
признания.
- Яков Григорьев! - начал я свой допрос, оставшись с ним в кабинете с
глазу на глаз.- Ты обвиняешься в побеге из этапной Царскосельской тюрьмы, в
убийстве чухонца Лехтонена на Выборгском шоссе и ученика часовых дел мастера
Ивана Глазунова с ограблением, а также в краже платья и часов у купца
Юнгмейстера, близ Выборгской заставы.
- Что из тюрьмы бежал - это верно, а в другом не виноват,- ответил он.
- Ну а откуда же ты взял часы, которые были найдены при обыске?
- В магазине купил... А где, в каком месте - не припомню.
- Ну а вещи, которые ты передал Марье Патрикеевой для продажи? Тоже
купил?
- Никаких я ей вещей не передавал. Все врет баба. И затем на все вопросы,
где он находился все время с момента побега, Яков отвечал: "Не припомню" или
"Был сильно выпивши и потому ничего не видел и не слышал".
- Вот, ваше благородие! - вдруг нагло проговорил он.- Вините вы меня в
разных злодействах да разбоях, а кто что видел? Против меня никаких улик
нет! Хотите, видно, невинного человека запутать! Если бы я был уж такой
душегуб, так мне бы Ничего не стоило вот эту чернильницу взять, пустить в
вашу голову да и бежать отсюда. Семь бед - один ответ!
- Бросить в меня чернильницей ты, пожалуй, и мог бы, да бежать-то тебе не
удалось бы. У дверей тебя городовой встретит,- проговорил я, в упор глядя на
Якова.- А что свидетелей нет... так ты их увидишь.
Я позвонил. На зов явился городовой.
- Сколько у нас арестованных?
- Шестеро,- ответил городовой.
- Введи их сюда.
Когда все шестеро были введены, я поставил их рядом с Яковом, который с
изумлением глядел на все происходящее.
- Введи сюда Ахлестову,- сказал я.
Когда вошла Ахлестова, я обратился к ней:
- Ахлестова, вглядитесь в лица всех этих семерых людей. Не признаете ли
вы среди них того человека, который пил с вами водку в сторожке на огороде
на Выборгской стороне, в день убийства вашего брата?
Ахлестова внимательно стала всматриваться в лица стоявших перед ней и
затем без колебаний подошла к Якову Григорьеву.
- Этот самый человек! Я бы его из тысячи признала...
- Ври больше! - со злобой в голосе, стараясь, однако, скрыть
растерянность, сказал Григорьев.
- Введи теперь сидельца из трактира "Старушка"!
Ввели сидельца.
- Вы показывали, что двадцатого числа в вашем заведении пьянствовал Иван
Глазунов, убитый в ту же ночь, в обществе неизвестного вам человека.
Вглядитесь внимательно в лица стоящих перед вами, не узнаете ли вы в
ком-нибудь из них того незнакомца?
- Это они-с будут! - решительным тоном сказал сиделец, подходя к Якову.
Шестерых арестантов увели, и я опять остался с глазу на глаз с
Григорьевым.
- Ну что скажешь теперь? - обратился я к Якову.
- Это все пустое! - проговорил он, тряхнув головой.- Все это вы нарочно
придумали, чтобы меня с толку сбить, да не на такого напали!
- Как знаешь, Григорьев! Против тебя очень серьезные улики. Есть даже
такие свидетели, о которых ты и не подозреваешь...

* * *

На следующее утро я приступил к допросу Марии Патрикеевой. Она
чистосердечно рассказала все, что знала.
- А давно ты знакома с Яковом?
- Да больше трех лет.
- И ребенок есть у тебя?
- Да, мальчик. Только не у меня он, отдала я его чухонцу на воспитание в
деревню за Вторым Парголовом.
- А как зовут этого чухонца?
- Лехтонен.
- Как-как? - переспросил я удивленно.- Ты верно запомнила имя?
- Да как же не помнить, ведь я там раз пять побывала. С год назад,
положим... Все не успевала теперь...
- Хорошо ли там твоему ребенку? Пожалуй, впроголодь держат?
- Что вы, ваше благородие, они его любят. Своих-то детей у них нет, так
моего заместо родного любят... Только вот вчера,- продолжала Мария,- я
встретила в мелочной лавке чухонку знакомую из той же деревни, так она
говорила, что Лехтонена убили, да толком-то не рассказала...
Я решил воспользоваться этим странным и неожиданным совпадением, чтобы
через Марию повлиять на Григорьева.
- Ну а я тебе скажу, что его действительно убили, когда он возвращался
домой... А убил его отец твоего ребенка и твой любовник Яков Григорьев!
Эффект этих слов превзошел мои ожидания. Марья зашаталась и с криком "Яша
убил!" грохнулась на пол. Допрос был окончен.

* * *

Вечером того же дня я вновь вызвал Григорьева. Он вошел бледный, понуря
голову, но упорно стоял на том, что ни в чем не виноват. Я велел ввести
Марью Патрикееву.
- Вот, уговори ты его сознаться во всем,- сказал я,- Он убил чухонца
Лехтонена, второго отца твоего ребенка, любившего твоего ребенка, как своего
собственного.
- Яша, неужели это ты убил его? Ведь как он любил нашего Митю, как
родного! - захлебываясь от слез, проговорила Марья.
- Что ты, дура, зря болтаешь? Разве Митюха у него был? - проговорил тихо
Яков.
- У него, у него!.. Как свят Бог, у него! Скажи мне по душе, заклинаю
тебя нашим малюткой, скажи мне, ведь ты не убийца! Не мог ты руку поднять на
него, Яша!
- Моя вина! - глухо проговорил Яков, весь дрожа от охватившего его
волнения.- А только, видит Бог, не знал я, что мальчонок-то наш у него
воспитывался. А то бы не дерзнул я на него руку поднять. Упаси Бог, не такой
я разбойник... Видно, Бог покарал. Во всем я теперь признаюсь. Слушайте,
видит Бог, всю правду скажу! И он начал свою исповедь.

* * *

Об убийстве Лехтонена и краже у купца Юнгмейстера было достаточно сказано
выше, но рассказ об убийстве ученика Глазунова, как наиболее характерный,
привожу целиком.
- В шестом, должно быть, часу утра,- начал свою исповедь убийца,- я зашел
на постоялый двор, что в Самсоньевском переулке, выпил водки, пошел к Марье
и передал ей вещи купца для продажи. На вырученные шестнадцать рублей
пятьдесят копеек я пьянствовал по разным трактирам, а ночевал в Петровском
парке. На той неделе в одном трактире завел я знакомство с Иваном
Глазуновым. Мы вместе пили пиво и водку, и я тут же решил, что убью его и
возьму часы и цепочку, да и деньги, если найду.
Когда трактир стали запирать, я вышел с ним и стал его звать пойти вместе
к знакомым девицам. Он согласился, и мы пошли. По дороге он все спрашивал
меня, скоро ли мы дойдем. Я ему говорю: "Сейчас" - и все иду дальше, чтобы
не встретить никого на пути. Как прошли Лавру, я тут и решился. Дал ему
подножку, сел на него и ремнем от штанов стал душить. Сначала малый-то
боролся, да силенки было мало, он и стал просить: "Не убивай! Дай еще
пожить, возьми все..." А потом как кринет: "Пусть тебе за мою душу Бог
отплатит, окаянный!" Тут я ремень еще подтянул, и он замолчал. Снял я с него
часы и кошелек достал, а там всего-навсего сорок копеек. Посмотрел я на
него, и такая, ваше благородие, меня жалость взяла! Лежит он такой жалкий,
глаза широко раскрыл и на меня смотрит. "Эх,- думаю,- загубил Божьего
младенца за здорово живешь!" И пошел назад, к Невскому, зашел в чайную,
потом в трактир, а из трактира к Марье. Отдал ей часы и велел заложить их, а
сам пошел опять шататься да пьянствовать. Как перед Богом говорю, ничего не
знала Марья о моих злодействах, не погубите ее, ни в чем она не причастна.
Этой просьбой Яков закончил свою исповедь.

* * *

Спустя пять месяцев Якова Григорьева осудили. Его приговорили к
двадцатилетней каторге.


Удачный розыск

Вспоминаю это старое дело исключительно потому, что я сделал
первоначальный розыск и дознался до истинного преступника исключительно
путем логического вывода и соображений и долгое время считал это дело самым
блестящим в моей практике.

* * *

13 июня 1859 года на Выборгском шоссе был найден труп с признаками
насильственной смерти. А следом за этим, в ночь с 13-го на 14 июня на даче
купца Х-ра, подле самой заставы, через открытое окно неизвестно кем была
похищена разная одежда: два летних мужских пальто, брюки, полусапожки,
шляпа, зонтик и дамское серое пальто.
Граф Шувалов поручил мне расследовать оба эти дела. Я тотчас отправился
на место преступлений. Сначала - к убитому. По Выборгской дороге, совсем
недалеко от Петербурга, сейчас же у канавки еще лежал труп убитого. Человек
лежал на боку, голова его была проломлена, среди сгустков крови виднелся
мозг и торчали черепные кости. Он был без сапог, в красном шарфе и серой
чуйке поверх жилета со стеклянными пуговицами. По виду это был типичный
чухонец.
Я стал производить внимательный осмотр. Шагах в пяти от края дороги на
камне я увидел несомненные следы крови. Черная полоса тянулась до того
места, где лежал труп. На дне канавки я нашел топор, на обухе которого
вместе с кровью приклеился пук волос, а подле камня - дешевую трубку.
После этих находок мне ясно представилась картина убийства. Чухонец мирно
сидел на камне и, быть может, курил трубку, когда к нему подкрался убийца и
нанес ему смертельные удары... Своим или его топором. Вероятно, его, потому
что иначе убийца унес бы его с собой, дорожа все-таки вещью и побоясь улики.

* * *

После этого я отправился на дачу Х-ра. Это была богатая дача с огромным
садом, совсем рядом с Выборгской заставой. На дорогу выходил сад, окруженный
невысоким забором. Вдоль него тянулась дорожка к крыльцу дачи, выстроенной в
глубине сада и выходившей одним боком во двор.
Я вошел в дом и позвал хозяев. Хозяевами оказались толстый немец и
молодая тоненькая немка.
- А, это вы! - заговорил тотчас немец, вынимая изо рта сигару.- Ошень
рад! Находите наш вещи!
- О да! - пропела и его жена.- Найдите наши вещи!
- Приложу все усилия,- отвечал я.- Будьте добры показать мне теперь,
откуда была произведена кража.
- Просим, пожалста! - сказал немец.- Тут, сюда!
Я прошел следом за ними в большую комнату с верандой, выходившей в сад.
- Вот,- объяснил немец,- здесь лежал мое пальто и ее пальто, и ее зонтик,
короший с кружевом зонтик, а тут,- он открыл дверь в маленькую комнату,
ведшую в спальню, и показал на диван,- лежал мой теплый пальто и были ее
сапожки и мои... Понимаете? - он подмигнул мне и показал на брюки, а его
немка стыдливо потупилась.
- И все украл! Сто рублей! Больше! Ее пальто стоил мне шестьдесят рублей,
и она носиль его только три года.
- Вы не можете ни на кого указать?
- Нет! У нас честный служанка, честный дворник! Вор входил в окошко.
Сюда.
Он снова вернулся в большую комнату и указал на окошко. Я выглянул из
окна. Оно было аршина на два от земли, но доступ к нему облегчался настилкой
веранды, которая подходила под самое окошко.
Я перекинул ноги и очутился на веранде. Затем спустился в сад и тщательно
осмотрел его, причем со мной оказались и хозяева, и дворник, и старая
немка-служанка. Мои поиски сразу же увенчались успехом. У самого забора, под
кустами, я нашел брошенную солдатскую шинель. Я ее тотчас обыскал и за
обшлагом рукава обнаружил бумагу.
Это был паспорт на имя финляндского уроженца Израеля Кейтонена. Больше не
нашел ничего, но этого для меня было достаточно. Я попросил подробно описать
мне украденные вещи, потом распрощался с немцами, сказал, что тотчас извещу
их, как только найду вещи, и отправился назад, к убитому, которого по моему
указанию перевезли в Красное Село.
Приехав туда, я зашел по очереди во все кабаки и постоялые дворы,
спрашивая, не видал ли кто Кейтонена.
- Третьего дня он у меня работал,- сказал мне наконец один из зажиточных
крестьян.- Дрова колол. А тебе на что?
- А вот сейчас узнаешь,- ответил я ему и повел его к трупу.
Крестьянин тотчас признал в убитом Кейтонена. Первый шаг был сделан -
личность убитого выяснена. Я поехал домой.
Солдатская шинель, и в рукаве ее паспорт убитого. Несомненно, хозяин этой
шинели овладел паспортом убитого, а следовательно, он и совершил убийство.
Эта шинель очутилась в саду ограбленной дачи. Несомненно, тот же человек
совершил и кражу. Кем же он может быть? Ясно как день, что он солдат, и
солдат беглый, которому форменная шинель только обуза.

* * *

Исходя из этих соображений, я начал свои поиски со справок во всех
войсковых частях, находящихся в этом районе, и в тюрьмах. На другой день я
получил сообщение, что в ночь на двенадцатое число из этапной тюрьмы бежал
арестант, рядовой Вологодского пехотного полка Григорий Иванов.
Я немедленно отправился в Красносельскую тюрьму и получил сведения об
этом Иванове. Для меня уже не было сомнения, что это он и убийца, и вор.
Оказалось, что ранее он был задержан как вор и дезертир и до того, как
его перевели в эту тюрьму, содержался в Петербургском тюремном замке под
именем временно отпускного рядового Несвижского полка Силы Федотова.
В тот же день я был в тюремном замке, где меня отлично знали все служащие
и многие из арестантов.
- С чем пришли? О ком справляться? - радушно спросил меня смотритель.
Я объяснил.
- А, этот гусь! Весьма возможно, что он. Чистый разбойник. Поймали его на
краже, он сказался Силой Федотовым. Мы уже хотели его в Варшаву гнать, да
один арестант признал в нем Иванова. Решили гнать в Вологду, а он,
оказывается, из тюрьмы бежал.
В наш разговор вмешался один из помощников смотрителя.
- Он, ваше благородие, кажись, вчера сюда приходил. Показалось мне так.
Смотритель даже руками развел.
- Врешь ты! Не может быть такого наглеца.
- Я и сам так подумал, а то бы схватил. И был в штатском.
- А с кем виделся? - спросил я.
- С Федйкой Коноваловым. Ему через пять дней выпуск.
Я кивнул головой.
- Отлично! А не можешь ли ты, братец, припомнить, как он был одет?
- В штатском,- ответил помощник,- спинжак это коричневый и брюки словно
голубые и в белых полосках.
- Он! - невольно воскликнул я, вспомнив описание брюк, украденных у
немца. Я обратился к смотрителю.
- Будьте добры теперь показать мне этого Коновалова, но так, чтобы он
этого не видел.
- Ничего нет легче,- ответил смотритель и обратился к помощнику: -
Петрусенко, приведи сюда Коновалова!
- Слушаю-с! - сказал помощник и вышел.
- А вы, Иван Дмитриевич,- обратился ко мне смотритель,- идите сюда и
смотрите в окошечко.
Он открыл дверь с крохотным окошком и ввел меня в маленькую комнатку.
Находясь в ней, я через окошко свободно видел весь кабинет смотрителя.
- Отлично! - сказал я.
Смотритель закрыл дверь. Я расположился у окошка. Через минуту вошел
Петрусенко с арестантом.
Смотритель стал говорить с ним о работе в мастерской и о каком-то заказе,
а я внимательно изучал лицо и фигуру Коновалова.
Невысокого роста, приземистый, плечистый, он производил впечатление
простоватого парня, и только голова его, рыжая и огромная, являлась как бы
отличительным признаком.
Смотритель отпустил его, я вышел.
- Ну, что? Довольны?
- Не совсем,- отвечал я.- Мне надо будет его посмотреть, когда вы его
выпустите уже без арестантской куртки.
- Ничего не может быть легче,- любезно ответил смотритель.- Приходите
сюда в девять часов утра двадцатого числа и увидите.
Я поблагодарил его и ушел.

* * *

План мой был таков: неотступно следить за этим Коноваловым на свободе и
через него найти Иванова. Если Иванов был у него в тюрьме, зная, что тот
скоро выйдет на волю, то. несомненно, с какими-нибудь планами, и,
несомненно. Коновалов, выпущенный на свободу, в первый же день встретится с
ним. А приметы Иванова, кроме этих синих брюк с белыми полосками, я узнал от
смотрителей обеих тюрем, где он сидел.
По их описаниям, это был человек среднего роста, худощавый, с маленькой
головой, черненькими усиками и большим носом. Положим, с такими приметами
можно встретить в течение получаса полсотни людей, но знакомство с
Коноваловым, а также брюки в полоску - это уже что-то.
Я был уверен, что Иванов от меня не уйдет, и позвал к себе на помощь
только шустрого Ицку Погилевича, о котором уже упоминал в деле о
"душителях".
Объяснив ему все, что он должен делать, двадцатого числа к девяти часам
утра я был в тюремном замке. Погилевича я оставил на улице у дверей, а сам
прошел к смотрителю и опять укрылся в каморке с окошком.
Коновалов вошел свободно и развязно. На нем были серые брюки и серая
рабочая блуза с ременным кушаком. В руках он держал темный картуз и узелок,
вероятно, с бельем.
Смотритель поговорил с ним с минуту, потом выдал ему деньги, его
заработок, паспорт и отпустил. Тот небрежно кивнул смотрителю, надел картуз
и вышел.
Я тотчас выскочил из каморки и хотел бежать за ним, но смотритель
добродушно сказал:
- Можете не спешить. Я велел попридержать его, пока не выйдете вы. А
теперь, к вашему сведению, могу сказать, что у них на Садовой, в доме де
Роберти, нечто вроде притона. Вчера один арестант рассказывал.
Я поблагодарил его, поспешно вышел на улицу и подозвал Погилевича. Мы с
ним перешли на другую сторону, и я стал прикуривать у него папиросу.
Через минуту вышел Коновалов. Он внимательно поглядел по сторонам,
встряхнулся и быстро пошел по направлению к Никольскому рынку.
- Не упускай его ни на минуту! - сказал я Ицке, указав на Коновалова, и
спокойно пошел по своим делам.

* * *

На другой день Ицка явился ко мне, сияя.
- Ну, что? - быстро спросил я его.
- Я все сделал. Они вместе, вдвоем, и в том доме!
- Сразу и встретились?
- Нет, много работы было. Уф, совсем заморил меня!
И начал рассказывать.
- Как он пошел, я за ним. Ноги у него длинные, идет так-то скоро, як
конь. Он - в самый двор Никольского рынка. Я за ним,.. ну а по лестнице идти
побоялся, вдруг догадается! Я и остался ждать. Ждал, ждал, думал, уж он
прочь убежал, а он идет с каким-то евреем. Потом я узнал - Соломон Пинкус,
старыми вещами торгует... Вышли они, Пинкус ему что-то говорит и рукой
машет. Я совсем близко подошел и хотел послушать, но они на улицу вышли, и
Пинкус только сказал: "Так смотри же!", а тот ответил: "Знаю!" - и
разошлись.
Я перебил словоохотливого Ицку, крикнув нетерпеливо:
- Ты мне про Иванова говори! Видел его?
- Ну и как же! - обиделся Ицка.
- Так про это и рассказывай!
Ицка скорчил недовольную рожу и торопливо передал результаты своих
наблюдений. Коновалов прошел в портерную на Фонтанке, у Подьяческой, и там
встретился с Ивановым, который его поджидал. По описанию внешности, и опять
же брюки, это был, несомненно, он. Ицка сел подле них, закрывшись газетой, и
подслушал беседу, которую они вели на воровском жаргоне. Судя по тому, что
он услышал, они сговаривались совершить грабеж с какими-то Фомкой и Авдюхой.
После этого они вышли, заходили еще в кабаки и в пивные и наконец прошли в
дом де Роберти, где находятся и сейчас.
- Ну, а если их уже нет? - спросил я.
- Тогда они придут туда снова,- спокойно ответил Ицка.
Я молча согласился с ним и торопливо оделся.
- Ваше благородие! - обратился ко мне Ицка.- Если бы вы дозволили мне
выследить их грабеж, мы бы их на месте поймали.
Я отказался.
- И грабежа бы не было!
- Его и не будет, если мы Иванова арестуем.
Ицка грустно вздохнул и поплелся за мной. Я пришел в ближайшую часть и
попросил у пристава мне в помощь двух молодцов. Он мне тотчас представил
двух здоровенных хожалых.
Я приказал им переодеться в штатское платье и идти с Ицкой, чтобы по
моему или его приказу арестовать преступника.
На Садовой, в нескольких шагах от Сенной, находился этот знаменитый в
свое время дом де Роберти, кажется, не описанный в "Петербургских трущобах".
А между тем это был притон едва ли не чище Вяземского дома. Здесь было
десятка два тесных квартир с "угловыми" жильцами, в которых ютились
исключительно убийцы, воры и беглые, здесь содержатели квартир занимались
скупкой краденого, дворники - укрывательством, и, стыдно сказать, местная
полиция имела с жильцов того дома доходные статьи. К воротам этого-то дома я
и отправился сторожить свою дичь.
Часа два я бродил без толка, пока наконец Иванов не вышел на улицу. Я
узнал его сразу, не увидев даже Коновалова, который шел позади. Узнав же, я
зашел ему за спину и окрикнул:
- Иванов!
Он быстро обернулся.
- Ну, тебя-то мне и надо,- сказал я, подавая знак своим молодцам.
Спустя двадцать минут он уже был доставлен в часть, где мы вместе с
приставом сняли с него первый допрос.

* * *

Поначалу он упорно называл себя Силой Федотовым и от всего отпирался, но
я сумел сбить его, запутать, и он сделал наконец чистосердечное признание.
Все мои предположения оказались совершенно правильными.
В ночь с двенадцатого на тринадцатое июня он бежал из Красносельской
этапной тюрьмы, разобравши забор. За ним погнались, но он успел спрятаться и
на заре двинулся в путь.
Близ дороги он увидел чухонца и попросил у него курнуть. Чухонец радушно
отдал трубку. Он ее выкурил и возвратил. Чухонец стал ее набивать снова, и
тогда беглому солдату явилась мысль убить его. Он поднял топор, лежавший
подле чухонца, и хватил его обухом по голове два раза.
Удостоверившись, что чухонец убит, он снял с него сапоги, взял паспорт и
пятьдесят копеек, сволок труп в сторонку и зашагал дальше.
Не доходя до заставы, он увидел, что в нижнем этаже дачи открыто окно. Он
перелез через забор, снял с себя сапоги и шинель, взял в руки здоровый
камень и влез в окошко.
Забрав все, что можно, он надел одно пальто на себя, другое взял в руку и
ушел, оставив в саду свое, солдатское. Преступник указал место, куда продал
вещи Х-ра.
- И вещи-то дрянь,- окончил он признание,- всего двенадцать рублей
выручил.
Я разыскал все вещи и вернул их хозяевам, сказав, что прекрасные его
брюки пока носит вор.
- Нишего,- заявил немец,- я велю их вымыть! - и потребовал возвращения
брюк.

* * *

Оба преступления были совершены тринадцатого июня, а двадцать третьего я
представил все вещи и самого преступника.
Шувалов высказал удивление моим способностям, но я в то время и сам был
доволен и гордился этим делом, потому что все розыски были сделаны мной
только на основании логически построенных соображений.


Страшное дело кровавой красавицы

Коротенький Гусев переулок, соединяющий Лиговку со Знаменской улицей, в
то время не был еще застроен пятиэтажными домами и казался огороженным с
двух сторон заборами. За заборами раскинулись широкие дворы с садами, а в
середине дворов стояли обыкновенно одноэтажные деревянные домики, невдалеке
от которых размещались конюшни, сараи, ледник, прачечная и дворницкая
избушка.
Дом, в котором произошло это странное убийство, был двухэтажным. В нижнем
этаже жил майор Ашморенков с женой, сыном-кадетом и прислугой. На втором
этаже в мезонине проживал домохозяин, коллежский советник Степанов.
В июне месяце 1867 года рано утром в Духов день майор, его жена, сын и
девушка-прислуга были найдены убитыми.

* * *

Было десять часов утра. Я только что приехал с дачи в своей одноколке,
когда запыхавшийся квартальный ввалился ко мне и прокричал:
- Страшное убийство! Двое, трое, четверо!
- Где?
- В Гусевом переулке.
- Едем.
Захватив с собой одного из агентов, ловкого Юдзелевича, я прыгнул в
одноколку и поехал, приказав оповестить судебные власти.
У ворот и во дворе уже толпились зеваки. Будочники отгоняли их,
переругиваясь и крича до хрипоты. У крыльца меня встретили бледные пристав и
помощник.
Я прошел за ними в квартиру майора. Картина, представшая перед глазами,
произвела на меня страшное, незабываемое впечатление. Я вошел не с крыльца,
а через кухню, дверь в которую приказал отворить пристав. Ставни уже были
распахнуты, и ясный летний день весело сверкал в чистеньких комнатах,
оскверненных ужасным преступлением.
В просторной, чистой и светлой кухне ничто не указывало на преступление,
но едва я дошел до порога внутренней двери, как наткнулся на первую жертву
преступления. Молодая девушка в одной сорочке лежала навзничь, раскинув
руки, на самом пороге. Вокруг ее головы стояла огромная лужа почерневшей
крови, в которой комом свалялись белокурые волосы. Застывшее лицо выражало
ужас. Мне объяснили, что это Прасковья Хмырова, служившая у Ашморенковых в
горничных второй год.
Я прошел дальше. В спальне майора на постели, залитой кровью, лежал
огромный, полный мужчина. Смерть застала его врасплох. Брызнувшая из
проломленного черепа кровь, перемешанная с мозгами, запятнала всю стену.
- Экий ударище! - проговорил пристав.- Какая сила!
Мы вернулись назад и через сени вошли в гостиную. Солнце ярко ударяло в
окна, глупая канарейка заливалась во весь голос, и от этого картина
показалась мне еще ужасней. Посреди пола в одной рубашке, раскинув руки,
лежал мальчик лет тринадцати, тоже с проломленной головой. На диване ему
была постлана постель, преддиванный стол был отодвинут, на кресле лежала его
одежда с форменным кадетским мундирчиком. Удар застал его спящим, потому что
подушка и белье были смочены кровью, но потом, вероятно, он соскочил с
постели, а второй и третий удары настигли его, когда он был на середине
гостиной. Он упал и в предсмертной агонии вертелся волчком на полу, отчего
вокруг него на далеком расстоянии были разбрызганы кровь и мозги... Но лицо
мальчика было спокойно.
Наконец, мы вошли в спальню жены майора и в ней нашли мирно лежащую, как
и майор, маленькую полную женщину. Вся кровать, весь пол были залиты кровью.
Голова ее также была проломлена.
Мой Юдзелевич тут же, в гостиной, на стуле нашел и орудие преступления.
Это был обыкновенный гладильный утюг весом фунта в четыре. Острый конец его
был покрыт толстым слоем запекшейся крови и целым пучком налипших волос.
Убийство, несомненно, было произведено с целью грабежа. Ящики стола в
кабинете майора были выдвинуты и перевернуты, ящики комода жены тоже, буфет
в столовой, горка в гостиной и, наконец, сундук и гардероб - все было
раскрыто настежь и носило следы расхищения.
Картина убийства выяснилась. Сперва был убит майор, затем его жена, потом
сын-кадет и, наконец, горничная. Одно обстоятельство приводило меня в
недоумение. Судя по утюгу, убийца должен был быть один, но как он мог
решиться один на убийство четырех? Мне казалось это невозможным, и я решил,
что действовали непременно два-три человека.
Как вошли и скрылись преступники? Двери в кухню оказались запертыми на
крючок, парадная дверь - на ключ, но когда я стал искать этот ключ, его не
оказалось. И мне опять представилось, что убийцы, как свои. вошли в
квартиру, а когда совершили убийство, то ушли через парадную дверь, заперев
ее на ключ, который унесли с собой.
Осматривая кухню вторично, в углу за плитой я нашел доказательства того,
что убийцы пытались смыть кровь. Грязная кровавая вода была слита в ведро.
Тут же валялась скатерть, которой убийцы вытирались. В тазу была мыльная
вода, но уже без крови.

* * *

Тем временем приехали судебные власти. Мы повторили осмотр, доктор
занялся трупами, а мы начали опрос. Юдзелевич втерся в толпу и толкался то
во дворе, то на улице, прислушиваясь к разговорам и пересудам.
На основании показаний домохозяина, прачки, приходившей в то утро за
работой и поднявшей тревогу, а также отчасти дворника жизнь майора была
воспроизведена в подробностях. Он был в отставке уже шестой год. Их сын
третий год учился в кадетском корпусе и приходил домой накануне праздников,
а уходил или вечером в праздник, или на другой день рано утром. Дочь их
вышла замуж и пять лет, как жила в Ковно.
Майор с женой вели жизнь замкнутую и совершенно спокойную. Они вставали в
семь-восемь часов и пили чай. Потом она хлопотала по хозяйству, а он читал
газету и шел гулять. В два часа они обедали, после обеда спали, потом пили
чай. Она занималась вязанием, штопаньем, он же курил трубку и раскладывал
пасьянс. В девять часов они ужинали и расходились спать. В гости к ним почти
никто не ходил, они тоже, и домохозяин доставлял майору большое
удовольствие, когда спускался к нему поиграть в шашки и послушать его
рассказы о Севастополе.
Жили они бережливо, но не скупо, имели всего вдоволь, и домохозяин,
указав на опустошенную горку, сказал, что в ней стояли чарки и стопки,
лежало столовое серебро, много золотых иностранных монет, ордена и три пары
золотых часов. Держали они двух слуг, но в последние дни рассчитали кухарку
Анфису за ее грубость. А кухарка Анфиса была женой ранее служившего в этом
доме в дворниках крестьянина Петрова.
Мною были опрошены водовоз, поставлявший в дом воду, булочник, молочник,
прачка и дворник.
Дворник почему-то сразу произвел на меня неприятное впечатление. Рябой,
скуластый, с острыми, прищуренными глазами, он показался мне продувной
бестией. Служил он у Степанова второй год. Я стал спрашивать его о порядках
в доме.
- Порядки обыкновенные,- отвечал он.- Зимой в восемь часов, а летом в
десять я запираю ворота, калитку и все. Когда назначают, дежурю.
- В эту ночь ты был дежурным?
Он замялся, потом нехотя ответил:
- Был.
- И калитку запер в десять часов?
- Так точно.
- И никто тебя не беспокоил, и никого ты не видал?
- Никого.
- Днем уходил куда-нибудь?
- Никуда.
- И у майора никого не было?
- Никого.
- Другого выхода со двора, кроме ворот, нет?
- Нет, кругом забор.
На этом и окончился первый допрос. К этому времени доктор составил акт
осмотра. Все жертвы, несомненно, были убиты одним и тем же орудием, вернее
всего - найденным утюгом. Майору нанесли два удара, жене его - тоже два,
мальчику - три, а горничной девушке - пять, из которых каждый был смертелен.

* * *

Впечатление в городе от этого преступления было ужасное. Куда ни
обернешься, к каким речам ни прислушаешься, везде только и слышишь об
убийстве в Гусевом переулке. Гусев переулок опустел. Все, жившие в нем, в
паническом страхе поспешили оставить свои дома и квартиры. Сам Степанов
тотчас же съехал в меблированные комнаты, повесив у себя на воротах доску с
надписью: "Сие место продается". И потом многие петербуржцы избегали Гусева
переулка, как проклятого места, и только после того, как он застроился
каменными громадами, память об этом преступлении начала мало-помалу
сглаживаться.
Я вернулся домой весь погруженный в размышления о преступлении. Картина
убийства, как мне казалось, представлялась ясной. В убийстве участвовало
несколько человек. Убивал, может быть, один, а может, и двое, и трое, но
грабил, несомненно, не один. Ушли они через дверь из сеней, но куда девались
потом, как скрылись с узлами - было неведомо, так как калитка была на запоре
и другого выхода не было. Очевидно, их выпустил кто-то... Но кто? И тут я
подумал о дворнике. Плутоватая рожа, какая-то деланная ленивость, неохотные,
уклончивые ответы...
Часа через два мне доложили, что вернулся Юдзелевич. Я тотчас же велел
позвать его к себе. С острым, красненьким носом, рыжей бородкой клинышком, с
плутоватыми глазами и рябым лицом, маленький, юркий, пронырливый, наглый,
он, вероятно, был бы первостепенным мошенником, если бы судьба не толкнула
его на сыскное дело, в котором он нашел свое призвание.
- Ну, что? - спросил я его, едва он притворил двери. - Нашел что-нибудь?
- "Что-нибудь" есть,- ответил он,- и, может быть, даже и "кое-что".
- Ну, что же? Говори!
- Собственно, немного,- пожал он плечами.- Узнал, что у майора побывала
Анфиса, а потом она была у дворника, а потом они ходили в портерную, и там
был ее сын, и они пили.
- Анфиса? Это та, что была у них в кухарках?
- Она самая.
- Разве у нее есть сын?
- Есть, зовут Агафоном. Ему семнадцать лет, и он совсем разбойник. Учится
на слесаря и пьет вместе с матерью.
- Так... Откуда же ты узнал все это?
- Я узнал и то, что сам дворник Семен рано утром входил в ворота... И был
как пьяный.
Я чуть не захлопал в ладоши. Да теперь ведь все преступники налицо.
- Откуда ты это узнал?
- Откуда? Ходил по улице и слушал. Одна баба говорит: "Это Анфиска из
злости, что ее прогнали. Она грозилась их убить". А тут ввязалась другая
баба и говорит, что ее вчера видела ввечеру пьяной. Тут мужчина какой-то:
"Я ее с дворником видел в портерной". А портерных две только поблизости.
Одна насупротив, а другая на Лиговке. Я туда, прямо на Лиговку. А там только
и разговора, что об убийстве. Я спросил себе пиво, стою, слушаю... Тут все и
узнал.
Не прошло и четырех часов, как мы напали на след.

* * *

- Ну, вот что,- сказал я Юдзелевичу.- Если делать дело, так уж сразу.
Прежде всего разыщи эту Анфису с Агафоном и узнай о них в квартале, а потом
бери их-и сюда. Затем надо забрать и дворника. Как их сюда доставишь, опять
назад, по их квартирам, обыск у них произведи! Пока я их допрошу, ты отыщи,
что надо. Главное, по горячему следу!
Он поклонился и моментально скрылся. Я был спокоен за исход дела. Завтра,
самое позднее - послезавтра я передам преступников следователю. Я ни одной
минуты не сомневался, что убийцы и грабители в моих руках.
Юдзелевич быстро и ловко взялся за дело.
Прежде всего, заехав в квартал и захватив с собой полицейских, он
арестовал дворника Семена Остапова и опечатал его помещение. Дворника
препроводил ко мне, а сам пустился на поимки Анфисы с сыном. Муж Анфисы
служил раньше дворником в злополучном доме Степанова, потом уехал один в
деревню и там остался, а Анфиса работала сначала поденно, потом поступила
кухаркой к убитым, потом снова пошла на поденную работу.
Юдзелевич зашел сперва в мелочную лавку, эту лучшую справочную контору, а
затем в портерную и узнал адрес Анфисы и его сына. Они жили на Песках, на
Болотной улице. Юдзелевич отправился в квартал. Узнав об этом деле, в
участке обо всем сообщили приставу.
- Убили?! - воскликнул пристав, когда Юдзелевич обратился к нему с
просьбой о помощи.- Вполне возможно! Такие канальи!..
И он тотчас дал ему в помощь двух квартальных.
Анфису Юдзелевич арестовал в прачечной на Шестилавочной улице, за
стиркой, а Агафошку - в слесарной мастерской Спиридонова. Через пять часов
они все были у меня. Я велел рассадить их по разным помещениям и стал ждать
Юдзелевича.
Часов в одиннадцать вечера Юдзелевич вернулся с узелком и подробным
отчетом. Что же он нашел при обыске? Прежде всего у дворника Семена
Остапова, обыскав все помещение, он нашел на печке окровавленную рубаху...
Больше ничего, но это было немало. Кровавые пятна, видимо, были свежие. У
Анфисы же и ее сына он нашел тонкие платки, две дорогие наволочки и связку
отмычек.
Я внимательно рассмотрел платки и наволочки. На них были совсем другие
метки. Белье Ашморенковых было перемечено очень красивыми, крупными метками,
которые я приказал снять, и временно для образца взял платок из раскрытого
комода. На найденных же Юдзилевичем вещах, видимо украденных из белья разных
господ, были метки А., З. и В. Но и из этих вещей при умении можно было
извлечь некоторую пользу.
- Но где же все вещи?
Юдзелевич пожал плечами.
- Они имели время примерно от двух часов ночи. Может, все продали? Я буду
искать.
- Тогда где деньги?
- Деньги можно зарыть в землю. Разве их найдешь так скоро?
Действительно, так бывало, и притом довольно часто.
- Ну, будем допрашивать,- сказал я.- Веди ко мне первым этого Агафошку.
Юдзелевич вышел, а я подготовился к допросу.

* * *

В кабинет ввели Агафошку. Я остался с глазу на глаз с одним из
предполагаемых убийц, обагрившим свои руки кровью четырех жертв.
Передо мной стоял высокий худощавый юноша, в засаленной куртке-блузе
мастерового. Хотя он был еще очень молод, лицо его уже носило отпечаток
бурно проводимого времени.
- Скажи, Агафон, ты уже судился за кражу?
- Судился, а только я невиновен был в той покраже. Зря, облыжно на меня
взвели. Меня оправдали.
- Так. Ну а зачем ты вмешался в дело убийства в Гусевом переулке? -
быстро спросил я его, желая поймать врасплох, огорошить неожиданным
вопросом.
- Напрасно это говорить изволите,- спокойно ответил он.- В убийстве этом
я ни сном ни духом не повинен.
- Но если ты не убивал, то, наверное, должен знать, кто именно убил?
- А откуда я это знать могу? - с дерзкой улыбкой ответил он.
- Разве ты живешь отдельно от матери? Ведь вы вместе пьянствуете.
- А она тут при чем? - спросил Агафон, глядя мне прямо в глаза.
- Как при чем? Да ведь она уже созналась в том, что убийство в Гусевом
переулке произошло при ее участии,- быстро выпалил я.
Агафон побледнел. Я подметил, как в его глазах вспыхнул злобный огонек.
- Вы... Вы вот что, ваше превосходительство...- начал он прерывистым
голосом.- Вы... того... пытать пытайте, а только сказочки да басни напрасно
сочиняете. Этим вы меня не подденете, потому правого человека в убийцу не
обратите. Как же это она могла вам сказать, что она убивала, когда она не
убивала? Она хошь и пьяница, а только не душегубка.
Он закашлялся. Я, признаюсь, чувствовал себя не совсем ловко. Этот взрыв
сыновнего негодования за честь матери, которую он в то же время называл чуть
ли не позорным именем, меня поразил.
- Твоя защита матери очень похвальна, Агафон,- начал я после паузы,- но
вот что скажи. Где ты находился в ночь убийства в Гусевом переулке? Ведь ты
не станешь отрицать, что тебя той ночью дома не было?
- Действительно, я не ночевал дома.
- Где же ты был?
- У Маньки, моей полюбовницы. Всю ночь у нее провел.
Я нажал на звонок.
- Позовите Юдзелевича! - приказал я надзирателю.
Через секунду явился Юдзелевич.
- Где же живет твоя Манька? - спросил я Агафошку.
Он дал подробный адрес.
- Немедленно поезжайте к ней,- тихо обратился я к агенту,- и узнайте,
правда ли, что Агафон в ночь убийства ночевал у нее. Словом, все выспросите.
Я отпустил Агафошку, приказав строго следить за ним, чтобы он не мог ни
на секунду увидеться с другими задержанными.
- Приведите Анфису Петрову.
Это была юркая, бойкая баба с отталкивающей наружностью. Резкие движения,
грубый, визгливый голос - типичная представительница пьяниц-поденщиц. Войдя,
она истово перекрестилась и уставилась на меня круглыми, воспаленными
глазами.
- Ну, Анфиса, ты свое обещание, стало быть, исполнила? - мягко обратился
я к ней.
- Какое такое обещание? - визгливо спросила она, даже заколыхавшись вся.
- Будто не знаешь? А вот барыню, майоршу, убила за то, что она тебе
шестьдесят копеек недодала. Только вы заодно, должно быть, и еще трех
человек уложили, да вещей награбили...
Анфиса задрожала, затряслась и быстро-быстро заговорила, вернее,
заголосила чисто по-бабьи, точно деревенская плакальщица.
- Вот тебе Бог, господин енерал, невиновна я. Не убивала. Зря я ведь,
только в сердцах тогда говорила. Обсчитывала она меня, горемычную.
Тонко, со всевозможными уловками я стал "пытать" ее о страшном убийстве в
Гусевом переулке. Я задавал ей массу вопросов, которыми, как я был убежден,
должен был припереть ее к стенке. Шел второй час ночи. Долгий, упорный
допрос утомил Анфису. Был утомлен и я. Но, увы! Как я ни бился, мне не
удалось сбить эту бабу. Она упорно, с полнейшим спокойствием отвечала на все
мои вопросы.
- Я сейчас покажу тебе одну игрушку,- сказал я ей. Быстро встав и взяв
утюг, которым были убиты жертвы, я подошел к ней вплотную и протянул к ее
лицу утюг.
- Смотри... Видишь - запекшаяся кровь. Он весь в крови. Видишь эти
волосы, прилипшие к утюгу?
Однако и это не произвело желаемого эффекта. Анфиса при виде страшного
утюга только всплеснула руками и сказала:
- Ах, изверги, чем кровь христианскую пролили!
Я велел увести Анфису. Вернувшийся Юдзелевич сообщил, что указанную
Агафошкой "Маньку" он разыскал, что она полушвейка, полупроститутка и что
она показала, что Агафошка у нее действительно ночевал. Он ушел от нее около
девяти часов утра.
Последним я допросил дворника Семена Остапова. Он и на допросе, стоя
передо мной в этот ночной час, не изменил своих ленивых движений, своего
пассивно-равнодушного вида. Подобно Анфисе и Агафону, он упорно отрицал
какое-либо участие в этой кровавой трагедии. Он говорил то же, что и на
предварительном допросе. В ночь убийства он был дежурным, никакого
подозрительного шума, криков или чего подобного не слыхал, никого из
подозрительных субъектов в ворота дома не впускал и не выпускал.
- А куда ты сам выходил поутру? - спросил я его.
- По дворницким обязанностям. Осмотрел, все ли в порядке перед домом.
- А больше нигде не был?
- Был-с... В портерную заходил. Только я скоро вернулся обратно.
Как я ни сбивал его, ничего не выходило.
- А что это? - быстро спросил я, протягивая ему найденную Юдзелевичем
рубаху, на подоле которой были заметны следы крови.
- Это-с? Рубаха моя,- невозмутимо ответил он.
- Твоя? Отлично! Ну а кровь-то почему у нее на подоле?
- Я палец днем порезал. Топором дверь в дворницкой поправлял, им и хватил
по пальцу. Кровь с пальца об рубаху вытер, а потом рубаху скинул, чистую
одел.
- Покажи руку.
Он протянул мне свою заскорузлую, мозолистую руку. На указательном пальце
левой руки действительно виднелся глубокий порез. Я впился в него глазами.
Не даст ли хоть он ключ к разгадке? Увы, нет. Если бы орудием убийства был
топор, нож, даже острая стамеска, порез этот был бы подозрителен. Но семья
майора и горничная убиты утюгом, о который нельзя обрезаться. Это и не следы
укуса, возможного со стороны какой-либо из жертв. К таким никчемным
результатам привел меня допрос трех арестованных лиц.

* * *

Прошел день, два, три. Прошла неделя. За все это время следствие не
продвинулось ни на шаг. Я терял голову. Подозреваемые в убийстве Анфиса, ее
сын и дворник Остапов содержались в одиночных камерах дома предварительного
заключения. Я допрашивал их поодиночке и вместе чуть ли не ежедневно, я
устраивал им очные ставки - все напрасно! Ни малейших расхождений в их
показаниях не было.
Прошло около года. Шутка сказать: целый год со дня кровавой трагедии в
Гусевом переулке! Дом Степанова так и не был продан, на нем по-прежнему
красовалась вывеска "Сие место продается", но он стоял необитаемый,
тоскливый и мрачный. Квартира несчастного майора, в которой разыгралась
леденящая душу трагедия, глядела своими потемневшими, запыленными окнами на
пустынный двор. Кровь, пролитая в этом доме, казалось, наложила на него
неизгладимо-страшную печать. Ночью обитатели этого района избегали проходить
по Гусеву переулку. Суеверный страх гнал их оттуда.
Анфиса, Агафоша и дворник Остапов были преданы суду. Суд, однако, в силу
слишком шатких улик признал их невиновными, и все они были освобождены.
Убийца или убийцы, таким образом, гуляли на свободе.
Это дело не давало мне покоя. Я поклялся, что разыщу их во что бы то ни
стало. Прошел, как я уже сказал, год. И вот вскоре произошло одно весьма
важное событие, наведшее меня на след таинственного злодея.
Однажды юркий Юдзелевич вбежал ко мне, сильно взволнованный, и
прерывистым голосом прокричал:
- Нашел! Почти нашел!
- Кого? О чем, о ком ты? - спросил я раздраженно.
- Убийцу... В Гусевом переулке!
- Ты рехнулся или всерьез говоришь?
- Как нельзя серьезнее.
Торопливо, давясь словами, он рассказал мне следующее. Утром он находился
в одном из грязных трактиров, выслеживая кого-то. Неподалеку от его стола
уселась компания парней, один из которых начал рассказывать о необыкновенном
счастье, которое привалило его односельчанке, крестьянке - солдатке
Новгородской губернии Дарье Соколовой:
"Слышь, братцы, год тому назад вернулась из Питера к нам в деревню эта
самая Дарья. Спервоначала служила она горничной у какого-то майора, а потом,
родив от своего мужа-солдата ребенка, пошла в мамки к полковнику. Отошедши,
значит, от него, когда ребеночка евойного выкормила, и припожаловала к нам в
деревню. Дарья привезла много добра. Только сначала все хоронила его, не
показывала. А тут с месяц назад смотрим, у мужа ее часы золотые появились.
Слышь, братец, золотые! Стали мы его проэдравлять, а он смеется и говорит:
"Полковник ее за выкормку сына важно наградил!"
- Ну-ну, что дальше? - быстро спросил я Юдзелевича.
- А дальше я подсел к сей компании, спросил полдюжины пива, стал угощать
их и выспросил у парня все об этой Дарье, кто она, где живет теперь и так
далее... Тот все мне, как на ладошке, выложил. Вот-с, не угодно ли, я все
записал.
- Ну, на этот раз ты и впрямь молодец,- радостно сказал я ему.- Теперь
вот что. Ты и Козлов отправляйтесь немедленно туда, в деревню Халынью
Новгородской губернии. Арестуйте эту красавицу Дашеньку и еще кого, если
нужно, и доставьте сюда!

* * *

Приехав поздно ночью в деревню, они переночевали на местном постоялом
дворе, а утром, чуть свет, бросились к становому приставу, представились
ему, рассказали, в чем дело, и попросили его, чтобы урядник, сотский и
десятский были на всякий случай наготове. Затем они вернулись обратно в
Халынью и направились к дому, где жила Дарья Соколова.
И урядник, и сотский сказали, что мужа ее нет, он в Новгороде, в
казармах.
Агентов встретила сама Дарья, красивая, молодая женщина с холодным
бесстрастным лицом, полная, рослая, сильная. Юдзелевич любезно поклонился
деревенской красавице. Та улыбнулась, показав белые, ровные зубы.
- Позвольте, красавица, в гости зайти? - начал он.
- А чего вам надобно от меня? - не без кокетства спросила она.
- Поклон мы вам из Питера привезли.
- Поклон? Скажи пожалуйста, от кого это?
Юдзелевич свистнул. Из-за соседних изб появились сотский, десятский и
урядник.
- От кого? От майора Ашморенкова с женой и сыном... И от горничной их,
Паши! - быстро сказал агент.
Дарья Соколова вскрикнула, смертельно побледнела и схватилась обеими
руками за сердце. Непередаваемый ужас засветился в ее широко раскрытых
глазах. На минуту на нее как бы нашел столбняк, потом вдруг она опрометью
бросилась в избу. Все присутствующие тоже бегом устремились за ней.
Она стояла у печи, прерывисто дыша и отирая руками крупные капли
холодного пота. Губы ее шевелились, точно она читала молитву или хотела
что-то сказать страшным "гостям".
- Арестуйте ее! - приказал сельским властям Юдзелевич.
Она взвизгнула и, когда те пошли к ней с полотенцами в руках, чтобы
связать ее, стала отчаянно бороться, схватив с окна большой нож. Проявив
необычайную, совсем неженскую силу, она швырнула от себя сотского, высокого
рыжего детину, точно ребенка.
- Эх, здоровая баба! - воскликнул тот, сконфуженный.
Наконец она была связана, и как раз в эту минуту в избу вошел становой
пристав. Начались допрос и обыск. Допрос не привел ни к чему, лихая
"кормилица" упорно запиралась. Зато обыск дал блестящие результаты: в
сундуке были найдены деньги, несколько процентных билетов, двое золотых
часов, много серебряных вещей. В тот же вечер она в сопровождении
полицейского офицера местной жандармерии была отправлена в Петербург.

* * *

Когда Дарья предстала передо мной, она была понура, бледна.
- Ну, Дарья, теперь уже нечего отпираться... У тебя найдены почти все
вещи убитых в Гусевом переулке.
Предупреждаю тебя: если ты будешь откровенна, это смягчит твою участь. Ты
убила? - сразу огорошил я ее.
- Я.
- Кто же тебе еще помогал в этом страшном деле?
- Никто. Убила их я одна.
- Одна? Ты лжешь. Неужто ты одна решилась на убийство четырех человек?
- Так ведь они спали...- пробормотала Дарья. И когда она сказала это -
"они спали",- передо мной с поразительной ясностью встала ужасная картина
убийства. Эти разбитые утюгом головы, это море крови, куски мозга, этот
страшный круг из крови и мозга, образовавшийся от верчения бедного мальчика
по полу в мучительной агонии. И вспомнились мне слова пристава при виде
разбитой головы майора: "Экий ударище! Экая сила!" А этот действительно
ударище... нанесла женщина.
- Расскажи же, как ты убила, как все это произошло.
Несколько минут она молчала, точно собираясь с духом, потом решительно
тряхнула головой и начала:
- Отошедши от полковника, потому ребеночка его уже выкормила, порешила я
ехать на родину, в Новгородскую губернию. Тут и зашла я к господам
Ашморенковым, у которых прежде служила горничной. Это было с Троицына на
Духов день. Они позволили мне переночевать.
- Скажи,- перебил я ее,- зачем ты просилась у них переночевать? Ты уже в
это время решилась их убить и ограбить?
- Нет, спервоначала я этого не думала. Ночевать просилась потому, что от
них до вокзала недалеко, а я решила ехать поездом рано утром. Часов в
одиннадцать вечера улеглись все спать. Легла и я, только не спится мне... И
вдруг словно что-то меня толкнуло... А что, думаю, если взять их да и
ограбить? Добра у них, как я знала, немало было. В одном шкапчике сколько
серебра и золота! Стала меня мозжить мысль: ограбь да ограбь, все тогда твое
будет. А как ограбить? Сейчас догадаются, кто это сделал, схватятся, погоню
устроят. Куда я схоронюсь? Везде разыщут, схватят меня. И поняла я, что без
того, чтобы их всех убить, дело мое не выйдет. Коли убью всех, кто докажет
на меня? Никто, окромя их, не видел, что я у них нахожусь... А я заберу
добро, утром незаметно выйду из ворот и прямо на вокзал. Как только я это
решила, встала сейчас тихонько, босая пошла в комнаты посмотреть, спят ли
они. Заглянула к майору... Прислушиваюсь... Сладко храпит! Крепко! Шмыгнула
в спальню барыни... Спит и она. И барчонок спит, а во сне чему-то
улыбается...
Убедившись, что все они крепко спят, вернулась я в кухню и стала думать,
чем бы мне их порешить. Топора-то в кухне не оказалось, ножом боялась,
потому что такого большого ножа, чтоб сразу зарезать, не находилось. Вдруг
заприметила я на полке утюг чугунный... Хороший такой, тяжелый. Взяла я его,
перекрестилась и пошла в комнаты. Прежде всего прокралась в спальню майора.
Подошла к его изголовью, взмахнула высоко утюгом да как тресну его по
голове! Охнул он только, а кровь ручьем как хлынет из головы! Батюшки! Аж
лицо все кровью залило! Дрыгнул несколько раз руками и ногами и, захрипев,
вытянулся. Готов, значит. После того вошла я в спальню майорши. Та тихо
почивает, покойно. Хватила я и ее утюгом по голове, проломила голову.
Кончилась и она. Тогда подошла я к барчонку. Жалко мне его убивать было, а
только без этого нельзя обойтись, пропаду тогда я. Рука моя, что ли,
затряслась или что иное, а только ударила я его по голове не так, должно,
сильно. Вскочил он, вскрикнул, кровь из головы хлещет, а он вокруг одного
места так и вьется, так и вьется. Паша не проснулась. Подбежала я к барчонку
и давай его по голове утюгом колотить. Ну, тут уж он угомонился.
Преставился. Последней убила я Пашу. Та так же после первого удара вскочила
и бросилась бежать в комнаты. Настигла я ее у порога кухни и вторым ударом
уложила на месте. После того и принялась за грабеж...

* * *

Суд приговорил убийцу-красавицу к пятнадцати годам каторжных работ.


Роковая поездка

Это было в 1868 году, 22 июля. В управление сыскной полиции поступило
сообщение, что в парке, принадлежащем графине Кулешовой, близ станции Лигово
найден труп зарезанного человека. Тотчас по получении уведомления о страшной
находке на место происшествия отбыли следственные власти.
Труп был почти наполовину завален хворостом, мелкими древесными сучьями и
лесным мусором. Очевидно, убийца или убийцы желали наскоро спрятать
несчастную жертву от взоров людей. Когда весь мусор сбросили с покойного,
глазам властей предстала страшная картина. На спине, лицом кверху, лежал
человек высокого роста, средних лет, с курчавой бородкой. Одет он был чисто,
прилично, по-мещански. Хорошие высокие сапоги, брюки, суконный пиджак,
жилет. Голова его была судорожно запрокинута, лицо искажено страданием, рот
широко открыт. Глаза тоже были открыты. В них застыло выражение ужаса. Шея
представляла из себя как бы широкую красную ленту. Большая широкая рана
зияла на горле. Грудь, руки, даже ноги - все было залито запекшейся кровью.
Все невольно попятились от трупа - впечатление, которое он производил, было