- Нет, Бог миловал!- воскликнул египтянин.
- Тогда почему цитируете их программу?
- Чтобы вы лучше поняли внутренние противоречия Египта, которому
волей-неволей придется становиться современной нацией.
- Но Сивах останется вне времени!- твердо сказала Вана.
- Я не знаю, чего хотят сивахцы, если они вообще чего-нибудь хотят,-
вздохнул Мехди.- Иногда я просто удивляюсь, как легко некоторые люди
решают, что нужно меньшинству.
- Вы, верно, невысокого мнения об умственных способностях женщин?-
раздраженно спросила она.
- Не могу не отметить,- вмешался Гвидо,- что меня разочаровал статус
женщины. Здесь, в Сивахе, он не выше, чем в любой другой части Египта.
- Откуда ему взяться?- сказал Мехди. - Амон тут не помощник. Думаете,
наша вера уважала матерей, сестер, жен и дочерей больше, чем теперь это
делает ислам?
- Некоторые традиции заставили нас поверить в это.
- Как отличить традицию от легенды?- напористо спросил логик.
- Разве жители Сиваха стали бы проявлять такую неизменную
приверженность старине, если бы она не казалась им лучше современности?
- Обычное заигрывание с древней культурой. Чтобы отличаться от своих
сограждан.
- А почему они так стремятся отличаться от всех именно в этом плане?
- Массовый психоз.
- Но не такой массовый, как у остального человечества, когда все
стремятся быть похожими друг на друга.
- Не все. Ведь в мире то и дело проявляется недовольство, вспыхивают
восстания, совершаются перевороты. Сивахцы не восстают и не проявляют
недовольство. Они счастливы верить, что отличны от других. У вас в
стране,- продолжал Мехди,- люди тоже предаются иллюзорным надеждам,
уходят в секты, уединяются.
- Да, но сивахцы откололись от остального человечества две тысячи лет
назад,- возразил Гвидо.- Такая невероятно длительная бравада не может не
заинтересовать.
- Это тревожный симптом?- спросил Мехди.
- Напротив. По-моему, очень обнадеживающий. Вы ведь сами говорили,
что сивахцы никогда не восстают.
Мехди в молчании дожевал жестковатое мясо жареного козленка.
***
- Я не уверен, что твои боги заинтересуют меня,- сказал Гвидо на
следующее утро, когда Вана пригласила его в храм Амона.
- Если ты не познакомишься с богами, то не сможешь рассмотреть людей.
- Мои глаза широко открыты. Я не виноват в том, что вижу только то,
что вижу.
- Никто не может отгородиться От веры.
- Я знаю, что существуют мифы и ритуалы. Но разве достаточно этого,
чтобы поверить в призраков?
- Но твои соотечественники верят,- напомнила Вана.- Если бы все были
счастливы, для религии не нашлось бы места на Земле. Но люди несчастны.
- И все же критика религии лежит в основе любой другой критики.
- Эта мысль не пугает меня, потому что я признаю, что в основе всего
лежит материя.
Агхорн находится почти в двух милях от Сивах-эль-Кабира. Когда-то он
славился своими храмами, колоннадами, форумом, каменными домами и
мощеными улицами. Сегодня большая часть древнего Амония, града Амона,
обратилась в прах.
От храма Сум Беды, построенного в четвертом веке до нашей эры, и
следа не осталось. Когда-то он располагался неподалеку от святилища
Амона. Если бы путешественники ожидали увидеть здесь монументальное
здание, соперничающее величием и красотой с храмами Карнака, где также
чтили Амона, они были бы глубоко разочарованы. Храм многократно
ремонтировался, достраивался и перестраивался, что изувечило его не
меньше, чем разрушительная работа времени. Вана и Гвидо напрасно искали
дорожку со статуей сфинкса, которая вела к ограде из местного кирпича.
Эту ограду не раз укрепляли цементом, тоже рассыпавшимся на глазах.
Остатки пилонов были окружены каменными плитами в форме маленьких
пирамид. На них можно было различить полустертые изображения персонажей
древнеегипетской мифологии: буйволов, коров, антилоп, лошадей, собак,
деревьев и - обычно в профиль - фараонов, держащих в руках ветку
смоковницы и анх - символ бессмертия. Но иероглифы, иерархические
символы и более поздние демотические письмена вокруг них были кое-где
варварски заляпаны штукатуркой.
Колонны, устоявшие под натиском времени, напоминали те, что украшали
дом губернатора в Сивахе. В заброшенном святилище было пусто. Несколько
искусственных цветов, выцветших флажков и жалких остатков украшений были
единственными приношениями на алтарь некогда величественного храма.
Наос, центральное помещение храма, где обычно устанавливались статуи
богов, был закрыт, но Вана знала, что там нет ничего, кроме осколков
изваяний. Само каменное изображение божества давно уже было увезено
далеко за море и хранилось где-то в музее. В соседней комнате хранился
единственный подлинник - низкая платформа, на которой бога выносили
глотнуть свежего воздуха. Именно это не замедлили сделать Гвидо с Ваной.
Снаружи им легче было представить, как идол выносился на обозрение
толпы. Вокруг святилища, должно быть, росли оливковые и шелковичные
деревья. И не смолкал птичий гомон. Казалось, одна природа еще помнила
древнего бога. Его рабы и богатства давно перешли к другим хозяевам.
- Да, благоденствие Амона кончилось,- вздохнула Вана.- Знаешь ли ты,
что его владения были обширнее и богаче владений самого фараона?
Необозримые земельные угодья, стада, виноградники, шахты. Может, его
утешает мысль о том, что здесь есть еще и нефть?
- Конечно, если он уже достаточно араб.
- Почему нет? Амон - современный бог. Он жил за каких-нибудь две
тысячи лет до нашей эры. По сравнению с шестью-семью тысячами - я имею в
виду Гора Нефертума - он совсем юный бог.
- Наверное поэтому Хатшепсут была от него без ума,- насмешливо сказал
Гвидо.
- Кстати, во многом благодаря ей он стал главным среди богов.
- Значит, она была не просто шлюшка, как ты ее изображала?
- Твои римляне сделали все, чтобы стереть с лица земли Амона и его
религию. И все же она жива, как видишь.
- Я лично ничего не вижу. Где верующие?
- Египетские храмы не для публики. За исключением особых случаев и
праздничных церемоний. Обычно забота о храме входила в функции жрецов.
Они были ответственны за то, чтобы бог был доволен - его слух услаждали
пением, его обмывали и умащивали благовониями и, конечно, берегли от
разрушения.
- Здесь не больше жрецов, чем верующих,- заметил Гвидо.- Короче
говоря, боги похожи на людей - стремления их ничтожны, а финал жалок.
Чем ты объясняешь закат его культа?
- Сейчас мы не можем с уверенностью назвать его причины. Важно то,
что египетские жрецы всегда очень тщательно следили за соблюдением
ритуала. Здесь же, чтобы делать все вовремя, они следили за движением
светил. Теперь мы называем таких людей астрологами.
- Мы все в неоплатном долгу перед ними за ежемесячные гороскопы.
- К нам это не относится,- поправила его Вана.- Египтяне не
увлекались астрологией. По крайней мере, до тех пор, пока ее не насадили
ваши греко-римские завоеватели. Я трижды права, утверждая, что твой
народ виновен в оболванивании моих предков.
- Не преувеличивай, Вана. У. твоих предков не было времени
советоваться со звездами: они были слишком заняты толкованием снов.
Именно они, а не римляне, обогатили мир этим умением. Мы квиты.
- Что мне действительно нравится - это значение, которое они
придавали именам.
- Что бы они подумали обо мне, если бы узнали, что я избрал женщину
своим гидом?- рассмеялся Гвидо.
- Они были достаточно великодушны, чтобы подумать, будто ты хочешь
последовать за мной по пути, ведущему к двум добродетелям, которые они
ценили превыше всего: правдивости и справедливости.
- Не слишком ли высоко ты сама оцениваешь их?- с сомнением спросил
Гвидо.
- Тогда почитай "Книгу мертвых", главу "Суд сердца". Когда фараон
предстал перед высшим судом загробного мира, возглавляемым Осирисом,
возле которого стояли Исис, Нефитис, Ра и еще сорок два божества, его
сердце положили на одну чашу весов. Кто же еще мог стоять на другой, как
не Маат, воплощение правды и справедливости.
Взглянув на девушку, Гвидо тихонько усмехнулся, но она продолжала,
устремив вдаль невидящие глаза, точно вглядываясь в картины, проходящие
перед ее мысленным взором.
- Бог смерти Тот с птичьей головой следил за чашами весов. И если зло
перевесит, то адское чудовище разорвет лживого фараона на части.
- Почему лживого?
- Потому что прежде чем сердце его было брошено на весы, он произнес
"Декларацию невинности":
Я никогда не совершал беззакония.
Я никогда не причинял людям зла.
Я не поднял руки на человека.
Я никогда не лишал человека того, чего он желает.
Я никогда не заставлял людей плакать.
Я не убивал.
Тронутый необычными нотками в голосе девушки, Гвидо заглянул ей в
глаза. В них стояли слезы.
Глава третья
ТАХА И ИЛИТИС
В отеле Гвидо и Вану додала записка от Мехди Яссерита. Учитель
приглашал их на чай в дом одного из местных жителей, с которым он
познакомился в свой прошлый приезд. За ними пришлют такси.
На чай собралось много гостей, разодетых, словно на посольский прием.
Гвидо и Вана были удивлены - они явно не ожидали такого размаха. К ним
сразу подошел Мехди Яссерит, и все прояснилось.
- Я хотел сделать вам сюрприз,- сказал он.- Сегодня женится сын моего
друга. Я подумал, что вы хотели бы прийти, но если бы я сказал об этом
заранее, вы бы засомневались, удобно ли... '
Такой такт заслуживал самой высокой оценки. Гвидо спросил, почему
многие гости выглядят скорее европейцами, чем египтянами. Мехди
растерялся, и Вана ответила за него:
- По той же причине, по которой во мне течет смешанная кровь. Сивахцы
отличаются от меня только в одном: им не надо было искать свою белую
половину - она была здесь, хотя ее никто не звал. Персидские воины,
греческие герои, войска Александра Македонского, римские легионеры,
французские моряки, наполеоновская гвардия, гитлеровские солдаты - все
они помогли создать новую расу. Знаете ли вы, что этот оазис был
заправочной базой африканского корпуса во время последней войны?
- Заправочная база? Замечательно!-рассмеялся Гвидо.- Жаль, не нашлось
оракула, чтобы предостеречь Роммеля.
- Предсказать поражение завоевателю - не такая уж сложная задача,-
заметила Вана.
Итальянца не оставляло отличное расположение духа:
- Мои недоразвитые мозги так же слабо способны к завоеваниям, как и к
ворожбе.
Стоявшие неподалеку гости бессовестно подслушивали и одобрительно
кивали. Казалось, никого не интересовала предстоящая церемония.
Приглашенные бесцельно слонялись по огромному саду, напоминая своими
нарядами экзотических птиц. Гвидо чувствовал себя как дома среди
цветущего миндаля и миниатюрных пальм, гигантских кактусов, бугенвиля и
олеандров, пышность и пестрота которых казались искусственными. И даже
небо походило на итальянское.
- Никогда не видел, как венчаются мусульмане,- пробормотал он.
- Теперь у тебя будет возможность увидеть все воочию.
- Как сказать,- вмешался Мехди.- Наши друзья, конечно, истинные
мусульмане, но здесь имеются влиятельные организации, которые
придерживаются традиций, позорящих ислам. Наш вчерашний разговор, мистер
Андреотти, навел меня на мысль пригласить вас. Мне показалось, что вам
будет любопытно взглянуть на эту дикость. Вот почему я посчитал удобным
пригласить вас.
- Мехди, да ты просто умница,- улыбнулся Гвидо.
Учитель растерялся, не зная, как отреагировать на такую
фамильярность. Сам он держался подчеркнуто официально.
- Вон там хозяин доиа,- сказал он.- Хотите, я вас представлю?
- Еще бы!
Они подошли к группе мужчин в белых и голубых одеждах, богато
расшитых золотом и серебром. Те были заняты выбором сладостей, лежавших
на огромном подносе посреди стола. Самый младший из них налил подошедшим
горячего чая, прежде чем они успели возразить. От чая исходил терпкий
аромат мяты.
Яссерит всех представил, и Гвидо понял, что чаем их угостил хозяин -
Кхалед Айаддин.
У него были толстые губы и крючковатый нос. Кожа поражала белизной.
На лицо были нанесены полосы из глины, оттенявшие его бледность.
- Это мои знаки отличия,- объяснил Айаддин.- В брачной церемонии отец
жениха играет более важную роль, чем сам жених. Он расправил на плечах
тяжелые складки шерстяного бурнуса и засмеялся. Гвидо удивленно спросил,
как сын такого молодого мужчины может быть женихом? Хозяин снова весело
расхохотался.
- У меня пятеро детей,- сказал он.- Таха, тот, что женится, самый
старший. Ему двадцать один год. Младший родился в прошлом году.
Гвидо хотел было спросить, где его жена, но вовремя заметил, что в
саду нет ни одной женщины; Вана тоже куда-то пропала. Он подумал, что
гостю, а тем более иностранцу, будет уместно спросить, почему женщины
отсутствуют.
- Они все заняты. Готовят невесту,- невозмутимо объяснил Кхалед.- Это
серьезное дело. Поймете, когда увидите.
- А где жених? -. Последняя холостяцкая попойка.
- Как у нас. Такие проводы длятся до последней минуты.
- После чего - прощай свобода!- пошутил Кхалед.- Особенно для женщин,
да?
- Я мало путешествовал, но знаю, что все люди похожи. Христиане,
сивахцы... У нас есть правила, но кто их придерживается? '
- У нас в стране их изменили. Раньше прелюбодеяние каралось тюрьмой
или смертью. Теперь адюльтер - естественное дополнение семейной жизни.
- Для обоих полов?
- Можно сказать, да. Здесь на неверность - изменяет ли муж с другим
мужчиной или жена с другой женщиной - смотрят косо. Но ни одна жена не
возражает против того, чтобы ее муж любил мальчиков. И какой муж
вздумает сердиться, если его жена поиграет с девочкой?
- Но такие взаимоотношения причиняют людям боль!
- Ничего подобного. Люди любят не для того, чтобы страдать.
- Значит, здесь не знают ревности?
- Никто никого не ревнует. Могут только предпочесть одного другому.
- Что же тогда люди думают о любви?
- О ней мы знаем из песен и от рассказчиков. Те, кто умеет читать,
рассказывают о ней. Одно время в городе было кино. Так что многие узнали
о любви из фильмов.
Через некоторое время Гвидо снова обратился к Айаддину:
- А политика? Она вас интересует?
- Политика?- удивленно переспросил Кхалед.
- Да, каковы ваши взгляды на политику?
- Никаких взглядов,- снова засмеялся египтянин.- Кому она нужна?
- Но ведь над вами есть правительство в Каире и местный губернатор.
- И что?
- Вы должны принимать их в расчет.
- Зачем?
Настала очередь Гвидо удивляться:
- Ну, я не знаю. Чтобы попросить о чем-нибудь, проголосовать за
какой-нибудь закон. Принимать или отвергать правителей. Знать их
возможности и способности...
Хозяин хлопнул его по плечу:
- Шутки иностранцев бывает трудно понять. Но эта - превосходна!
Большой черный "остин" как минимум пятнадцатилетней давности въехал в
ворота сада. Шофер вышел из машины и открыл заднюю дверцу. Из нее
осторожно, словно боясь рассыпаться, выбрался мужчина в белом полотняном
костюме. Он был так худ и высок, что казался больным. Седые волосы были
коротко острижены. Черные глаза и смуглая кожа морщинистого лица
выдавали арабскую кровь. Когда человек выпрямился, его фигура показалась
Гвидо величественной. Он холодно оглядел присутствующих, отыскивая
глазами хозяина. Увидев его, не спеша подошел пожать ему руку. Отец Тахи
приветливо улыбнулся, но остальные не обратили на вновь прибывшего
никакого внимания.
Все же Гвидо заподозрил, что это большая шишка. Он хотел обратиться с
вопросом к Мехди, но тот как в воду канул.
Тогда Гвидо обратился к юноше, с которым уже беседовал и который
неплохо говорил по-английски.
- Кто этот господин?
Молодой человек помолчал, словно заколебавшись, потом решительно
сказал:
- Я думаю, что это губернатор.
- Губернатор Сиваха?
- Ну да.
- А почему его никто не сопровождает? Юноша удивленно уставился на
Гвидо:
- Зачем? Разве ii не в состоянии ходить сам?
- Я не это имел в виду. Во всем мире люди, занимающие такой высокий
пост, появляются на улицах только со свитой. Кроме того, простые
смертные стремятся воспользоваться каждой возможностью, чтобы поговорить
с ними, попросить о чем-нибудь.
- Серьезно?- молодой человек посмотрел на Гвидо как на сумасшедшего,
но итальянец нисколько не смутился и продолжал расспросы:
- Значит, он не пользуется у вас уважением?
- Почему? Его уважают.
- Но не боятся, верно?
- А почему его надо бояться?
Юноше вопросы итальянца явно казались нелепыми, и Гвидо оставил его в
покое.
Губернатор неспешно переходил от одной группы людей к другой, пожимая
протянутые руки, перебрасывался со знакомыми двумя-тремя словами. Но
никто не подходил к нему с почтительными приветствиями, и оживленный
разговор при его приближении не смолкал.
Губернатор, по-видимому, считал такое положение вещей абсолютно
нормальным, а если и был недоволен, то ничем не выдавал своих чувств.
У Гвидо теперь появилась возможность разглядеть его поближе. Он с
трудом подавлял желание подойти и поприветствовать губернатора. "Всему
свое время. Не будем торопиться",- подумал он и отправился на поиски
Мехди.
- Здорово, приятель,- он хлопнул Яссерита по плечу,- думаешь, тебя
привели сюда поглощать засахаренный инжир?
С юмором у египтянина было туговато.
- О, надеюсь, что нет,- воскликнул он.- После церемонии нас должны
угостить на славу: баклажанная икра, тушеный кролик, рис с приправами,
ягнята, цыплята, куропатки, сваренные в сахарном сиропе, очищенные
креветки, фрикасе из сердец, плоды кактуса, начиненные свежей мятой,
салат из агавы, лепешки с розовым вареньем, желе из эглантерии...
- Гранаты в нашатырном спирте и ацетиленовый торт,- насмешливо
заключил Гвидо.- Все лучшее, что нашлось в городе? Или тут всегда так
едят?
- Что я могу сказать?- вздохнул Мехди.- Вы сами все видите. Этот
городок открыт для посторонних глаз.
- Меня не интересуют ни местные секреты, ни мысли о здешних жителях.
Гораздо интереснее, как они думают.
- Учитесь у меня. Наблюдайте за поведением людей и делайте выводы.
Минуточку! Сейчас вы сможете все увидеть воочию.
В это время в доме послышался нарастающий шум, в котором можно было
разобрать только отдельные выкрики и взрывы смеха.
- Сейчас появятся жених с невестой. У вас будет возможность наблюдать
брачную церемонию с самого начала,- торжественно провозгласил Мехди.
- В других странах принято, чтобы родители невесты принимали гостей,-
заметил Гвидо,- а здесь почему-то все наоборот.
Его слова потонули в реве толпы. Из дома, суетясь и толкаясь, вышли
женщины. Среди них была и Вана. Она выделялась скромностью наряда. Все
остальные были разодеты в пух и прах: море розового, голубого, желтого и
серого муслина, гроздья украшений, сильный запах духов. Ни старые, ни
молодые не скрывали лиц под чадрой. Обилие старух, как ни странно,
заставило Гвидо задуматься о красоте и юности. Вглядываясь в женские
лица, он с удивлением заметил, что не находит ни одного, достойного
внимания.
- Теперь ясно,- решил итальянец,- почему мужчины Сиваха предпочитают
однополую любовь.
Он хотел было озадачить подобным заключением самоуверенного
египтянина, но тот с таким восторгом воспринимал все происходящее, что
Гвидо решил не портить ему настроение. Возбуждение толпы достигло
апогея. Оркестр, укрытый от глаз в зеленой беседке, заиграл какую-то
приторную мелодию. Гвидо попытался разглядеть музыкантов, извлекающих из
своих инструментов такие жалобные звуки. Оркестр был составлен из
невероятной смеси флейт, скрипок и ксилофонов, приправленных
колокольчиками и цимбалами.
Гвидо встал на цыпочки в надежде увидеть виновницу торжества. Но тут
его ждало разочарование - невесту плотным кольцом окружили подружки.
Тогда он решил добраться до Ваны, и это ему удалось, хотя пришлось
потолкаться и отдавить несколько ног. Вана радостно кивнула ему.
- Что ты делала в этом курятнике?- отрывисто спросил Гвидо.- Ни одна
из этих образин не стоит твоего внимания.
Девушка загадочно улыбнулась.
- Не торопись с выводами. Малышка совсем недурна. Сейчас сам увидишь.
- Какая малышка?
- Невеста. Ей только недавно исполнилось пятнадцать. Вана вытянула
шею, стараясь рассмотреть невесту, которую вырвали, наконец, из
дружеских объятий и водрузили на помост, украшенный гирляндами цветов.
Музыканты снова затянули какой-то заунывный мотив. Гвидо скривился,
увлекая за собой Вану.
Девушка действительно оказалась прехорошенькой, а наряд и того лучше.
Взглянув на него, Гвидо понял, почему два юных гомика, так лихо
демонстрировавшие вчера свои способности, носили туники точно такого же
покроя. Это были свадебные платья!
- Что, во всем Египте носят такие подвенечные одежды?
- Нет, это стиль Сиваха.
- Он, видимо, очень древний?
- Угадал.
Но вскоре они обнаружили, что белое плиссированное платье без
рукавов, изящно ниспадавшее до пола, служило только основой наряда.
Подружки невесты брали с подносов украшения и торжественно обряжали
молодую. Зрители не спускали глаз с их ловких пальцев. Вот девушки взяли
с одного из подносов нечто вроде золотого ремешка. Его застегнули под
грудью невесты так, что под натянувшейся материей четко обозначились
соски.
Гвидо почувствовал, что поторопился со своими пренебрежительными
выводами. И первым сигналом к тому послужили брюки, ставшие вдруг
тесными. Он изо всех сил старался сохранить безразличное выражение лица,
но провести Вану было невозможно. Она незаметно провела рукой по его
ширинке и, убедившись в своей правоте, одобрительно подмигнула. Это
воодушевило Гвидо, и он, уже не скрывая интереса, стал следить за юной
невестой. Она подняла руки, чтобы подружкам легче было застегнуть на
талии золотой пояс в форме змеи. Треугольная голова змеи спустилась до
уровня лобка, и Гвидо ощутил, как твердеет его плоть. Потом на невесту
надели золотое ожерелье, состоявшее из нескольких гибко сочлененных
металлических полос. Это украшение было так велико, что верхнее кольцо
туго охватывало шею девушки, а нижнее - самое широкое - достигало
сосков, покрывая плечи и частично руки.
После этих приготовлений подружки занялись прической невесты. Они
разделили ее черные волосы на несколько равных прядей и с виртуозностью,
восхитившей Гвидо, заплели их в косы. Однако потребовалось еще не менее
четверти часа, чтобы довершить шедевр и превратить густую гриву в
подобие полукруглого шлема.
Сомнений не было: сейчас на глазах у Гвидо шаг за шагом воссоздавался
облик богини, являвшейся ему в юношеских снах.
Невеста сидела неподвижно и казалась не более живой, чем ее каменный
двойник.
На короткий миг она тоже стала произведением искусства. Правда, черты
ее нежного личика не шли ни в какое сравнение с неземной красотой жены
Амона и тело ее, по мнению Гвидо, не имело той блистательной двуединой
завершенности, которую удалось воплотить в камне древнему скульптору. По
мере того как менялся облик невесты, разговоры гостей смолкли.
Метаморфозы, происходящие у них на глазах, и завораживающая музыка,
скорее похожая на реквием, чем на свадебный марш, действовали
гипнотически. Из любопытных зрителей гости превращались в верующих,
поглощенных религиозным созерцанием.
Когда идол из плоти был наконец воссоздан, наступила тишина. Весь
обряд занял не более часа, но мистическое благоговение толпы перед
возрожденной богиней было столь заразительно, что Гвидо и не заметил,
как пролетело время.
Пожалуй, единственным человеком, не поддавшимся коллективному трансу,
была Вана.
Ее рука попрежнему служила связующим звеном между Гвидо и ожившей
статуей - рука такая же нежная, как лоно, скрытое в складках туники,
такая же твердая, как каменный фаллос, который так нравился итальянцу.
Благодаря ей Гвидо словно растворился в теле смертной женщины,
сидевшей на помосте, и одновременно ощутил двойное прикосновение
божества.
Последние лучи солнца, скрывшегося за зубцами Хат-ан-Шо, придавали
золотым украшениям какой-то необычный оттенок.
Зазвучали цимбалы, звонко пропел рожок, и вдруг вся толпа начала
оглушительно скандировать какое-то короткое слово, за которым следовали
целые фразы, звучавшие так слаженно, точно их произносил в
громкоговоритель один человек.
- Что они кричат?- спросил Гвидо, постепенно приходя в себя от этого
адского шума.
- Сначала они выкрикивали имя невесты,- пояснила Вана,- Ее зовут
Илитис. И-ли-тис. Теперь они произносят строфы, положенные по обряду.
- На арабском?
- Нет. Этого языка я не понимаю.
- Может быть, это местный диалект?
- Тоже нет. Слова очень древние.
- Как жаль, что никто не может их перевести,- вздохнул Гвидо.
- Когда-то их мне пересказали, но только приблизительное содержание.
Я нахожу в этих строфах некоторое стилистическое сходство с одами в
честь фараонов.
- Так расскажи!
Громыхающий речитатив прервался так же внезапно, как начался. Мрачная
торжественность сменилась сияющими улыбками. Казалось, сама богиня
спустилась с небес. Она весело смеялась, болтала с подружками, вообще
вела себя, как проказливая девчонка, только что удачно подшутившая над
взрослыми.
- Это все?- спросил Гвидо.- Теперь она замужем?
- Ты с ума сошел! Ведь жених еще не появлялся.
- Я уже ничему не удивляюсь. Судя по тому, что пришлось видеть и
слышать, свадьба без жениха была бы здесь вполне естественна. К кому
была обращена оратория? К древнему божеству?
- Нет, к нынешнему. К последней девственнице.
- Понятно,- кивнул Гвидо.- С каждым замужеством в мире исчезает
частичка невинности. Вот почему так плакали флейты.- И, помолчав,
спросил:- Ты уверена, что божественное обязательно должно быть
девственным?
- Слава Богу, к смертным это не имеет отношения.
- Да уж,- рассмеялся Гвидо.- Если бы свадебная церемония не могла
обойтись без невинности, люди давно бы вымерли.
- Эти священные строки и не пахнут целомудрием.
- В чем же их смысл?
- Вот то, что я услышала от женщин, готовивших Илитис к обряду.
Есть два входа в твой замок. Не стыдись, открой первый. Впусти
супруга в свое лоно. Но есть еще одна, потайная дверь. За нею ночь,
полная любви. Стань своему мужу братом - Распахни ее.
- Что ж, аборигены Сиваха очень современны.
- Этим строкам пять тысячелетий.
- По-моему, самое время перекусить,- сказал стоявший рядом мужчина.
- Это идея!- одобрил Гвидо.- Хорошо бы еще что-нибудь выпить, -
итальянец прикусил губу. А вдруг его слова осквернили чистоту обряда?
И вообще, "выпить" и "пить чай"- это разные вещи. Он успокоился,
когда стали разносить пиво и сладкое розовое вино, от которого трудно
было оторваться.
- Чем же сейчас занята невеста?- обратился Гвидо к незнакомцу,
который, видимо, решил взять их с Ваной под свою опеку.
- Она перебрасывается скабрезными шутками с подружками.
- А где жених?
- Ждут, пока протрезвеет. Ему понадобится много времени, чтобы
привести себя в порядок.
Шутливый прогноз мужчины оказался пророческим - ожидание затянулось
до поздней ночи. Когда будущий супруг был наконец готов к исполнению
своей роли, многие гости были уже в таком же состоянии, как он сам
несколько часов назад.
- Если это веселье затянется,- проговорил заплетающимся языком Мехди
Яссерит,- будет слишком темно, чтобы разглядеть пятна на простыне - от
крови они или от вина. Это все подстроил негодник Айаддин, чтобы покрыть
доченьку. Хотя все знают, что двенадцать из своих пятнадцати лет она
махается, как ослица.
- Ты спутал, старина,- добродушно возразил Гвидо.- Айаддин - отец
жениха.
Мехди сделал какой-то загадочный жест, словно не находя слов для
выражения какой-то глубокой мысли, и рухнул на руки итальянцу. Гвидо
бережно уложил его в колючие кусты, растущие неподалеку, и отправился на
поиски Ваны. Он и не заметил, когда девушка ускользнула. На полпути его
застиг невероятный грохот барабанов.
- Сейчас самый торжественный момент?- спросил Гвидо у соседа. Но у
того рот был забит лукумом, и он промычал в ответ что-то
невразумительное. Людское море заволновалось и неожиданно выбросило
итальянца прямо к помосту.
Там выяснилась причина суматохи. Шум, суета, тяжесть украшений и
обилие поглощенных пирожных сделали свое дело - невесте стало плохо.
Девушку привели в чувство, и она безучастно наблюдала за
приготовлениями, хотя ее они касались больше, чем окружающих. Прежде
всего ее усадили на высокий стул, потом водрузили на голову корону в
форме усеченного конуса, отчего невеста стала казаться гораздо выше.
Конус закрепили на голове длинными эмалированными заколками. На хрупкую
шею надели четыре гирлянды цветов: из красного и белого жасмина с
кружащим голову запахом, из цветов гардении и из розовато-лиловых и
желтых орхидей. Нижняя часть лица полностью утонула в цветах.
- Она погибнет от удушья, не познав любви!- жалостливо воскликнул
Гвидо.
Но никого, казалось, не волновала судьба юной жертвы. На нее
продолжали громоздить все более тяжелые и объемные ритуальные украшения.
Колени несчастной дрогнули под тяжестью золотого подноса, на который
поставили в строго определенном порядке глиняные и стеклянные фигурки
животных: сову, льва, козла, змей, скорпионов, кота, собаку, верблюда,
морского конька, жуков и крыс. За ними последовали хлеб, долька чеснока,
семена, кувшины с маслом и вином. Поверх змеи, служившей поясом, талию
невесты обмотали несколькими витками пеньковой веревки, которая еще
больше подчеркивала ее стройность. Тут Гвидо окончательно утвердился в
мысли, что малышка вот-вот задохнется.
На плечи ей установили что-то вроде тяжелого деревянного коромысла с
двумя бронзовыми чашами - одна с семенами, другая с шерстью ягненка.
В руках она держала деревянный скипетр и железную цепь. На лодыжки
надели деревянный и металлический браслеты. Босые ступни намазали
грязью.
На корону посадили огромную живую птицу, которая тут же вцепилась в
нее когтями. Это был священный черный орел с металлически поблескивающим
клювом. Он постоянно расправлял крылья и порывался взлететь.
Вперед выступил Кхалед Айаддин. В правой руке он держал кривой кинжал
с рукоятью из слоновой кости и вращал его над головой, точно турок
ятаган. Когда Айаддин опустил оружие, все ахнули. Острие кинжала
распороло тонкую ткань, даже не коснувшись кожи девушки. На обнаженное
тело упал луч яркого электрического света.
Крепкие маленькие груди девушки оставались зажатыми между ожерельем и
высоким поясом. "Орлу, пожалуй, трудно удержаться, чтобы не склевать
такие ягодки", - подумал Гвидо.
Вновь зазвучали рожки, и появился жених, одетый в простое красное
платье, сшитое наподобие тоги. Его несли на деревянных носилках,
украшенных по краю железными фигурками. Носильщики, по-видимому,
одногодки жениха, одетые в голубые туники, опустили носилки у ног
Илитис.
- Таха. Таха!- неистовствовала толпа. Затем последовали непонятные
выкрики, судя по тону, игривого или даже непристойного характера.
Юноша наклонился, стер руками грязь с ног невесты и освободил ее
лодыжки: тонкий деревянный браслет раскрошил пальцами, а серебряный
растягивал до тех пор, пока тот не сломался; взял с колен возлюбленной
тяжелый поднос и опустил на помост рядом с Илитис. Он снял с плеч
девушки коромысло, пригибавшее ее хрупкое тело к земле, развязал на
талии веревку и расстегнул змеевидный пояс. Потом сорвал с ее шеи
гирлянды цветов и снял роскошное ожерелье.
Илитис спустилась с помоста и стояла перед женихом, расправив плечи и
гордо подняв голову. На ней осталась только разрезанная до пояса белая
туника. Орел расправил над молодыми огромные крылья.
Таха схватил края разреза и рванул материю. Обнажился гладкий живот,
темный треугольник лобка и, наконец, ноги. Невеста вручила ему скипетр и
цепь. Плавным движением подняла руки к головному убору.
Священная птица, почувствовав свободу, взлетела с диким клекотом,
которому тут же начало вторить тысячеголосое людское эхо. Свет погас.
Наступила тишина.
Когда медленно, одна за другой, лампы снова зажглись, молодоженов уже
не было.
***
Измученный Гвидо, протрезвевший Мехди, невозмутимая Вана и вконец
расслабившийся Кхалед сидели на траве и пили лимонад. Каждый думал о
только что завершившемся ритуале.
Вдруг над ними склонился чей-то гордый профиль. "Орел прилетел",-
сонно подумал Гвидо.
- Это мой друг Андреотти, инженер,- сказал Кхалед, подняв голову.
Потом повернулся и указал Гвидо на тонкое горбоносое лицо.
- Селим эль-Фаттах.
Застигнутый врасплох, Гвидо сделал несколько безуспешных попыток
проснуться и встать на ноги. Когда это удалось, он увидел перед собой
высокого изможденного человека, которого называли губернатором. Гвидо
припомнил, как легко и непринужденно губернатор вел себя с гостями, и
улыбнулся:
- Чао!
Гвидо взглянул на Вану. Она смотрела на отца спокойно, и в глазах ее
невозможно было прочесть ни волнения, ни радости.
Селим сказал Айаддину:
- Когда я буду жениться на своей дочери, мы устроим такой же
праздник.
Он наклонился к девушке:
- Верно, Ванесса?
Прежде чем Вана успела ответить, Селим выпрямился и широким жестом
попрощался с сидящими:
- Спокойной ночи, друзья!
С этими словами он не спеша направился к своей машине.
Вернувшись в гостиницу, Гвидо решил задать девушке вопрос об отце, но
не знал, как это сделать, чтобы не обидеть ее. Наконец он решился:
- Твой отец говорил о свадьбе с дочерью так, словно Кхалед только что
женился на своей. Это вторая ошибка подобного рода за сегодняшний вечер.
- Это не ошибка.
- Что?- изумленно протянул Гвидо.- Разве Таха не сын Кхаледа? Вана
холодно посмотрела на него:
- Таха и Илитис - дети Кхаледа. Илитис - сестра Тахи.
Глава четвертая
ОБОСОБЛЕННОСТЬ ВАРВАРОВ
Весь следующий месяц Гвидо был невероятно деятельным. Он рано вставал
и начинал колесить по городу без всякого плана, на каждом перекрестке
решая заново, пойти направо или налево. Но ни разу не прошел он дважды
по одной улице и ни разу не посетил дважды одних и тех же людей. Первую
неделю Вана после долгих уговоров согласилась сопровождать его и
переводить, но потом извинилась и отказалась наотрез. Его бесконечные и
довольно бестолковые визиты и разговоры стали раздражать девушку. Она
напомнила Гвидо, что ее профессия - копаться в земле, а не в чужих душах
и она не задавалась целью посетить все лачуги Сиваха.
Итальянец быстро сориентировался и пригласил на "вакантное место"
Мехди Яссерита. Тот, казалось, только и ждал предложения, к тому же имел
неограниченный запас свободного времени. То ли его каникулы оказались
бесконечными, то ли начальство невероятно уступчивым, но Мехди ни разу
не заикнулся о том, что ему пора переступить пыльный порог министерства
просвещения.
Привязанность учителя к своему новому другу ни в коей мере не
удерживала Гвидо от пренебрежительных замечаний, насмешек и издевок.
Гвидо именовал его старым педерастом, провинциальным извращением и
представителем пятой колонны платонистов.
Итальянец фактически не нуждался в помощи учителя. Он имел в запасе
более тридцати самых ходовых фраз местного диалекта и прекрасно
справлялся без переводчика. Возможно, Гвидо обладал особым даром общения
и тем покорил жителей городка. А может, они всегда встречали людей так
душевно. Во всяком случае, в каждом доме Гвидо ждал радушный прием.
Вскоре он отложил фотоаппарат, с помощью которого надеялся установить
контакт с населением.
Ему больше не нужно было разыгрывать туриста, чтобы добиться
приглашения в чью-нибудь семью. При его появлении старики начинали
улыбаться, а малыши кидались на шею.
Гвидо больше интересовали дети, чем старики, и мужчины, чем женщины.
Иногда, чтобы проверить какие-то свои предположения, он проводил
простенькие эксперименты. Детям предлагались на выбор два стеклянных
стакана - один маленький, заполненный конфетами доверху, другой большой,
в котором сладости едва покрывали дно. Двухлетки безошибочно тянулись к
маленькому. Но четырех-пятилетние с настойчивостью дебилов выбирали
большой. В остальном они ничем не отличались от других детей: во время
так называемого "интервью" потели, заикались и теряли нервные клетки
миллионами.
Со взрослыми дело шло хуже. Однако и тут можно было поживиться.
Поразительно долго и откровенно они могли говорить о женах, домах,
семейных делах, тайных желаниях, развлечениях, сексуальных склонностях,
своих личных пороках и добродетелях, мелких грешках и любовных
похождениях как в самом Сивахе, так и в округе. Они не уставали
рассказывать о деловых встречах, финансовом положении, об отношениях с
местным и приезжим начальством, о долге перед обществом, взглядах на
экономику и государственную политику, на законы, юристов и полицию.
Наговорившись с горожанами, Гвидо отправлялся в "деревню", то есть в
часть оазиса, не подвергшуюся урбанизации. Там он проводил целый день
среди кочевников, окруженный ватагой детворы и стариками.
Так же, как и в городе, он задавал сначала вопросы, далекие от его
истинной цели. Потом начинал говорить сам и невольно увлекал остальных
разговором об отцах и дедах, об обычаях и традициях, о предрассудках и
суевериях, незаметно переходил к надеждам и чаяниям молодых. Спрашивал о
вкусах и пристрастиях.
Скажем, едят ли они корнеплоды и насекомых, неизвестных в других
странах? Нет. Пьют ли жители Сиваха какие-либо особые напитки? Нет.
Может, они едят землю? После этого вопроса все, включая Гвидо, хохотали.
Иногда он часами сидел, скрестив ноги, в кругу стариков, прислушиваясь к
беседе или разделяя их молчаливую задумчивость. Гвидо не уставал и не
тяготился таким общением. Он даже радовался ему. А Мехди, глядя на
приятеля, тоже был счастлив.
Итальянца неизменно поражала и приводила в восторг одна особенность:
вторжение чужака, фактически вмешательство в жизнь племени, никого не
удивляло, не смущало и не раздражало. Если бы Гвидо попытался
осуществить свой план где-нибудь в Меланезии или среди пигмеев, он
очутился бы за решеткой или в психушке, а вероятнее всего - в больнице с
перебитым носом и синяками.
Здесь его, правда, встречали без особого дружелюбия, не проявляя
порою даже элементарного гостеприимства. Итальянец стал как бы частью их
повседневной жизни, и его принимали покорно, как жару и ветер, день и
ночь, трахому и детскую смертность.
Проведя некоторое время с племенем, Гвидо и Мехди решились на
дальнейшие шаги. Они отправились к соседним оазисам. На востоке они были
малы, и больше трех дней на ознакомление не понадобилось. Знакомство с
северными племенами не дало ничего нового. Западные, расположившиеся в
оазисах вдоль ливийской границы, не были склонны к приему гостей. Скорее
даже наоборот.
Путешественники с трудом отбыли там намеченный минимум дней, после
чего Гвидо решил, что этот дикий народ ничем не напоминает сивахцев, и
они покинули негостеприимный край. Но итальянец не успокоился. Он
продолжают куда-то ходить и ездить, с кем-то знакомиться. Ему как будто
не требовалось времени на путевые записи. Все увиденное и услышанное
автоматически сортировалось на группы, виды, типы и укладывалось в
нужные клеточки мозга.
И, как ни странно, по мере увеличения объема информации, число
заполненных клеток уменьшалось. Одна за другой исчезали первоначальные
категории, уничтожались подгруппы, пересматривалось содержание групп,
пока не выстроилась, подобно нитке жемчуга, единая цепочка фактов.
Что их объединяло? Исследователь пока хранил это в тайне. Мехди, со
своей стороны, и не пытался ознакомиться с умозаключениями Гвидо. Если
мужчины иногда и говорили откровенно, то только о сексе. Оба
соглашались, что на эту тему можно говорить бесконечно, и оба имели
некоторый опыт. Им не мешало даже то, что их эротические склонности были
совершенно различны.
Вскоре после начала их совместных путешествий Мехди признался, что
приехал в Сивах в поисках мальчиков, и добавил, что имеет их здесь в
неограниченном количестве. И это было правдой. По, словам партнеров, он
был настолько же переменчив в любовных связях, насколько постоянен в
своей платонической привязанности к итальянцу.
Как оказалось, темперамент юных сивахцев удивительно совпадал с его
собственным. Ни один из них не спал с одним и тем же приятелем дважды.
Они проявляли удивительное красноречие, желая соблазнить нового
партнера, но оно сразу улетучивалось, стоило им достигнуть цели. Такой
юнец мог встретить своего любовника, которому только вчера пылко клялся
в вечной преданности, и даже не поздороваться.
Мехди рассказывал о своих похождениях без всякого смущения, словно
речь шла о самых обыденных вещах. И в этом он походил на жителей оазиса,
полной мерой удовлетворявших ненасытное любопытство итальянца. Гвидо
действительно стремился узнать как можно больше о складе ума и взглядах
людей, чьи нормы поведения и мораль были далеки от его собственных.
Сам он ни от кого не скрывал своей приверженности однополой любви. Но
Гвидо не мог объяснить, в чем крылась ее притягательная сила и почему он
сам, тем не менее, избегает мужчин.
Чтобы избавиться от навязчивых мыслей, итальянец часто развлекался,
терзая бедного Мехди. Он не уставал спрашивать, как этому толстенькому
коротышке удается добиться такого головокружительного успеха у юношей
Сиваха, многие из которых были настоящими красавцами.
Желая проверить (а скорее, опровергнуть) способности египтянина,
убедиться, что его утверждения, будто он чувствует себя в Сивахе как
рыба в воде, действительно справедливы, Гвидо решил подбросить ему
заманчивую идею. Однажды, когда они рука об руку возвращались в
гостиницу после плотного обеда, итальянец с невинным видом спросил:
- Дружище, можешь сделать мне одолжение?
- Я готов,- заверил его Мехди,- а в чем дело?
- Переспи с сыном своего приятеля.
- Когда угодно. Но какого приятеля?
- Кхаледа Айаддина.
- О Господи!- воскликнул Яссерит,- кого из сыновей ты имеешь в виду?
- Как это "кого"? Того, который недавно женился. Мехди совершенно
поник.
- Зачем тебе это?- уже без всякого энтузиазма спросил он.
- Красивый паренек. Он что, тебе не нравится?
- Симпатии тут ни при чем. Просто так не делается.
- Что не делается?
- Ты же сам прекрасно знаешь. Зачем притворяешься?
- Ты хочешь сказать, что после женитьбы сивахец уже никому не
позволяет заезжать к себе, но сам пользуется чужими сыновьями?
- Примерно так.
- В чем проблема?-беспечно пожал плечами Гвидо.- Поменяйтесь с ним
местами.
- Так тоже не годится,- криво усмехнулся Мехди.- Нельзя подставляться
тому, кто младше тебя. И я уже сто раз говорил, что не люблю быть в
"пассиве".
- Тем хуже для тебя. Хорошо, оставим этот разговор. Выше головы не
прыгнешь!
Мехди страдальчески закатил глаза и вздохнул. Ему невыносимо было
видеть разочарование друга.
- Представляешь, какой поднимется шум, если Кхалед узнает!- пытался
оправдаться толстяк.
- А откуда он может узнать?
- Здесь ничего невозможно скрыть, особенно такие дела. Все про всех
знают все.
- Правда? Что же ты знаешь обо мне?
- Ничего. Потому что ты ничего не делаешь. Гвидо заговорщически
улыбнулся.
- У меня есть шикарный план. - Какой?
- Пока ты будешь вставлять Тахе, я займусь его женой.
- Час от часу не легче,- простонал Мехди.
- Опять что-то не так?
Яссерит попытался пуститься на хитрость.
- Что ты находишь привлекательного в этом маленьком глупом создании?
Любой пацан даст ей сто очков вперед.
Но Гвидо не поддался на такой дешевый трюк.
- Что нахожу? Об этом я расскажу после того, как попробую.
Учитель попытался воззвать к его здравому смыслу:
- Я же за тебя переживаю. Мне бы не хотелось, чтобы ты имел
неприятности.
- Какие там неприятности! Ты всегда поможешь мне выкрутиться. Уж я-то
знаю, какой ты ловкач. Только приводи ко мне Илитис, а уж она сообразит,
что к чему.
- Почему ты так уверен, что она согласится?
- Знаю по прежнему опыту.
- Но стоило ли проделывать такой путь, чтобы повторить то, чем ты
занимался в Италии?
- Верно. Но у меня нет выбора. Насколько я понял из твоих объяснений,
сивахцы признают только гомосексуализм и кровосмешение. А я слишком
стар, чтобы переучиваться. Мужчины не привлекают меня, даже если ведут
себя по-девичьи. Обратный вариант кажется еще менее соблазнительным, что
бы я ни говорил. Однажды я дал собой попользоваться, но это не изменило
мою сексуальную ориентацию. Что касается инцеста, то объясни,
пожалуйста, с кем я могу его совершить? Ужасно, конечно. Но что мне
остается? Добрый старый адюльтер. И мне придется пойти на это,
независимо от согласия Амона.
- Можешь оставаться при своем мнении,- проворчал Мехди,- но не
пытайся увлечь меня вашими европейскими идеями о новом мире.
- Я никогда никого не насилую,- заявил Гвидо,- И, пожалуйста, не
путай мои взгляды с утопиями Ваны.
***
Ванесса между тем тоже не сидела сложа руки. Но ее путешествия по
окрестностям оазиса не были столь увлекательны и результативны. Она
посетила древние стоянки греков, римлян и египтян и не нашла там ничего
интересного для себя. Ни одной подходящей площадки для раскопок, ни
одних развалин, достойных внимания. Вана чувствовала, что даром теряет
время.
И теперь, лежа на кровати в гостиничном номере, она пыталась
разобраться в путанице своих мыслей и чувств. Она разочарована - это
ясно. Дни проходят серо и скучно.
На кого обижаться? Сама рвалась в эту поездку. Но причиной тому была
отнюдь не страсть к археологии. Вана ехала в Сивах с тайной надеждой
вернуть себе отца, и, конечно, из-за Гвидо. Но сейчас она старалась не
думать об отце. Что касается Гвидо... тут тоже не все гладко. Может, они
постепенно стали уставать друг от друга? Днем они не виделись, потому
что итальянец с утра до вечера пропадал в городе или окрестностях, но по
вечерам встречались, любили друг друга, и это получалось так же хорошо,
как в первый раз.
Но так ли уж хорошо? Почему же их физическая близость все реже
сопровождалась долгими задушевными беседами, которые были прекрасны сами
по себе и придавали любви изысканный привкус? Даже Гвидо заметил эту
перемену.
- Может, я чем-то обидел тебя?- спросил он однажды ночью.- Ты больше
не пытаешься шокировать меня Своими парадоксами.
- Просто раньше мы шутили, а теперь стали говорить серьезно.
- Это плохо... Давай предоставим право быть серьезными тем, кому
нравится сомневаться.
- Мы стали серьезными помимо своей воли.
- Это еще хуже,- заметил Гвидо.- Чувствую, мы закончим тем, что
составим серьезное послание будущим поколениям. Представляю его
содержание: древние миражи в современной пустыне.
- Кстати, ты знаешь, почему жители Сиваха кажутся такими
современными? - спросила Вана.- Потому что элементы, составляющие их
существование, сложнее, чем где бы то ни было. История оставила здесь
множество противоречивых следов, которые смогли каким-то образом слиться
в единое целое.
- Думаю, противоречия должны были сгладиться за такой долгий срок. Во
всяком случае, я их не вижу... или не понимаю.
- Наверное ты просто не способен понять некоторые вещи.- задумчиво
сказала Вана.- Конечно, мое сознание тоже не безгранично. Мы с тобой
схожи в плотских желаниях, в повседневных потребностях, во взглядах на
мораль и общество. Но между нами есть отличие: мы по-разному понимаем
смысл жизни.
- Как ты понимаешь его? Скажи!
- Смысл жизни - счастье. Учиться, познавать, зарабатывать деньги и
тратить их на приятные вещи, танцевать, путешествовать, выращивать
цветы, знакомиться с людьми и учиться уважать их и доставлять им
наслаждение - все это для меня путь к счастью. А для тебя - к власти.
Она приложила палец к губам Гвидо, и продолжала:
- Тебе трудно понять, о чем я говорю. Для тебя важны только точность
и эффективность. Мысли и поступки интересуют тебя лишь в той мере, в
какой они способствуют завершению какого-то предопределенного действия.
Они допускаются, если помогают достичь желаемого результата. Как же
должны раздражать тебя мои смутные надежды, если ты живешь по плану, в
котором нет места ошибке и случайности. Как можешь ты, преклоняющийся
только перед силой, постичь мою хрупкую веру?
- Но я не имею отношения к сильным мира сего и не стремлюсь наверх,-
возразил Гвидо.
- Возможно, но власть привлекает тебя. Если ты не имеешь возможности
сам насладиться ею, то ценишь ее в других.
- Что-то я не узнаю себя в этом портрете. Вана печально улыбнулась:
- Я бы еще могла понять, если бы тобой руководило желание обладать
реальной властью. Но тешить себя иллюзиями?
- Ты как-то говорила, что "нефер" означает на древнеегипетском
"красивый", - напомнил Гвидо на следующий день после этого разговора.- Я
считал, что это значит "хороший".
- Это слово имеет два значения, так же, как греческое "калос". Было
время, когда люди не разделяли эти два понятия.
- А что значит "тити"?
- "Та, что явилась" Вана хитро улыбнулась:
- Я действительно не знаю, зачем явилась сюда. Пора бы понять - в
этом мире невозможно ничего найти.
- Зачем же мы продолжаем поиски?
- У нас нет выбора. Что еще нам остается?
- Поэтому ты не оставляешь надежды найти отца через много недель
после встречи с ним?
- Не знаю. Жизнь - это не задача, которую обязательно нужно решить, а
опыт, который мы приобретаем.
Ровно через месяц после приезда Селим эль Фаттах пригласил Вану и
Гвидо на завтрак.
Гвидо несколько раз встречал губернатора после свадьбы у Айаддина, и
они перебросились несколькими фразами по поводу этого события. Гвидо,
как всегда, поражался местным обычаям, а Фаттах отделывался обычными
формулами вежливости. Поэтому итальянец не ожидал от этой встречи ничего
нового. Ему просто любопытно было взглянуть на встречу отца с дочерью.
Селим встретил их без смущения или излишней чопорности. Прохладно,
сдержанно, но без высокомерия. Создавалось впечатление, что он думал о
чем-то своем, личном, не имевшем отношения к гостям.
Хозяин усадил их за стол и молча наполнил бокалы. Гвидо почувствовал,
что должен начать разговор, причем сразу о Ване, без всяких светских
условностей.
- Вы хотели увидеться с дочерью?
- Конечно,- ответил Селим.- Я знал, что увлечение археологией рано
или поздно приведет ее в Сивах.
- А вам не кажется, что она приехала сюда, чтобы увидеть вас?
- Она не знала, что я здесь.
- Почему вы хранили вашу работу в секрете?
- Секрет? Это не то слово. Просто моя работа не нуждается в огласке.
- Правда ли, .что в ваши обязанности входит не допускать в Сивах
иностранцев?
- Если бы это было правдой, о такой работе можно было бы только
мечтать. У меня масса других забот.
- А вы можете выезжать отсюда?
- Для чего?
- Вам нравится здесь, в оазисе?
- Больше, чем в других местах.
- И все же вы не сивахец?
- Кого вы называете сивахцем?
- Того, кто мыслит по-сивахски.
- Тогда это относится ко мне в полной мере.
- Это невозможно,- сказал Гвидо.
- Почему?- удивленно спросил Селим.
- Потому что вы - прирожденный администратор.
- Это мешает мне быть сивахцем?
- Да.
- Признаюсь, я вас не понимаю.
- Рассказывайте! Вы прекрасно все понимаете.
Селим попытался неодобрительно нахмуриться, но это получилось как-то
неуверенно.
- Я думаю,- рассмеялся Гвидо,- что вы всего-навсего вице-губернатор.
- Это верно,- согласился Фаттах, не моргнув глазом.- Здесь нет
губернатора как такового.
- С каких пор?
- Его никогда не было.
Гвидо явно обрадовался такому ответу, но больше вопросов не задавал.
Ему хотелось услышать Вану. Но жизнерадостная, разговорчивая девушка
вела себя, точно глухонемая. Что случилось с ее блестящей речью, с ее
веселой самоуверенностью, о которой столько рассказывал Ренато? Неужели
она так изменилась с его, Гвидо, появлением? Итальянец чувствовал, что
Вана все больше замыкается. А теперь еще Селим. Он, кажется, боится его
и пугает ее.
В надежде разговорить Ванессу Гвидо попытался завести разговор о
женщинах. Но прекрасный пол совершенно не интересовал Селима. Наверное,
поэтому он был так холоден с Ваной. Как может человек, безразличный к
женщинам, любить собственную дочь? Пожалуй, она права, что боится отца.
Девушка как-то рассказывала, что когда двадцать пять лет назад Селим
узнал о лесбийских наклонностях жены, он не смог преодолеть отвращение и
бросил ее. Может, после этого он стал гомосексуалистом? Хотя Гвидо был
уверен, что человека старше десяти лет невозможно переделать. Может
быть, египтянин возмутился именно потому, что жена невольно заставила
его осознать в себе наклонности, которые он старательно подавлял?
Гвидо почувствовал, что пора прекратить психоаналитические
упражнения. Он ведь хочет растопить лед между Ваной и отцом. Ему сейчас
надо испробовать фамильярность, которую поощряет губернатор в отношениях
с жителями Сиваха, и помочь девушке излить на Селима дочерние чувства.
- Начальство может позволить себе быть нелюбимым,- нахально заявил
он.- Но не вызывать страха - это оскорбительно.
Впервые за время беседы эль-Фаттах улыбнулся. Он понял итальянца, но
дал ему возможность продолжать, не поддерживая разговора. Его гостю
надоело ходить вокруг да около, и он пошел напролом. Что ж, пускай.
- Вы, наверное, знаете, что я интересуюсь историей,- храбро продолжал
Гвидо.
В ответ на его усилия в глазах Ваны мелькнула насмешка. Все же это
лучше, чем выражение тупого безразличия, не сходившее с ее лица с первой
минуты встречи.
- Задача историка тем более сложна, что он не видит особой разницы
между прошлым и настоящим. Не в мелочах, а по сути, я имею в виду.
Селим кивнул, но не произнес ни звука. Гвидо мысленно поблагодарил
его за эту скудную поддержку и продолжал:
- Итак, что же оставалось существенным во все времена? А вот что! На
Земле всегда существовал только один тип общества. В нем одни люди
стояли у власти, а другие мечтали о ней. Наградой ему послужил блеск,
появившийся в глазах Ваны.
- И такое положение вещей наблюдается везде, за исключением Сиваха.
При этих словах девушка удивленно взглянула на Гвидо
Человеческая реакция! Наконец-то он добился от нее живой человеческой
реакции!
- Ну да! Здесь тоже есть господа и рабы.
- Но эти господа не стремились к власти,- возразил итальянец.- Их
заставили выполнять административные функции. В этом нет сомнения!
- Но разве сивахцы им не подчиняются?
- Подчиняются. Пожалуй, они идут еще дальше: подчиняются всем подряд.
Сущие ангелы! Но причины их послушания далеко не ангельского характера.
Сивахцы безропотно воспринимают любые указания, потому что считают их не
заслуживающими внимания. В их глазах любой приказ кажется таким
естественным и тривиальным, что даже не стоит обсуждений; возражений или
невыполнения. При такой точке зрения послушание легче непослушания. .
- Откуда такое спокойное безразличие?
- Это связано с исконным неприятием власти и неуважением к ней. У них
это происходит автоматически, но в то же время подкрепляется доводами
разума. Что-то вроде тихой забастовки. Сивахцы, по-моему, получают
удовольствие в пренебрежении к власти, власть их не интересует.
- Что же, неглупо,- усмехнулась Вана.
- Таким образом, они не борются за власть с теми, кто к ней
стремится, и не пытаются разделить ее с теми, кто ею обладает. Любой
другой человек втайне сожалеет о том, что не имеет власти, или, по
крайней мере, не имеет ее в достаточном количестве. Но не сивахцы! Они
уверены, что власти им хватает с лихвой. Короче говоря, с ними пришлось
бы бороться, чтобы они перестали делать вам подарки в виде отказа от тех
жалких прав, которые они еще обязаны иметь.
- Почему ты так уверен в этом? - не выдержала Вана.
- Они никогда не желали власти. Это безразличие уходит корнями в
глубокую древность. Нельзя объяснять их поведение только привычкой к
рабству. Напротив - власть ни для кого не бывает так соблазнительна, как
для тех, кто ее лишен. Возьмите любую нацию! В каждой из них попеременно
были поработители и порабощенные, угнетатели и угнетенные. И тем не
менее люди по-прежнему агрессивны в своем стремлении к главенствующей
роли в обществе. Уходя со сцены, каждый надеется вернуться и отомстить
за свое поражение.
- Но не в Сивахе?
- Да, только не в Сивахе. Здесь вечно длится поражение, так как его
приветствуют. И все же, по-моему, сивахцы просто временно отступили,
ожидая возвращения им status quo, - так же, как мяч, который, сжимаясь в
момент удара, не думает, что через мгновение спружинит и взлетит.
- Но мячу не нравится, когда по нему бьют,- заметила Вана.
- Кто знает? Особенно если ему не больно. Сивахцы не страдают от
недостатка прав и даже от нищеты. Они бедны, но не подозревают об этом.
Они счастливы, потому что им не приходится кем-то управлять. Во всем
остальном они не менее чувствительны и не более подвержены мазохизму,
чем остальное человечество.
- У них что, наследственная аллергия к власти?
|
