которые характерны для всех механизмов торможения, препятствующих
убийству или серьезному ранению, - потому о них стоит поговорить более
подробно. Во-первых, существует зависимость между действенностью оружия,
которым располагает вид, и механизмом торможения, запрещающим применять
это оружие против сородичей. Во-вторых, существуют ритуалы, цель которых
состоит в том, чтобы задействовать у агрессивных сородичей именно эти
механизмы торможения. В-третьих - на эти механизмы нельзя полагаться аб-
солютно, при случае они могут и не сработать.
В другом месте я уже подробно объяснял, что торможение, запрещающее
убийство или ранение сородича, должно быть наиболее сильным и надежным у
тех видов, которые, во-первых, как профессиональные хищники располагают
оружием, достаточным для быстрого и верного убийства крупной жертвы, а
во-вторых - социально объединены. У хищников-одиночек - например, у не-
которых видов куниц или кошек - бывает достаточно того, что сексуальное
возбуждение затормаживает и агрессию, и охоту на такое время, чтобы
обеспечить безопасное соитие полов. Но если крупные хищники постоянно
живут вместе - как волки или львы, - надежные и постоянно действующие
механизмы торможения должны быть в работе всегда, являясь совершенно са-
мостоятельными и не зависящими от изменений настроения отдельного зверя.
Таким образом возникает особенно трогательный парадокс: как раз наи-
более кровожадные звери - прежде всего волк, которого Данте назвал "неп-
римиримым зверем" (bestia senza pace), - обладают самыми надежными тор-
мозами против убийства, какие только есть на Земле. Когда мои внуки иг-
рают со сверстниками - присмотр кого-то из взрослых необходим. Но я со
спокойной душой оставляю их одних в обществе нашей собаки, хотя это
крупная псина, помесь чау с овчаркой, чрезвычайно свирепая на охоте. Со-
циальные запреты, на которые я полагаюсь в подобных случаях, отнюдь не
являются чем-то приобретенным в процессе одомашнивания - они, вне всяких
сомнений, перешли в наследство от волка.
Очевидно, что у разных животных механизмы социального торможения при-
водятся в действие очень разными признаками. Например, как мы видели,
запрет кусать самку у самцов зеленой ящерицы наверняка зависит от хими-
ческих раздражителей; несомненно, так же обстоит дело и с запретом у ко-
беля кусать суку, а его бережное отношение к любым молодым собакам явно
вызывается и их поведением. Поскольку торможение - как еще будет показа-
но в дальнейшем - это активный процесс, который противостоит какому-то
столь же активному побуждению и подавляет его, или видоизменяет, то
вполне правомочно говорить, что процессы торможения высвобождаются, раз-
ряжаются, точно так же как мы говорили о разрядке какого-либо инстинк-
тивного действия. Разнообразные передатчики стимулов, которые у всех
высших животных включают в работу активное ответное поведение, в принци-
пе не отличаются от тех, какие включают социальное торможение. В обоих
случаях передатчик стимула состоит из бросающихся в глаза структур, яр-
ких цветов и ритуализованных движений, а чаще всего - из комбинации всех
этих компонентов. Очень хороший пример того, насколько одинаковые прин-
ципы лежат в основе конструкций для передачи стимулов, включающих и ак-
тивное действие, и торможение, - являют релизер боевого поведения у жу-
равлей и релизер запрета обидеть птенца у некоторых пастушковых птиц. В
обоих случаях на затылке птицы развилась маленькая тонзура, голое пятно,
на котором под кожей находится сильно разветвленная сеть сосудов, так
называемое "набухающее тело". В обоих случаях этот орган наполняется
кровью и в таком состоянии, как выпуклая рубиново-красная шапочка, де-
монстрируется сородичу поворотом головы. Но функция этих двух релизеров,
возникших совершенно независимо друг от друга, настолько противоположны,
насколько это вообще возможно: у журавлей этот сигнал означает агрессив-
ное настроение и, соответственно, вызывает у противника - в зависимости
от соотношения сил - или контрагрессию, или стремление к бегству. У во-
дяного пастушка и некоторых родственных ему птиц - и этот орган, и жест
его демонстрации свойственны только птенцам и служат исключительно для
того, чтобы включать у взрослых сородичей специфический запрет обижать
маленьких. Птенцы водяных пастушков "по ошибке" трагикомично предъявляют
свои рубиновые шапочки не только агрессорам своего вида. Одна такая пта-
ха, которую я растил у себя, подставляла шапочку утятам; те, естествен-
но, на этот сугубо видовой сигнал водяного пастушка отвечали не торможе-
нием, а как раз клевали его в красную головку. И как ни мягок клювик у
крошечного утенка, но мне пришлось разъединить птенцов.
Ритуализованные движения, обеспечивающие торможение агрессии у соро-
дичей, обычно называют позами покорности или умиротворения; второй тер-
мин, пожалуй, лучше, поскольку он не так склоняет к субъективизации по-
ведения животных. Церемонии такого рода, как и ритуализованные вырази-
тельные движения вообще, возникают разными путями. При обсуждении ритуа-
лизации мы уже видели, каким образом из конфликтного поведения, из дви-
жений намерения и т.д. могут возникнуть сигналы с функцией сообщения, и
какую власть приобретают эти ритуалы. Все это было необходимо, чтобы
разъяснить сущность и действие тех умиротворяющих движений, о которых
пойдет речь теперь.
Интересно, что громадное количество жестов умиротворения у самых раз-
личных животных возникло под селекционным давлением, которое оказывали
механизмы поведения, вызывающие борьбу. Животное, которому нужно успоко-
ить сородича, делает все возможное, чтобы - если высказать это по-чело-
вечески - не раздражать его. Рыба, возбуждая у сородича агрессию, расц-
вечивает свой яркий наряд, распахивает плавники или жаберные крышки и
демонстрирует максимально возможный контур тела, двигается резко, прояв-
ляя силу; когда она просит пощады - все наоборот, по всем пунктам. Она
бледнеет, по возможности прижимает плавники и поворачивается к сородичу,
которого нужно успокоить, узким сечением тела, двигается медленно, кра-
дучись, буквально пряча все стимулы, вызывающие агрессию. Петух, серьез-
но побитый в драке, прячет голову в угол или за какое-нибудь укрытие, и
таким образом отнимает у противника непосредственные стимулы боевого
возбуждения, исходящие из его гребня и бороды. О некоторых коралловых
рыбах, у которых кричаще-яркий наряд описанным образом запускает в ход
внутривидовую агрессию, мы уже знаем, что они снимают эту раскраску,
когда должны мирно сойтись для спаривания.
При исчезновении сигнала, призывающего к борьбе, поначалу избегается
только выплеск внутривидовой агрессии; активное торможение уже начатого
нападения еще не включается. Однако совершенно очевидно, что с точки
зрения эволюции здесь всего один шаг от первого до второго; и как раз
возникновение умиротворяющих жестов из сигналов борьбы "с обратным зна-
ком" являет тому прекрасный пример. Естественно, у очень многих животных
угроза заключается в том, что противнику многозначительно "суют под нос"
свое оружие, будь то зубы, когти, клюв, сгиб крыла или кулак. Поскольку
у таких видов все эти прелестные жесты принадлежат к числу сигналов,
"понимание" которых заложено в наследственности, то в зависимости от си-
лы адресата они вызывают у него либо ответную угрозу, либо бегство; а
способ возникновения жестов, предотвращающих борьбу, определен здесь од-
нозначно: они должны состоять в том, что ищущее мира животное отворачи-
вает оружие от противника.
Однако оружие почти никогда не служит только для нападения, оно необ-
ходимо и для защиты, для отражения ударов, - и потому в этой форме жес-
тов умиротворения есть большое "но": каждое животное, выполняющее такой
жест, очень опасно разоружается, а во многих случаях и подставляет про-
тивнику незащищенным самое уязвимое место своего тела. Тем не менее эта
форма жеста покорности распространена чрезвычайно широко, и была "найде-
на" независимо друг от друга самыми различными группами позвоночных. По-
бежденный волк отворачивает голову и подставляет победителю чрезвычайно
ранимую боковую сторону шеи, выгнутую навстречу укусу. Галка подставляет
под клюв той, кого нужно умиротворить, свой незащищенный затылок: как
раз то место, которое стараются достать эти птицы при серьезном нападе-
нии с целью убийства. Это совпадение настолько бросается в глаза, что я
долгое время думал, будто такое выпячивание самого уязвимого места су-
щественно для действенности позы умиротворения. У волка и собаки это
выглядит действительно так, потому что молящий о пощаде подставляет по-
бедителю яремную вену. И хотя отведение оружия, несомненно, было понача-
лу единственным действующим элементом в жесте умиротворения, - в моем
прежнем предположении есть определенная доля истины.
Если бы зверь внезапно подставил разъяренному противнику самую рани-
мую часть тела незащищенной, полагаясь лишь на то, что происходящее при
этом выключение боевых стимулов будет достаточным, чтобы предотвратить
его атаку, - это было бы самоубийственной затеей.
Мы слишком хорошо знаем, насколько медленно происходит переход к рав-
новесию от господства одного инстинкта над другим, и потому можем смело
утверждать, что простое изъятие боевого стимула повело бы лишь к посте-
пенному снижению агрессивности нападающего животного.
Таким образом, если внезапное принятие позы покорности тотчас же ос-
танавливает еще грозящее нападение победителя, то мы имеем право с дос-
таточной достоверностью предположить, что такая поза создает специальную
стимулирующую ситуацию - и тем самым включает какое-то активное торможе-
ние.
Это безусловно верно в отношении собак, у которых я много раз видел,
что когда побежденный внезапно принимает позу покорности и подставляет
победителю незащищенную шею - тот проделывает движение смертельной
встряски "вхолостую", т.е. возле самой шеи поверженного противника, но
без укуса и с закрытой пастью. То же самое относится к трехпалой чайке -
среди чаек - и к галке среди врановых птиц. Среди чаек, поведение кото-
рых известно особенно хорошо благодаря исследованиям Тинбергена и его
учеников, трехпалая чайка занимает особое положение, в том смысле, что
экологическое своеобразие - она гнездится по кромкам скальных обрывов -
привязывает ее к гнезду. Птенцы, находящиеся в гнезде, нуждаются в
действенной защите от возможного нападения чужих чаек больше, чем такие
же малыши других видов, растущие на земле: те, если потребуется, могут
убежать. Соответственно и жест умиротворения у трехпалых чаек не только
более развит, но и подчеркнут у молодых птиц особым цветным узором, уси-
ливающим его действие. Отворачивание клюва от партнера действует как
жест умиротворения у всех чаек. Однако, если у серебристой чайки и у
клуши, как и у других крупных чаек рода
Larus, такое движение не слишком бросается в глаза и уж никак не выг-
лядит особым ритуалом, то у простой чайки это строго определенная танце-
образная церемония, при которой один из партнеров приближается к другому
или же оба идут друг другу навстречу - если ни один не замышляет зла, -
отвернув клюв точно на 180 градусов и повернувшись к другому затылком.
Это "оповещение головой", как называют его английские авторы, оптически
подчеркивается тем, что черно-коричневая лицевая маска и темно-красный
клюв чайки при таком жесте умиротворения убираются назад, а их место за-
нимает белоснежное оперение затылка. Если у обыкновенной чайки главную
роль играет исчезновение включающих агрессию признаков - черной маски и
красного клюва, - то у молодой трехпалой чайки особенно подчеркивается
цветным узором поворот затылка: на белом фоне здесь появляется темный
рисунок характерной формы, который - совершенно очевидно - действует как
специальный тормоз агрессивного поведения.
Параллель такому развитию сигнала, тормозящего агрессию у чаек, су-
ществует и у врановых птиц. Пожалуй, все крупные черные и серые врановые
в качестве жеста умиротворения подчеркнуто отворачивают голову от своего
партнера. У многих, как у вороны и у африканского белогрудого ворона,
затылочная область, которую подставляют при этом жесте, чтобы успокоить
партнера, обозначена светлым пятном.
У галок, которым в силу их тесной совместной жизни в колониях, оче-
видно, в особенности необходим действенный жест умиротворения, та же
часть оперения заметно отличается от остального черного не только заме-
чательной шелковисто-серой окраской. Эти перья, кроме того, значительно
длиннее и - как украшающие перья некоторых цапель - не имеют крючочков
на бородках, так что образуют бросающийся в глаза пышный и блестящий ве-
нец, когда в максимально распушенном виде подставляются жестом покорнос-
ти под клюв сородича. Чтобы тот в такой ситуации клюнул, - не бывает ни-
когда, даже если более слабый принял позу покорности в самый момент его
атаки. В большинстве случаев птица, только что яростно нападавшая, реа-
гирует социальным "поглаживанием":
дружески перебирает и чистит перья на затылке покорившегося сородича.
Поистине трогательная форма заключения мира!
Существует целый ряд жестов покорности, которые восходят к инфан-
тильному, детскому поведению, а также и другие, очевидно произошедшие от
поведения самок при спаривании. Однако в своей нынешней функции эти жес-
ты не имеют ничего общего ни с ребячливостью, ни с дамской сексу-
альностью, а лишь обозначают (в переводе на человеческий язык): "Не тро-
гай меня, пожалуйста!" Напрашивается предположение, что у этих животных
специальные механизмы торможения запрещали нападение на детей или, соот-
ветственно, на самок еще до того, как такие выразительные движения при-
обрели общий социальный смысл. Но если так - можно предположить, что
именно через них из пары и семьи развилась более крупная социальная
группа.
Тормозящие агрессию жесты подчинения, которые развились из требова-
тельных выразительных движений молодых животных, распространены в первую
очередь у псовых. Это и неудивительно, потому что у них так сильно тор-
можение, защищающее детей. Р. Шенкель показал, что очень многие жесты
активного подчинения - т.е. дружеской покорности по отношению к "уважае-
мому", но не вызывающему страха сородичу высшего ранга - происходят не-
посредственно из отношений щенка с его матерью. Когда собака тычет мор-
дой, теребит лапой, лижет щеку возле рта - как все мы знаем у дружелюб-
ных псов, - все это, говорит Шенкель, производные от движений при соса-
нии или при просьбе накормить. Точно так же, как учтивые люди могут вы-
ражать друг другу взаимную покорность, хотя в действительности между ни-
ми существуют вполне однозначные отношения иерархии, так и две взаимно
дружелюбные собаки исполняют друг для друга инфантильные жесты смирения,
особенно при дружеском приветствии после долгой разлуки. Эта взаимная
предупредительность и у волков заходит настолько далеко, что Мури - во
время своих замечательно успешных полевых наблюдений в горах Мак-Кинли -
зачастую не мог определить иерархические отношения двух взрослых самцов
по их выразительным движениям приветствия. На острове Айл-Ройял, распо-
ложенном в Национальном парке Великого озера, С. Л. Эллен и Л. Д. Мэч
наблюдали неожиданную функцию церемонии приветствия. Стая, состоявшая
примерно из 20 волков, жила зимой за счет лосей, причем, как выяснилось,
исключительно за счет ослабевших животных. Волки останавливают каждого
лося, до которого могут добраться, но вовсе не стараются его разорвать,
а тотчас прекращают свое нападение, если тот начинает защищаться энер-
гично и мощно. Если же они находят лося, который ослаблен паразитами,
инфекцией или, как это часто у жвачных, зубной фистулой, - тут они сразу
замечают, что есть надежда поживиться. В этом случае все члены стаи
вдруг собираются вместе и рассыпаются во взаимных церемониях: толкают
друг друга мордами, виляют хвостами - короче, ведут себя друг с другом,
как наши собаки, когда мы собираемся с ними гулять. Эта общая "нос-к-но-
су-конференция" (так она называется по-английски), безо всяких сомнений,
означает соглашение, что на обнаруженную только что жертву будет устрое-
на вполне серьезная охота. Как здесь не вспомнить танец воинов масаи,
которые ритуальной пляской поднимают себе дух перед охотой на льва!
Выразительные движения социальной покорности, которые развились из
дамского приглашения к соитию, обнаруживаются у обезьян, особенно у па-
вианов. Ритуальный поворот задней части тела, которая зачастую роскошно,
совершенно фантастически окрашена для оптического подчеркивания этой це-
ремонии, в современной своей форме у павианов едва ли имеет что-либо об-
щее с сексуальностью и сексуальной мотивацией. Он означает лишь то, что
обезьяна, производящая этот ритуал, признает более высокий ранг той, ко-
торой он адресован" Уже совсем крошечные обезьянки прилежно выполняют
этот обычай без какого-либо наставления. У Катарины Хейнрот была самка
павиана Пия, которая росла среди людей почти с самого рождения, - так
она, когда ее выпускали в незнакомую комнату, торжественно исполняла це-
ремонию "подставления попки" перед каждым стулом. Очевидно, стулья вну-
шали ей страх. Самцы павианов обращаются с самками властно и грубо, и
хотя - согласно полевым наблюдениям Уошбэрна и Деворе - на свободе это
обращение не так жестоко, как можно предположить по их поведению в нево-
ле, оно разительно отличается от церемонной учтивости псовых и гусей.
Поэтому понятно, что у этих обезьян легко отождествляются значения "Я -
твоя самка" и "Я - твой раб". Происхождение символики этого примеча-
тельного жеста проявляется и в том, каким именно образом адресат заявля-
ет, что принял его к сведению. Я видел однажды в Берлинском зоопарке,
как два сильных старых самца-гамадрила на какое-то мгновение схватились
в серьезной драке. В следующий миг один из них бежал, а победитель гнал-
ся за ним, пока наконец не загнал в угол, - у побежденного не осталось
другого выхода, кроме жеста смирения. В ответ победитель тотчас отвер-
нулся и гордо, на вытянутых лапах, пошел прочь.
Тогда побежденный, вереща, догнал его и начал простотаки назойливо
преследовать своей подставленной задницей, до тех пор пока сильнейший не
"принял к сведению" его покорность: с довольно скучающей миной оседлал
его и проделал несколько небрежных копулятивных движений. Только после
этого побежденный успокоился, очевидно убежденный, что его мятеж был
прощен.
Среди различных - и происходящих из различных источников - церемоний
умиротворения нам осталось рассмотреть еще те, которые, по-моему, явля-
ются важнейшими для нашей темы. А именно - ритуалы умиротворения или
приветствия, уже упоминавшиеся вкратце, которые произошли в результате
переориентации атакующих движений. Они отличаются от всех до сих пор
описанных церемоний умиротворения тем, что не затормаживают агресссию,
но отводят ее от определенных сородичей и направляют на других. Я уже
говорил, что это переориентирование агрессивного поведения является од-
ним из гениальнейших изобретений эволюции, но это еще не все. Везде, где
наблюдается переориентированный ритуал умиротворения, церемония связана
с индивидуальностью партнеров, принимающих в ней участие. Агрессия неко-
его определенного существа отводится от второго, тоже опреде-
ленного, в то время как ее разрядка на всех остальных сородичей, ос-
тающихся анонимными, не подвергается торможению. Так возникает различие
между другом и всеми остальными, и в мире впервые появляется личная
связь отдельных индивидов. Когда мне возражают, что животное - это не
личность, то я отвечаю, что личность начинается именно там, где каждое
из двух существ играет в жизни другого существа такую роль, которую не
может сразу взять на себя ни один из остальных сородичей. Другими слова-
ми, личность начинается там, где впервые возникает личная дружба.
По своему происхождению и по своей первоначальной функции личные узы
относятся к тормозящим агрессию, умиротворяющим механизмам поведения, и
поэтому их следовало бы отнести в главу о поведении, аналогичном мо-
ральному. Однако они создают настолько необходимый фундамент для постро-
ения человеческого общества и настолько важны для темы этой книги, что о
них нужно говорить особо. Но той главе придется предпослать еще три, по-
тому что, только зная другие возможные формы совместной жизни, при кото-
рых личная дружба и любовь не играют никакой роли, можно в полной мере
оценить их значение для организации человеческого общества. Итак, я опи-
шу сначала анонимную стаю, затем бездушное объединение у кваквы и, нако-
нец, вызывающую равно и уважение, и отвращение общественную организацию
крыс, - и лишь после этого обращусь к естественной истории тех связей,
которые всего прекраснее и прочнее на нашей Земле.
8. АНОНИМНАЯ СТАЯ
Осилить массу можно только массой
Гете
Первая из трех форм сообщества, которые мы хотим сравнить с единени-
ем, построенном на личной дружбе и любви, - пожалуй, в качестве древнего
и мрачного фона, - это так называемая анонимная стая. Это самая частая
и, несомненно, самая примитивная форма сообщества, которая обнаруживает-
ся уже у многих беспозвоночных, например у каракатиц и у насекомых. Од-
нако это вовсе не значит, что она не встречается у высших животных; даже
люди при определенных, подлинно страшных обстоятельствах могут впасть в
состояние анонимной стаи, "отступить в нее", как бывает при панике.
Термином "стая" мы обозначаем не любые случайные скопления отдельных
существ одного и того же вида, которые возникают, скажем, когда множест-
во мух или коршунов собираются на падали, либо когда на каком-нибудь
особенно благоприятном участке приливной зоны образуются сплошные скоп-
ления улиток или актиний. Понятие стаи определятся тем, что отдельные
особи некоторого вида реагируют друг на друга сближением, а значит, их
удерживают вместе какие-то поведенческие акты, которые одно или нес-
колько отдельных существ вызывают у других таких же. Поэтому для стаи
характерно, что множество существ, тесно сомкнувшись, движутся в одном
направлении.
Сплоченность анонимной стаи вызывает ряд вопросов физиологии поведе-
ния. Они касаются не только функционирования органов чувств и нервной
системы, создающих взаимопритяжение, "позитивный таксис", но - прежде
всего - и высокой избирательности этих реакций.
Когда стадное существо любой ценой стремится быть в непосредственной
близости ко множеству себе подобных и лишь в исключительных, крайних
случаях удовлетворяется в качестве эрзац-объектов животными другого вида
- это требует объяснения. Такое стремление может быть врожденным, как,
например, у многих уток, которые избирательно реагируют на цвет оперения
своего вида и летят следом; оно может зависеть и от индивидуального обу-
чения.
Мы не сможем ответить на многие "Почему? ", возникающие в связи с
объединением анонимной стаи, до тех пор, пока не решим проблему "Зачем?
", в том смысле, в каком рассматривали ее в начале книги. При постановке
этого вопроса мы сталкиваемся с парадоксом: так легко оказалось найти
вполне убедительный ответ на бессмысленный с виду вопрос, для чего может
быть полезна "вредная" агрессия, о значении которой для сохранения вида
мы знаем уже из 3-й главы; но, странным образом, очень трудно сказать,
для чего нужно объединение в громадные анонимные стаи, какие бывают у
рыб, птиц и многих млекопитающих. Мы слишком привыкли видеть эти сообще-
ства; а поскольку мы сами тоже социальные существа - нам слишком легко
представить себе, что одинокая сельдь, одинокий скворец или бизон не мо-
гут чувствовать себя благополучно. Поэтому вопрос "Зачем?" просто не
приходит в голову. Однако правомочность такого вопроса тотчас становится
ясной, едва мы присмотримся к очевидным недостаткам крупных стай:
большому количеству животных трудно найти корм, спрятаться невозможно (а
эту возможность естественный отбор в других случаях оценивает очень вы-
соко), возрастает подверженность паразитам, и т.д., и т.п.
Легко предположить, что одна сельдь, плывущая в океане сама по себе,
или один вьюрок, самостоятельно улетающий по осени в свои скитания, или
один лемминг, пытающийся в одиночку найти угодья побогаче при угрозе го-
лода, - они имели бы лучшие шансы на выживание. Плотные стаи, в которых
держатся эти животные, просто-таки провоцируют их эксплуатацию "хищника-
ми одного удара", вплоть до "Германского акционерного общества рыбо-
ловства в Северном море". Мы знаем, что инстинкт, собирающий животных,
обладает огромной силой, и что притягивающее действие, которое оказывает
стая на отдельных животных и небольшие их группы, возрастает с размером
стаи, причем вероятно даже в геометрической прогрессии. В результате у
многих животных, как например у вьюрков, может возникнуть смертельный
порочный круг. Если под влиянием случайных внешних обстоятельств - нап-
ример, чрезвычайно обильный урожай буковых орешков в определенном райо-
не, - зимнее скопление этих птиц значительно, на порядок, превысит обыч-
ную величину, то их лавина перерастает экологически допустимые пределы,
и птицы массами гибнут от голода. Я имел возможность наблюдать такое ги-
гантское скопление зимой 1951 года близ Турензее в Швейцарии. Под де-
ревьями, на которых спали птицы, каждый день лежало много-много трупи-
ков; несколько выборочных проб с помощью вскрытия однозначно указали на
голодную смерть.
Я полагаю, будет вполне естественно, если из явных и крупных недос-
татков, присущих жизни в больших стаях, мы извлечем тот вывод, что в ка-
ком-то другом отношении такая жизнь должна иметь какие-то преимущества,
которые не только спорят с этими недостатками, но и превышают их - нас-
только, что селекционное давление выпестовало сложные поведенческие ме-
ханизмы образования стаи.
Если стадные животные хотя бы в малейшей степени вооружены - как,
скажем, галки, мелкие жвачные или маленькие обезьяны, - то легко понять,
что для них единство - это сила. Отражение хищника или защита схваченно-
го им члена стаи даже не обязательно должны быть успешными, чтобы иметь
видосохраняющую ценность. Если социальная защитная реакция галок и не
приводит к спасению галки, попавшей в когти ястреба, а лишь докучает
ястребу настолько, что он начинает охотиться на галок чуть-чуть менее
охотно, чем, скажем, на сорок, - этого уже достаточно, чтобы защита то-
варища приобрела весьма существенную роль. То же относится к "запугива-
нию", с которым преследует хищника самец косули, или к яростным воплям,
с какими преследуют тигра или леопарда многие обезьянки, прыгая по кро-
нам деревьев на безопасной высоте и стараясь подействовать тому на нер-
вы.
Из таких же начал путем вполне понятных постепенных переходов разви-
лись тяжеловооруженные боевые порядки буйволов, павианов и других мирных
героев, перед оборонной мощью которых пасуют и самые страшные хищники.
Но какие преимущества приносит тесная сплоченность стаи безоружным -
сельди и прочей косяковой рыбешке, мелким птахам, полчищами совершающим
свои перелеты, и многим-многим другим? У меня есть только один предполо-
жительный ответ, и я высказываю его с сомнением, так как мне самому
трудно поверить, что одна-единственная, маленькая, но широко распростра-
ненная слабость хищников имеет столь далеко идущие последствия в поведе-
нии животных, служащих им добычей. Эта слабость состоит в том, что очень
многие, а может быть даже и все хищники, охотящиеся на одиночную жертву,
неспособны сконцентрироваться на одной цели, если в то же время множест-
во других, равноценных, мельтешат в их поле зрения. Попробуйте сами вы-
тащить одну птицу из клетки, в которой их много. Даже если вам вовсе не
нужна какая-то определенная птица, а просто нужно освободить клетку, вы
с изумлением обнаружите, что необходимо твердо сконцентрироваться именно
на какой-то определенной, чтобы вообще поймать хоть одну. Кроме того, вы
поймете, насколько трудно сохранять эту нацеленность на определенный
объект и не позволить себе отвлекаться на другие, которые кажутся более
доступными. Другую птицу, которая вроде бы лезет под руку, почти никогда
схватить не удается, потому что вы не следили за ее движениями в преды-
дущие секунды и не можете предвидеть, что она сделает в следующий мо-
мент. И еще - как это ни поразительно - вы часто будете хватать по про-
межуточному направлению, между двумя одинаково привлекательными.
Очевидно, как раз тоже самое происходит и с хищниками, когда им од-
новременно предлагается множество целей. На золотых рыбках эксперимен-
тально установлено, что они, парадоксальным образом, хватают меньшее ко-
личество водяных блох, если их предлагается слишком много сразу. Точно
так же ведут себя ракеты с радарным наведением на самолет: они пролетают
по равнодействующей между двумя целями, если те расположены близко друг
к другу и симметрично по отношению к первоначальной траектории. Хищная
рыба, как и ракета, лишена способности проигнорировать одну цель, чтобы
сконцентрироваться на другой. Так что причина, по которой сельди стяги-
ваются в плотный косяк, вполне вероятно, та же, что и у реактивных ист-
ребителей, которые мы видим в небе летящими плотно сомкнутым строем, что
отнюдь не безопасно даже при самом высоком классе пилотов.
Человеку, не вникавшему в эти проблемы, такое объяснение может пока-
заться притянутым за уши, однако за его правильность говорят весьма вес-
кие аргументы. Насколько я знаю, не существует ни одного единственного
вида, живущего в тесном стайном объединении, у которого отдельные живот-
ные в стае, будучи взволнованны - например, заподозрив присутствие хищ-
ного врага, - не стремились бы стянуться плотнее. Как раз у самых ма-
леньких и самых беззащитных животных это заметно наиболее отчетливо, так
что у многих рыб это делают только мальки, а взрослые - уже нет. Некото-
рые рыбы в случае опасности собираются в такую плотную массу, что она
выглядит как одна громадная рыбина; а поскольку многие довольно глупые
хищники, например барракуда, очень боятся подавиться, напав на слишком
крупную добычу, - это может играть своеобразную защитную роль.
Еще один очень сильный довод в пользу правильности моего объяснения
вытекает из того, что, очевидно, ни один крупный профессиональный хищник
не нападает на жертву внутри плотного стада. Не только крупные млекопи-
тающие хищники, как лев и тигр, задумываются об обороноспособности их
добычи, прежде чем прыгнуть на буйвола в стаде. Мелкие хищники, охотящи-
еся на беззащитную дичь, тоже почти всегда стараются отбить от стаи ко-
го-то одного, прежде чем соберутся всерьез на него напасть. Сапсан и
чеглок имеют даже специальный охотничий прием, который служит исключи-
тельно этой цели и никакой другой. В. Бээбе наблюдал то же самое у рыб в
открытом море. Он видел, как крупная макрель следует за косяком мальков
рыбы-ежа и терпеливо ждет, пока какая-нибудь-одна рыбка не отделится на-
конец от плотного строя, чтобы самой схватить какую-то мелкую добычу.
Такая попытка неизменно заканчивалась гибелью маленькой рыбки в же-
лудке большой.
Перелетные стаи скворцов, очевидно, используют затруднения хищника с
выбором цели для того, чтобы специальной воспитательной мерой внушать
ему дополнительное отвращение к охоте на скворцов. Если стая этих птиц
замечает в воздухе ястреба-перепелятника или чеглока, то она стягивается
настолько плотно, что кажется - птицы уже не в состоянии работать
крыльями. Однако таким строем скворцы не уходят от хищника, а спешат ему
навстречу и в конце концов обтекают его со всех сторон, как амеба обте-
кает питательную частицу, пропуская ее внутрь себя в маленьком пустом
объеме, в "вакуоли". Некоторые наблюдатели предполагали, что в результа-
те такого маневра у хищной птицы забирается воздух из-под крыльев, так
что она не может не только нападать, но и вообще летать. Это, конечно,
бессмыслица; но такое переживание наверняка бывает для хищника достаточ-
но мучительным, чтобы оказать упомянутое воспитательное воздействие; так
что это поведение имеет видосохраняющую ценность.
Многие социологи полагают, что изначальной формой социального объеди-
нения является семья, а уже из нее в процессе эволюции развились все
разнообразные формы сообществ, какие мы встречаем у высших животных. Это
может быть верно для общественных насекомых, а возможно, и для некоторых
млекопитающих, включая приматов и человека, но такое утверждение нельзя
обобщать.
Самая первая форма "сообщества" - в самом широком смысле слова - это
анонимное скопление, типичный пример которого нам дают рыбы в мировом
океане. Внутри такого скопления нет ничего похожего на структуру; ника-
ких вожаков и никаких ведомых - лишь громадная масса одинаковых элемен-
тов. Несомненно, они взаимно влияют друг на друга; несомненно, существу-
ют какие-то простейшие формы "взаимопонимания" между особями, составляю-
щими эти скопления. Когда кто-то из них замечает опасность и спасается
бегством, - все остальные, кто может заметить его страх, заражаются этим
настроением.
Насколько широко распространится такая паника в крупном косяке, ока-
жется ли она в состоянии побудить весь косяк к повороту и бегству - это
сугубо количественный вопрос; ответ здесь зависит от того, сколько осо-
бей испугались и насколько интенсивно они удирали. Так же можег среаги-
ровать весь косяк и на привлекающий стимул, вызывающий "позитивный так-
сис", даже в том случае, если его заметила лишь одна особь. Ее реши-
тельное движение наверняка увлечет в том же направлении и других рыб, и
снова лишь вопрос количества, позволит ли себя увлечь весь косяк.
Чисто количественное, в определенном смысле очень демократическое
проявление такой "передачи настроений" состоит в том, что решение дается
косяку тем труднее, чем больше в нем рыб и чем сильнее у них стадный
инстинкт. Рыба, которая по какой-то причине поплыла в определенном нап-
равлении, вскоре волей-неволей выплывает из косяка и попадает при этом
под влияние всех стимулов, побуждающих ее вернуться. Чем больше рыб вып-
лывает в одном и том же направлении, - какие бы внешние стимулы ни по-
буждали каждую из них, - тем скорее они увлекут весь косяк; чем больше
косяк - а вместе с тем и его обратное влияние, - тем меньшее расстояние
проплывают его предприимчивые представители, прежде чем повернут обрат-
но, словно притянутые магнитом. Поэтому большая стая мелких и плотно
сбившихся рыбок являет жалкий образец нерешительности. То и дело предп-
риимчивые рыбки образуют маленькие группы, которые вытягиваются из стаи,
как ложноножка у амебы.
Чем длиннее становятся эти псевдоподии, тем они делаются тоньше, и
тем сильнее, очевидно, становится напряжение вдоль них; как правило,
этот поиск заканчивается стремительным бегством в глубь стаи. Когда ви-
дишь это - поневоле начинаешь нервничать, сомневаться в демократии и на-
ходить достоинства в политике правых.
Что такие сомнения мало оправданны - доказывает простой, но очень
важный для социологии опыт, который провел однажды на речных гольянах
Эрих фон Хольст. Он удалил одной-единственной рыбе этого вида передний
мозг, отвечающий - по крайней мере у этих рыб - за все реакции стайного
объединения. Гольян без переднего мозга выглядит, ест и плавает, как
нормальный; единственный отличающий его поведенческий признак состоит в
том, что ему безразлично, если никто из товарищей не следует за ним,
когда он выплывает из стаи. Таким образом, у него отсутствует нереши-
тельная "оглядка" нормальной рыбы, которая, даже если очень интенсивно
плывет в каком-либо направлении, уже с самых первых движений обращает
внимание на товарищей по стае: плывут ли за ней и сколько их, плывущих
следом. Гольяну без переднего мозга это было совершенно безразлично; ес-
ли он видел корм или по какой-то другой причине хотел кудато, он реши-
тельно плыл туда - и, представьте себе, вся стая плыла следом. Искале-
ченное животное как раз изза своего дефекта стало несомненным лидером.
Внутривидовая агрессия, разделяющая и отдаляющая сородичей, по своему
действию противоположна стадному инстинкту, так что - само собой разуме-
ется - сильная агрессивность и тесное объединение несовместимы. Однако
не столь крайние проявления обоих механизмов поведения отнюдь не исклю-
чают друг друга. И у многих видов, образующих большие скопления, от-
дельные особи никогда не переступают определенного предела: между кажды-
ми двумя животными всегда сохраняется какое-то постоянное пространство.
Хорошим примером тому служат скворцы, которые рассаживаются на телеграф-
ном проводе с правильными промежутками, словно жемчужины в ожерелье.
Дистанция между каждыми двумя скворцами в точности соответствует их воз-
можности достать друг друга клювом. Непосредственно после приземления
скворцы размещаются случайным образом; но те, которые оказались слишком
близко друг к другу, тотчас затевают драку, и она продолжается до тех
пор, пока повсюду не установится "предписанный" интервал, очень удачно
обозначенный Хедигером как индивидуальная дистанция. Пространство, ради-
ус которого определен индивидуальной дистанцией, можно рассматривать как
своего рода крошечную транспортабельную территорию, потому что поведен-
ческие механизмы, обеспечивающие поддержание этого пространства, в прин-
ципе ничем не отличаются от описанных выше, определяющих границы сосед-
них владений. Бывают и настоящие территории - например, у олушей, гнез-
дящихся колониями, - которые возникают в точности так же, как распреде-
ляются сидячие места у скворцов: крошечное владение пары олушей имеет
как раз такие размеры, что две соседние птицы, находясь каждая в центре
своего "участка" (т.е. сидя на гнезде), только-только не достают друг
друга кончиком клюва, когда обе вытянут шеи, как только могут.
Итак, стайное объединение и внутривидовая агрессия не совсем исключа-
ют друг друга, но мы упомянули об этом лишь для полноты общей картины.
Вообще же для стайных животных типично отсутствие какой бы то ни было
агрессивности, а вместе с тем и отсутствие индивидуальной дистанции.
Сельдевые и карповые косяковые рыбы не только при беспокойстве, но и в
покое держатся так плотно, что касаются друг друга; и у многих рыб, ко-
торые во время нереста становятся территориальными и крайне агрессивны-
ми, всякая агрессивность совершенно исчезает, как только эти животные,
позаботившись о продолжении рода, снова собираются в стаи, как многие
цихлиды, колюшка и другие. В большинстве случаев неагрессивное косяковое
состояние рыб внешне проявляется в их особой окраске. У очень многих ви-
дов птиц тоже господствует обычай - на время, не связанное с заботой о
потомстве, вновь собираться в большие анонимные стаи, как это бывает у
аистов и цапель, у ласточек и очень многих других певчих птиц, у которых
супруги осенью и зимой не сохраняют никаких связей.
Лишь у немногих видов птиц и в больших перелетных стаях супружеские
пары - или, точнее, родители и дети - держатся вместе, как у лебедей,
диких гусей и журавлей. Понятно, что громадное количество птиц и теснота
в большинстве крупных птичьих стай затрудняют сохранение связей между
отдельными особями, но большинство этих животных и не придает этому ни-
какого значения. В том-то и дело, что форма такого объединения совершен-
но анонимна; каждому отдельному существу общество каждого сородича так
же мило, как и любого другого. Идея личной дружбы, которая так прекрасно
выражена в народной песне, - "У меня был друг-товарищ, лучше в мире не
сыскать", - абсолютно неприложима в отношении такого стайного существа:
каждый товарищ так же хорош, как и любой другой; хотя ты не найдешь ни-
кого лучше, но и никого хуже тоже не найдешь, так что нет никакого смыс-
ла цепляться за какого-то определенного члена стаи как за своего друга и
товарища.
Связи, соединяющие такую анонимную стаю, имеют совершенно иной харак-
тер, нежели личная дружба, которая придает прочность и стабильность на-
шему собственному сообществу. Однако можно было бы предположить, что
личная дружба и любовь вполне могли бы развиться в недрах такого мирного
объединения; эта мысль кажется особенно заманчивой, поскольку анонимная
стая, безусловно, появилась в процессе эволюции гораздо раньше личных
связей. Поэтому, чтобы избежать недоразумений, я хочу сразу предупредить
о том, что анонимное стаеобразование и личная дружба исключают друг дру-
га, потому что последняя - как это ни странно - всегда связана с агрес-
сивным поведением. Мы не знаем ни одного живого существа, которое спо-
собно на личную дружбу и при этом лишено агрессивности. Особенно впечат-
ляющей является эта связь у тех животных, которые становятся агрессивны-
ми лишь на период размножения, а в остальное время утрачивают агрессив-
ность и образуют анонимные стаи.
Если у таких существ вообще возникают личные узы - эти узы теряются
вместе с утратой агрессивности. Именно поэтому распадаются супружеские
пары у аистов, зябликов, цихлид и прочих, когда громадные анонимные стаи
собираются для осенних странствий.
9. СООБЩЕСТВО БЕЗ ЛЮБВИ
И в сердце вечный хлад
Гете
В конце предыдущей главы анонимная стая противопоставлена личным узам
лишь для того, чтобы подчеркнуть, что эти два механизма социального по-
ведения являются в корне взаимоисключающими; это вовсе не значит, что
других механизмов не существует. У животных бывают и такие отношения
между определенными особями, которые связывают их на долгое время, иног-
да на всю жизнь, но при этом личные узы не возникают. Как у людей су-
ществуют деловые партнеры, которым прекрасно вместе работается, но и в
голову не придет вместе пойти на прогулку или вообще как-то быть вместе,
помимо работы, - так и у многих видов животных существуют индивидуальные
связи, которые возникают лишь косвенно, через общие интересы партнеров в
каком-то общем "предприятии", или - лучше сказать - которые в этом пред-
приятии и заключаются. По опыту известно, что любителям очеловечивать
животных бывает удивительно и неприятно слышать, что у очень многих
птиц, в том числе и у живущих в пожизненном "браке", самцы и самки со-
вершенно не нуждаются друг в друге, они в самом буквальном смысле "не
обращают внимания" друг на друга, если только им не приходится совместно
заботиться о гнезде и птенцах.
Крайний случай такой связи - индивидуальной, но не основанной на ин-
дивидуальном узнавании и на любви партнеров - представляет то, что Хейн-
рот назвал "местным супружеством". Например, у зеленых ящериц самцы и
самки занимают участки независимо друг от друга, и каждое животное обо-
роняет свой участок исключительно от представителей своего пола. Самец
ничего не предпринимает в ответ на вторжение самки; он и не может ничего
предпринять, поскольку торможение, о котором мы говорили, не позволяет
ему напасть на самку. В свою очередь, самка тоже не может напасть на
самца, даже если тот молод и значительно уступает ей в размерах и в си-
ле, поскольку ее удерживает глубокое врожденное почтение к регалиям му-
жественности, как было описано ранее. Поэтому самцы и самки устанавлива-
ют границы своих владений так же независимо, как это делают животные
двух разных видов, которым совершенно не нужны внутривидовые дистанции
между ними. Однако они принадлежат все же к одному виду и потому прояв-
ляют одинаковые "вкусы", когда им приходится занимать какую-то норку или
подыскивать место для ее устройства. Но в пределах хорошо оборудованного
вольера площадью более 40 квадратных метров - и даже в естественных ус-
ловиях - ящерицы имеют в своем распоряжении далеко не беспредельное ко-
личество привлекательных возможностей устроиться (пустот между камнями,
земляных нор и т.п.). И потому - иначе попросту и быть не может - самец
и самка, которых ничто друг от друга не отталкивает, поселяются в одной
и той же квартире. Но кроме того, очень редко два возможных жилища ока-
зываются в точности равноценными и одинаково привлекательными, так что
мы совсем не удивились, когда в нашем вольере в самой удобной, обращен-
ной к югу норке тотчас же обосновались самый сильный самец и самая
сильная самка из всей нашей колонии ящериц. Животные, которые подобным
образом оказываются в постоянном контакте, естественно, чаще спариваются
друг с другом, чем с чужими партнерами, случайно попавшими в границы их
владений; но это вовсе не значит, что здесь проявляется их индивиду-
альное предпочтение к совладельцу жилища. Когда одного из "локальных
супругов" ради эксперимента удаляли, то вскоре среди ящериц вольера
"проходил слух", что заманчивое имение самца - или соответственно самки
- не занято.
Это вело к новым яростным схваткам предендентов, и - что можно было
предвидеть - как правило, уже на другой день следующие по силе самец или
самка добывали себе это жилище вместе с половым партнером.
Поразительно, но почти так же, как только что описанные ящерицы, ве-
дут себя наши домашние аисты. Кто не слышал ужасно красивых историй, ко-
торые рассказывают повсюду, где гнездятся аисты и бытуют охотничьи расс-
казы?! Они всегда принимаются всерьез, и время от времени то в одной, то
в другой газете появляется отчет о том, как аисты перед отлетом в Африку
вершили суровый суд: карались все преступления аистов, входящих в стаю;
и прежде всего все аистихи, запятнавшие себя супружеской изменой, были
приговорены к смерти и безжалостно казнены. В действительности для аиста
его супруга значит не так уж много; даже нет абсолютно никакой уверенно-
сти, что он вообще узнал бы ее, встретив вдали от их общего гнезда. Пара
аистов вовсе не связана той волшебной резиновой лентой, которая у гусей,
журавлей, воронов или галок явно притягивает супругов тем сильнее, чем
дальше друг от друга они находятся. Аист-самец и его дама почти никогда
не летают вместе, на одинаковом расстоянии друг от друга, как это делают
пары упомянутых и многих других видов, и в большой перелет они отправля-
ются в совершенно разное время. Аист-самец всегда прилетает весной на
родину гораздо раньше своей супруги - точнее, раньше самки из того же
гнезда. Эрнст Шюц, будучи руководителем Росситенской орнитологической
станции, сделал очень многозначительное наблюдение на аистах, гнездив-
шихся у него на крыше. Заключалось оно в следующем. В тот год самец вер-
нулся рано, и едва прошло два дня его пребывания дома - появилась чужая
самка. Самец, стоя на гнезде, приветствовал чужую даму хлопаньем клюва,
она тотчас опустилась к нему на гнездо и так же приветствовала в ответ.
Самец без колебаний впустил ее и обращался с нею точь-в-точь, до мело-
чей, так, как всегда обращаются самцы со своими долгожданными, вернувши-
мися супругами. Профессор Шюц говорил мне, он бы поклялся, что появивша-
яся птица и была долгожданной, родной супругой, если бы его не вразумило
кольцо - вернее, его отсутствие - на ноге новой самки.
Они вдвоем уже вовсю были заняты ремонтом гнезда, когда вдруг явилась
старая самка. Между аистихами началась борьба за гнездо, - "не на жизнь,
а на смерть", - а самец следил за ними безо всякого интереса и даже не
подумал принять чью-либо сторону. В конце концов новая самка улетела,
побежденная "законной" супругой, а самец после смены жен продолжил свои
занятия по устройству гнезда с того самого места, где его прервал поеди-
нок соперниц. Он не проявил никаких признаков того, что вообще заметил
эту двойную замену одной супруги на другую. Как это не похоже на легенду
о суде! Если бы аист застал свою супругу на месте преступления с соседом
на ближайшей крыше - он, по всей вероятности, просто не смог бы ее уз-
нать.
Точно так же, как у аистов, обстоит дело и у кваквы, но отнюдь не у
всех цапель вообще. Отто Кених доказал, что среди них есть много видов,
у которых супруги, без всяких сомнений, узнают друг друга персонально и
даже вдали от гнезда держатся до какой-то степени вместе. Квакву я знаю
достаточно хорошо. В течение многих лет я наблюдал за искусственно орга-
низованной колонией свободных птиц этого вида, так что видел вблизи и до
мельчайших подробностей, как у них образуются пары, как они строят гнез-
да, как высиживают и выращивают птенцов. Когда супруги, составляющие па-
ру, встречались на нейтральной территории, т.е. на некотором расстоянии
от их общего гнездового участка, - ловили они рыбу в пруду или кормились
на лугу, расположенном примерно в 100 метрах от дерева-гнездовья, - не
было никаких, абсолютно никаких признаков того, что птицы знают друг
друга. Они так же яростно отгоняли друг друга от хорошего рыбного места,
так же яростно дрались из-за разбросанного мною корма, как любые кваквы,
между которыми нет никаких отношений. Они никогда не летали вместе.
Объединение птиц в более или менее крупную стаю, когда в густых вечерних
сумерках кваквы улетали рыбачить на Дунай, носило характер типично ано-
нимного сообщества. Так же анонимна и организация их гнездовья, которое
коренным образом отличается от строго замкнутого круга друзей в колонии
галок. Каждая кваква, готовая весной к продолжению рода, устраивает свое
гнездо хоть не слишком близко, но возле гнезда другой. Создается впечат-
ление, что птице нужна "здоровая злость" по отношению к враждебному со-
седу, что без этого ей было бы труднее выполнять родительский долг. Наи-
меньшие размеры гнездового участка определяются тем, как далеко достают
клювы ближайших соседей при вытянутых шеях, т.е. точно так же, как у
олушей или как при размещении скворцов на проводе. Таким образом, центры
двух гнезд никогда не могут располагаться ближе, чем на расстоянии двой-
ной досягаемости. У цапель шеи длинные, так что дистанция получается
вполне приличной.
Знают ли соседи друг друга - этого я с уверенностью сказать не могу.
Однако я никогда не замечал, чтобы какая-нибудь кваква привыкла к приб-
лижению определенного сородича, которому приходилось проходить мимо, по
дороге к своему собственному гнезду. Казалось бы, после сотни повторений
одного и того же события эта глупая скотина должна наконец сообразить,
что ее сосед - испуганный, с прижатыми перьями, выражающими что угодно,
но уж никак не воинственные намерения, - хочет только "проскочить поско-
рее". Но кваква никогда не научается понимать, что у соседа есть свое
гнездо и потому он совершенно не опасен. Не понимает - и не делает ника-
кой разницы между этим соседом и совершенно чужим пришельцем, замыслив-
шим завоевание участка. Даже наблюдатель, не слишком склонный очеловечи-
вать поведение животных, часто не может удержаться от злости на беспре-
рывные резкие вопли и яростный стук клювов, которые то и дело раздаются
в колонии кваквы, в любой час дня и ночи, круглые сутки. Казалось бы,
можно легко обойтись без этой ненужной траты энергии, поскольку кваквы в
принципе могут узнавать друг друга индивидуально. Совсем маленькие птен-
цы одного выводка еще в гнезде знают друг друга, совершенно безошибочно
и прямо-таки яростно нападают на подсаженного к ним чужого птенца, даже
если он в точности того же возраста. Вылетев из гнезда, они тоже до-
вольно долго держатся вместе, ищут друг у друга защиты и в случае напа-
дения обороняются плотной фалангой. Тем более странно, что взрослая пти-
ца, сидящая на гнезде, никогда не ведет себя так, "как если бы она зна-
ла", что ее соседка - сама вполне обеспеченная домовладелица, у которой
наверняка нет никаких завоевательских намерений.
Можно спросить, почему же все-таки кваква до сих пор не "додумалась
до открытия", лежащего на самой поверхности, и не использовала своей
способности узнавать сородичей для избирательного привыкания к соседям,
избавив себя тем самым от невероятного количества волнений и энергети-
ческих затрат? Ответить на этот вопрос трудно, но по-видимому он и пос-
тавлен неверно. В природе существует не только целесообразное для сохра-
нения видов, но и все не настолько нецелесообразное, чтобы повредить су-
ществованию вида.
Чему не научилась кваква, - привыкать к соседу, о котором известно,
что он не замышляет нападения, и за счет этого избегать ненужных прояв-
лений агрессии, - в том значительно преуспела одна из рыб: одна из уже
известной нам своими рыбьими рекордами группы цихлид. В североафриканс-
ком оазисе Гафза живет маленький хаплохромис, о социальном поведении ко-
торого мы узнали благодаря основательнейшим наблюдениям Росла Киршхофера
в естественных условиях. Самцы строят там тесную колонию "гнезд", лучше
сказать - ямок для икры.
Самки лишь выметывают икру в эти гнезда, а затем - как только самцы
ее оплодотворят - забирают ее в рот и уплывают на другое место, на бога-
тое растительностью мелководье возле берега, где они будут выращивать
молодь.
Крошечный участок каждого из самцов бывает почти целиком занят икря-
ной ямкой, которую рыбка выгрызает ртом и выметает хвостовым плавником.
Каждый самец каждую плывущую мимо самку старается приманить к своей ямке
определенными Ритуализованными действиями ухаживания и так называемым
указывающим плаванием. За этой деятельностью они проводят большую часть
года; не исключено даже, что они постоянно пребывают на нерестилище. Нет
и никаких оснований предполагать, что они часто меняют свои участки. Та-
ким образом, каждый имеет достаточно времени, чтобы основательно позна-
комиться со своими соседями; а уже давно установлено, что цихлиды вполне
способны на это. Доктор Киршхофер не испугался чудовищной работы - выло-
вить всех самцов такой колонии и индивидуально обозначить каждого из
них. И тогда оказалось, что каждый самец, на самом деле, совершенно точ-
но знает хозяев соседних участков и мирно сносит их присутствие рядом с
собою, но тотчас же яростно нападает на каждого чужака, стоит лишь тому
направиться, даже издали, в сторону его икряной ямки.
что у млекопитающих - а именно у грызунов - тоже существуют ги-
гантские семьи, которые ведут себя точно так же. Это важное открытие
сделали почти одновременно и совершенно независимо друг от друга Ф.
Штайнигер и И. Эйбл-Эйбесфельдт; один на серых крысах, а другой на домо-
вых мышах.
Эйбл, который в то время еще работал на биологической станции
Вильхельминенберг у Отто Кенига, следовал здравому принципу жить в мак-
симально близком контакте с изучаемыми животными; мышей, бегавших по его
бараку, он не только не преследовал, но регулярно подкармливал и вел се-
бя так спокойно и осторожно, что в конце концов совершенно приручил их и
мог без помех наблюдать за ними в непосредственной близости. Однажды
случилось так, что раскрылась большая клетка, в которой Эйбл держал це-
лую партию крупных темных лабораторных мышей, довольно близких к диким.
Как только эти животные отважились выбраться из клетки и забегали по
комнате - местные дикие мыши тотчас напали на них, прямо-таки с беспри-
мерной яростью, и лишь после тяжелой борьбы им удалось вернуться под на-
дежную защиту прежней тюрьмы. Ее они обороняли успешно, хотя дикие домо-
вые мыши пытались ворваться и туда.
Штайнигер помещал серых крыс, пойманных в разных местах, в большом
вольере, где животным были предоставлены совершенно естественные усло-
вия. С самого начала отдельные животные, казалось, боялись друг друга.
Нападать им не хотелось. Тем не менее иногда доходило до серьезной
грызни, когда животные встречались случайно, особенно если двух из них
гнали вдоль ограждения друг другу навстречу, так что они сталкивались на
больших скоростях. По-настоящему агрессивными они стали только тогда,
когда начали привыкать и делить территории. Одновременно началось и об-
разование пар из незнакомых друг другу крыс, найденных в разных местах.
Если одновременно возникало несколько пар, то следовавшие за этим схват-
ки могли продолжаться очень долго; если же одна пара создавалась раньше,
то тирания объединенных сил обоих супругов настоль со подавляла несчаст-
ных соседей, что дальнейшее образование пар было парализовано.
Одиночные крысы явно понижались в ранге, и отныне пара преследовала
их беспрерывно. Даже в загоне площадью 64 квадратных метра такой паре
было достаточно двухтрех недель, чтобы доконать всех остальных обитате-
лей, т.е. 10-15 сильных взрослых крыс.
Оба супруга победоносной пары были одинаково жестоки к побежденным
сородичам, хотя было очевидно, что он предпочитает терзать самцов, а она
- самок. Побежденные крысы почти не защищались, отчаянно пытались убе-
жать и, доведенные до крайности, бросались туда, ще крысам удается найти
спасение очень редко, - вверх. Вместо сильных, здоровых животных Штайни-
гер неоднократно видел израненных, измученных крыс, которые средь бела
дня, совершенно открыто, сидели высоко на кустах или на деревьях - явно
заблудшие, чужие на участке. Ранения у них располагались в основном на
задней части спины и на хвосте, где преследователь мог достать убегавше-
го. Они редко умирали легкой смертью в результате внезапной глубокой ра-
ны или сильной потери крови. Чаще смерть была результатом сепсиса, осо-
бенно от тех укусов, которые повреждали брюшину. Но больше всего живот-
ные погибали от общего истощения и нервного перенапряжения, которое при-
водило к истощению надпочечников.
Особенно действенный и коварный метод умерщвления сородичей Штайнигер
наблюдал у некоторых самок, превратившихся в настоящих профессиональных
убийц. "Они медленно подкрадываются, - пишет он, - затем внезапно прыга-
ют и наносят ничего не подозревающей жертве, которая, например, ест у
кормушки, укус в шею сбоку, чрезвычайно часто задевающий сонную артерию.
По большей части все это длится считаные секунды. Как правило, смер-
тельно укушенное животное гибнет от внутренних кровоизлияний, которые
обнаруживаются под кожей или в полостях тела".
Наблюдая кровавые трагедии, приводящие в конце концов к тому, что ос-
тавшаяся пара крыс завладевает всем вольером, трудно представить себе то
сообщество, которое скоро, oчень скоро образуется из потомков победонос-
ных убийц. Миролюбие, даже нежность, которые отличают отношение млекопи-
тающих матерей к своим детям, у крыс свойственны не только отцам, но и
дедушкам, а также всевозможным дядюшкам, тетушкам, двоюродным бабушкам и
т.д. и т.д. - не знаю, до какой степени родства. Матери приносят все
свои выводки в одно и то же гнездо, и вряд ли можно предположить, что
каждая из них заботится только о собственных детях. Серьезных схваток
внутри этой гигантской семьи не бывает никогда, даже если в ней насчиты-
ваются десятки животных. Даже в волчьих стаях, члены которых так учтивы
друг с другом, звери высшего ранга едят общую добычу первыми. В крысиной
стае иерархии не существует. Стая сплоченно нападает на крупную добычу,
и более сильные ее члены вносят больший вклад в победу. Но затем - я ци-
тирую Штайнигера дословно - "именно меньшие животные ведут себя наиболее
свободно; большие добровольно подбирают объедки меньших. Так же и при
размножении: во всех смыслах более резвые животные, выросшие лишь напо-
ловину или на три четверти, опережают взрослых. Молодые имеют все права,
и даже сильнейший из старых не оспаривает их".
Внутри стаи не бывает серьезной борьбы; в крайнем случае - мелкие
трения, которые разрешаются ударами передней лапки или наступанием зад-
ней, но укусами никогда. Внутри стаи не существует индивидуальной дис-
танции; напротив, крысы - по Хедигеру - "контактные животные": они охот-
но касаются друг друга. Церемония дружелюбной готовности к контакту сос-
тоит в так называемом подползании, которое особенно часто наблюдается у
молодых животных, в то время как более крупные чаще выражают свою симпа-
тию к меньшим - наползанием. Интересно, что излишняя назойливость в та-
ких проявлениях дружбы является наиболее частым поводом к безобидным
ссорам внутри семьи. Если взрослому зверьку, занятому едой, молодой че-
ресчур надоедает своим под - или наползанием, то первый обороняется:
бьет второго передней лапкой или наступает на него задней. Ревность или
жадность в еде почти никогда не бывают причиной подобных действий.
Внутри стаи действует быстрая передача новостей на основе передачи
настроений, а также - что важнее всего - сохранение однажды приобретен-
ного опыта и передача его потомству. Если крысы находят новую, до тех
пор не знакомую им еду, то - по наблюдениям Штайнигера - в большинстве
случаев первый зверек, нашедший ее, решает, будет семья ее есть или нет.
"Стоит лишь нескольким животным из стаи наткнуться на приманку и не
взять ее - ни один из членов стаи к ней больше не подойдет. Если же пер-
вые не берут отравленную приманку, то они метят ее мочой или калом. Хотя
поднимать кал наверх должно быть крайне неудобно, однако на высоко рас-
положенной приманке часто можно обнаружить помет". Но что самое порази-
тельное - знание опасности какой-то определенной приманки передается из
поколения в поколение и надолго переживает ту особь, которая имела ка-
кие-то неприятности, связанные с этой приманкой. Трудность по-настоящему
успешной борьбы с серой крысой - наиболее успешным биологическим против-
ником человека - состоит прежде всего в том, что крыса пользуется теми
же методами, что и человек: традиционной передачей опыта и его распрост-
ранением внутри тесно сплоченного сообщества.
Серьезная грызня между крысами, принадлежащими к одной семье, проис-
ходит лишь в одном-единственном случае, многозначительном и интересном
во многих отношениях, а именно - когда присутствует чужая крыса, пробу-
дившая внутривидовую, внутрисемейную агрессивность.
То, что делают крысы, когда на их участок попадает член чужого крыси-
ного клана - или подсаживается экспериментатором, - это одна из самых
впечатляющих, ужасных и отвратительных вещей, какие можно наблюдать у
животных. Чужая крыса может бегать с минуту или даже больше, не подозре-
вая об ужасной судьбе, которая ее ожидает, и столь же долго местные мо-
гут заниматься своими обычными делами, - до тех пор, пока наконец чужая
не приблизится к одной из них настолько, что та учует чужую.
Тогда она вздрагивает, как от электрического удара, и в одно мгнове-
ние вся колония оказывается поднятой по тревоге посредством передачи
настроения, которая у серых крыс осуществляется лишь выразительными дви-
жениями, а у черных - еще и резким, сатанински-пронзительным криком, ко-
торый подхватывают все члены стаи, услышавшие его. От возбуждения у них
глаза вылезают из орбит, шерсть встает дыбом, - и крысы начинают охоту
на крысу. Они приходят в такую ярость, что если две из них натыкаются
друг на друга, то в первый момент обязательно с ожесточением кусаются.
"Они сражаются в течение трех-пяти секунд, - сообщает Штайнигер, - затем
основательно обнюхивают друг друга, сильно вытянув шеи, и мирно расхо-
дятся. В день травли чужой крысы все члены стаи относятся друг к другу
раздраженно и недоверчиво". Очевидно, что члены крысиного клана узнают
друг друга не персонально, как, скажем, галки, гуси или обезьяны, а по
общему запаху, точно так же, как пчелы и другие общественные насекомые.
Как и у этих насекомых, можно в эксперименте поставить на члена кры-
синой стаи штамп ненавистного чужака, и наоборот - с помощью специальных
мер придать чужой крысе запах стаи. Когда Эйбл брал животное из крысиной
колонии и пересаживал его в другой вольер, то уже через несколько дней
при возвращении в прежний загон стая встречала его как чужого. Если же
вместе с крысой он брал из загона почву, хворост и т.д. и помещал все
это на пустое и чистое стеклянное основание, так что изолированный зве-
рек получал с собой приданое из таких вещей, которые позволяли ему сох-
ранить на себе запах стаи, то такого зверька безоговорочно признавали
членом стаи даже после отсутствия в течение недель.
Поистине душераздирающей была участь одной черной крысы, которую Эйбл
отсадил от стаи первым из описанных способов, а затем вернул в загон в
моем присутствии. Этот зверек очевидно не забыл запах своей стаи, но не
знал, что сам он пахнет по-другому. Поэтому, будучи перенесен в прежнее
место, он чувствовал себя совершенно надежно, он был дома, так что сви-
репые укусы его прежних друзей были для него совершенно неожиданны. Даже
после нескольких серьезных ранений он все еще не пугался и не пытался
отчаянно бежать, как это делают действительно чужие крысы после первой
же встречи с нападающим членом местного клана. Спешу успокоить мягкосер-
дечного читателя, сообщив ему, что в том случае мы не стали дожидаться
печального конца, а посадили подопытного зверька в родной загон под за-
щиту маленькой проволочной клетки и держали его там до тех пор, пока он
не возобновил свой "запах-паспорт" и не был снова принят в стаю.
Без такого сентиментального вмешательства жребий чужой крысы поистине
ужасен. Самое лучшее, что с ней может произойти, - ее сразит насмерть
шок безмерного ужаса; С. А. Барнетт наблюдал единичные случаи такого ро-
да. Иначе же сородичи медленно растерзают ее. Редко можно так отчетливо
видеть у животного отчаяние, панический страх - и в то же время знание
неотвратимости ужасной смерти, как у такой крысы, готовой к тому, что
крысы ее казнят: она больше не защищается! Невольно напрашивается срав-
нение такого поведения с другим - когда она встречает угрозу со стороны
крупного хищника, загнавшего ее в угол, и у нее не больше шансов спас-
тись от него, чем от крыс чужой стаи. Однако подавляюще превосходящему
врагу она противопоставляет смертельно-мужественную самозащиту, лучшую
из всех оборон, какие бывают на свете, - атаку. Кому в лицо когда-нибудь
бросалась, с пронзительным боевым кличем своего вида, загнанная в угол
серая крыса - тот поймет, что я имею в виду.
Для чего же нужна эта партийная ненависть между стаями крыс? Какая
задача сохранения вида породила такое поведение? Так вот, самое ужасное
- и для нас, людей, в высшей степени тревожное - состоит в том, что эти
добрые, старые дарвинистские рассуждения применимы только там, где су-
ществует какая-то внешняя, из окружающих условий исходящая причина, ко-
торая и производит такой выбор. Только в этом случае отбор вызывается
приспособлением. Однако там, где отбор производится соперничеством соро-
дичей самим по себе, - там существует, как мы уже знаем, огромная опас-
ность, что сородичи в слепой конкуренции загонят друг друга в самые тем-
ные тупики эволюции. Ранее мы познакомились с двумя примерами таких лож-
ных путей развития; это были крылья аргус-фазана и темп работы в запад-
ной цивилизации. Таким образом, вполне вероятно, что партийная ненависть
между стаями, царящая у крыс, - это на самом деле лишь "изобретение
дьявола", совершенно ненужное виду.
С другой стороны, нельзя исключить и того, что действовали - и сейчас
действуют - какие-то еще неизвестные факторы внешнего мира. Но одно мы
можем утверждать наверняка: борьба между стаями не выполняет тех видо-
сохраняющих функций внутривидовой агрессии, о которых мы уже знаем и о
необходимости которых мы говорили в 3-й главе. Эта борьба не служит ни
пространственному распределению, ни отбору сильнейших защитников семьи,
- ими, как мы видели, редко бывают отцы потомства, - ни какой-либо дру-
гой из перечисленных в 3-й главе функций. Кроме того, вполне понятно,
что постоянное состояние войны, в котором находятся все соседние семьи
крыс, должно оказывать очень сильное селекционное давление в сторону все
возрастающей боеготовности и что стая, которая хоть самую малость отста-
нет в этом от своих соседей, будет очень быстро истреблена. Возможно,
что естественный отбор назначил премию максимально многочисленной семье.
Поскольку ее члены, безусловно, помогают друг другу в борьбе с чужими, -
небольшая стая наверняка проигрывает более крупной. Штайнигер обнаружил
на маленьком острове Нордероог в Северном море, что несколько крысиных
стай поделили землю, оставив между собой полосы ничьей земли, "no rat's
land", шириной примерно в 50 метров, в пределах которых идет постоянная
война. Так как фронт обороны для малочисленной популяции бывает более
растянутым, нежели для более крупной, то первая оказывается в невыгодном
положении. Напрашивается мысль, что на каждом таком островке будет оста-
ваться все меньше и меньше крысиных популяций, а выжившие будут стано-
|
