Соловьев Леонид - Повесть о Ходже Насреддине 1 - Скачать бесплатно

получилось!
-- Ох, ох! -- сказал шпион, поднимая лицо, разукрашенное
синяками и кровоподтеками.-- Никогда больше не буду я
связываться с этим проклятым бродягой, ибо знаю, что в
следующий раз он убьет меня. И я не хочу больше служить
шпионом, завтра же я уеду куда-нибудь подальше, где никто не
знает меня, и займусь там честным трудом.
"Однако мои друзья постарались на совесть! -- думал Ходжа
Насреддин, разглядывая шпиона и чувствуя даже некоторую жалость
к нему.-- Если бы до дворца было шагов на двести подальше, то
вряд ли бы они доставили его живым. Посмотрим, пойдет ли ему на
пользу этот урок".
На утренней заре Ходжа Насреддин видел из окна своей
башни, как вышел из ворот дворца рябой шпион с маленьким
узелком в руках. Припадая то на правую, то на левую ногу,
хватаясь за грудь, за плечи и за бока, поминутно присаживаясь,
чтобы отдышаться, он пересек базарную площадь, освещенную
первыми прохладными лучами, и исчез в тени крытых рядов. На
смену темной ночи вставало утро -- чистое, прозрачное, ясное,
омытое росой, пронизанное солнечным светом. Птицы щелкали,
свистели и щебетали, бабочки поднимались высоко, чтобы
согреться в первых лучах, пчела опустилась на подоконник перед
Ходжой Насреддином и начала ползать в поисках меда, запах
которого донесся до нее из кувшина, стоявшего на окне.
Всходило солнце, старинный, неизменный друг Ходжи
Насреддина; каждое утро встречались они, и каждое утро Ходжа
Насреддин умел обрадоваться солнцу так, словно не видел его
целый год. Всходило солнце, как добрый, щедрый бог, равно на
всех изливающий милость, и все в мире, благодарно ликуя,
раскрывало навстречу ему свою красоту, горело, сверкало и сияло
в утренних лучах -- пушистые облака, изразцы минаретов, мокрые
листья, вода, трава и цветы; даже простой угрюмый булыжник,
позабытый и обделенный природой, даже он, встречая солнце,
сумел украсить себя, искрился и блестел в изломе, словно
осыпанный алмазной пылью. И разве мог Ходжа Насреддин в этот
час оставаться холодным перед лицом своего сияющего друга?
Дерево трепетало под яркими солнечными лучами, и Ходжа
Насреддин трепетал вместе с ним, словно сам был одет зеленой
листвой; на ближнем минарете ворковали голуби, чистили крылья,
и Ходже Насреддину хотелось почистить крыло; две бабочки
порхали перед окном -- ему хотелось быть третьим в их легкой
игре. Глаза Ходжи Насреддина сияли от счастья, он вспомнил
рябого шпиона и пожелал, чтобы это утро для него было утром
новой жизни -- чистой и ясной. Но тут же он подумал с
огорчением, чта в душе этого человека накопилось столько
мерзости, что он не сможет освободиться от нее и, отлежавшись,
возьмется опять за старое.
Ходжа Насреддин, как это будет видно из дальнейшего, не
ошибся в своих предвидениях. Слишком хорошо знал он людей,
чтобы ошибаться в них. А как хотелось ему ошибиться, как
обрадовался бы он духовному исцелению рябого шпиона! Но
гнилому, не дано снова стать цветущим и свежим, зловоние не
может превратиться в благоухание. Ходжа Насреддин вздохнул с
огорчением.
Самой заветной мечтой его была мечта о мире, в котором все
люди будут жить как братья, не зная ни алчности, ни зависти, ни
коварства, ни злобы, помогая друг другу в беде и разделяя
радость каждого как общую радость. Но, мечтая о таком
счастливом мире, он с горечью видел, что люди живут
неправильно, угнетают и порабощают друг друга и оскверняют души
свои всяческой мерзостью. Сколько времени понадобится людям,
чтобы понять наконец законы чистой и честной жизни? А в том,
что люди когда-нибудь поймут эти законы. Ходжа Насреддин не
сомневался нисколько. Он твердо верил, что хороших людей на
свете гораздо больше, чем плохих; ростовщик Джафар и рябой
шпион с их насквозь прогнившими душами -- это лишь уродливые
исключения; он твердо верил, что от природы человеку дается
только хорошее, а все плохое в нем -- это чуждая накипь,
привнесенная в человеческую душу извне неправильным,
несправедливо устроенным порядком жизни; он твердо верил, что
эмирский кальянщик с турецким золотым каль- л яном в руках.
очищая в этой благородной работе и души свои от всяческой
скверны... Тому же, что он, Ходжа Насреддин, думал именно так,
а не иначе, служат доказательством многочисленные истории о
нем, на которых отпечатался чекан души его, в том числе эта
книга; и хотя многие из корысти, или же низкой зависти, или по
злобе старались очернить его память, они не достигли успеха в
своем намерении, ибо лжи никогда не дано восторжествовать над
правдой. Память о Ходже Насреддине осталась и впредь останется
благородной и светлой, сохраняющей, подобно алмазу, вечно и
вопреки всему свой чистый блеск! И до сих пор путники,
останавливаясь перед скромным надгробием в турецком Ак-Шехире,
вспоминают добрым словом Ходжу Насреддина, веселого бродягу из
Бухары, и повторяют слова поэта: "Он отдал сердце земле, хотя и
кружился по свету как ветер,-- как ветер, который после его
смерти разнес по вселенной благоухание цветущих роз его сердца.
Прекрасна жизнь, потраченная на то, чтобы оставить по себе в
мире чекан души своей и обозреть всю красоту мира! "
Впрочем, некоторые говорят, что под этим надгробием никто
не лежит, что лукавый Ходжа Насреддин нарочно поставил его и,
распустив повсюду слухи о своей смерти, отправился дальше
бродить по свету. Так ли было это, или не так?.. Не будем
строить бесплодных догадок; скажем только, что от Ходжи
Насреддина можно всего ожидать!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Утренние часы пролетели, на смену им пришел душный знойный
день.
Все было готово к побегу.
Ходжа Насреддин поднялся к своему пленнику:
-- Срок твоего плена, мудрейший Гуссейн Гус-лия,
окончился. Сегодня ночью я покидаю дворец. Я оставлю твою
комнату незапертой, но с тем условием, что ты выйдешь отсюда не
раньше чем через два дня. Если же ты нарушишь этот срок, то
случайно можешь застать меня еще во дворце, и тогда, ты сам
понимаешь, мне придется обвинить тебя в побеге и предать
палачу. Прощай, Гуссейн Гуслия, мудрец и3 Багдада, не поминай
меня лихом! Поручаю тебе открыть эмиру истину и назвать перед
ним мое имя. Слушай внимательно -- меня зовут Ходжа Насреддин!
-- О! -- воскликнул старик, отшатнувшись, и больше ничего
не мог сказать: так поразило его это имя.
Скрипнула, закрываясь, дверь. Шаги Ходжи На-среддина
затихли внизу. Старик осторожно подошел к двери, потрогал --
она была отперта. Старик выглянул -- никого. Тогда он поспешно
захлопнул дверь и заложил изнутри засов. "Нет! -- бормотал
он.-- Лучше я просижу здесь еще целую неделю, только бы не
связываться с Ходжой Насреддином".
Вечером, когда уже загорались в позеленевшем небе первые
звезды, Ходжа Насреддин с глиняным кувшином в руках подошел к
стражникам, охранявшим вход в эмирский гарем.
Стражники, не заметив его приближения, продолжали свой
разговор.
-- Вот упала еще одна звезда,-- сказал толстый ленивый
стражник, поглотитель сырых яиц.-- Если они падают, как ты
говоришь, на землю, то почему люди никогда не находят их?
-- Они падают, наверное, в море,-- ответил второй
стражник.
-- Эй вы, доблестные воины,-- вмешался Ходжа Насреддин.--
Позовите сюда главного евнуха, я должен передать ему лекарство
для больной наложницы.
Пришел главный евнух, благоговейно обеими руками принял
кувшинчик, в котором не было ничего, кроме мела, растворенного
в простой арычной воде, выслушал подробное наставление, как
нужно пользоваться этим лекарством, и удалился.
-- О мудрейший Гуссейн Гуслия! -- льстиво сказал толстый
стражник.-- Ты знаешь все на свете, мудрость твоя не имеет
пределов! Скажи нам, куда падают звезды с неба и почему люди
никогда не находят их на земле?
Ходжа Насреддин не мог удержаться, чтобы не подшутить.
-- А вы разве не знаете? -- сказал он без тени усмешки.--
Когда звезды падают, то рассыпаются на мелкие серебряные
монеты, а потом нищие подбирают эти монеты. Я даже знавал
людей, которые обогатились таким образом.
Стражники переглянулись. На их лицах изобразилось
неописуемое удивление.
Ходжа Насреддин ушел, посмеиваясь над глупыми стражниками.
Он и подумать не мог, как пригодится ему в самом скором времени
эта шутка.
До полуночи он просидел в своей башне. Но вот все затихло
и в городе и во дворце; огни потухли. Медлить дальше было
нельзя: летние ночи пролетают на быстрых крыльях. Ходжа
Насреддин сошел вниз и, крадучись, выбирая затененные места,
направился к эмирскому гарему. "Стражники, наверное, уже
уснули",-- думал он.
Каково же было его огорчение, когда, приблизившись, он
услышал тихие голоса стражников.
-- Вот если бы хоть одна звезда упала сюда! -- говорил
толстый ленивый стражник.-- Мы подобрали бы серебро и сразу
разбогатели.
-- Знаешь, я все-таки не верю, чтобы звезды могли
рассыпаться на серебряные монеты,-- ответил второй стражник.
-- Но так говорит багдадский мудрец,-- возразил первый.--
Ученость его известна всем, он, конечно, не ошибается.
"Будьте вы прокляты! -- мысленно восклицал Ходжа
Насреддин, затаившись в тени.-- Ах, зачем только я сказал им о
звездах; теперь они будут спорить до утра! Неужели придется
отложить побег?"
Над Бухарой в недосягаемой высоте горели чистым и тихим
светом тысячи звезд: одна маленькая звезда вдруг оборвалась и
ринулась в стремительный полет, рассекая наискось небо;
вдогонку за ней ринулась вторая звезда, оставив за собой
мгновенный, ослепительный росчерк. Была середина лета,
приближалось время звездных дождей.
-- Если бы они рассыпались на серебряные монеты...-- начал
второй стражник.
Ходжу Насреддина вдруг осенило. Он торопливо достал из
кармана кошелек, туго набитый серебром. Ему пришлось ждать
очень долго, а звезды не падали. Наконец одна полетела. Ходжа
Насреддин бросил монету под ноги стражникам. Серебро зазвенело
на каменных плитах.
Стражники сначала оцепенели, потом приподнялись, глядя в
упор друг на друга.
-- Ты слышал? -- дрожащим голосом спросил первый.
-- Слышал,-- ответил второй, заикаясь. Ходжа Насреддин
бросил еще монету. Она блеснула в лунных лучах. Ленивый
стражник, коротко вскрикнув, упал животом на нее.
-- По... поймал? -- спросил немеющим языком второй.
-- По... поймал,-- ответил трясущимися губами толстяк,
поднимаясь и показывая монету.
В небе вдруг оборвалось несколько звезд сразу. Ходжа
Насреддин начал швырять серебро горстями. Тишина ночи
наполнилась тонким, певучим звоном. Стражники, обезумев,
побросали свои копья и кинулись шарить по земле.
-- Нашел! -- закричал один хриплым и душным голосом.-- Вот
она!
Второй ползал молча и вдруг заурчал, наткнувшись на целую
россыпь монет.
Ходжа Насреддин подбросил им еще горсть и беспрепятственно
проскользнул в калитку.
Теперь ему было легко. Мягкие персидские ковры неслышно
принимали шаги. Он помнил все переходы. Евнухи спали...
Гюльджан встретила его влажным, горячим поцелуем и
приникла к нему, трепеща.
-- Скорее! -- шептал он.
Никто не остановил их, только евнух заворочался и застонал
во сне. Ходжа Насреддин, пригнувшись, остановился над ним. Но
евнуху было еще рано умирать: он почмокал губами и опять
захрапел... Слабый лунный свет пробивался сквозь разноцветные
стекла.
У самой калитки Ходжа Насреддин остановился, выглянул.
Стражники, стоя на четвереньках посреди двора, смотрели в небо,
ждали, когда упадет звезда. Ходжа Насреддин, сильно
размахнувшись, бросил горсть монет; они упали где-то далеко за
деревьями. Стражники помчались туда. Они обезумели до того, что
ничего уже не видели перед собой и, шумно дыша, судорожно
вскрикивая, ломились напрямик, через изгородь колючего
кустарника, оставляя на ветках лохмотья своих штанов и халатов.
В эту ночь из гарема можно было украсть всех наложниц, а
не только одну.
-- Скорее! Скорее! -- говорил Ходжа Насреддин, увлекая за
собой девушку. Они подбежали к башне, поднялись. Ходжа
Насреддин достал из-под постели давно приготовленную веревку.
-- Здесь высоко... Я боюсь,-- прошептала Гюльджан. Он
сердито прикрикнул на нее, и она покорилась.
Ходжа Насреддин обвязал ее петлей, вынул из окна
выпиленную решетку.
Гюльджан села на подоконник. Было очень высоко, она
задрожала. "Вылезай!" -- властно сказал Ходжа Насреддин, слегка
подтолкнув ее в спину. Она закрыла глаза, скользнула по
гладкому камню, повисла.
Она очнулась на земле. "Беги! Беги!" -- услышала она
сверху. Ходжа Насреддин высунулся до пояса из окна, махал
руками, дергал веревку. Гюльджан поспешно отвязалась и побежала
через безлюдную площадь.
Она не знала, что в эту минуту весь дворец был уже объят
тревогой и смятением. Главный евнух, воспылавший после
недавнего внушения тростью необычайным усердием к эмирской
службе, заглянул среди ночи в комнату новой наложницы и
обнаружил, что постель ее пуста. Евнух кинулся к эмиру,
разбудил его. Эмир позвал Арсланбека. Арсланбек поднял
дворцовую стражу, загорелись факелы, зазвенели щиты и копья.
Послали за багдадским мудрецом. Эмир встретил Ходжу
Насреддина крикливыми жалобами:
-- Гуссейн Гуслия, до чего же дошло распутство в нашем
государстве, если мы, великий эмир, не имеем даже в собственном
нашем дворце покоя от этого бродяги Ходжи Насреддина! Да
слыханное ли это дело, чтобы из эмирского гарема украли
наложницу!
-- О великий эмир,-- осмелился вмешаться Бахти-яр.-- Но
может быть, это сделал не Ходжа Насреддин.
-- А кто же еще? -- закричал эмир.-- Утром нам доложили,
что он вернулся в Бухару, а ночью пропадает наложница, которая
была его невестой! Кто еще мог это сделать, кроме Ходжи
Насреддина?! Ищите его, поставьте всюду утроенные караулы,--
он, наверное, не успел еще выбраться из дворца! Арсланбек,
запомни: твоя голова подпрыгивает на твоих плечах!
Начались поиски. Стража обшарила все уголки во дворце.
Всюду пылали факелы, отбрасывая дрожащее зарево.
Больше всех усердствовал в поисках сам Ходжа Насреддин. Он
приподнимал ковры, шарил палкой в мраморных бассейнах, кричал и
суетился, заглядывая в чайник, в кувшины и даже в мышиные норы.
Вернувшись в эмирскую опочивальню, он доложил:
-- Великий владыка. Ходжа Насреддин уже успел покинуть
дворец.
-- Гуссейн Гуслия! -- в гневе ответил эмир.-- Твое
легкомыслие удивляет нас. А что, если он где-нибудь спрятался?
Значит, он может проникнуть в нашу опочивальню. Эй, стражу
сюда! Стражу! -- закричал эмир, ужаснувшийся этой мысли.
За стеной ударила пушка -- для устрашения неуловимого
Ходжи Насреддина.
Эмир забился куда-то в угол и кричал оттуда:
-- Стражу! Стражу!
Он не успокоился до тех пор, пока Арсланбек не поставил
тридцать стражников у дверей его опочивальни и по десять
стражников под каждым окном.
Только тогда эмир вылез из своего угла и сказал жалобно:
-- Как ты думаешь, Гуссейн Гуслия, не спрятался ли этот
бродяга где-нибудь в нашей опочивальне?
-- Двери и окна охраняются стражей,-- ответил Ходжа
Насреддин.-- Нас в этой комнате только двое. Откуда же взяться
здесь Ходже Насреддину?
-- Но похищение нашей наложницы не пройдет ему даром! --
вскричал эмир. Страх в его душе сменился яростью, пальцы его
судорожно скрючились, словно под ними он чувствовал горло Ходжи
Насреддина.-- О Гуссейн Гуслия! -- продолжал эмир.-- Нет
предела нашему гневу и нашему возмущению! Ведь мы так и не
успели ни разу войти к ней; мысль об этом переполняет скорбью
наше царственное сердце! А виноваты во всем, о Гуссейн Гуслия,
твои звезды; если бы мы могли, отрубили бы всем звездам головы
за подобные злонамеренные поступки! Но на этот раз Ходжа
Насреддин не ускользнет безнаказанно! Мы уже отдали приказание
Арсланбеку! Тебе, Гуссейн Гуслия, мы также поручаем приложить
все усердие к поимке бродяги! Запомни, что от успеха в этом
деле зависит твое назначение на должность главного евнуха.
Завтра ты должен покинуть дворец, Гуссейн Гуслия, и не
возвращаться обратно без Ходжи Насреддина.
Щуря лукавые, ясные глаза. Ходжа Насреддин склонился перед
эмиром до земли.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

До утра Ходжа Насреддин рассказывал эмиру о своих планах
поимки Ходжи Насреддина. Планы эти были весьма хитроумны, эмир
остался доволен.
Утром, получив на расходы кошелек золота. Ходжа Насреддин
в последний раз поднялся в башню, уложил в кожаный пояс деньги
и огляделся со вздохом: ему вдруг стало жаль покидать свое
жилище,-- столько одиноких бессонных ночей провел он здесь и
столько передумал; он оставлял в этих угрюмых стенах частицу
своей души.
Он захлопнул за собой дверь, легко сбежал по каменной
крутой лестнице -- навстречу свободе. Опять весь мир был открыт
перед ним. Дороги, перевалы и горные тропы звали его в дальний
путь, зеленые леса обещали ему приют в тени на мягких листьях,
реки ждали его, чтобы напоить студеной водой, птицы приготовили
на радость ему самые лучшие песни,-- он слишком долго пробыл в
своей позолоченной клетке, веселый бродяга Ходжа Насреддин, и
мир соскучился без него.
Но у самых ворот прямо в сердце ему был нанесен страшный
удар.
Он остановился и, побледнев, прижался к стене. В открытые
ворота под охраной многочисленных стражников входили вереницей
с опущенными головами и связанными руками его друзья; он увидел
старого горшечника Нияза, чайханщика Али, кузнеца Юсупа и
многих других; все, с кем он когда-либо встречался, говорил, у
кого просил воды напиться или брал клочок сена для ишака,-- все
были здесь!.. Печальное шествие замыкал Арсланбек.

Не скоро опомнился Ходжа Насреддин, а когда опомнился --
ворота уже закрылись и во дворе никого не было: всех увели в
подземелье. ---Ходжа Насреддин кинулся, искать Арсланбен
-- Что случилось, почтенный Арсланбек? 01 эти люди? Какое
преступление совершили они? ^^
-- Эти люди -- укрыватели и сообщники про^бийБ того Ходжи
Насреддина! -- ответил с торжеством Арсланбек.-- Мои шпионы
выследили их, и сегодня же они всенародно будут преданы
жестокой казни, если не выдадут Ходжу Насреддина. Но ты бледен,
Гуссейн Гуслия! Ты сильно расстроен!..
-- Еще бы! -- ответил Ходжа Насреддин.-- Значит, награда
уплывает из моих рук в твои!

Ходже Насреддину пришлось остаться во дворце. Да разве мог
он поступить иначе, если невинным людям грозила смерть?
В полдень на площади выстроилось войско, оцепив тройным
кольцом судейский помост. Народ, оповещенный глашатаями о
предстоящих казнях, ждал, безмолвствуя. Раскаленное небо дышало
палящим зноем.
Открыли ворота дворца, и в обычном порядке выбежали
сначала глашатаи, за ними -- стража, вышли музыканты, слоны,
свита, и, наконец, выплыли из ворот эмирские носилки. Народ
распростерся ниц. Носилки поднялись на помост.
Эмир занял свое место на троне. Из ворот дворца вывели
осужденных. Толпа встретила их появление гулом. Родственники и
друзья осужденных стояли в первых рядах, чтобы лучше видеть.
Палачи хлопотали, готовили топоры, колья, веревки. Сегодня
у палачей был трудный день: им предстояло умертвить подряд
шестьдесят человек.
Старый Нияз был первым в этой роковой очереди. Палачи
держали его под руки, справа от него была виселица, слева --
плаха, а прямо перед ним торчал из земли заостренный кол.
Великий визирь Бахтияр громко и торжественно объявил:
-- Во имя аллаха милостивого и милосердного! Повелитель
Бухары и солнце вселенной, эмир бухарский, взвесив на весах
справедливости прегрешения, которые совершили шестьдесят его
подданных по укрывательству богохульника, возмутителя
спокойствия, сеятеля раздоров и совершителя непристойных дел
Ходжи Насреддина, постановил следующее:

горшечника Нияза, как главного укрывателя, у 1рмго
означенный бродяга, именуемый Ходжой На-^цфином, долгое время
скрывался,-- лишить жизни ЦВМ отделение его головы от его
туловища. ддЧто же касается прочих преступников, то первым
ивгказанием для них будет лицезрение казни, которая совершится
над Ниязом, дабы они трепетали, ожидая для себя еще худшей
участи. О способе казни каждого из них будет возглашено
особо...
На площади стояла такая тишина, что каждое слово Бахтияра
отчетливо слышалось в задних рядах.
-- И да будет всем ведомо,-- продолжал он, возвысив
голос,-- что и впредь со всяким укрывателем

Ходжи Насреддина будет поступлено так же, и ни один не
уйдет от руки палача. Если же кто-либо из осужденных укажет
местопребывание этого вора и бездельника, тот не только будет
освобожден от казни, не только станет обладателем эмирской
награды и небесного благословения, но и освободит от наказания
всех прочих. Горшечник Нияз, ты можешь избавить себя и других
от казни, если откроешь местопребывание Ходжи Насреддина.
Нияз долго молчал, не поднимая головы. Вахтияр повторил
свой вопрос.
Нияз ответил:
-- Нет, я не могу указать его местопребывание. Палачи
потащили старика к плахе. Кто-то крикнул в толпе. Старик стал
на колени и, вытянув шею, положил на плаху седую голову.
В эту минуту Ходжа Насреддин, растолкав придворных,
выступил вперед и стал перед эмиром.
-- О повелитель! -- сказал он громко, так, чтобы слышал
народ.-- Прикажи остановить казнь, я сейчас поймаю Ходжу
Насреддина!
Эмир воззрился на него с удивлением. Народ на площади
зашевелился. Палач, повинуясь знаку эмира, опустил к ногам свой
топор.
-- О владыка! -- громко сказал Ходжа Насреддин.-- Будет ли
справедливо, чтобы этих мелких укрывателей предали казни, в то
время как останется живым самый главный укрыватель, у которого
Ходжа Насреддин жил все последнее время и живет сейчас, который
поил, кормил, награждал его и проявлял о нем всяческую заботу?
-- Ты прав,-- сказал эмир важно.-- Если есть такой
укрыватель, то по справедливости ему должно отрубить голову
первому. Но укажи нам этого укрывателя, Гуссейн Гуслия.
По толпе прошел сдержанный ропот; передние передавали
задним слова эмира.
-- Но если великий эмир не захочет казнить этого главного
укрывателя, если великий эмир оставит его живым, то справедливо
ли будет тогда предавать казни малых укрывателей? -- спросил
Ходжа Насреддин.
Эмир ответил, удивляясь все больше:
-- Если мы не пожелаем казнить главного укрывателя, то,
конечно, откажемся от казни мелких укрывателей. Но одно
непонятно нам, Гуссейн Гуслия:
какие причины могут заставить нас воздержаться от казни
главного укрывателя? Где он? Укажи его нам, и мы немедленно
отделим его голову от его туловища.
Ходжа Насреддин обратился к народу:
-- Вы слышали слова эмира. Повелитель Бухары сказал, что
если он откажется казнить главного укрывателя, которого я
сейчас назову, тогда все эти малые укрыватели, стоящие сейчас у
плахи, будут освобождены и отпущены к своим семьям. Так ли я
сказал, о повелитель?
-- Ты правильно сказал, Гуссейн Гуслия,-- подтвердил
эмир.-- Даем в этом наше слово. Но укажи нам скорее главного
укрывателя.
-- Вы слышите? -- сказал Ходжа Насреддин, повернувшись к
народу.-- Эмир дает слово!
Он глубоко вздохнул. Он чувствовал на себе тысячи глаз.
-- Самый главный укрыватель...
Он запнулся, обвел глазами площадь; многие заметили скорбь
и смертную тоску на его лице. Он прощался со своим любимым
миром, с людьми и солнцем.
-- Скорее! -- нетерпеливо воскликнул эмир.-- Говори
скорее, Гуссейн Гуслия!
Ходжа Насреддин сказал твердым, звонким голосом:
-- Самый главный укрыватель -- это ты, эмир!
Резким движением он сбросил свою чалму, сорвал фальшивую
бороду.
Толпа ахнула, замерла. Эмир, выпучив глаза, беззвучно
шевелил губами. Придворные окаменели.
Тишина продолжалась недолго.
-- Ходжа Насреддин! Ходжа Насреддин! -- закричали в толпе.
-- Ходжа Насреддин! -- зашептались придворные.
-- Ходжа Насреддин! -- воскликнул Арсланбек. Наконец
опомнился и сам повелитель. Губы его невнятно вымолвили:
-- Ходжа Насреддин!
-- Да, это я! Ну что же, эмир, прикажи отрубить себе
голову -- как самому главному укрывателю! Я жил у тебя во
дворце, делил с тобою пищу, получал от тебя награды, я был
твоим главным и ближайшим советником во всех делах. Ты --
укрыватель, эмир, прикажи отрубить себе голову!
Ходжу Насреддина схватили. Он не сопротивлялся, он кричал:
-- Эмир обещал освободить осужденных! Вы слышали слово
эмира.
Народ начал гудеть, волноваться. Тройная цепь стражников с
трудом сдерживала напор толпы. Все громче слышались возгласы:
-- Освободите осужденных!
-- Эмир дал слово!..
-- Освободите!..
Гул в толпе нарастал и ширился. Цепи стражников подавались
назад, теснимые народом. Бахтияр наклонился к эмиру:
-- О, повелитель, их нужно освободить, иначе народ
взбунтуется. Эмир кивнул.
-- Эмир держит свое слово! -- закричал Бахтияр. Стражники
расступились. Осужденные сразу исчезли в толпе.
Ходжу Насреддина повели во дворец. Многие в
толпе плакали, кричали ему вслед:
-- Прощай, Ходжа Насреддин! Прощай, наш любимый,
благородный Ходжа Насреддин, ты будешь всегда бессмертен в
наших сердцах.
Он шел с высоко поднятой головой, на его лице было
бесстрашие. Перед воротами он обернулся, махнул на прощание
рукой. Толпа ответила ему мощным рокотом.
Эмир торопливо залез в свои носилки. Дворцовое шествие
тронулось в обратный путь.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Собрался диван -- судить Ходжу Насреддина.
Когда он вошел, связанный по рукам и ногам, охраняемый
стражниками,-- придворные потупились. Им было стыдно смотреть
друг на друга. Мудрецы морщились, оглаживая бороды, эмир,
отвернувшись, вздыхал и покашливал.
А Ходжа Насреддин смотрел прямым, ясным взглядом; если бы
не его закрученные за спину руки, то можно было бы подумать,
что преступник не он, а все эти люди, сидящие перед ним.
На суд вместе с другими придворными явился и подлинный
Гуссейн Гуслия, багдадский мудрец, освобожденный наконец из
своего заточения. Ходжа Насреддин дружески подмигнул ему,
багдадский мудрец подскочил на подушках и зашипел от ярости.
Суд продолжался недолго. Ходжу Насреддина приговорили к
смерти. Оставалось избрать способ казни.
-- О великий владыка! -- сказал Арсланбек.-- Мое мнение,
что этого преступника необходимо посадить на кол, дабы он
окончил жизнь свою в жесточайших мучениях.
Ходжа Насреддин даже бровью не дрогнул; он стоял и
безмятежно улыбался, подставив лицо солнечному лучу, падавшему
в зал через верхнее открытое окно.
-- Нет! -- решительно сказал эмир.-- Султан турецкий уже
сажал на кол этого богохульника, но он, по-видимому, знает
средство переносить без вреда для себя подобный способ казни,
иначе он не ушел бы живым из рук султана.
Бахтияр посоветовал отрубить Ходже Насреддину голову.
-- Правда, это один из наилегчайших видов смерти,--
добавил он,-- но зато самый верный.
-- Нет! -- сказал эмир.-- Калиф багдадский рубил ему
голову, а он все-таки жив.
Поочередно поднимались сановники, предлагали повесить
Ходжу Насреддина, содрать с него кожу. Эмир отверг все эти
советы, потому что, наблюдая тайком за Ходжой Насреддином, не
замечал признаков страха на его лице, что было в глазах эмира
явным доказательством недействительности предлагаемых способов.
Придворные замолчали в смущении. Эмир начал гневаться.
Тогда поднялся багдадский мудрец. Впервые он говорил перед
лицом эмира, поэтому тщательно обдумал свой совет, дабы
отличиться мудростью от всех прочих.
-- О великий повелитель вселенной! Если этот преступник
уходил до сих пор невредимым от всевозможных способов казни, то
не является ли это прямым свидетельством того, что ему помогает
нечистая сила, тот самый дух тьмы, имя которого непристойно
называть здесь, перед лицом эмира.
При этих словах мудрец подул себе на плечи, вслед за ним
подули все остальные, кроме Ходжи Насреддина.
-- Рассудив и взвесив все, касающееся этого преступника,--
продолжал мудрец,-- наш великий эмир отверг предложенные
способы умерщвления Ходжи Насреддина, опасаясь, что нечистая
сила вновь поможет преступнику ускользнуть от справедливой
кары. Но существует еще один способ казни, которому названный
преступник Ходжа Насреддин ни разу не подвергался, а именно --
утопление!
Багдадский мудрец, высоко вскинув голову, с торжеством
посмотрел на присутствующих.
Ходжа Насреддин встрепенулся.
Эмир заметил его движение. "Ага! Так вот в чем была его
тайна!"
Ходжа Насреддин думал в это время: "Очень хорошо, что они
заговорили о нечистой силе; значит, надежда еще не потеряна для
меня!"
-- Известно мне из рассказов и книг,-- продолжал между тем
мудрец,-- что в Бухаре имеется священный водоем, именуемый
водоемом шейха Ахмеда. Понятно, что нечистая сила не
осмеливается приближаться к этому водоему, почему и надлежит, о
повелитель, погрузить преступника на длительный срок с головой
в священные воды, после чего он умрет.
-- Вот совет мудреца, достойный награды! -- воскликнул
эмир.
Ходжа Насреддин укоризненно сказал багдадскому мудрецу:
-- О Гуссейн Гуслия, так ли я обращался с тобой, когда ты
был в моей власти? Вот и надейся после этого на людскую
благодарность!
Было решено после захода солнца всенародно утопить Ходжу
Насреддина в священном водоеме шейха Ахмеда. А чтобы по дороге
Ходжа Насреддин не смог убежать, решили доставить его из дворца
к водоему в кожаном мешке и в этом же мешке утопить.
...Целый день у водоема стучали топоры: плотники возводили
помост, но что могли они сделать, если над каждым из них стоял
стражник? Они работали молча, с угрюмыми, ожесточенными лицами;
закончив, они отказались получить скудную плату и ушли, глядя в
землю.
Помост и весь берег вокруг устлали коврами.
Противоположный берег предназначался для народа.
Шпионы доносили, что город волнуется. Поэтому Арсланбек
согнал к водоему великое множество войска, поставил пушки.
Опасаясь, как бы народ по дороге не отбил Ходжу Насреддина,
Арсланбек приказал приготовить четыре мешка, набитых тряпьем:
эти фальшивые мешки он намеревался отправить к водоему
открыто, по людным улицам, а мешок с Ход-180

жой Насреддином, наоборот,-- самыми глухими переулками.
Хитрость свою он простер еще дальше: к фальшивым мешкам он
приставил по восемь стражников, а к мешку с Ходжой Насреддином
только троих.
-- Я пришлю к вам от водоема гонца,-- сказал стражникам
Арсланбек.-- Четыре фальшивых мешка вы должны вынести сразу,
один за другим, а пятый мешок, с преступником,-- немного погодя
и незаметно, когда все любопытные, толпящиеся у ворот,
устремятся за фальшивыми мешками. Хорошо ли поняли вы меня?
Помните, что отвечать придется вам головой.
Вечером на площади ударили барабаны, возвещая об окончании
базара. К водоему со всех сторон потянулись толпы народа.
Вскоре прибыл эмир со свитой. На помосте и вокруг него зажгли
факелы. Пламя шипело и гнулось от ветра, на воде дрожали
багровые отблески. Противоположный берег тонул в темноте; с
помоста, озаренного огнями, не видно было толпы, но ясно
слышалось, как ворочается, движется и дышит она, сливая свой
смутный тревожный гул с порывами ночного ветра.
Бахтияр громким голосом прочитал в темноту эмир-ский указ
о предании смерти Ходжи Насреддина. В это время и ветер
улегся,-- была тишина, такая, что у светлейшего эмира поползли
мурашки по спине. Опять вздохнул ветер, вместе с ним вздохнула
тысячами грудей толпа.
-- Арсланбек! -- сказал эмир, и голос его дрогнул.--
Почему ты медлишь?
-- Я уже отправил гонца, о повелитель. Вдруг в темноте
послышались крики, лязг оружия;
где-то началась свалка. Эмир подпрыгнул, озираясь. Через
минуту в освещенный круг перед помостом вошли восемь стражников
без мешка.
-- Где же преступник? -- вскричал эмир,-- Его отняли у
стражников, он ускользнул! Арсланбек, ты видишь!
-- О повелитель! -- ответил Арсланбек.-- Твой ничтожный
раб предусмотрел все; в этом мешке были старые тряпки.
В другой стороне опять послышался шум свалки. Арсланбек
поспешил успокоить эмира:
-- Пусть отнимают, о повелитель! В этом мешке тоже ничего
нет, кроме тряпок.
...Первый мешок отбил у стражников чайханщик Али со своими
друзьями, второй отбили кузнецы, возглавляемые Юсупом. Вскоре
гончары отбили третий мешок, но и в, нем оказались тряпки.
Четвертый мешок пропустили к помосту свободно. Стражники при
свете факелов на глазах у всей толпы подняли мешок над водой и
вытряхнули; посыпались тряпки.
Толпа замерла в полном недоумении. Этого и добивался
многоопытный Арсланбек, понимавший, что недоумение влечет за
собою бездействие.
Настало время пятому мешку. Между тем стражники, которым
он был поручен, задержались где-то и до сих пор не доставили
его к водоему.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Когда стражники вывели Ходжу Насреддина из подземелья, он
сказал:
-- Значит, вы потащите меня на собственных спинах? Жалею,
что здесь нет моего ишака, он бы лопнул от смеха.
-- Молчи! Скоро тебе придется заплакать! -- злобно
ответили стражники. Они не могли простить Ходже Насреддину, что
он предался в руки эмира помимо стражи.
Распялив тесный мешок, они начали запихивать в него Ходжу
Насреддина.
-- О слуги шайтана! -- кричал Ходжа Насреддин, сложенный
втрое.-- Неужели вы не могли выбрать мешок попросторнее!
-- Ничего! -- говорили стражники, пыхтя и обливаясь
потом.-- Тебе недолго придется терпеть. Не растопыривайся же, о
сын греха, иначе мы вдавим твои колени в твой живот!
Поднялся шум, сбежалась дворцовая челядь. Наконец после
долгих трудов стражники запихали Ходжу Насреддина в мешок и
завязали веревкой. В мешке было тесно, темно и вонюче. Душа
Насреддина окуталась черным туманом; казалось, спасения для
него теперь нет. Он взывал к судьбе и всемогущему случаю:
"О ты, судьба, ставшая для меня матерью, о ты, всемогущий
случай, оберегавший меня до сих пор, подобно отцу,-- где вы
сейчас, почему не поспешите на помощь к Ходже Насреддину? О
судьба, о всемогущий случай!"
А стражники уже прошли половину пути; они несли мешок,
меняясь через каждые двести шагов; по этим коротким остановкам
Ходжа Насреддин вел печальный счет -- сколько пройдено и
сколько осталось.
Он хорошо понимал, что судьба и случай никогда не приходят
на помощь к тому, кто заменяет дело жалобами и призывами.
Дорогу осилит идущий; пусть в пути ослабнут и подогнутся его
ноги -- он должен ползти на руках и коленях, и тогда
обязательно ночью вдали увидит он яркое пламя костров и,
приблизившись, увидит купеческий караван, остановившийся на
отдых, и караван этот непременно окажется попутным, и найдется
свободный верблюд, на котором путник доедет туда, куда нужно...
Сидящий же на дороге и предающийся отчаянию -- сколь бы ни
плакал он и ни жаловался -- не возбудит сочувствия в бездушных
камнях; он умрет от жажды в пустыне, труп его станет добычей
смрадных гиен, кости его занесет горячий песок. Сколько людей
умерли преждевременно, и только потому, что недостаточно сильно
хотели жить! Такую смерть Ходжа Насреддин считал позорной для
человека.
"Нет! -- сказал он себе и, стиснув зубы, яростно повторил:
-- Нет! Я не умру сегодня! Я не хочу умирать!"
Но что он мог сделать, сложенный втрое и засунутый в
тесный мешок, где нельзя было даже пошевелиться: колени и локти
как будто прилипли к туловищу. Свободным у Ходжи Насреддина
оставался только язык.
-- О доблестные воины,-- сказал он из мешка.--
Остановитесь на минутку, я хочу прочесть перед смертью молитву,
дабы всемилостивый аллах принял мою душу в светлые селения
свои.
Стражники опустили мешок на землю:
-- Читай. Но из мешка мы тебя не выпустим. Читай свою
молитву в мешке.
-- А где мы находимся? -- спросил Ходжа Насреддин.-- Я это
затем спрашиваю, чтобы вы обратили меня лицом к ближайшей
мечети.
-- Мы находимся близ Каршинских ворот. Здесь кругом
мечети, в какую бы сторону мы тебя не обратили лицом. Читай же
скорее свою молитву. Мы не можем долго задерживаться.
-- Спасибо, о благочестивые воины,-- печальным голосом
ответил из мешка Ходжа Насреддин.
На что он рассчитывал? Он и сам не знал. "Я выгадаю
несколько минут. А там посмотрим. Может быть, что-нибудь
подвернется..."

Он начал громко молиться, прислушиваясь в то же время к
разговорам стражников.
-- И как мы не сообразили сразу, что новый звездочет --
это и есть Ходжа Насреддин? -- сокрушались стражники.-- Если бы
мы узнали и поймали его, то получили бы от эмира большую
награду!
Мысли стражников текли в обычном направлении, ибо алчность
составляла самую сущность их жизни.
Этим и воспользовался Ходжа Насреддин. "Попробую сделать
так, чтобы они ушли куда-нибудь от мешка, хотя бы на самый
короткий срок... Может быть, мне удастся порвать веревку, может
быть, кто-нибудь пройдет по дороге и освободит меня".
-- Скорей кончай молитву! -- говорили стражники, толкая
мешок ногами.-- Слышишь, ты! Нам некогда ждать!
-- Одну минуту, доблестные воины! У меня осталась
последняя просьба к аллаху. О всемогущий, всемилостивый аллах,
сделай так, чтобы тот человек, который найдет закопанные мнрю
десять тысяч таньга, выделил бы из них одну тысячу, и отнес в
мечеть, и отдал мулле, поручив ему молиться за меня в течение
целого года...
Услышав о десяти тысячах таньга, стражники притихли. Хотя
Ходжа Насреддин ничего не видел из своего мешка, но точно знал,
какие сейчас у стражников лица, как они переглядываются и
толкают друг друга локтями.
-- Несите меня дальше,-- сказал он кротким голосом.--
Предаю дух мой в руки аллаха. Стражники медлили.
-- Мы еще немного отдохнем,-- вкрадчиво сказал один из
них.-- О Ходжа Насреддин, не думай, что мы бессердечные,
нехорошие люди. Только служба заставляет нас поступать с тобою
столь жестоко; если бы мы могли прожить с нашими семьями без
эмирского жалованья, тогда мы, конечно, немедленно выпустили бы
тебя на волю...
-- Что ты говоришь! -- испуганно прошептал второй.-- Если
мы его выпустим, то эмир снимет нам головы.
-- Молчи! -- зашипел первый.-- Нам бы только получить
деньги.
Ходжа Насреддин не слышал шепота, но знал, что стражники
шепчутся, и знал, о чем они шепчутся.
-- Я не имею зла на вас, о воины,-- сказал он с
благочестивым вздохом.-- Я сам чересчур грешен для того, чтобы
осуждать других. Если аллах дарует мне прощение на том свете,
обещаю вам помолиться за вас перед его троном. Вы говорите, что
если бы не эмирское жалованье, то вы бы меня выпустили?
Подумайте над своими словами! Ведь этим вы нарушили бы волю
эмира и, следовательно, совершили бы тяжкий грех. Нет! Я не
хочу, чтобы вы из-за меня отягощали грехом свои души;
поднимайте мешок, несите меня к водоему, пусть свершится воля
эмира и воля аллаха!..
Стражники в растерянности переглядывались, проклиная
благочестивое раскаяние, которое вдруг -- и совсем, по их
мнению, не вовремя -- овладело Ходжой Насреддином.
В разговор вступил третий стражник: до сих пор он молчал,
придумывая хитрость.
-- Сколь тяжко видеть человека, который перед смертью
начал раскаиваться в своих грехах и заблуждениях,-- сказал он,
подмигивая товарищам.-- Нет, я не таков! Я уже давно раскаялся
и давно веду благочестивый образ жизни. Но благочестие на
словах, не сопровождаемое угодными аллаху делами,-- мертво,--
продолжал стражник, в то время как товарищи его зажимали рты
ладонями, чтобы не расхохотаться, ибо он был известен как
неисправимый игрок в кости и распутник.-- Вот я, например,
сопровождаю свою благочестивую жизнь праведным и благочестивым
делом, а именно: я строю в моем родном селении большую мечеть и
ради этого отказываю даже в пище себе и своей семье.
Один из стражников не выдержал и, давясь от смеха, ушел в
темноту.
-- Я откладываю каждый грош,-- продолжал благочестивый
стражник,-- и все-таки мечеть воздвигается слишком медленно,
что переполняет скорбью мое сердце. На днях я продал корову.
Пусть мне придется продать последние сапоги -- я согласен
ходить босиком, лишь бы завершить начатое.
Ходжа Насреддин всхлипнул в мешке. Стражники
переглянулись. Дело у них шло на лад. Они локтями торопили
своего догадливого товарища.
-- О, если бы мне повстречался такой человек, который
согласился бы пожертвовать восемь или десять тысяч таньга на
окончание этой мечети! -- воскликнул он.-- Я бы поклялся перед
ним, что в течение пяти и даже десяти лет имя его ежедневно
возносилось бы, окутанное благоуханным дымом молитвы, из-под
сводов этой мечети к трону аллаха! Первый стражник сказал:
-- О мой благочестивый товарищ! У меня нет десяти тысяч
таньга, но может быть, ты согласишься принять мои последние
сбережения -- пятьсот таньга. Не отвергай моего скромного дара,
мне тоже хочется принять участие в этом праведном деле.
-- И мне,-- сказал второй, заикаясь и дрожа от внутреннего
смеха.-- У меня есть триста таньга...
-- О праведник, о благочестивей! -- воскликнул Ходжа
Насреддин, всхлипывая.-- Как я жалею, что не могу приложить к
своим губам край твоего халата! Я великий грешник, но будь
милостив ко мне и не отвергни моего дара. У меня есть десять
тысяч таньга. Когда я, совершив богохульный обман, был
приближен к эмиру, то часто получал от него в подарок кошельки
с золотом и серебром; накопив десять тысяч таньга, я решил
спрятать их, с тем чтобы, свершая бегство, захватить по дороге.
А так как я решил бежать через Каршинские ворота, то и закопал
эти деньги на Кар-шинском кладбище под одним из старых
надгробий.
-- На Каршинском кладбище! -- воскликнули стражники.--
Значит, они где-то здесь, рядом!
-- Да! Сейчас мы находимся на северном конце кладбища, и
если пройти...
-- Мы находимся на восточном конце! Где, где они спрятаны,
твои деньги?
-- Они спрятаны на западном конце кладбища,-- сказал Ходжа
Насреддин.-- Но сначала поклянись мне, о благочестивый
стражник, что мое имя действительно будет поминаться в мечети
ежедневно в течение десяти лет.
-- Клянусь! -- сказал стражник, дрожа от нетерпения.--
Клянусь тебе именем аллаха и пророка его Магомета! Ну, говори
скорее, где закопаны твои деньги?
Ходжа Насреддин медлил. "А что, если они решат отнести
меня сначала к водоему, отложив на завтра поиски денег? --
думал он.-- Нет, этого не случится. Во-первых, они обуяны
алчностью и нетерпением, во-вторых, они побоятся, что
кто-нибудь может опередить их, в-третьих, они не доверяют друг
другу. Какое же указать им место, чтобы они подольше копались?"

Стражники ждали, склонившись над мешком. Ходжа Насреддин
слышал их отяжелевшее дыхание, как будто они только что
прибежали откуда-то издалека.
-- На западном конце кладбища есть три старых надгробия,
расположенные треугольником,-- сказал Ходжа Насреддин.-- Под
каждым из них я закопал по три тысячи триста тридцать три
таньга с одной третью...
-- Расположенные треугольником,-- хором повторяли
стражники, уподобляясь послушным ученикам, повторяющим за своим
учителем слова корана.-- По три тысячи триста тридцать три
таньга с одной третью...
Они сговорились, что двое пойдут за деньгами, а третий
останется караулить. Это могло бы повергнуть Ходжу Насреддина в
уныние, если бы он не обладал способностью наперед угадывать
человеческие поступки: он точно знал, что третий стражник
недолго усидит около мешка. Предвидения оправдались: оставшись
один, стражник начал беспокойно вздыхать, кашлять, ходить
взад-вперед по дороге, звеня оружием. По этим звукам Ходжа
Насреддин угадывал все его мысли:
стражника грызла тревога за свои три тысячи триста
тридцать три таньга с одной третью. Ходжа Насреддин терпеливо
ждал.
-- Как долго они там возятся,-- сказал стражник.
-- Они, наверное, прячут деньги куда-нибудь в другое
место, а завтра вы все трое придете за ними,-- ответил Ходжа
Насреддин.
Это был меткий удар. Стражник шумно засопел, потом начал
притворно зевать.
-- Как хочется мне перед смертью послушать какую-нибудь
душеспасительную историю,-- сказал из мешка Ходжа Насреддин.--
Может быть, ты вспомнишь и расскажешь мне, о добрый стражник.
-- Нет! -- сердито ответил стражник.-- Я не знаю
душеспасительных историй... К тому же, я устал, пойду прилягу
вот здесь на траве.
Но он не сообразил, что по земле его шаги будут отдаваться
гулко и далеко. Сначала шел он медленно, потом до Ходжи
Насреддина донесся частый топот,-- стражник помчался на
кладбище.
Настало время действовать. Но тщетно катался и кувыркался
Ходжа Насреддин,-- порвать веревку не удалось. "Прохожего! --
молил Ходжа Насреддин.-- О судьба, пошли мне прохожего!"

И судьба послала ему прохожего.
Судьба и благоприятный случай всегда приходят на помощь
тому, кто преисполнен решимости и борется до конца (об этом уж
было сказано раньше, но истина не тускнеет от повторения).
Ходжа Насреддин всеми силами боролся за свою жизнь, и судьба не
могла отказать ему в помощи.
Прохожий шел медленно; он был хром, как определил Ходжа
Насреддин по звуку ^его шагов, и не молод, потому что страдал
одышкой.
Мешок лежал на самой середине дороги. Прохожий
остановился, долго разглядывал, ткнул раза два
клюкой.
-- Что это за мешок? Откуда он здесь взялся! -- скрипуче
сказал прохожий.
Ходжа Насреддин -- о великая радость! -- узнал голос
ростовщика Джафара.
Теперь Ходжа Насреддин не сомневался в своем спасении.
Только бы подольше искали...
Он кашлянул в мешке -- тихонько, чтобы не испугать
ростовщика.
-- Эге! Да здесь человек! -- воскликнул Джафар,
отскочив.
-- Конечно, человек,-- спокойно ответил Ходжа Насреддин,
изменив свой голос.-- А что в этом удивительного?
_ Как что удивительного? Зачем ты забрался в
мешок?
-- Значит, нужно, если забрался. Проходи своей дорогой и
не надоедай мне расспросами.
Ходжа Насреддин знал, что любопытство ростовщика теперь
возбуждено до крайности и он все равно
не уйдет.
-- Поистине, удивительное событие -- встретить на дороге
человека, сидящего в завязанном мешке! -- говорил ростовщик.--
Может быть, тебя посадили в
мешок насильно?
-- Насильно! -- усмехнулся Ходжа Насреддин.-- Стал бы я
платить шестьсот таньга за то, чтобы меня посадили в мешок
насильно!
-- Шестьсот таньга! За что же ты уплатил такие
деньги?
-- О прохожий, я тебе расскажу все, если ты пообещаешь,
выслушав, удалиться и не тревожить больше мой покой. Этот мешок
принадлежит одному арабу, живущему у нас в Бухаре, и обладает
чудесным свойством исцелять болезни и уродства. Хозяин дает его
на подержание, но за большие деньги и не всем. Я был хромым,
горбатым и кривым на один глаз, и вот я надумал жениться, и
отец моей невесты, дабы не огорчить ее взора созерцанием моих
уродств, повел меня к этому арабу, и я получил на подержание
мешок сроком на четыре часа, уплатив хозяину шестьсот таньга. А
так как этот мешок проявляет свои целебные свойства только
вблизи кладбища, то я и пришел после захода солнца сюда, к
старому Кар-шинскому кладбищу, вместе с отцом моей невесты,
который, завязав веревку на мешке, удалился, ибо присутствие
постороннего человека может испортить все дело. Араб, хозяин
мешка, предупредил меня -- как только я останусь один, ко мне
подлетят три джина, производя шум и звон своими медными
крыльями. И джины человеческими голосами спросят меня, где на
кладбище закопаны десять тысяч таньга, на что я должен ответить
им следующим таинственным заклинанием: "Тот, кто носит медный
щит, тот имеет медный лоб. На месте сокола сидит филин. О
джины, вы ищете там, где не прятали, поцелуйте за это под хвост
моего ишака!" Так оно в точности и случилось:
явились джины и спросили меня, где закопаны десять тысяч
таньга; услышав мой ответ, джины пришли в неописуемую ярость и
начали бить меня, а я, памятуя наставления араба, продолжал
кричать: "Тот, кто носит медный щит, тот имеет медный лоб,
поцелуйте под хвост моего ишака!" Потом джины подхватили мешок
и понесли куда-то... А дальше я ничего уже не помню, очнулся я
через два часа на том же самом месте вполне исцеленный -- мой
горб исчез, нога выпрямилась, и глаз прозрел, в чем я убедился,
глядя в дырочку, которую кто-то проделал в мешке еще до меня. И
теперь я досиживаю в мешке свой срок только потому, что деньги
все равно заплачены,-- не пропадать же им зря! Конечно, я
совершил ошибку: надо было сговориться с каким-нибудь
человеком, обладающим теми же уродствами; мы взяли бы мешок
пополам, просидели бы в нем по два часа, и наше исцеление
обошлось бы нам всего по триста таньга. Но сделанного не
вернешь: пусть пропадают мои деньги, самое главное, что я
все-таки исцелился.
Теперь, прохожий, ты знаешь все, сдержи свое обещание и
удались. Я немного ослаб после исцеления, мне трудно
разговаривать. Уже десятый человек пристает ко мне с
расспросами, я устал повторять всем одно и то же.
Ростовщик слушал с глубоким вниманием, прерывая иногда
рассказ Ходжи Насреддина возгласами удивления.
-- Послушай, о человек, сидящий в мешке! -- сказал
ростовщик.-- Мы оба можем извлечь пользу из нашей встречи. Ты
сожалеешь о том, что не сговорился заранее с каким-нибудь
человеком, обладающим такими же уродствами, чтобы взять мешок
на подержание пополам. Но тебе еще не поздно сговориться, ибо я
и есть как раз тот человек, который тебе нужен:
я горбат, хром на правую ногу и крив на один глаз. И я
охотно уплачу триста таньга за то, чтобы просидеть в мешке
оставшиеся два часа.
-- Ты, наверное, смеешься надо мной,-- ответил Ходжа
Насреддин.-- Может ли быть такое чудесное совпадение! Если ты
говоришь правду, то возблагодари аллаха за ниспослание тебе
столь счастливого случая! Я согласен, прохожий, но
предупреждаю, что я уплатил вперед и тебе тоже придется
уплатить вперед. В долг я не поверю.
-- Я уплачу вперед,-- сказал ростовщик, развязывая
веревку.-- Не будем терять времени, ибо минуты идут, а теперь
они принадлежат уже мне.
Вылезая из мешка. Ходжа Насреддин прикрыл рукавом халата
лицо. Но ростовщику некогда было разглядывать: он торопливо
считал деньги, сожалея о пролетающих минутах.
С кряхтением и стонами он залез в мешок, пригнул голову.
Ходжа Насреддин затянул веревку, отбежал и притаился в
тени за деревом.
Он успел как раз вовремя. Со стороны кладбища послышалась
громкая ругань стражников. Сначала из пролома в кладбищенском
заборе выползли на дорогу их длинные тени, затем и сами они
показались, отражая луну медью своих щитов.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

-- Эй ты, бродяга! -- кричали стражники, толкая мешок
ногами, причем оружие их лязгало и звенело, что вполне могло
сойти за шум, производимый медными крыльями.-- Мы обшарили все
кладбище и ничего не нашли. Говори, о сын греха, где закопаны
десять тысяч таньга?
Ростовщик твердо помнил таинственное заклинание.
-- Тот, кто носит медный щит, тот имеет медный лоб,--
ответил он из мешка.-- На месте сокола сидит филин. О джины, вы
ищете там, где не прятали, поцелуйте за это под хвост моего
ишака!
Услышав такие слова, стражники пришли в неописуемую
ярость.
-- Ты обманул нас, подобный зловонному псу, и ты еще
называешь нас дураками!* Смотрите, смотрите, он извалял в пыли
весь мешок, значит, он катался и кувыркался по дороге в надежде
освободиться, пока мы, раздирая в кровь руки, трудились на
кладбище! Ты жестоко поплатишься за свой обман, о гнусное
порождение лисицы!
Они обрушили на мешок град тяжелых ударов, не
удовольствовавшись этим, они поочередно сплясали на мешке в
своих подкованных сапогах. А ростовщик, следуя наставлениям
Ходжи Насреддина, беспрерывно кричал: "Кто носит медный щит,
тот имеет медный лоб!.." -- чем довел стражников до полного
исступления. Жалея, что им не дозволено самим расправиться с
преступником, они подхватили мешок и потащили к водоему.
Ходжа Насреддин вышел из своего укрытия на дорогу, обмыл в
арыке лицо, сбросил халат, открыв ночному ветру широкую грудь.
Как радостно и легко было ему сейчас, когда черное дыхание
смерти пронеслось, не опалив его! Он отошел в сторону,