Соловьев Леонид - Повесть о Ходже Насреддине 1 - Скачать бесплатно
и будет надежной женой. Я согласен получить от нее до женитьбы
еще десять раз по десять пощечин, лишь бы после женитьбы она
была так же щедра на эти пощечины для других!"
Он подошел на цыпочках к балкону, позвал тихим голосом:
-- Гюльджан! Она не ответила.
-- Гюльджан!
Душистая темнота безмолвствовала. Ходжа Насреддин
опечалился. Сдерживая голос, чтобы не разбудить старика, он
запел:
Ты ресницами украла мое сердце.
Ты осуждаешь меня, а сама воруешь ресницами. И ты еще
требуешь платы за то, что украла мое сердце! О диво! О чудо! Да
где же это видано?
Когда и кто платил ворам? Подари же мне бесплатно два или
три поцелуя.
Нет, мне Этого мало! Есть поцелуи, как горькая вода, _ Чем
больше пьепгь, тех больше жаждешь. Ты закрыла рередо мной своя
двери. --
О, пусть лучше кровь моя вытечет на землю! И где теперь я
найду соя я успокоение?
Может быть, ты научишь меня?" Вот Какова моя'печаль о
твоих очах,
Что мечут стрелы! Вот какова моя печаль о твоих кудрях,
Благоуханных, как мускус!
Он пел, и хотя Гюльджан не показывалась и не отвечала, но
он знал, что она внимательно слушает, и знал также, что ни одна
женщина не может устоять перед такими словами. И он не ошибся:
ставня слегка приоткрылась.
-- Иди! -- прошептала сверху Гюльджан.-- Только
потихоньку, чтобы отец не проснулся.
Он поднялся по лесенке, сел опять рядом с нею, и фитиль,
плавающий в плошке с топленым бараньим салом, трещал и горел до
рассвета; они говорили и не могли наговориться досыта; словом,
все было так, как и должно быть и как это сказано у мудрейшего
Абу-Мухаммеда Али-ибн-Хазма, в книге "Ожерелье голубки", в
главе "Слово о природе любви":
"Любовь -- да возвеличит ее аллах! -- поначалу шутка, но в
конце -- дело важное. Ее свойства слишком тонки по своей
возвышенности, чтобы их описать, и нельзя постигнуть ее
истинной сущности иначе, как с трудом. Что же касается причины
того, что любовь постоянно в большинстве случаев возникает
из-за красивой внешности, то вполне понятно, что душа
прекрасна, и увлекается всем прекрасным, и питает склонность к
совершенным образам. И, увидев какой-нибудь из них, душа
начинает к нему приглядываться и, если различит за внешностью
что-нибудь с собою сходное, вступает с ним в соединение, и
возникает настоящая подлинная любовь... Поистине, внешность
дивным образом соединяет отдаленные частицы души!"
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Старик заворочался на крыше, заскрипел, закашлял и сиплым
сонным голосом позвал Гюльджан, чтобы она дала ему холодной
воды напиться. Она толкнула Ходжу Насреддина к двери; почти не
касаясь ногами ступенек, он скатился по лестнице, прыгнул через
забор, а спустя короткое время, умывшись в ближайшем арыке и
утеревшись полой халата, уже стучался в калитку с другой
стороны.
-- Доброе утро. Ходжа Насреддин! -- приветствовал его с
крыши старик.-- Как рано ты встаешь в последние дни. Когда
только успеваешь ты высыпаться? Сейчас мы выпьем чаю и
возьмемся, благословясь, за работу.
В полдень Ходжа Насреддин покинул старика и отправился на
базар покупать подарок для Гюльджан. Как всегда, он надел из
предосторожности цветную бадахшанскую чалму и прицепил
фальшивую бороду;
в этом наряде он был неузнаваем и мог свободно разгуливать
по торговым рядам и чайханам, не опасаясь шпионов.
Он выбрал коралловое ожерелье, напоминавшее своим цветом
губы его возлюбленной. Ювелир оказался человеком сговорчивым, и
после какого-нибудь часа шума, криков и споров ожерелье перешло
к Ходже Насреддину за тридцать таньга.
На обратном пути Ходжа Насреддин увидел около базарной
мечети большую толпу. Люди теснились и лезли на плечи друг
другу. Приблизившись, Ходжа Насреддин услышал резкий,
пронзительный голос:
-- Удостоверьтесь своими глазами, правоверные:
он разбит параличом и лежит без движения уже десять лет!
Члены его холодны и безжизненны. Смотрите, он даже не открывает
глаз. Он прибыл издалека в наш город; добрые родственники и
друзья привезли его, чтобы испытать последнее средство. Через
неделю, в день празднования памяти святейшего и
несравнен-нейшего шейха Богаэддина, он будет положен на ступени
гробницы. Слепые, хромые и параличные уже не раз исцелялись
таким способом: помолимся же, о правоверные, чтобы святой шейх
смилостивился над , этим несчастным и ниспослал ему исцеление!
Собравшиеся сотворили молитву; после этого опять
послышался резкий голос:
-- Удостоверьтесь своими глазами, правоверные:
он разбит параличом и лежит без движения уже десять лет!..
Ходжа Насреддин протискался в толпу, приподнялся на
цыпочках и увидел длинного, костлявого муллу, с маленькими
злыми глазами и реденькой бо-роденкой. Он кричал, тыча пальцем
вниз, себе под ноги, где на носилках лежал параличный:
-- Смотрите, смотрите, мусульмане, как он жалок и
несчастен, но через неделю святой Богаэддин пошлет ему
исцеление, и он вернется к жизни, этот человек!
Параличный лежал с закрытыми глазами, сохраняя на лице
скорбное и жалостное выражение. Ходжа Насреддин тихонько ахнул
от неожиданности: эту рябую рожу с плоским носом он отличил бы
из тысячи других, сомнения быть не могло! Слуга, по-видимому,
заболел параличом уже давно, ибо от долгого лежания и безделья
рожа его потолстела заметно.
С тех пор, сколько бы ни проходил Ходжа Насреддин мимо
этой мечети, всегда он видел там муллу и параличного, что лежал
с жалобным выражением на рябой роже, которая толстела и
наливалась жиром день ото дня.
Наступил праздник памяти святейшего шейха. Святой умер, по
преданию, в мае, в ясный полдень, и хотя на небе не было ни
одной тучки, но солнце померкло в час его смерти, земля
дрогнула, и многие дома, где жили грешники, подверглись
разрушению, а сами грешники погибли под развалинами. Так
рассказывали муллы в мечетях, призывая мусульман обязательно
посетить гробницу шейха и поклониться его праху, дабы не
прослыть нечестивцами и не разделить участи упомянутых
грешников.
Богомольцы двинулись на поклонение еще затемно, и когда
взошло солнце, то вся огромная площадь вокруг гробницы была уже
затоплена народом из конца в конец. Но потоки людей на дорогах
не истощались;
все шли босиком, как требовал того стародавний обычай;
здесь среди прочих были люди, пришедшие из отдаленных мест,--
особо благочестивые или же, наоборот, сотворившие большой грех
и надеявшиеся вымолить сегодня прощение. Мужья вели сюда
бесплодных жен, матери несли, больных детей, старики тащились
кое-как на кривых костылях, прокаженные собрались поодаль и
оттуда с надеждой смотрели на белый купол гробницы.
Богослужение не начиналось долго: ждали эмира. Под палящим
солнцем, в давке и тесноте, люди стояли, плотно прижавшись друг
к другу и не осмеливаясь присесть. Глаза людей горели жадным,
неутолимым огнем: разуверившись в земном счастье, люди ждали
сегодня чуда и вздрагивали от каждого громкого слова. Ожидание
становилось непереносимым, два дервиша упали в корчах на землю
и с воплями начали грызть ее, источая серую пену. Толпа
всколыхнулась, заволновалась, во всех концах заплакали,
закричали женщины, и в это время прокатился тысячеголосый
рокот:
-- Эмир! Эмир!
Дворцовая стража, усердно работая палками, расчищала
дорогу в толпе, и по этой широкой дороге, застланной коврами,
шел на поклонение святому праху эмир -- босой, с опущенной
головой, погруженный в благочестивые размышления и недоступный
мирским звукам. За ним по пятам следовала в молчании свита,
суетились слуги, свертывая ковры и занося их вперед.
В толпе у многих выступили на глазах слезы умиления.
Эмир поднялся на земляное возвышение, примыкавшее вплотную
к стене гробницы. Ему подали молитвенный коврик, и он,
поддерживаемый с обеих сторон визирями, стал на колени. Муллы в
белых одеждах выстроились полукругом и запели, воздевая руки к
замутившемуся от зноя небу. Богослужение началось.
Оно продолжалось бесконечно, перемежаемое проповедями.
Ходжа Насреддин незаметно выбрался из толпы и направился к
стоявшему в стороне небольшому сарайчику, где ждали своей
очереди слепые, хромые и параличные, которым сегодня было
обещано исцеление.
Двери сарайчика были раскрыты настежь. Любопытные
заглядывали внутрь и обменивались замечав ниями. Муллы,
наблюдавшие здесь, держали на руках большие медные подносы для
сбора пожертвований. Старший мулла рассказывал:
-- ...и с тех пор над священной Бухарой и над ее
солнцеподобными эмирами вечно и нерушимо пребывает
благословение святейшего шейха Богаэд-дина. И каждый год в этот
день святой Богаэдди" дает нам, смиренным служителям бога, силу
творить чудеса. Все эти слепые, хромые, бесноватые в параличные
ждут исцеления, и мы надеемся с помощью святого Богаэддина
сегодня избавить их от страданий.
Словно бы в ответ ему, в сарайчике заплакал завыли,
застонали и заскрежетали зубами; возбысив голос, мулла
продолжал:
-- Жертвуйте, правоверные, на украшение мече тей, и ваши
даяния зачтутся аллахом!
Ходжа Насреддин заглянул в сарайчик. У самог выхода лежал
на своих носилках рябой, толстомордью слуга; за ним в полумраке
виднелось еще множество людей с костылями, на носилках, в
повязках. И вдруг от гробницы долетел голос самого главного
ишана* только что закончившего проповедь:
-- Слепого! Подведите ко мне слепого! Муллы, оттолкнув
Ходжу Насреддина, нырнули душный полусумрак сарайчика и через
минуту вьН вели оттуда слепого в жалком нищенском рубище.1 Он
шел, ощупывая руками воздух и спотыкаясь щ камни. I
Он подошел к главному ишану, упал перед ним и коснулся
губами ступеней гробницы; ишан возложил^ руки на его голову --
и он исцелился мгновенно.
-- Я вижу! Вижу! -- закричал он высоким, дрожащим
голосом.-- О святейший Богаэддин, я вижу, я вижу! О небывалое
исцеление, о великое чудо!
* И ш а н -- глава мусульманской общины, обычно
принадлежавший к одному из орденов дервишей и подобным им
группам населения.
Толпа молящихся сгрудилась вокруг него, загудела; многие
подходили к нему и спрашивали: "Скажи, какую руку я поднял --
правую или левую?" -- он отвечал без ошибки, и все
удостоверились, что действительно он прозрел.
И тогда в толпу двинулся целый отряд мулл с медными
подносами, взывая:
-- Правоверные, вы своими глазами видели чудо;
пожертвуйте на украшение мечетей!
Эмир первый бросил на поднос горсть золотых монет, за ним
бросили по золотой монете все визири и сановники, а потом народ
начал щедро сыпать серебро и медь; подносы наполнялись, и
муллам трижды пришлось менять их.
Когда поток пожертвований уменьшился, из сарайчика вывели
хромого, и он, коснувшись ступеней гробницы, исцелился также
мгновенно и, отшвырнув свои костыли, начал плясать, высоко
подбрасывая ноги. И опять муллы с новыми подносами двинулись в
толпу, взывая:
-- Пожертвуйте, правоверные!
Седобородый, мулла подошел к Ходже Насреддину, который
сосредоточенно думал о чем-то, разглядывая стены сарайчика.
-- О правоверный? Ты видел великое чудо. Пожертвуй" и
даяние твое зачтется аллахам.
Ходжа Насреддин громко, чтобы слышали все окружающие,
ответил:
-- Ты называешь это чудом и просишь у меня денег.
Во-первых, денег у меня нет, а во-вторых, известно ли тебе,
мулла, что я сам -- великий святой и могу сотворить еще не
такое чудо!
-- Ты богохульник! -- закричал мулла в гневе.-- Не
слушайте его, мусульмане, это сам шайтан говорит его устами!
Ходжа Насреддин обратился к толпе:
-- Мулла не верит, что я могу творить чудеса! Хорошо, я
сейчас докажу! В этом сарайчике собраны слепые, хромые,
немощные и параличные, и я берусь исцелить их всех разом и при
этом не буду прикасаться к ним. Я скажу только два слова -- и
они все исцелятся и побегут врассыпную так быстро, что даже
лучший арабский конь не догонит их. Стены сарайчика были
тонкими, глина во многих местах дала глубокие трещины. Ходжа
Насреддин выбрал в стене место, со всех сторон прорезанное
трещинами, сильно нажал на него плечом. Глина подалась с
легким, зловещим треском. Он поднажал еще, огромный кусок стены
рухнул с гулким шумом внутрь сарайчика; из черного зияющего
отверстия повалила пыль.
-- Землетрясение! Спасайтесь! -- диким голосом вскрикнул
Ходжа Насреддин и обрушил второй кусок глины.
В сарайчике на одно мгновение стало тихо, потом поднялась
суматоха: рябой параличный слуга первым бросился к выходу, но
застрял в дверях со своими носилками и загородил путь остальным
-- хромым, слепым и немощным, которые клубились сзади с криками
и воем, а когда Ходжа Насреддин обрушил в сарайчик третий пласт
глины -- они могучим напором вынесли рябого вместе с дверью и
косяками и, позабыв про свои увечья, кинулись кто куда.
Толпа кричала, свистела, хохотала и улюлюкала. Перекрывая
общий гул, звучал громкий голос Ходжи Насреддина:
-- Вот видите, мусульмане, я был прав, говоря, что их всех
можно исцелить одним словом!
И, не внимая больше проповедям, со всех сторон бежали
любопытные и, узнав, валились от смеха на' землю, передавали
дальше рассказ о чудесном исцелении; тотчас же об этом узнали
все собравшиеся, и когда главный ишан поднял руку, призывая к
тишине, толпа ответила руганью, криком и свистом.
И опять, как тогда на площади, в толпе нарастало, и
гудело, и отдавалось:
-- Ходжа Насреддин! Он вернулся! Он здесь, наш Ходжа
Насреддин!
Муллы, осыпаемые бранью и насмешками, побросали свои
подносы и в страхе убежали из толпы.
Ходжа Насреддин был в это время уже далеко. Свою цветную
чалму и фальшивую бороду он спрятал под халат, ибо сейчас не
имел причин опасаться встречи со шпионами, которым было
достаточно дела вокруг гробницы.
Он не заметил только, что за ним по пятам, скрываясь за
углами домов и придорожными деревьями, следовал хромой
ростовщик Джафар.
В безлюдном, пустынном переулке Ходжа Насреддин подошел к
забору и, подтянувшись на руках, тихонько кашлянул. Послышались
легкие шаги, женский голос ответил:
-- Это ты, мой любимый!
Притаившийся за деревом ростовщик без труда узнал голос
прекрасной Гюльджан. Потом он услышал шепот, сдержанный смех и
звуки поцелуев. "Ты отнял ее у меня, чтобы воспользоваться
самому",-- думал ростовщик, обуреваемый злобной ревностью.
Простившись с Гюльджан, Ходжа Насреддин пошел дальше так
быстро, что ростовщик уже не мог успеть за ним и скоро потерял
его в путанице узких переходов. "Значит, я не получу награды за
его поимку,-- думал Джафар с огорчением.-- Но зато!.. Берегись,
Ходжа Насреддин, я приготовил тебе страшную месть!"
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Эмирская казна понесла большие убытки. У гробницы святого
Богаэддина не собрали и десятой части по сравнению с доходами
прошлых лет. Кроме того, в народ были снова брошены семена
дерзкого вольнодумия. Шпионы доносили, что слух о событиях
вокруг гробницы достиг самых отдаленных уголков государства и
пробудил уже отклики: в трех кишлаках жители отказались
достраивать мечети, а в четвертом -- выгнали с позором своего
муллу.
Эмир приказал великому визирю Вахтияру собрать диван --
государственный совет. Диван собрался в дворцовом саду. Это был
замечательный сад, один из прекраснейших в мире. Диковинные
плоды зрели здесь на раскидистых, пышных деревьях -- абрикосы
камфарные, миндальные и хорасанские, сливы, инжир, померанцы и
много других плодов, перечислить которые невозможно. Розы,
фиалки, левкои и лаванда с анемонами росли целыми купами,
наполняя воздух райским благоуханием; смеялись ромашки, и
влюбленно смотрели на них нарциссы; плескались фонтаны, золотые
рыбки стаями гуляли в мраморных бассейнах, и повсюду были
развешаны серебряные клетки, в которых звенели, свистели и
щебетали на разные голоса чужеземные птицы. Но визири,
сановники, мудрецы и поэты равнодушно проходили мимо, не
пленяясь волшебной красотой, ничего не видя и не слыша, ибо все
мысли их были заняты заботами о собственном возвышении, о
предохранении себя от ударов со стороны врагов и о нанесении в
свою очередь таких же ударов, и в их жестких, высохших сердцах
не оставалось уже места ни для чего другого, и если бы вдруг
все цветы во всем мире завяли и все птицы на свете перестали
петь -- они бы не заметили этого, поглощенные своими
честолюбивыми и алчными помыслами. С глазами, лишенными блеска,
с поджатыми бескровными губами, они шли, шаркая туфлями, по
песчаным дорожкам, поднимались в беседку, оплетенную пышной и
темной листвой базилика, и, прислонив к стене свои посохи,
разукрашенные бирюзой, занимали места на шелковых подушках.
Склонив головы, отягощенные огромными белыми чалмами, они в
безмолвии ждали повелителя. Когда он вошел -- тяжелым шагом, ни
на кого не глядя, с печатью мрачной задумчивости на лице,-- все
встали; склонились в поклонах почти до земли и так, не
разгибаясь, стояли, пока он не подал им рукой короткого знака.
Тогда они стали на колени, как этого требовал придворный
обычай, и откинулись всем телом на пятки, касаясь при этом
ковра пальцами опущенных рук; каждый из них старался угадать,
на чью голову обрушится сегодня гнев эмира и какую пользу можно
будет извлечь из этого для себя.
За спиной эмира выстроились полукругом в обычном порядке
придворные поэты и тихонько покашливали, прочищая гортани.
Самый искусный из них, носивший титул царя поэтов, повторял в
памяти сочиненные сегодня утром стихи, готовясь произнести их
перед эмиром, как бы в порыве сверхъестественного вдохновения.
Дворцовый мухобой и эмирский кальянщик заняли назначенные
места.
-- Кто повелитель Бухары? -- начал эмир тихим голосом,
заставившим всех содрогнуться.-- Кто повелитель Бухары, мы вас
спрашиваем, мы или он -- этот проклятый богохульник Ходжа
Насреддин?!
Он задохнулся на мгновение; справившись со своей яростью,
грозно закончил:
-- Эмир слушает вас! Говорите.
Над его головой качались опахала из конских хвостов; свита
молчала, объятая страхом, визири незаметно подталкивали друг
друга локтями.
-- Он взбаламутил все государство! -- снова начал эмир.--
Он уже трижды успел возмутить спокойствие в нашей столице! Он
лишил нас покоя и сна, а нашу казну лишил законных доходов! Он
открыто призывает народ к возмущению и бунту! Как следует
поступить с таким преступником? -- мы вас спрашиваем.
Визири, сановники и мудрецы ответили в один голос:
-- Он бесспорно заслуживает самой жестокой казни, о
средоточие вселенной и убежище мира!
-- Почему же он до сих пор еще жив? -- спросил эмир.-- Или
нам, вашему повелителю, самое имя которого должны вы
произносить с трепетом и благоговением и не иначе, как лежа ниц
на земле, чего вы, кстати, не делаете по своей лености,
дерзости и нерадивости,-- или, повторяю, нам самому нужно идти
на базар и ловить его, в то время как вы будете предаваться
праздному чревоугодию и разврату в своих гаремах и вспоминать о
своих обязанностях перед нами только в дни получения жалованья?
Что ты ответишь нам, Бахтияр?
Услышав имя Бахтияра, все остальные облегченно вздохнули.
По губам Арсланбека, у которого была с Бахтияром старинная
вражда, скользнула злорадная усмешка. Бахтияр, сложив на животе
руки, поклонился эмиру до земли.
-- Да хранит аллах великого эмира от бед и несчастий! --
начал он.-- Преданность и заслуги ничтожного раба, который
является лишь пылинкой в лучах величия эмира, известны эмиру.
До моего назначения на должность великого визиря
государственная казна пребывала всегда пустою. Но я назначил
множество пошлин, установил плату за назначение и должность, я
обложил налогами все в Бухаре, и ныне ни один житель не может
даже чихнуть, без того чтобы не уплатить за это в казну. Кроме
того, я наполовину уменьшил жалованье всем мелким чиновникам,
солдатам и стражникам, возложив заботы о пропитании их на
жителей Бухары, чем сберег эмир-ской казне, о повелитель,
немалую толику. Но я еще не все сказал о моих заслугах: своими
стараниями я достиг того, что у гробницы святейшего шейха
Бога-эддина вновь начали совершаться чудеса, что привлекло к
этой гробнице многие тысячи паломников, и казна владыки нашего,
перед которым все остальные государи мира не что иное, как
прах, каждый год переполнялась пожертвованиями, и доходы
умножились многократно...
-- Где они, эти доходы? -- перебил эмир.-- Их отнял у нас
Ходжа Насреддин. И мы спрашиваем тебя не о твоих заслугах -- об
этом мы слышали уже много раз. Ты лучше скажи: как поймать
Ходжу Насреддина?
-- О повелитель! -- ответил Бахтияр.-- В обязанности
великого визиря не входит поимка преступников. Такие дела в
нашем государстве поручены почтенному Арсланбеку, начальнику
дворцовой стражи и войска.
С этими словами он еще раз до земли поклонился эмиру,
посмотрев с торжеством и злорадством на Ар-сланбека.
-- Говори! -- приказал эмир.
Арсланбек встал, метнул на Бахтияра злобный взгляд. Он
глубоко вздохнул, его черная борода всколыхнулась на брюхе.
-- Да хранит аллах нашего солнцеподобного владыку от бед и
несчастий, от болезней и огорчений! Мои заслуги известны эмиру.
Когда хивинский хан пошел войной на Бухару, то эмиру,
средоточию вселенной и тени аллаха на земле, благоугодно было
поручить мне главенство над бухарским войском. И я распорядился
так, что мы без кровопролития победоносно отразили врага и все
дело окончилось к нашему благу. А именно: от самой границы
хивинской и вглубь нашей страны на многие дни перехода все
города и селения были, по моему приказанию, превращены в
развалины, посевы и сады истреблены, дороги и мосты разрушены.
И когда хивинцы вступили на нашу землю и увидели одну пустыню
без садов и без жизни, они сказали себе: "Не пойдем в Бухару,
ибо там нечего есть и нечем поживиться". Они повернули обратно
и ушли,' осмеянные и поруганные! И наш владыка эмир признать
тогда соизволил, что разорение страны своим же войском есть
дело столь мудрое и полезное, что распорядился ничего не
исправлять и оставить города, селения, поля и дороги в том же
разрушенном виде, дабы и впредь чужеземные племена не дерзали
вступать на нашу землю. Так я победил хивинцев. Кроме того, я
завел в Бухаре многие тысячи шпионов...
-- Замолчи, хвастун! -- воскликнул эмир.-- Почему же твои
шпионы до сих пор не поймали Ходжу Насреддина?
Арсланбек долго молчал в замешательстве, наконец
признался:
-- О повелитель, я применял всякие способы, но мой разум
бессилен против этого злодея и богохульника. Я думаю,
повелитель, что следует спросить совета у мудрецов.
-- Клянемся нашими предками, вы все достойны того, чтобы
повесить вас на городской стене! -- вспылил эмир и в
раздражении отвесил мимоходом затрещину своему кальянщику,
который как раз подсунулся в это время под его царственную
длань.-- Говори! -- приказал он самому старому мудрецу,
славившемуся среди прочих своей бородой, которой он мог дважды
обвязаться, как поясом.
Мудрый встал и, сотворив молитву, огладил свою знаменитую
бороду, что удалось ему сделать не сразу, а лишь постепенно,
продергивая ее правой рукой сквозь пальцы левой руки.
-- Да продлит бесконечно аллах сверкающие дни повелителя
на благо и радость народу! -- начал он.-- Так как вышеназванный
злодей и возмутитель Ходжа Насреддин является все же человеком,
то можно заключить, что тело его устроено так же, как и у всех
остальных людей, то есть состоит из двухсот сорока костей и
трехсот шестидесяти жил, управляющих легкими, печенью, сердцем,
селезенкой и желчью. Основой всех жил является, как этому учат
нас мудрые, сердечная жила, от которой расходятся все
остальные, и это есть непреложная и святая истина, в
противоположность еретическому учению нечестивого Абу-Исхака,
осмеливающегося ложно утверждать, будто бы основой жизни
человека является жила легочная. В соответствии с книгами
мудрейшего Авиценны, благочестивейшего Мухаммед-аль-Расуля,
греческого лекаря Гиппократа, а также Аверроэса из Кордовы,
плодами размышлений которых питаемся мы до сих пор, а также в
соответствии с учениями аль-Кенди, аль-Фараби и
Абубацера-ибн-Туфейля, скажу и осмелюсь утверждать, что аллах
создал Адама сложенным из четырех стихий -- воды, земли, огня и
воздуха, и сделал при этом так, чтобы у желтой желчи была
природа огня, что мы и видим в действительности, ибо она --
горячая и сухая, у черной желчи -- природа земли, ибо она --
холодная и сухая, у слюны -- природа воды, ибо она -- холодная
и влажная, у крови -- природа воздуха, ибо она -- горячая и
влажная. И если лишить человека какой-либо одной из этих
заключающихся в нем жидкостей, то означенный человек неминуемо
умрет, исходя из чего, я и полагаю, о пресветлый повелитель,
что следует лишить означенного богохульника и возмутителя Ходжу
Насред-дина крови, что предпочтительнее всего сделать через
отделение его головы от его туловища, ибо вместе с вытекающей
кровью из тела человека улетучивается жизнь и не возвращается
более. Вот мой совет, о пресветлый владыка и убежище мира!
Эмир выслушал все это со вниманием и, ничего не ответив,
едва заметным движением бровей подал знак второму мудрецу,
который хотя и уступал первому в длине своей бороды, но зато
неизмеримо превосходил его размерами и пышностью чалмы,
непомерная тяжесть коей искривила за многие годы вбок и вниз
его шею, что придавало ему вид человека, вечно подглядывающего
снизу вверх сквозь узкую щелку. Поклонившись эмиру, он сказал:
-- О великий владыка, подобный солнцу блеском своим! Я не
могу согласиться с этим способом избавления от Ходжи
Насреддина, ибо известно, что не только кровь необходима для
жизни человека, но также и воздух, и если сдавить человеку
горло веревкой и прекратить тем самым доступ воздуха в его
легкие, то человек неминуемо умирает и не может уже воскреснуть
потом...
-- Так! -- сказал эмир тихим голосом.-- Вы совершенно
правы, о мудрейшие из мудрых, и советы ваши, без сомнения,
драгоценны для нас! Ну, как бы, действительно, избавились мы от
Ходжи Насреддина, если бы вы не дали нам таких драгоценных
советов!
Он остановился, не в силах совладать с охватившими его
гневом и яростью; щеки его дрожали, ноздри раздувались, в
глазах полыхали молнии. Но придворные льстецы -- философы и
стихотворцы, что стояли, выстроившись полукругом за эмирской
спиной,-- не видели грозного лица своего владыки и потому не
уловили гнева и насмешки в его словах, обращенных к мудрецам,
и, приняв эти слова за чистую монету, решили, что мудрецы
действительно отличились перед эмиром, будут приближены к нему
и осыпаны его милостями, почему и следует немедленно заручиться
их благорасположением, дабы в дальнейшем извлечь из этого для
себя пользу.
-- О мудрейшие, о жемчужины, украшающие венец нашего
пресветлого владыки, о мудрые, превзошедшие своей мудростью
самую мудрость и умудренные мудростью наимудрейших!
Так они славословили, стараясь превзойти друг друга
изысканностью и усердием и не замечая, что эмир, повернувшись,
смотрит на них, содрогаясь от ярости, пронзительным взглядом, а
вокруг воцарилась зловещая тишина.
-- О светочи знаний и сосуды разума! -- продолжали они,
закрыв в самозабвении глаза и трепеща от сладостного раболепия.
Но вдруг царь поэтов заметил взгляд эмира и сразу точно бы
проглотил свой льстивый язык -- и попятился, охваченный ужасом,
а вслед за ним умолкли все остальные и задрожали, поняв свой
промах, проистекший от чрезмерного желания восхвалить.
-- О бездельники, о мошенники! -- воскликнул эмир с
негодованием.-- Как будто мы с вами не знаем, что если отрубить
человеку голову или удавить его веревкой, то он уже не
воскреснет больше! Но для этого нужно сначала поймать человека,
вы же, бездельники, ленивцы, мошенники и глупцы, не сказали ни
слова о том, как его поймать. Всех визирей, сановников,
мудрецов и стихотворцев, присутствующих здесь, мы лишаем
жалованья до тех пор, пока не будет пойман Ходжа Насреддин. И
приказываем объявить награду поймавшему его в три тысячи
таньга! И еще предупреждаем, что, убедившись в вашей лености,
тупости и нерадивости, мы выписали из Багдада к себе на службу
нового мудреца, по имени Гуссейн Гуслия, служившего до сих пор
у моего друга калифа багдадского. Он находится уже в пути,
скоро прибудет, и тогда горе вам, о уминатели тюфяков,
поглотители пищи и на-биватели своих бездонных карманов! --
продолжал он, распаляясь все больше и больше.-- Гнать их! --
закричал он стражникам.-- Гнать их всех отсюда! Гнать в шею!
Стражники бросились к оцепеневшим придворным, хватали их
без всякого разбора и почтения, тащили к двери и свергали
оттуда вниз помимо лестницы, а внизу подхватывали их другие
стражники, провожали подзатыльниками, затрещинами, тычками и
пинками;
придворные бежали, перегоняя друг друга; седой мудрец
упал, запутавшись в своей бороде, а споткнувшись о него, рухнул
и второй мудрец -- головой прямо в колючий розовый куст и,
ошеломленный падением, долго лежал там со своей искривленной
шеей, словно бы подглядывая снизу вверх сквозь узкую щелку.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Эмир был мрачен и грозен до самого вечера. Прошла ночь, а
утром объятые страхом придворные снова узрели темную печать
гнева на его лице.
Тщетны были все усилия развлечь и развеселить его, тщетно
в дыму благовонных курений изгибались перед ним танцовщицы с
бубнами в руках, раскачивали полные бедра, блестели жемчугами
зубов, обнажали, словно бы невзначай, свои смуглые груди,-- он
не поднимал тяжелого взора, и судорога пробегала по его лицу,
приводя в трепет сердца придворных. Напрасны были все ухищрения
шутов, акробатов, фокусников и индийских факиров, усыпляющих
змей пением тростниковых свирелей.
Придворные перешептывались между собой:
-- О проклятый Ходжа Насреддин, о сын греха! Сколько
неприятностей мы терпим из-за него! Все с надеждой обращали
взоры к Арсланбеку. Он собрал в караульном помещении наиболее
искусных шпионов, среди которых был и рябой шпион, так чудесно
исцеленный Ходжой Насреддином от паралича.
-- Знайте же,-- говорил Арсланбек,-- что вы по приказанию
нашего светлейшего эмира лишаетесь жалованья до тех пор, пока
не будет пойман злодей Ходжа Насреддин! А если вы не выследите
его, то лишитесь не только жалованья, но и голов, что я вам
обещаю твердо. И, напротив того, приложивший все усердие и
поймавший Ходжу Насреддина получит награду в три тысячи таньга,
а сверх того получит еще повышение по службе: он будет назначен
главным шпионом.
Шпионы немедля отправились на работу, переодетые
дервишами, нищими, водоносами и торговцами, а рябой шпион,
превосходивший остальных своею хитростью, взял коврик, бобы,
четки, старинные книги и пошел на базар, на перекресток между
ювелирным и мускусным рядами, где намеревался, изображая
гадальщика, распросить хорошенько женщин.
А часом позже на базарную площадь вышли сотни глашатаев,
призывавших своими криками всех мусульман ко вниманию. Они
возгласили эмирский фирман*. Ходжа Насреддин объявлялся врагом
эмира и осквернителем веры, жителям воспрещались всякие
сношения с ним, а наипаче -- укрывательство его, за что
виновные будут подвергаться немедленной смерти. Тому же, кто
предаст его в руки эмирской стражи, обещалась награда в три
тысячи таньга и прочие милости.
Чайханщики, медники, кузнецы, ткачи, водоносы, погонщики
перешептывались:
-- Ну, эмиру придется ждать долго!
-- Не таков наш Ходжа Насреддин, чтобы попасться!
-- И не таковы жители Благородной Бухары, чтобы
польститься на деньги и предать своего Ходжу Насреддина!
Но ростовщик Джафар, совершавший сегодня обычный поход по
базару и терзавший своих должников, думал иначе. "Три тысячи
таньга! -- сокрушался он.-- Вчера эти деньги были у меня почти
что в кармане! Ходжа Насреддин опять придет к этой девушке, но
я в одиночку не сумею поймать его, если же я скажу кому-нибудь,
то у меня отобьют награду! Нет, я поступлю иначе!"
Он отправился во дворец.
Долго стучал он. Ему не открывали. Стражники не слышали:
они оживленно беседовали, придумывая планы поимки Ходжи
Насреддина.
-- О доблестные воины, вы что, заснули там? -- взывал
отчаянным голосом ростовщик, гремя железным кольцом, но прошло
много времени, прежде чем раздались шаги, лязг засовов -- и
калитка открылась.
Арсланбек, выслушав ростовщика, покачал головой:
-- Почтенный Джафар, я не советую тебе ходить сегодня к
эмиру. Он грозен и мрачен.
-- У меня как раз есть отличное средство развеселить
его,-- возразил ростовщик.-- О почтенный Арсланбек, оплот трона
и усмиритель врагов, дело мое не терпит отлагательства. Пойди
скажи эмиру, что я пришел развеять его печаль.
Эмир встретил ростовщика сумрачно:
-- Говори, Джафар. Но если твоя новость не развеселит нас,
ты получишь тут же на месте две сотни палок.
* Фирман -- так именовался указ, который издавался
правителем в некоторых мусульманских странах.
-- О великий владыка, затмевающий блеском своим всех
царей, предшествовавших, настоящих и будущих,-- сказал
ростовщик,-- мне, ничтожному, известно, что в нашем городе
живет одна девушка, которую смело назову перед лицом истины
прекраснейшей из всех прекрасных.
Эмир оживился, поднял голову.
-- О повелитель! -- продолжал осмелевший ростовщик.-- У
меня нет слов, чтобы достойно восхвалить ее красоту. Она --
высокая ростом, прелестная, стройная и соразмерная, с сияющим
лбом и румяным лицом, с глазами, напоминающими глаза газели, с
бровями, подобными тонкому месяцу! Ее щеки -- как анемоны, и
рот -- как сулейманова печать, и губы ее -- как коралл, и зубы
-- как жемчуг, и ^УДЬ -- как мрамор, украшенный двумя вишнями,
и плечи...
Эмир остановил поток его красноречия:
-- Если девушка действительно такова, как ты говоришь, то
она достойна занять место в нашем гареме. Кто она?
-- Девушка простого и незнатного рода, о повелитель. Это
-- дочь одного горшечника, ничтожным именем которого я не
осмелюсь оскорбить слух повелителя. Я могу указать ее дом, но
будет ли за это награда преданному рабу эмира?
Эмир кивнул Бахтияру: к ногам ростовщика упал кошелек.
Ростовщик схватил его, переменившись в лице от алчности.
-- Если она окажется достойной твоих восхвалений, ты
получишь еще столько же,-- сказал эмир.
-- Слава щедрости нашего владыки! -- воскликнул
ростовщик.-- Но пусть повелитель спешит, ибо мне известно, что
за этой серной охотятся!
Брови эмира сошлись, глубокая морщина рассекла переносицу:
-- Кто?
-- Ходжа Насреддин! -- ответил ростовщик.
-- Опять Ходжа Насреддин! И здесь Ходжа Насреддин! Он
успевает всюду, этот Ходжа Насреддин, а вы,-- и, покачнув трон,
эмир резко повернулся к визирям,-- вы всегда опаздываете,
ничего не делаете и подвергаете посрамлению наше величие. Эй,
Арс-ланбек! Чтоб эта девушка была немедленно доставлена сюда,
во дворец, а если ты не приведешь ее, тебя встретит на обратном
пути палач!
Не прошло и пяти минут, как из ворот дворца вышел, звеня
оружием и сверкая на солнце щитами, большой отряд стражников
под командой самого Ар-сланбека, прицепившего к парчовому
халату золоченую бляху в знак своей силы и власти.
Сбоку, прихрамывая и гнусно ковыляя, шел ростовщик; он
поминутно отставал от стражников и нагонял их вприпрыжку. Народ
сторонился, провожал ростовщика недобрыми взглядами, пытаясь
угадать, какое новое злодейство он затеял.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Ходжа Насреддин только что закончил девятый по счету
горшок и, поставив его на солнце, взял из корыта большой ком
глины для следующего, десятого горшка.
В калитку вдруг постучали -- властно и громко. Соседи,
часто забегавшие к Ниязу, чтобы занять луковицу или щепотку
перца, стучали не так. Ходжа Насреддин и Нияз переглянулись
тревожно, а калитка опять загудела под градом тяжелых ударов.
На этот раз Ходжа Насреддин ухом уловил звон железа и меди.
"Стража",-- шепнул он Ниязу. "Беги",-- ответил Нияз. Ходжа
Насреддин махнул через забор, а Нияз долго еще возился у
калитки, чтобы дать ему время уйти подальше. Наконец -- откинул
щеколду. В тот же миг из виноградника брызнули во все стороны
скворцы. Но у старого Нияза не было крыльев, он не мог улететь.
Он побледнел, задрожал, согнулся в поклоне перед Арсланбеком.
-- Твоему дому, горшечник, выпала великая честь,-- сказал
Арсланбек.-- Повелитель правоверных и наместник аллаха на
земле, наш господин и владыка, да продлятся его благословенные
годы, сам великий эмир соизволил вспомнить твое ничтожное имя!
До него дошло, что в твоем саду растет прекрасная роза, и он
пожелал украсить этой розой свой дворец. Где твоя дочь?
Седая голова горшечника затряслась, свет померк перед его
глазами. Глухо услышал он короткий, словно бы предсмертный,
стон своей дочери, которую стражники вытащили из дома во двор.
Ноги старика подломились в коленях, он упал на землю вниз лицом
и больше не видел и не слышал уже ничего.
-- Он лишился чувств от столь великого счастья,-- пояснил
Арсланбек своим стражникам.-- Не трогайте его, пусть он
очнется, а потом пусть придет во дворец, чтобы излить перед
эмиром свою безграничную благодарность. Идемте.
Ходжа Насреддин в это время успел обежать кругом и вышел
на ту же улицу с другой стороны. Он притаился за кустами.
Отсюда он видел калитку дома Нияза, двух стражников у калитки и
третьего человека, в котором, присмотревшись, узнал ростовщика
Джафара. "Ага, хромая собака! Это, значит, ты привел сюда
стражников, чтобы схватить меня! -- думал он, все еще не
догадываясь об истине.-- Ну, ладно, ищите! Придется вам уйти с
пустыми руками!"
Нет! Они ушли не с пустыми руками! Похолодевший от ужаса
Ходжа Насреддин видел, как вывели они из калитки его
возлюбленную. Она пыталась вырваться, кричала надломленным
голосом, стражники держали ее крепко, огородив двойным кольцом
щитов.
Был июньский полдень -- очень жарко, но Ходжу Насреддина
бил озноб, А стражники приближались;
дорога шла мимо тех кустов, за которыми притаился Ходжа
Насреддин. Рассудок его помутился. Он вытащил из ножен кривой
нож и припал к земле. Ареланбек шел впереди, сияя своей
позолоченной бляхой" и ему первому вонзился бы в жирное горло
под бороду"! этот нож. Но вдруг чья-то тяжелая рука легла Ни
плечо Ходжи Насреддина, сильно придавила его К земле. Он
вздрогнул, отпрянув, занес руку с ножом --" и опустил ее,
увидев знакомое закопченое лицо куэ-неца Юсупа.
-- Лежи! -- прошептал кузнец.-- Лежи и не шевелись. Ты
безумен: их двадцать человек, и все вооруженные, а ты один, и у
тебя нет оружия, ты погибнешь сам и не спасешь ее; лежи, говорю
я тебе!
Он держал Ходжу Насреддина прижатым к земле до тех пор,
пока отряд стражников, сопровождавших Гюльджан, не скрылся за
поворотом дороги.
-- Зачем, зачем удержал ты меня! -- воскликнул Ходжа
Насреддин.-- Разве не лучше было бы мне лежать сейчас мертвым?!
-- Рука против льва и кулак против меча -- не дело
разумных,-- сурово ответил кузнец.-- Я следил за этими
стражниками от самого базара и успел вовремя, чтобы
предотвратить твой безрассудный поступок. Не умереть должен ты
ради нее, а бороться и спасти ее, что достойнее, хотя много
труднее. И не теряй времени на горестные размышления, иди и
действуй. У них сабли, щиты и копья, но тебя аллах снабдил
могучим оружием -- острым умом и хитростью, в которых с тобою
не может сравниться никто.
Так он говорил; слова его были мужественны и тверды, как
то железо, которое ковал он всю свою жизнь. Дрогнувшее сердце
Ходжи Насреддина укрепилось, подобно железу, от этих слов.
-- Спасибо тебе, кузнец! -- сказал он.-- Я не переживал
еще минут тяжелее этих, но недостойно мне впадать в отчаяние. Я
ухожу, кузнец, и обещаю тебе, что своим оружием я буду
действовать доблестно!
Он шагнул из кустов на дорогу. В то же время на дорогу
вышел из ближайшего дома ростовщик, который задержался, чтобы
напомнить одному из гончаров о сроке уплаты.
Они столкнулись нос к носу. Ростовщик, побледнев, сейчас
же юркнул обратно, захлопнул дверь и заложил ее засовом.
-- Джафар, горе тебе, о порождение ехидны! -- сказал Ходжа
Насреддин.-- Я все видел, все слышал, все знаю!
Была минута молчания, потом голос ростовщика ответил:
-- Вишня не досталась шакалу. Но она не досталась и
соколу. Вишней завладел лев!
-- Посмотрим еще! -- сказал Ходжа Насреддин.-- А ты,
Джафар, запомни мои слова: я вытащил тебя из воды, но, клянусь,
ты будешь утоплен мною в том же самом пруду, тина облепит твое
гнусное тело, водоросли задушат тебя!
Не дожидаясь ответа, он пошел дальше. Он миновал дом
Нияза, опасаясь, как бы ростовщик не подглядел и не донес потом
на старика; обогнув улицу и убедившись, что никто не следит.
Ходжа Насреддин быстро пробежал заросший бурьяном пустырь и
вернулся в дом Нияза через забор.
Старик лежал ничком на земле. Рядом тускло поблескивала
кучка серебряных денег, оставленных Ар-сланбеком. Старик поднял
навстречу Ходже Насреддину лицо, залитое слезами, измазанное
пылью; губы его искривились, он хотел сказать что-то и не мог
сказать, а когда взгляд его упал на платок, оброненный дочерью,
он начал биться седой головой о жесткую землю и рвать бороду.
Ходже Насреддину придалось немало повозиться с ним;
наконец он усадил его на скамейку.
-- Слушай, старик! -- сказал он.-- Ты не одинок в своем
горе. Знаешь ли ты, что я любил ее и она меня тоже любила? И
знаешь ли ты, что мы уговорились пожениться и я ждал только
случая, когда мне удастся достать много денег и заплатить тебе
богатый выкуп?
-- Зачем мне выкуп? -- ответил старик сквозь рыдания.--
Разве я осмелился бы противоречить хоть в чем-нибудь моей
голубке? Но поздно говорить об этом, все погибло, она уже в
гареме, и сегодня вечером эмир будет обладать ею!.. О горе, о
позор! -- вскричал он.-- Я пойду во дворец и упаду к его ногам,
буду умолять его, вопить и кричать, и если только сердце в
груди его не каменное...
Пошатываясь, он пошел неверными шагами к калитке.
-- Остановись! -- сказал Ходжа Насреддин.-- Ты забыл, что
эмиры устроены совсем иначе, чем остальные люди: у них совсем
нет сердца, и бесполезно их умолять. У них можно только отнять,
и я. Ходжа Насреддин,-- ты слышишь, старик! -- отниму Гюль-джан
у него!
-- Он могуч, у него тысячи солдат, тысячи стражников и
тысячи шпионов! Что можешь ты сделать против него?
-- Я не знаю еще, что я сделаю. Но я знаю только одно: он
не войдет к ней сегодня! И он не войдет к ней завтра. И он не
войдет к ней послезавтра! И он никогда не войдет к ней и не
будет обладать ею, это такая же истина, как то, что меня зовут
всюду от Бухары до Багдада -- Ходжа Насреддин! Уйми же свои
слезы, старик, не вопи над самым моим ухом и не мешай мне
думать!
Ходжа Насреддин думал недолго:
-- Старик, где у тебя хранятся одежды твоей покойной жены?
-- Они лежат там, в сундуке. Ходжа Насреддин взял ключ,
вошел в дом и вскоре вышел оттуда, переодетый женщиной. Его
лицо скрывала чадра, густо сплетенная из черного конского
волоса:
-- Жди меня, старик, и сам не предпринимай ничего.
Он вывел из хлева своего ишака, оседлал его и покинул на
долгие дни дом Нияза.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Перед тем как ввести Гюльджан в дворцовый сад к эмиру,
Арсланбек вызвал из гарема старух и приказал им подготовить
Гюльджан, чтобы эмир-ский взор насладился созерцанием ее
совершенств. Старухи немедля взялись за привычное дело: они
вымыли теплой водой заплаканное лицо Гюльджан, переодели ее в
легкие шелка, насурьмили ей брови, нарумянили щеки, облили
волосы розовым маслом, выкрасили ногти в красный цвет. Затем
вызвали из гарема Его Великое Целомудрие, главного евнуха --
человека, славившегося когда-то своим распутством на всю
Бухару, призванного вследствие своих знаний и опыта на эмирскую
службу, оскопленного придворным лекарем и поставленного потом
на одну из самых высших должностей в государстве. Его
обязанностью было неусыпно следить за ста шестьюдесятью
эмирскими наложницами, дабы они всегда имели соблазнительный
вид и могли пробуждать страсть в эмире. Должность эта
становилась с каждым годом все труднее, потому что эмир
пресыщался все больше, а силы его убывали. И главному евнуху не
раз приходилось получать утром от своего повелителя вместо
награды десяток плетей, что, впрочем, не было для евнуха
слишком мучительным наказанием, ибо он, подготовляя прекрасных
наложниц ко встречам с эмирам, переносил каждый раз мучения
несравненно ужаснейшие и вполне сходные с теми, что обещаны
распутникам в аду, где упомянутые распутники осуждены
находиться все время среди нагих гурий, будучи сами прикованы
железными цепями к столбам.
Когда главный евнух увидел Гюльджан, то отступил,
пораженный ее красотой.
-- Она, поистине, прекрасна! -- воскликнул он тонким
голосом.-- Ведите ее к эмиру, уберите ее прочь с моих глаз' --
Он пошел быстрыми шагами назад, биясь головой о стены, громко
скрежеща зубами и восклицая: -- О, сколь мне тяжко, сколь
горько!
-- Это благоприятный признак,-- сказали старухи.-- Значит,
наш повелитель будет доволен.
Бедную, безмолвную Гюльджан повели во дворцовый сад.
Эмир встал, подошел к ней, приподнял чадру.
Все визири, сановники и мудрецы закрыли глаза рукавами
халатов.
Эмир долго не мог оторвать взгляда от ее прекрасного лица.
-- Ростовщик не солгал нам! -- сказал он громко.-- Выдать
ему награду втрое против обещанного. Гюльджан увели. Эмир
заметно повеселел.
-- Он развлекся, он повеселел. Соловей его сердца
склонился к розам ее лица! -- шептались придворные.-- Завтра
утром он будет еще веселее! Слава аллаху, гроза пронеслась над
нами, не поразив нас ни громом, ни молнией.
Придворные поэты, осмелев, выступили вперед и поочередно
начали восхвалять эмира, сравнивая в стихах лицо его с полной
луной, стан его -- со стройным кипарисом, а царствование его --
с полнолунием. Царь поэтов нашел наконец случай произнести, как
бы в порыве вдохновения, свои стихи, которые со вчерашнего утра
висели на кончике его языка.
Эмир бросил ему горсть мелких монет. И царь поэтов, ползая
по ковру, собирал их, не забыв приложиться губами к эмирской
туфле.
Милостиво засмеявшись, эмир сказал:
-- Нам тоже пришли сейчас в голову стихи:
Когда мы вышли вечером в сад, То луна, устыдившись
ничтожества своего,
спряталась в тучи,
И птицы все замолкли, и ветер затих, А мы стояли --
великий, славный, непобедимый, подобный солнцу и могучий...
Поэты все попадали на колени, крича: "О великий! Он затмил
самого Рудеги!"* -- а некоторые лежали ничком на ковре, как бы
в беспамятстве.
В зал вошли танцовщицы, за ними -- шуты, фокусники,
факиры, и всех эмир вознаградил щедро.
-- Я жалею только,-- сказал он,-- что не могу повелевать
солнцу, иначе я приказал бы ему закатиться сегодня быстрее.
Придворные отвечали подобострастным смехом.
* Рудеги (Рудаки, около 860--941) -- знаменитый поэт,
родоначальник поэзии на языке фарси.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Базар гудел и шумел, были самые горячие часы торговли,
народ продавал, покупал и обменивал, а солнце поднималось все
выше, сгоняя людей в густую, пахучую тень крытых рядов. В
круглые окна тростниковых кровель отвесно падали яркие лучи
полдня, стояли дымнопыльными сквозными столбами, в их сиянии
сверкала парча, блестел шелк и мягким затаенным пламенем
светился бархат; всюду мелькали, вспыхивая, чалмы, халаты,
крашеные бороды; слепила глаза начищенная медь, с нею спорило и
побеждало ее своим чистейшим блеском благородное золото,
рассыпанное перед менялами на кожаных ковриках.
Ходжа Насреддин остановил ишака у той самой чайханы, с
помоста которой месяц назад обратился к жителям Бухары с
призывом спасти от эмирской милости горшечника Нияза. Не много
времени прошло с тех пор, но Ходжа Насреддин успел крепко
подружиться с пузатым чайханщиком Али, человеком прямым и
честным, которому можно было довериться.
Улучив минуту. Ходжа Насреддин позвал:
-- Али!
Чайханщик оглянулся, на лице его выразилось недоумение:
голос, окликнувший его, был мужским, а перед собой видел он
женщину.
-- Это я, Али! -- сказал Ходжа Насреддин, не поднимая
чадры.-- Ты узнал меня? И ради аллаха не таращи глаза -- разве
ты забыл о шпионах?
Али, оглянувшись, провел его в заднюю темную комнату, где
хранились дрова и запасные чайники. Здесь было сыро, прохладно,
шум базара слышался глухо.
-- Али, возьми моего ишака,-- сказал Ходжа Насреддин.--
Корми его и держи всегда наготове! Он может понадобиться мне в
любую минуту. И никому ни слова не говори обо мне.
-- Но почему ты переоделся женщиной. Ходжа Насреддин? --
спросил чайханщик, прикрывая плотнее дверь.-- Куда ты
направился?
-- Я иду во дворец.
-- Ты сошел с ума! -- воскликнул чайханщик.-- Ты хочешь
сам положить голову прямо в пасть тигру!
-- Так нужно, Али. Скоро ты узнаешь, почему. И давай
простимся на всякий случай,-- я иду на опасное дело.
Они крепко обнялись, у доброго чайханщика выступили слезы
и покатились по круглым красным щекам. Он проводил Ходжу
Насреддина и, подавляя тяжелые вздохи, колыхавшие его живот,
вышел к своим гостям.
Тревога терзала сердце чайханщика, он был грустен,
рассеян, гостям приходилось дважды и трижды звенеть крышками
чайников, напоминая ему о своей неутоленной жажде. Сердцем
чайханщик был там, у дворца, вместе со своим неугомонным
другом.
Стражники не впустили Ходжу Насреддина.
-- Я принесла несравненную амбру, мускус, розовое масло!
-- говорил Ходжа Насреддин, искусно подделывая свой голос под
женский.-- Пропустите меня в гарем, доблестные воины, я продам
свой товар и поделюсь прибылью с вами.
-- Иди, иди отсюда, женщина, торгуй где-нибудь на
базаре,-- грубо отвечали стражники.
Потерпев неудачу в своем предприятии. Ходжа Насреддин
задумался и помрачнел. Времени у него было в обрез, солнце
перешло уже за полуденную черту.. Ходжа Насреддин обошел вокруг
дворцовой стены. Камни лежали плотно, спаянные китайским
раствором, ни одной дырки, ни одной щели не обнаружил в стене
Ходжа Насреддин, а выходы арыков были забраны частыми чугунными
решетками.
"Я должен попасть во дворец,-- сказал себе Ходжа
Насреддин.-- Это мое непреклонное решение, я его выполню! Если
эмир отнял у меня невесту по небесному предопределению, то
почему для меня не может быть предопределения проникнуть во
дворец и вернуть ее? Я даже чувствую где-то в глубине души, что
такое предопределение есть для меня!"
Он пошел на базар. Он верил, что если решение человека
непреклонно и мужество неистощимо,-- предопределение всегда
придет на помощь к нему. Из тысячи встреч, разговоров и
столкновений непременно будет одна такая встреча и одно такое
столкновение, которые вкупе создадут благоприятный случай, и,
умело воспользовавшись -им, человек сможет опрокинуть все
препятствия на пути к своей цели, выполнив тем самым
предопределение. Где-нибудь на базаре Ходжу Насреддина ждал
такой случай. Ходжа Насреддин верил в это непоколебимо и
отправился на поиски его.
Ничто не ускользало от внимания Ходжи Насреддина -- ни
одно слово, ни одно лицо в шумной многотысячной толпе. Его ум,
слух и зрение обострились и достигли той степени, когда человек
с легкостью перешагивает границы, поставленные ему природой, и,
конечно, одерживает победу, так как противники его остаются в
то же самое время в своих обычных человеческих пределах.
На перекрестке ювелирного и мускусного рядов Ходжа
Насреддин услышал сквозь шум и гул толпы чей-то вкрадчивый
голос:
-- Ты говоришь, что муж разлюбил тебя и не разделяет с
тобой ложа. Твоему горю можно помочь. Но для этого мне нужно
посоветоваться с Ходжой Насреддином. Ты слышала, конечно, что
он находится в нашем городе; узнай, где он скрывается, скажи
мне, и тогда мы с ним вернем тебе мужа.
Приблизившись, Ходжа Насреддин увидел рябого
шпиона-гадальщика. Перед ним стояла женщина, держа в руке
серебряную монету. Гадальщик, раскинув на коврике свои бобы,
перелистывал старинную книгу.
-- Если же ты не разыщешь Ходжу Насреддина,-- говорил
он,-- тогда горе тебе, о женщина, и муж твой навсегда покинет
тебя!
Ходжа Насреддин решил проучить гадальщика,-- присел на
корточки перед ковриком:
-- Погадай мне, о мудрый провидец чужой судьбы. Гадальщик
раскинул бобы.
-- О женщина! -- вдруг воскликнул он, словно бы пораженный
ужасом.-- Горе тебе, женщина! Смерть уже занесла над тобой свою
черную руку.
Вокруг собралось несколько любопытных.
-- Я мог бы помочь тебе и отвести в сторону удар, но в
одиночку я бессилен сделать это,-- продолжал гадальщик.-- Мне
необходимо посоветоваться с Ходжой Насреддином. Если бы ты
могла узнать, где он скрывается, и сказать мне, жизнь твоя была
бы спасена.
-- Хорошо. Я приведу к тебе Ходжу Насреддина.
-- Ты приведешь его! -- Гадальщик вздрогнул от радости.--
Но когда?
-- Я могу привести его хоть сейчас. Он совсем близко.
-- Где он?
-- Рядом. В двух шагах.
Глаза гадальщика вспыхнули алчным огнем.
-- Я не вижу.
-- Но ты ведь гадальщик. Неужели ты не можешь догадаться?
Вот он!
Женщина резко откинула чадру, и гадальщик в изумлении
отшатнулся, увидев перед собой лицо Ходжи Насреддина.
-- Вот он! -- повторил Ходжа Насреддин.-- О чем же ты
хотел посоветоваться? Ты все врешь, ты не гадальщик, ты
|
