Соловьев Леонид - Повесть о Ходже Насреддине 1 - Скачать бесплатно

в Багдаде и, конечно, слышал о моей мудрости. Когда стало ему
известно, что я приехал в Бухару, то он затаился, объятый
страхом и трепетом, ибо он знает, что мне ничего не стоит его
поймать.
-- Поймать! Это было бы очень хорошо! Но каким способом
думаешь ты поймать его?
-- Я для этого выжду благоприятного сочетания звезд
Сад-ад-Забих с планетой Юпитером.
-- С планетой Юпитером,-- повторял эмир.-- Это надо
запомнить. Знаешь ли, Гуссейн Гуслия, какая мудрая мысль
осенила нас сегодня ночью? Мы подумали, что Бахтияра следует
прогнать с его должности, а великим визирем поставить тебя.
И надо было падать ниц перед эмиром, восхвалять и
благодарить его, а потом объяснять, что сейчас нельзя
производить смену визирей, ибо звезды Сад-ад-Забих не
благоприятствуют этому. "Скорее, скорее вырваться отсюда!" --
восклицал мысленно Ходжа Насреддин.

Так, поджидая случая. Ходжа Насреддин влачил во дворце
безрадостное, тоскливое существование. Его тянуло на базар, в
толпу, в чайхану, в дымную харчевню;
он отдал бы все эмирские яства за одну миску луковой,
жгучей от перца похлебки из бараньих ног, за жилы и хрящи в
базарном, дешевом плове. Он обменял бы свой парчовый халат на
любую рваную ветошь,-- только бы вместо славословий и
восхвалений услышать простую, безыскусную речь и громкий смех
от чистого сердца.
Но судьба продолжала испытывать Ходжу Насред-дина и не
посылала благоприятного случая. Между тем эмир все чаще
спрашивал, когда же наконец звезды позволят ему поднять
царственной рукой покрывало новой наложницы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Однажды эмир в неурочный час потребовал к себе багдадского
мудреца. Было очень рано, весь дворец спал, слышался плеск
дворцовых фонтанов, ворковали горлинки, шелестели крыльями.
"Зачем я понадобился ему?" -- недоумевал Ходжа Насреддин,
поднимаясь по яшмовым ступеням в эмирскую опочивальню.
Навстречу ему, неслышно, как тень, из опочивальни
выскользнул Вахтияр. Они на ходу обменялись приветствиями.
Ходжа Насреддин насторожился, предчувствуя какой-то подвох.
В опочивальне Ходжа Насреддин застал главного евнуха. Его
Великое Целомудрие, жалобно стеная, лежал ниц перед эмирским
ложем, а рядом на ковре валялись обломки пальмовой, отделанной
золотом трости.
Тяжелые бархатные занавеси отгораживали опочивальню от
свежего утреннего ветра, от солнечных лучей и птичьего щебета.
Она озарялась тусклым пламенем светильника, который хотя и
сделан был из чистого золота, но чадил и вонял ничуть не меньше
обыкновенного, глиняного. В углу дымила резная курильница,
источая пряное и сладкое благоухание, бессильное, однако,
заглушить чадный запах бараньего сала. Воздух в опочивальне был
до того густым, что у Ходжи Насреддина защекотало в носу и
запершило в горле.
Эмир сидел, выставив из-под шелкового одеяла волосатые
ноги; Ходжа Насреддин заметил, что пятки у повелителя были
темно-желтые, словно бы он коптил их время от времени над своей
индийской курильницей.
-- Гуссейн Гуслия, мы находимся в сильнейшем
расстройстве,-- сказал эмир.-- В этом повинен наш главный
евнух, которого ты видишь перед собой.
-- О великий повелитель! -- вскричал Ходжа Насреддин,
холодея.-- Неужели он осмелился?..
-- Да нет! -- Эмир, поморщившись, махнул рукой.-- Ну как
он может осмелиться, если мы, со свойственной нам мудростью,
все предусмотрели и раньше, чем назначить его главным евнухом,
позаботились обо всем. Совсем другое дело. Мы узнали сегодня,
что вот этот негодяй, наш главный евнух, позабыв о великой
милости, которую мы оказали ему, поставив его на одну из самых
высших должностей в государстве, начал преступно пренебрегать
своими обязанностями. Воспользовавшись тем, что мы в последнее
время не посещаем наших наложниц, он осмелился на три дня
покинуть гарем, чтобы предаться пагубному пороку, а именно --
курению гашиша. И в гареме возмутился порядок и нарушилось
спокойствие, и наши наложницы, лишенные надзора, передрались
между собой, повырывали друг у друга волосы и поцарапали лица,
чем был причинен нам, великому эмиру, несомненный ущерб, ибо
женщина с исцарапанным лицом или редкими волосами не может
считаться совершенной в наших глазах. Кроме того, случилось еще
одно событие, повергшее нас в печаль и огорчение: наша новая
наложница заболела и вот уже третий день не принимает пищи.
Ходжа Насреддин встрепенулся. Эмир движением руки
остановил его:
-- Подожди, мы еще не кончили говорить. Она заболела и
может расстаться с жизнью. Если бы мы вошли к ней хотя один
раз, то ее болезнь и даже смерть не так уж сильно огорчили бы
наше сердце, но сейчас ты понимаешь сам, Гуссейн Гуслия, мы
весьма и весьма опечалены. Почему и решили мы,-- продолжал
эмир, повысив голос,-- дабы впредь не подвергаться огорчениям и
расстройствам, прогнать этого негодяя и распутника с его
должности, лишить всех наших милостей и выдать ему двести
плетей. Тебе же, о Гуссейн Гуслия, напротив того, решили мы
оказать великую милость и назначить тебя на освободившуюся
должность, то есть главным евнухом нашего гарема!

У Ходжи Насреддина подкосились ноги, остановилось дыхание,
похолодели внутренности. Эмир, сдвинув брови, грозно вопросил:
-- Ты, кажется, намерен возразить нам, Гуссейн Гуслия?
Может быть, суетные и мимолетные наслаждения ты предпочитаешь
великому счастью служить нашей царственной особе? Ответь, если
так!
Ходжа Насреддин уже овладел собой. Он поклонился эмиру:
-- Да хранит аллах нашего великого повелителя. Милость
эмира ко мне, ничтожному, безгранична. Великий владыка обладает
волшебным свойством отгадывать самые тайные и сокровенные
желания своих приближенных, что дает ему возможность непрерывно
изливать на них свое благо. Сколько раз мечтал я, ничтожный,
занять место этого ленивого и глупого человека, который лежит
сейчас на ковре и стонет тонким голосом, приняв на себя
справедливое наказание тростью; сколько раз я мечтал, но не
осмеливался сказать о своем желании эмиру. Но вот сам великий
повелитель...
-- Так в чем же препятствие? -- дружелюбно и радостно
перебил эмир.-- Сейчас мы позовем лекаря, он возьмет свои ножи,
и ты удалишься с ним куда-нибудь в уединенное место, а мы тем
временем прикажем Бахтияру написать указ о назначении тебя
главным евнухом. Гей! -- крикнул эмир и ударил в ладоши.
-- Да преклонит повелитель свой слух к ничтожным словам
моим,-- торопливо сказал Ходжа Насреддин, поглядывая с опаской
на дверь.-- С великой радостью и готовностью я сейчас пошел бы
с лекарем в уединенное место, но останавливает меня лишь забота
о благоденствии повелителя. Мне после этого дела придется долго
лежать в постели, а новая наложница повелителя за это время
может умереть, и сердце эмира подернется черным туманом печали,
самая мысль о чем невыносима и нестерпима для меня. Почему я и
думаю, что нужно сначала изгнать болезнь из тела наложницы, а
уж потом я пойду к лекарю, дабы подготовить себя к занятию
должности главного евнуха.
-- Гм! -- сказал эмир и с большим сомнением посмотрел на
Ходжу Насреддина.
-- О повелитель! Ведь она уже три дня не принимает пищи.
-- Гм!..-- повторил эмир и обратился к лежавшему перед ним
евнуху: -- Ты, ничтожное порождение паука, отвечай нам: сильно
ли заболела наша новая наложница и действительно ли нам
надлежит тревожиться за ее жизнь.
Ходжа Насреддин чувствовал, как ползут по его спине
струйки холодного пота. В страшной тревоге он ждал ответа.
Евнух сказал:
-- О великий владыка, она стала худой и бледной, как
молодая луна, лицо ее -- как бы восковое, и пальцы холодные.
Старухи говорят, что это весьма неблагоприятные признаки...
Эмир погрузился в раздумье. Ходжа Насреддин отодвинулся в
тень и возблагодарил дымный полумрак, царивший в опочивальне и
скрывавший бледность его лица.
-- Да! -- сказал эмир.-- Если так, то она, пожалуй, и
вправду умрет, чем весьма опечалит нас. Главное, что мы ни разу
еще к ней не входили. Но уверен ли ты, Гуссейн Гуслия, что
сможешь ее излечить?
-- Великому повелителю точно известно, что от Бухары и до
Багдада нет лекаря искуснее меня.
-- Иди, Гуссейн Гуслия, и приготовь ей лекарство.
-- Великий владыка, я должен сначала определить ее
болезнь. А для этого я должен ее осмотреть.
-- Осмотреть? -- Эмир усмехнулся.-- Когда ты будешь
главным евнухом, Гуссейн Гуслия, тогда успеешь насмотреться.
-- О повелитель! -- Ходжа Насреддин склонился до земли.--
Я должен...
-- Ничтожный раб! -- вскричал эмир.-- Известно ли тебе,
что никто из смертных не имеет права, под страхом ужасной
казни, видеть лица наших наложниц! Известно ли тебе это?
-- Известно, о повелитель! -- ответил Ходжа Насреддин.--
Но я и не говорю о лице. Я никогда не осмелился бы взглянуть на
ее лицо. Мне достаточно посмотреть на ее руку, ибо такой
искусный лекарь, как я, может узнать любую болезнь по цвету
ногтей.
-- Руку? -- переспросил эмир.-- Что же ты сразу не сказал,
Гуссейн Гуслия, и заставил нас попусту гневаться. Руку -- это,
конечно, можно. Мы сами пройдем с тобой в гарем; полагаем, что
созерцание женской руки не повредит нам.
-- Созерцание руки не может повредить великому
повелителю,-- ответил Ходжа Насреддин, рассудив, что увидеться
с Гюльджан наедине ему все равно не удастся, и если уж
свидетель неизбежен, то пусть лучше этим свидетелем будет сам
эмир, дабы впоследствии в сердце его не закрались какие-нибудь
подозрения.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Наконец, после стольких дней бесплодного ожидания, двери
гарема открылись перед Ходжой Насред-дином.
Стражники отступили, склонившись. Ходжа Насреддин поднялся
вслед за эмиром по каменной лестнице, шагнул в калитку, увидел
прекрасный сад: купы роз, левкои, гиацинты, фонтаны, бассейны
из белого и черного мрамора, над которыми стоял легкий пар. На
цветах, на траве, на листьях блестела и дрожала утренняя роса.
Бледность и краска поминутно менялись на лице Ходжи
Насреддина. Евнух распахнул ореховые резные двери. Из темной
глубины пахнуло густым настоем амбры, мускуса и розового масла.
Это и был гарем -- грустное обиталище прекрасных пленниц эмира.
Ходжа Насреддин старательно примечал все углы, переходы и
повороты, чтобы потом в решительную минуту не запутаться, не
погубить себя и Гюльджан. "Направо,-- твердил он,-- теперь
налево. Здесь лестница. Здесь дежурит старуха. Теперь -- опять
налево..." Переходы скупо освещались голубым, зеленым и розовым
светом, пробивавшимся сквозь китайские разноцветные стекла.
Евнух остановился перед низенькой дверью.
-- Она здесь, повелитель.
Ходжа Насреддин вслед за эмиром переступил заветный порог.
Это была маленькая комната, устланная и увешанная коврами. В
нишах стояли перламутровые шкатулки с браслетами, серьгами,
ожерельями, на стене висело большое серебряное зеркало. Бедной
Гюльджан никогда не снилось такое богатство! Ходжа Насреддин
затрепетал, увидев ее маленькие, расшитые жемчугом туфли. Она
уже успела стоптать задники!.. Сколько силы понадобилось ему,
чтобы не выдать своего волнения!

Евнух указал рукой на шелковую занавеску в углу. Там
лежала Гюльджан. "Она спит",-- сказал евнух шепотом.
Ходжу Насреддина била мелкая дрожь. Его возлюбленная была
рядом. "Крепись, мужайся!" -- говорил он себе.
Но как только приблизился он к занавеске, услышал вздохи
спящей Гюльджан, увидел легкое колыхание шелка в изголовье --
словно бы железными пальцами сдавили ему горло, слезы выступили
у него на глазах, и дыхание прервалось.
-- Что ты медлишь, Гуссейн Гуслия? -- спросил эмир.
-- О повелитель, я прислушиваюсь к ее дыханию. Я стараюсь
уловить сквозь эту занавеску биение сердца твоей наложницы. Как
ее зовут?
-- Ее зовут Гюльджан,-- ответил эмир.
-- Гюльджан,-- окликнул Ходжа Насреддин. Занавеска, мерно
колыхавшаяся в изголовье, повисла недвижно. Гюльджан проснулась
и замерла, не зная еще, во сне или наяву прозвучал этот
дорогой, близкий голос.
-- Гюльджан! -- повторил Ходжа Насреддин. Она слабо
вскрикнула. Ходжа Насреддин быстро сказал: -- Мое имя --
Гуссейн Гуслия. Я -- новый мудрец, звездочет и лекарь,
прибывший из Багдада на службу к эмиру. Ты понимаешь, Гюльджан,
я новый мудрец, звездочет и лекарь по имени Гуссейн Гуслия.
Повернувшись к эмиру. Ходжа Насреддин добавил:
-- Она почему-то испугалась, услышав мой голос. Наверное,
этот евнух дурно обращался с нею в отсутствие повелителя.
Эмир, насупившись, посмотрел на евнуха. Тот затрясся и
согнулся до земли, не смея сказать ни слова в свое оправдание.
-- Гюльджан, тебе угрожает опасность,-- сказал Ходжа
Насреддин.-- Но я спасу тебя, и ты должна верить мне, ибо мое
искусство преодолевает все.
Он замолчал, ожидая ответа. Неужели Гюльджан не поняла, не
догадалась? Но вот послышался ее голос:
-- Я слышу тебя, Гуссейн Гуслия, мудрец из Багдада, я знаю
тебя и верю тебе, о чем говорю здесь в присутствии повелителя,
ноги которого я вижу сквозь щелку моей занавески.

Памятуя, что перед лицом эмира необходимо сохранять ученый
и важный вид. Ходжа Насреддин строго сказал:
-- Дай мне руку, дабы я по цвету ногтей мог определить
твою болезнь.
Шелк всколыхнулся, раздвинулся. Ходжа Насреддин осторожно
взял тонкую руку Гюльджан. Свои чувства он мог выразить только
пожатием. Гюльджан слабо ответила ему. Он повернул ее руку
ладонью вверх, рассматривал внимательно и долго. "Как она
исхудала!" -- думал он с болью в сердце. Эмир перегнулся через
его плечо, засопел над самым ухом. Ходжа Насреддин показал ему
ноготь мизинца Гюльджан и озабоченно покачал головой. Хотя
ноготь на мизинце ничем не отличался от остальных ногтей, эмир
тем не менее усмотрел в нем что-то особенное, поджал губы и
ответил Ходже Насреддину многозначительным понимающим взглядом.
-- Что у тебя болит? -- спросил Ходжа Насреддин.
-- Сердце,-- ответила она одним вздохом.-- У меня болит
сердце от горя и тоски.
-- В чем причина твоего горя?
-- Я разлучена с тем, кого люблю. Ходжа Насреддин
прошептал эмиру:
-- Она заболела оттого, что разлучена с повелителем.
Лицо эмира озарилось радостью. Он засопел еще сильнее.
-- Я разлучена с моим любимым! -- говорила Гюльджан.-- И
вот сейчас я чувствую, что мой возлюбленный здесь, рядом, но я
не могу ни обнять, ни поцеловать его. О, скоро ли, скоро ли
наступит день, когда он обнимет меня и приблизит к себе!..
-- Всемогущий аллах! -- воскликнул Ходжа Насреддин,
прикидываясь изумленным.-- Какую сильную страсть внушил ей
повелитель за столь короткое время!
Эмир пришел в совершенный восторг. Он даже не мог спокойно
стоять на одном месте, начал переминаться и глупо хихикать в
кулак.
-- Гюльджан! -- сказал Ходжа Насреддин.-- Успокойся. Тот,
кого ты любишь, слышит тебя!
-- Да! да! -- не выдержал эмир.-- Он слышит, Гюльджан!
Твой возлюбленный слышит тебя!
За занавеской раздался тихий смех, подобный журчанию воды.
Ходжа Насреддин продолжал:
-- Тебе угрожает опасность, Гюльджан, но не бойся. Я,
знаменитый мудрец, звездочет и лекарь Гуссейн Гуслия, спасу
тебя!
-- Он спасет! -- вторил восхищенный эмир.-- Он обязательно
спасет!
-- Ты слышишь, что говорит повелитель,-- закончил Ходжа
Насреддин.-- Ты должна верить мне, я избавлю тебя от опасности.
День твоей радости близок. Повелитель не может сейчас войти к
тебе, ибо я предупредил его, что звезды запрещают ему касаться
покрывала женщины. Но звезды уже меняют свое расположение, ты
понимаешь, Гюльджан. Скоро они станут в благоприятное
сочетание, и ты обнимешь возлюбленного. День, в который я
пришлю тебе лекарство, будет предшествовать твоей радости. Ты
понимаешь, Гюльджан! Получив лекарство, ты должна быть готовой!
-- Спасибо, спасибо тебе, Гуссейн Гуслия! -- ответила она,
смеясь и плача от радости.-- Спасибо тебе, несравненный и
мудрый исцелитель болезней. Мой возлюбленный рядом, я чувствую,
как вместе, удар в удар, бьются наши сердца!.. Эмир и Ходжа
Насреддин вышли. У калитки нагнал их главный евнух.
-- О повелитель! -- вскричал он, падая на колени.--
Воистину, такого искусного лекаря еще не видывал мир. Три дня
она лежала без движения, а сейчас она вдруг покинула свое ложе,
смеется и пляшет, и даже удостоила меня оплеухи, когда я
приблизился к ней.
"Узнаю,-- подумал Ходжа Насреддин.-- Она всегда была очень
быстрая на руку, моя Гюльджан!"
За утренней трапезой эмир осыпал всех придворных
милостями. Ходже Насреддину он подарил два кошелька -- большой,
наполненный серебром, и поменьше, наполненный золотом.
-- Какую, однако, страсть внушили мы ей! -- говорил он,
посмеиваясь.-- Признайся, Гуссейн Гуслия, тебе не часто
приходилось видеть подобную страсть? А как дрожал ее голос, как
она смеялась и плакала! То ли еще увидишь ты, Гуссейн Гуслия,
когда займешь должность главного евнуха!
Шепот пошел по рядам склонившихся придворных. По лицу
Бахтияра скользнула злорадная усмешка. Только сейчас Ходжа
Насреддин понял, кто подсказал эмиру эту мысль -- назначить его
главным евнухом.
-- Она уже выздоровела,-- продолжал эмир,-- и сейчас нет
никаких причин медлить с твоим назначением. Сейчас мы с тобой,
Гуссейн Гуслия, выпьем чаю, а потом ты можешь уединиться вместе
с лекарем. Эй, ты! -- обратился он к лекарю.-- Сходи за своими
ножами. Бахтияр, подай мне указ.
Ходжа Насреддин подавился горячим чаем и закашлялся.
Бахтияр с готовым указом в руках выступил вперед, трепеща от
мстительного наслаждения. Эмиру подали перо, он расписался и
вернул указ Бахтияру, который поспешно приложил медную резную
печать.
Все это свершилось в одну минуту.
-- Ты, кажется, лишился языка от столь великого счастья, о
почтенный мудрец Гуссейн Гуслия! -- с торжествующей улыбкой
сказал Бахтияр.-- Но придворный обычай требует, чтобы ты
возблагодарил эмира.
Ходжа Насреддин преклонил колени перед эмиром.
-- Наконец-то свершилась моя мечта! -- говорил он.-- И как
я досадую на задержку, которая проистекает из необходимости
приготовить лекарство для наложницы эмира, дабы закрепить ее
исцеление, без чего болезнь опять вернется в ее тело.
-- Разве приготовление лекарства занимает так много
времени? -- спросил, встревожившись, Бахтияр.-- Лекарство можно
приготовить в полчаса.
-- Вот именно,-- подтвердил эмир.-- Полчаса, этого
совершенно достаточно.
-- О повелитель, все зависит от звезды Сад-ад-Забих,--
ответил Ходжа Насреддин, пуская в ход последнее и самое сильное
средство.-- В зависимости от их сочетания мне понадобится от
двух до пяти дней.
-- Пять дней! -- воскликнул Бахтияр.-- О почтеннейший
Гуссейн Гуслия, я никогда еще не слышал, чтобы на приготовление
лекарства требовалось пять дней!
Ходжа Насреддин обратился к эмиру:
-- Может быть, пресветлому владыке благоугодно будет
поручить дальнейшее лечение новой наложницы не мне, а великому
визирю Бахтияру? Пусть он попробует вылечить ее, но только я
тогда не ручаюсь за ее жизнь.
-- Что ты, что ты, Гуссейн Гуслия! -- испугался эмир.--
Бахтияр ничего не понимает в болезнях, да и вообще не очень
крепок умом, о чем мы с тобой уже говорили, когда я предлагал
тебе занять должность великого визиря.
По всему телу великого визиря прошла медленная судорога;
он устремил на Ходжу Насреддина взгляд, полный неутолимой
злобы.
-- Иди и займись приготовлением лекарства,-- закончил
эмир.-- Но пять дней -- это очень долго, Гуссейн Гуслия. Может
быть, ты сумеешь управиться побыстрее, ибо нам не терпится
увидать тебя главным евнухом.
-- Великий владыка, мне и самому не терпится! --
воскликнул Ходжа Насреддин.-- Я постараюсь управиться
побыстрее.
Пятясь и отвешивая бесчисленные поклоны, он удалился.
Бахтияр проводил его взглядом, в котором сквозило явное
сожаление, что враг и соперник уходит, не потеряв ничего против
прежнего веса.
"О змея, о коварная гиена! -- думал Ходжа Насреддин,
поскрипывая зубами от ярости.-- Но ты опоздал, Бахтияр, теперь
ты ничего не успеешь сделать со мной, ибо я знаю то, что хотел
узнать: все входы, переходы и выходы в эмирском гареме! О моя
драгоценная Гюльджан, ты ухитрилась заболеть как раз вовремя и
своей болезнью спасла Ходжу Насреддина от ножей дворцового
лекаря. Впрочем, справедливо будет сказать, что хлопотала ты о
себе!"
Он направился в свою башню. У ее подножия в тени сидели
стражники и играли в кости; один из них, вконец уже
проигравшийся, снимал сапоги, чтобы поставить на кон. Было
очень жарко, но в башне, за толстыми стенами, царила сырая
прохлада. Поднимаясь по узкой каменной лестнице. Ходжа
Насреддин прошел мимо своей двери, прямо в верхнюю комнату, где
содержался багдадский мудрец.
Старик за время своего плена необычайно оброс, облик его
стал диким. Глаза его сверкали из-под нависших бровей. Он
встретил Ходжу Насреддина проклятиями:
-- Долго ли ты будешь держать меня взаперти, о сын греха,
да упадет камень на твою голову и выйдет в подошву! О гнусный
плут и обманщик, присвоивший себе мое имя, мой халат, мою чалму
и мой пояс, да прогрызут тебя заживо могильные черви, да
источат они твой желудок и твою печень!..
Ходжа Насреддин привык и не обижался:
-- Почтенный Гуссейн Гуслия, на сегодня я придумал для
тебя новую пытку, а именно: сдавливание твоей головы с помощью
веревочной петли и палки. Внизу сидят стражники, ты должен
кричать так, чтобы они слышали.
Старик подошел к зарешеченному окну и начал кричать
скучным голосом:
-- О всемогущий аллах! О, мучения мои нестерпимы! О, не
сдавливай мне голову с помощью веревочной петли и палки^ О,
лучше смерть, чем такие муки!
-- Подожди, почтенный Гуссейн Гуслия,-- остано вил его
Ходжа Насреддин.-- Ты кричишь лениво и без всякого страдания, а
стражники, не забывай, чрезвычайно опытны в подобных делах.
Если они в твоих криках уловят притворство и донесут
Арсланбеку, тогда ты попадешь в руки настоящего палача. Так
лучше прояви должное усердие сейчас. Вот я покажу тебе, как
нужно кричать.
Ходжа Насреддин подошел к окну, набрал полную грудь
воздуха и вдруг завопил так, что старик, заткнув уши,
шарахнулся в сторону.
-- О потомок нечестивых -- воскликнул он.-- Да где же мне
взять такую глотку, чтобы крики мои были слышны на другом конце
города!
-- Это для тебя единственный способ избегнуть рук
палача,-- возразил Ходжа Насреддин.
Старику пришлось поднатужиться. Он кричал и вопил столь
горестно, что стражники у подножия башни прервали на время игру
и слушали с упоением.
После этого старик долго не мог откашляться и отдышаться.
-- Ох! -- говорил он.-- Разве можно задавать такую работу
моей старой гортани! Ну, доволен ли ты сегодня моими воплями,
презренный оборванец, да посетит тебя Азраил?!
-- Вполне доволен,-- ответил Ходжа Насреддин.-- И вот
сейчас, мудрейший Гуссейн Гуслия, ты получишь награду за свое
усердие.
Он вытащил кошельки, пожалованные эмиром, высыпал деньги
на поднос и разделил на две равные части.
Старик не переставал ругаться и проклинать.
-- За что ты ругаешь меня? -- спокойно сказал Ходжа
Насреддин.-- Разве я опозорил чем-нибудь имя Гуссейна Гуслия?
Или осрамил его ученость? Вот деньги, видишь9 Эмир дал их
Гуссейну Гуслия, знаменитому звездочету и лекарю, за то, что он
вылечил девушку из гарема.
-- Ты вылечил девушку? -- Старик задохнулся.-- Но что ты
понимаешь в болезнях, ты, невежда, плут и голодранец!
-- Я ничего не понимаю в болезнях, зато понимаю в
девушках,-- ответил Ходжа Насреддин.-- И будет справедливо
поэтому разделить эмирский подарок пополам -- тебе за то, что
ты понимаешь, а мне за то, в чем понимаю я. Кроме того, должен
сказать тебе, Гуссейн Гуслия, что я лечил ее не как-нибудь, но
исследовав предварительно расположение звезд. Вчера ночью я
увидел, что звезды Сад-ад-Сууд совпали со звездами
Сад-ад-Ахбия, в то время как созвездие Скорпиона обратилось к
созвездию Козерога.
-- Что? -- закричал старик и в негодовании принялся бегать
по комнате.-- О невежда, достойный лишь погонять ослов. Ты не
знаешь даже того, что звезды Сад-ад-Сууд не могут совпасть со
звездами Сад-аль-Ахбия, ибо и те и другие находятся в одном
созвездии! И как ты мог увидеть в это время года созвездие
Скорпиона? Я сам всю ночь смотрел на небо, там совпадали звезды
Сад-Була и Ас-Си-мак, в то время как Аль-Джахба опускалась, ты
слышишь, невежда! Никакого Скорпиона там нет сейчас!.. Ты
перепутал, о погонщик ослов, взявшийся не за свое дело, ты
принял за Скорпиона звезды Аль-Хака, которые противостоят
сейчас звездам Аль-Бутейн!..
Негодуя и обличая Ходжу Насреддина в невежестве, он долго
говорил об истинном расположении звезд. Ходжа Насреддин слушал
внимательно, стараясь запомнить каждое слово, дабы потом не
ошибиться, разговаривая с эмиром в присутствии мудрецов.
-- О невежда, сын невежды, внук и правнук невежды! --
продолжал старик.-- Ты даже не знаешь, что сейчас, в
девятнадцатое стояние луны, именуемое Аш-Шуала и приходящееся
на знак Стрельца, человеческие судьбы определяются только
звездами этого знака и никакими другими, о чем ясно сказано в
книге мудрейшего Шихаб-ад-дина Махмуда ибн-Ка-раджи...
"Шихаб-ад-дина Махмуда ибн-Караджи,-- запоминал Ходжа
Насреддин.-- Завтра же в присутствии эмира уличу бородатого
мудреца в незнании этой книги, дабы вселить в его сердце
спасительный страх перед моей ученостью..."

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

В доме у ростовщика Джафара стояли двенадцать запечатанных
горшков, полных золота, ему же хотелось иметь непременно
двадцать. Но судьба, словно бы нарочно, с целью предостеречь
неопытных и доверчивых простаков, отметила Джафара печатью
необыкновенного шельмовства: ему приходилось употреблять много
усилий, чтобы завлечь в свои сети новую жертву; горшки его
наполнялись медленнее, чем он бы хотел. "Ах, если бы я мог
избавиться от моего уродства! -- мечтал он.-- Тогда люди не
разбегались бы, завидев меня, относились бы ко мне с доверием и
не подозревали коварства в моих речах. И мне тогда было бы
много легче обманывать, и мои доходы умножились бы
несравненно".
Когда по городу разнесся слух, что новый эмирский мудрец
Гуссейн Гуслия проявил необычайное искусство в исцелении
болезней, ростовщик Джафар, захватив корзину с богатыми
подарками, явился во дворец к Арсланбеку.
Арсланбек, заглянув в корзину, выразил полную готовность
услужить:
-- Ты пришел как раз вовремя, почтенный Джафар. Наш
повелитель пребывает сегодня в счастливом расположении духа, я
надеюсь, что он не откажет тебе.
Эмир выслушал ростовщика, принял подарок, золотую
шахматную доску с белыми полями из слоновой кости, и приказал
позвать мудреца.
-- Гуссейн Гуслия,-- сказал он, когда Ходжа На-среддин
преклонил колени перед ним.-- Вот этот человек, ростовщик
Джафар,-- наш преданный раб, имеющий заслуги перед нами.
Повелеваем тебе немедленно исцелить его от горба, хромоты,
бельма и прочих уродств.
И эмир отвернулся в знак того, что не желает слышать
никаких возражений. Ходже Насреддину оставалось только
поклониться и выйти. Следом выполз ростовщик, влача, подобно
черепахе, свой горб.
-- Пойдем же скорее, о мудрейший Гуссейн Гуслия! --
говорил он, не узнавая под фальшивой бородой Ходжу
Насреддина.-- Пойдем скорее, солнце еще не зашло, и я успею
исцелиться до ночи... Ты ведь слышал -- эмир приказал тебе
немедленно исцелить меня!

Ходжа Насреддин проклинал в душе и ростовщика, и эмира, и
самого себя за то, что переусердствовал в превознесении своей
мудрости. Ну как он выпутается теперь из этого дела? Ростовщик
дергал Ходжу Насреддина за рукав, понуждая прибавить шагу.
Улицы были пустынны, ноги Ходжи Насреддина утопали в горячей
пыли. Он шел и думал: "Ну как я теперь выпутаюсь? -- Вдруг он
остановился.-- Кажется, мне пришло время сдержать мою клятву!
-- В одно мгновение он все рассчитал и взвесил.-- Да, время
пришло! Ростовщик, о безжалостный истязатель бедняков, сегодня
ты будешь утоплен!" Он отвернулся, чтобы ростовщик не заметил
блеска в его черных глазах.
Они свернули в переулок, где крутил по дороге ветер,
взметая пыльные смерчи. Ростовщик открыл перед Ходжой
Насреддином калитку своего дома. В глубине двора за низеньким
забором, отделявшим женскую половину. Ходжа Насреддин заметил
сквозь листву какое-то движение, уловил тихий шепот и смех. То
были жены и наложницы, радовавшиеся приходу гостя: иных
развлечений они не знали в своем плену. Ростовщик
приостановился, грозно посмотрел -- и все затихло... "Я
освобожу вас сегодня, прекрасные пленницы!" -- подумал Ходжа
Насреддин.
Комната, в которую привел его ростовщик, не имела окон, а
дверь запиралась тремя замками и еще какими-то засовами, тайна
которых была известна только хозяину. Он долго возился, звеня
отмычками, прежде чем засовы упали и дверь открылась. Именно
здесь хранились горшки, здесь же ростовщик спал на досках,
прикрывавших вход в подземелье.
-- Разденься! -- приказал Ходжа Насреддин. Ростовщик
сбросил одежду. Нагота его была неописуемо безобразна. Ходжа
Насреддин закрыл дверь и начал творить заклинания.
Тем временем во дворе собрались многочисленные
родственники Джафара. Многие из них были должны ему и
надеялись, что сегодня на радостях он простит долги. Напрасно
они надеялись: ростовщик слышал через закрытую дверь голоса
своих должников и злобно усмехался в душе. "Я скажу им сегодня,
что прощаю долги,-- думал он,-- но расписок я им не верну,
расписки останутся у меня. И они, успокоившись, начнут
беспечную жизнь, а я ничего не скажу, я буду молчать, но втайне
все время подсчитывать. И когда на каждую таньга долга нарастет
еще десять таньга и сумма долга превысит стоимость домов, садов
и виноградников, принадлежащих ныне моим должникам, я позову
судью, откажусь от своего обещания, предъявлю расписки, продам
все их имущество, оставлю их нищими и наполню золотом еще один
горшок!" Так он мечтал, снедаемый неутолимым корыстолюбием.
-- Встань и оденься! -- сказал Ходжа Насред-дин.-- Сейчас
мы пойдем к водоему святого Ахмеда, и ты окунешься в его
священные воды. Это необходимо для твоего исцеления.
-- Водоем святого Ахмеда! -- испуганно воскликнул
ростовщик.-- Я уже тонул однажды в его водах. Запомни, о
мудрейший Гуссейн Гуслия, что плавать я не умею.
-- Ты должен на пути к водоему беспрерывно читать
молитвы,-- сказал Ходжа Насреддин.-- И ты не должен думать о
земных вещах. Кроме того, ты возьмешь кошелек с золотом и
каждому встречному будешь дарить золотую монету.
Ростовщик стонал и охал, но выполнил все в точности. На
пути встречались ему разные люди -- ремесленники, нищие;
меняясь в лице, он каждому дарил золотую монету. Сзади шли
многочисленные родственники. Ходжа Насреддин нарочно позвал их
посмотреть, дабы избегнуть впоследствии обвинения в
преднамеренном утоплении ростовщика.
Солнце опускалось за кровли, деревья накрыли водоем своей
тенью, звенели комары. Джафар вторично разделся, подошел к
воде.
-- Здесь очень глубоко,-- сказал он жалобно.-- Гуссейн
Гуслия, ты не забыл: ведь я не умею плавать.
Родственники наблюдали в безмолвии. Ростовщик, прикрывая
ладонью свой срам и боязливо поджимаясь, обошел вокруг водоема,
выбирая место помельче.
Но вот Джафар присел на корточки и, держась за нависшие
кусты, опасливо попробовал воду ногой.
-- Холодно,-- пожаловался он; глаза его округлились.
-- Ты слишком медлишь,-- ответил Ходжа Насреддин, стараясь
не смотреть на ростовщика, чтобы не допустить к своему сердцу
неправедной жалости. Но он вспомнил страдания бедняков,
разоренных Джа-фаром, запекшиеся губы больного ребенка,
вспомнил слезы старого Нияза; лицо Ходжи Насреддина загорелось
от гнева, он смело и открыто посмотрел ростовщику прямо в
глаза.
-- Ты слишком медлишь! -- повторил он.-- Если ты хочешь
исцелиться, то полезай.
Ростовщик полез. Он лез очень медленно, и когда его ноги
были по колено в воде, то животом он все еще лежал на берегу.
Наконец -- выпрямился. Глубина сразу же у берега была по пояс
ему. Всколыхнулись водоросли, щекоча холодными прикосновениями
его тело. Зябко пошевеливая лопатками, он шагнул вперед и
оглянулся. Сделал еще один шаг и оглянулся. В глазах его можно
было прочесть немую мольбу. Ходжа Насреддин не внял этой
мольбе. Пожалеть ростовщика значило бы обречь на дальнейшие
страдания тысячи бедняков.
Вода покрыла горб ростовщика, но Ходжа Насреддин неумолимо
загонял ростовщика все дальше в глубину.
-- Еще, еще... Пусть вода коснется твоих ушей, иначе я не
берусь исцелять. Ну, иди же смелее, почтенный Джафар! Смелее!
Шагни еще! Ну еще немного!
-- Элп! -- вдруг сказал ростовщик и ушел под воду с
головой.
-- Элп! -- повторил он, показываясь через секунду на
поверхности.
-- Он тонет! Он тонет! -- закричали родственники.
Поднялась суматоха и толкотня, ростовщику протягивали руки,
палки; одни хотели помочь ему от чистого сердца, другие
старались только для вида.
Ходжа Насреддин сразу определил, кто из этих людей и
сколько должен. Сам он бегал, кричал и хлопотал больше всех:
-- Давай! Ну давай же руку, почтенный Джафар! Ты слышишь,
давай руку! Давай!
-- Давай! Давай! -- хором вторили родственники. Ростовщик
продолжал молча нырять, показываясь на поверхности все реже и
реже. И здесь, в этих священных водах, он нашел бы свой конец,
если бы не прибежал откуда-то босой водонос с пустым бурдюком
за спиной.
-- Ба! -- воскликнул он, увидев тонущего.-- Да ведь это
ростовщик Джафар!
И, не раздумывая, прямо как был, в одежде, он прыгнул в
воду, протянул руку, отрывисто крикнув:
-- На!

Ростовщик уцепился и был благополучно вытащен. Пока он,
лежа на берегу, приходил в себя, водонос словоохотливо пояснял
родственникам:
-- Вы неправильно спасали его. Вы кричали "давай", в то
время как нужно было кричать ему "на"! Вы знаете, конечно, что
почтенный Джафар уже тонул однажды в этом священном водоеме и
был спасен каким-то человеком, проезжавшим мимо на сером ишаке.
Этот человек применил для спасения ростовщика именно такой
способ, а я -- запомнил. Сегодня эта наука мне пригодилась...
Ходжа Насреддин слушал, кусая губы. Выходило так, что он
спас ростовщика дважды -- один раз своими руками и второй --
руками водоноса. "Нет, я все-таки утоплю его, хотя бы мне
пришлось для этого прожить в Бухаре еще целый год",-- думал он.
Тем временем ростовщик отдышался и начал сварливо кричать:
-- О Гуссейн Гуслия, ты взялся исцелить меня, а вместо
этого чуть не утопил меня! Клянусь аллахом,-- никогда больше я
не подойду к этому водоему ближе чем на сто шагов! И какой же
ты мудрец, Гуссейн Гуслия, если не знаешь, как нужно спасать
людей из воды;
простой водонос превосходит тебя своим разумом! Подайте
мой халат и мою чалму; идем, Гуссейн Гуслия;
уже темнеет, а нам нужно завершить начатое. Водонос! --
добавил ростовщик, поднимаясь.-- Не забудь, что срок твоему
долгу истекает через неделю. Но я хочу наградить тебя и поэтому
прощаю тебе половину... то есть я хотел сказать -- четверть...
нет, одну десятую часть твоего долга. Это вполне достаточная
награда, ибо я мог бы выплыть сам, без твоей помощи.
-- О почтенный Джафар,-- робко сказал водонос.-- Ты не
выплыл бы без моей помощи. Прости мне хотя бы четверть моего
долга.
-- Ага! Значит, ты спасал меня с корыстными целями! --
закричал ростовщик.-- Значит, в тебе говорили не чувства
доброго мусульманина, но одно лишь корыстолюбие! За это,
водонос, ты подлежишь наказанию. Из твоего долга я ничего не
прощаю тебе!
Водонос, понурясь, отошел. Ходжа Насреддин с жалостью
посмотрел на него, потом -- с ненавистью и презрением -- на
Джафара.
-- Гуссейн Гуслия, идем скорее,-- торопил ростовщик.-- О
чем ты шепчешься там с этим корыстолюбивым водоносом?
-- Подожди,-- ответил Ходжа Насреддин.-- Ты забыл, что
должен дарить каждому встречному золотую монету. Почему ты
ничего не дал водоносу?
-- О, горе мне, о разорение! -- воскликнул ростовщик.--
Этому презренному корыстолюбцу я должен еще давать деньги! --
Он развязал кошелек, швырнул монету.-- Пусть это будет
последняя. Уже стемнело, и мы никого не встретим на обратном
пути.
Но Ходжа Насреддин не зря шептался о чем-то с водоносом.
Двинулись в обратный путь -- впереди ростовщик, за ним -- Ходжа
Насреддин, сзади -- родственники. Но не прошли они и пятидесяти
шагов, как навстречу им из переулка вышел водонос,-- тот самый,
которого они только что оставили на берегу.
Ростовщик отвернулся, хотел пройти мимо. Ходжа Насреддин
строгим голосом остановил его:
-- Не забывай, Джафар: каждому встречному! В ночном
воздухе пронесся мучительный стон: это Джафар развязывал
кошелек.
Получив монету, водонос исчез в темноте. Но через
пятьдесят шагов -- опять вышел навстречу. Ростовщик побелел и
затрясся.
-- Гуссейн Гуслия,-- жалобно сказал он.-- Посмотри, ведь
это опять тот же самый...
-- Каждому встречному,-- повторил Ходжа Насреддин.
В тихом воздухе снова прозвучал стон. Это Джафар
развязывал кошелек.
Так было всю дорогу. Водонос через каждые пятьдесят шагов
попадался навстречу. Он запыхался, дышал тяжело и прерывисто,
по его лицу струился пот. Он ничего не понимал в происходящем.
Он хватал монету и кидался опрометью в обход, чтобы через
минуту опять выскочить откуда-нибудь из кустов на дорогу.
Ростовщик, спасая свои деньги, все убыстрял и убыстрял
шаги, наконец кинулся бегом. Но разве мог он со своей хромотой
перегнать водоноса, который, обезумев, мчался как вихрь,
перемахивал через заборы; он ухитрился выскочить навстречу
ростовщику не менее пятнадцати раз и, наконец, перед самым
домом, он спрыгнул откуда-то с крыши и загородил собою калитку.
Получив последнюю монету, он в изнеможении повалился на землю.

Ростовщик проскочил в калитку. За ним вошел Ходжа
Насреддин. Ростовщик швырнул к его ногам пустой кошелек и
закричал в бешенстве:
-- Гуссейн Гуслия, мое исцеление обходится мне слишком
дорого! Я уже потратил больше трех тысяч таньга на подарки, на
милостыню и на этого проклятого водоноса!
-- Успокойся! -- ответил Ходжа Насреддин.-- Через полчаса
ты будешь вознагражден. Пусть посреди двора зажгут большой
костер.
Пока слуги носили дрова и разжигали костер. Ходжа
Насреддин думал о том, как бы одурачить ростовщика и взвалить
на него всю вину за неудавшееся исцеление. Разные способы
приходили ему в голову, но он отвергал их подряд, не признавая
достойными. Костер между тем разгорался, языки пламени, слегка
колеблемые ветром, поднялись высоко, озарив багряным блеском
листву виноградника.
-- Разденься, Джафар, и трижды обойди вокруг костра,--
сказал Ходжа Насреддин. Он все еще не придумал достойного
способа и выигрывал время. Лицо его было озабоченным.
Родственники наблюдали в безмолвии. Ростовщик ходил вокруг
костра, словно обезьяна на цепи, болтая руками, свисавшими
почти до колен.
Лицо Ходжи Насреддина вдруг прояснилось. Он облегченно
вздохнул и, откинувшись, расправил плечи.
-- Дайте мне одеяло! -- сказал он звучным голосом.--
Джафар и все остальные, подойдите ко мне!
Он выстроил родственников кольцом, а ростовщика посадил в
середине на землю. Потом он обратился к ним со следующими
словами:
-- Сейчас я накрою Джафара этим одеялом и прочту молитву.
А все вы, и Джафар в том числе, должны, закрыв глаза, повторять
эту молитву за мной. И когда я сниму одеяло, Джафар будет уже
исцелен. Но я должен предупредить вас об одном необычайно
важном условии, и если кто-нибудь нарушит это условие, то
Джафар останется неисцеленным. Слушайте внимательно и
запоминайте.
Родственники молчали, готовые слушать и зап< минать.
-- Когда вы будете повторять за мною слова молитвы,--
раздельно и громко сказал Ходжа Насреддин,-- ни один из вас, ни
тем более сам Джафар, не должен думать об обезьяне! Если
кто-нибудь из вас начнет думать о ней или, что еще хуже,
представлять ее себе в своем воображении -- с хвостом, красным
задом, отвратительной мордой и желтыми клыками -- тогда,
конечно, никакого исцеления не будет и не может быть, ибо
свершение благочестивого дела несовместимо с мыслями о столь
гнусном существе, как обезьяна. Вы поняли меня?
-- Поняли! -- ответили родственники.
-- Готовься, Джафар, закрой глаза! -- торжественно сказал
Ходжа Насреддин, накрывая ростовщика одеялом.-- Теперь вы
закройте глаза,-- обратился он к родственникам.-- И помните мое
условие: не думать об обезьяне.
Он произнес нараспев первые слова молитвы:
-- Мудрый аллах и всеведущий, силою священных знаков Алиф,
Лам, Мим и Ра ниспошли исцеление ничтожному рабу твоему
Джафару.
-- Мудрый аллах и всеведущий,-- вторил разноголосый хор
родственников.
И вот на лице одного Ходжа Насреддин заметил тревогу и
смущение; второй родственник начал кашлять, третий -- путать
слова, а четвертый -- трясти головой, точно бы стараясь
отогнать навязчивое видение. А через минуту и сам Джафар
беспокойно заворочался под одеялом: обезьяна, отвратительная и
невыразимо гнусная, с длинным хвостом и желтыми клыками,
неотступно стояла перед его умственным взором и даже
дразнилась, показывая ему попеременно то язык, то круглый
красный зад, то есть места наиболее неприличные для созерцания
мусульманина.
Ходжа Насреддин продолжал громко читать молитву, и вдруг
остановился, как бы прислушиваясь. За ним умолкли родственники,
некоторые попятились. Джафар заскрипел под одеялом зубами, ибо
его обезьяна начала проделывать совсем уж непристойные штуки.
-- Как! -- громовым голосом воскликнул Ходжа Насреддин.--
О нечестивцы и богохульники! Вы нарушили мой запрет, вы
осмелились, читая молитву, думать о том, о чем я запретил вам
думать! -- Он сорвал одеяло и напустился на ростовщика: --
Зачем ты позвал меня! Теперь я понимаю, что ты не хотел
исцеляться! Ты хотел унизить мою мудрость, тебя подучили мои
враги! Но берегись, Джафар! Завтра же обо всем будет известно
эмиру! Я расскажу ему, что ты, читая молитву, нарочно с
богохульными целями все время думал об обезьяне! Берегись,
Джафар, и вы все берегитесь: это вам не пройдет даром, вы
знаете, какое полагается наказание за богохульство!
А так как за богохульство действительно полагалось очень
тяжелое наказание, то все родственники оцепенели от ужаса, а
ростовщик начал что-то лепетать, стараясь оправдаться. Но Ходжа
Насреддин не слушал; он резко повернулся и ушел, хлопнув
калиткой...
Вскоре взошла луна, залила всю Бухару мягким и теплым
светом. А в доме ростовщика до поздней' ночи слышались крики и
брань: там разбирались, кто первый подумал о обезьяне...

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Одурачив ростовщика. Ходжа Насреддин отправился во дворец.
Бухара засыпала, окончив дневные труды. Прохладный мрак
стоял в переулках, под мостами звучно пела вода. Пахло сырой
землей, кое-где ноги Ходжи Насреддина разъезжались по грязи:
это значило, что здесь работал особенно усердный поливальщик,
обильно увлажнивший дорогу, дабы порыв ночного ветра не поднял
пыли и не потревожил сна уставших людей во дворах и на крышах.
Сады, потонувшие в темноте, дышали поверх заборов ночной,
благоуханной свежестью. Далекие звезды подмигивали с высоты
Ходже Насреддину, обещали ему удачу. "Да! -- посмеивался он.--
Мир устроен все-таки неплохо для того, кто носит на плечах
голову, а не пустой горшок!"
По пути он завернул на базарную площадь, увидел яркие
гостеприимные огни в чайхане своего друга Али. Ходжа Насреддин
обогнул чайхану, постучал в дверь. Ему открыл сам хозяин. Они
обнялись, вошли в темную комнату. За перегородкой слышались
голоса, смех, звон посуды. Али запер дверь, зажег коптилку.
-- Все готово,-- сообщил он.-- Я буду ждать Гюль-джан в
чайхане. Кузнец Юсуп приготовил ей безопасное убежище. Ишак
день и ночь стоит оседланным, он здоров, исправно кушает и
очень растолстел.
-- Спасибо, Али. Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь
отблагодарить тебя.
-- Удастся,-- сказал чайханщик.-- Тебе, Ходжа Насреддин,
все удается, и не будем больше говорить о благодарности.

Они сели, начали шептаться. Чайханщик показал мужской
халат, приготовленный для Гюльджан, большую чалму, чтобы скрыть
ее косы.
Они договорились обо всем. Ходжа Насреддин уже собрался
уходить, когда услышал за стеной знакомый голос. Это был голос
рябого шпиона. Ходжа Насреддин приоткрыл дверь, выглянул.
Рябой шпион, в богатом халате, в чалме, с фальшивой
бородкой на лице, сидел в кругу простолюдинов и важно
разглагольствовал:
-- Тот, кто все время выдавал себя перед вами за Ходжу
Насреддина,-- вовсе не Ходжа Насреддин, а просто самозванец.
Настоящий Ходжа Насреддин -- это я! Но я давно отрекся от всех
моих заблуждений, поняв их гибельность и нечестивость. И я,
настоящий, подлинный Ходжа Насреддин, советую вам всем
последовать моему примеру. Я понял наконец, что ислам -- это
единственная праведная вера, понял, что наш великий,
солнцеподобный эмир действительно является наместником аллаха
на земле, что доказуется его несравненной мудростью, его
благочестием и милосердием. Это говорю вам я, подлинный и
настоящий Ходжа Насреддин!
-- Эге! -- тихонько сказал Ходжа Насреддин, подтолкнув
локтем чайханщика.-- На какие штуки они пустились, думая, что
меня нет в городе. Придется напомнить им о себе. Али, я оставлю
пока у тебя свою фальшивую бороду, парчовый халат и чалму, а ты
дай мне какую-нибудь ветошь.
Чайханщик подал ему халат, давно уж служивший
подстилкой,-- грязный, рваный и полный блох.
-- Ты их нарочно разводишь? -- спросил Ходжа Насреддин,
натягивая халат.-- Ты, наверное, собираешься открыть торговлю
блошиным мясом. Но блохи съедят тебя раньше, Али.
С этими словами он вышел на улицу. Чайханщик вернулся к
своим гостям, нетерпеливо ожидая, что произойдет дальше. Ждать
ему пришлось недолго. Из переулка вышел Ходжа Насреддин --
утомленной походкой человека, оставившего за собой целый день
пути. Он поднялся в чайхану, сел в тени, потребовал чаю. Никто
не обращал внимания на Ходжу Насреддина: мало ли разных людей
ходит по бухарским дорогам?
Рябой шпион продолжал:
-- Заблуждения мои были неисчислимы, но теперь я. Ходжа
Насреддин, раскаялся и дал клятву быть всегда благочестивым,
выполнять все предписания ислама, повиноваться эмиру, его
визирям, его управителям и стражникам. С тех пор я обрел покой
и блаженство и приумножил состояние; раньше я был презренным
бродягой, а теперь живу, как полагается жить всякому доброму
мусульманину.
Какой-то погонщик с плетью за поясом почтительно протянул
рябому шпиону пиалу с чаем:
-- Я приехал в Бухару из Коканда, о несравненный Ходжа
Насреддин. Я много слышал о твоей мудрости, но я никогда в
жизни не думал, что мне придется встретиться с тобой и даже
разговаривать. Теперь я буду рассказывать всем о встрече с
тобой и передавать твои слова.
-- Вот, вот! -- Рябой шпион одобрительно кивнул.--
Рассказывай всем, что Ходжа Насреддин исправился, отрекся от
своих заблуждений, теперь он благочестивый мусульманин, верный
раб великого эмира. Пусть все знают об этом.
-- У меня есть к тебе вопрос, о несравненный Ходжа
Насреддин,-- продолжал погонщик.-- Я благочестивый мусульманин
и не хочу нарушать закона даже по неведению, между тем я не
знаю, как нужно поступать в тех случаях, когда купаешься в
речке и вдруг услышишь призыв муэдзина. В какую сторону лучше
всего обратить свой взор?
Рябой шпион снисходительно усмехнулся:
-- Конечно, в сторону Мекки... Из темного угла донеслось:
-- В сторону одежды. Так будет лучше всего, чтобы не
возвращаться голым домой.
Несмотря на почтение к рябому шпиону, все опустили головы,
скрывая улыбки.
Шпион пристально посмотрел на Ходжу Насредди-на, но в тени
не узнал его.
-- Это кто еще там квакает из угла? -- сказал он
высокомерно.-- Эй ты, оборванец, ты, кажется, вздумал
состязаться в остроумии с Ходжой Насред-дином.
-- Где уж мне, ничтожному,-- ответил Ходжа Насреддин и
скромно занялся в своем углу чаепитием.
К шпиону обратился какой-то крестьянин:
-- Скажи мне, о благочестивый Ходжа Насреддин, когда
мусульманину приходится участвовать в похоронной процессии, где
по предписаниям ислама лучше всего находиться -- впереди
погребальных носилок или позади?
Шпион с важностью поднял палец, собираясь ответить, но
голос из угла опередил его:
-- Это совершенно безразлично -- впереди или позади, лишь
бы не на самих носилках.
Смешливый чайханщик схватился за пузо и присел от хохота;
не могли удержаться и остальные. Этот человек в углу не лазил
за словом в карман и мог бы, пожалуй, при случае поспорить с
Ходжой На-среддином.
Шпион, свирепея, медленно повернул голову:
-- Эй, ты, как тебя там! У тебя, я вижу, слишком длинный
язык, как бы тебе не пришлось с ним расстаться!.. Мне не
составило бы никакого труда уничтожить его своим остроумием,--
добавил шпион, обращаясь к людям, окружавшим его,-- но мы ведем
сейчас благочестивую и душеспасительную беседу, в которой
остроумие неуместно. Всему свое время, и поэтому я оставлю без
ответа слова оборванца. Итак, я. Ходжа Насреддин, призываю вас,
о мусульмане, во всем следовать моему примеру: уважайте мулл,
повинуйтесь властям, и благоденствие сойдет на ваши дома. А
самое главное: не слушайте разных подозрительных бродяг, ложно
именующих себя Ходжой Ча-среддином, вроде того, например,
бродяги, который недавно бесчинствовал в Бухаре и бесследно
исчез, как только услышал о прибытии в город подлинного Ходжи
Насреддина. Ловите, хватайте таких самозванцев и предавайте их
в руки эмирской стражи.
-- Правильно! -- воскликнул Ходжа Насреддин, выступив из
темноты на свет.
Все сразу узнали его, оцепенели от неожиданности. Шпион
побелел. Ходжа Насреддин вплотную подошел к нему, а чайханщик
Али незаметно стал позади, готовый схватить шпиона в любую
минуту.
-- Значит, ты и есть подлинный Ходжа Насреддин? Шпион в
замешательстве оглянулся, щеки его дрожали, глаза бегали.
Однако он нашел в себе силы
ответить:
-- Да, я и есть подлинный, настоящий Ходжа Насреддин, все
же остальные -- самозванцы, и ты в том числе!
-- Мусульмане, чего же вы смотрите! -- закричал Ходжа
Насреддин.-- Он сам признался! Хватайте его, держите, разве не
слышали вы эмирского указа и не знаете, как надо поступать с
Ходжой Насреддином! Хватайте его, иначе вы сами поплатитесь,
как укрыватели!
Он сорвал со шпиона фальшивую бороду. Все в чайхане узнали
рябое ненавистное лицо с плоским носом и бегающими глазами.
-- Он сам признался! -- вскричал Ходжа Насред-дин,
подмигнув направо.-- Хватайте Ходжу Насред-дина! -- Он
подмигнул налево.
Чайханщик Али первый схватил шпиона. Тот рванулся было
бежать, но подоспели водоносы, крестьяне, ремесленники.
Некоторое время ничего не было видно, кроме поднимающихся и
опускающихся кулаков. Ходжа Насреддин старался больше всех.
-- Я пошутил! -- кричал, стеная, шпион.-- О мусульмане, я
пошутил, я не Ходжа Насреддин! Отпустите меня!
-- Врешь! -- кричал в ответ Ходжа Насреддин, работая
кулаками, подобно хорошему тестомесу.-- Ты сам сознался, мы
слышали! О мусульмане, мы все здесь беспредельно преданы нашему
эмиру и должны в точности выполнить его указ, поэтому бейте
Ходжу Насреддина, о мусульмане! Тащите его во дворец, чтобы
предать в руки стражников! Бейте его, во славу аллаха и во
славу эмира!
Шпиона поволокли во дворец. Дорогой били его с
неослабевающим усердием. Ходжа Насреддин, наградив его
прощальным пинком пониже спины, вернулся в чайхану.
-- Уф! -- сказал он, вытирая пот.-- Мы, кажется, его
славно отделали! Да и сейчас ему достается, ты слышишь, Али?
Издали неслись возбужденные голоса и жалобные крики
шпиона. Он всем насолил, этот шпион, и сегодня каждый стремился
отплатить ему, прикрываясь эмир-ским указом.
Довольный и радостный, чайханщик, усмехаясь, поглаживал
пузо:
-- Это ему наука. Больше он никогда не придет в мою
чайхану!
Ходжа Насреддин переоделся в задней комнате, прицепил
бороду и превратился опять в Гуссейна Гус-лия, мудреца из
Багдада.
Когда он пришел во дворец, то услышал стоны, несущиеся из
караульного помещения. Он заглянул туда.

Рябой шпион, весь опухший, избитый, измятый, лежал на
кошме, а над ним с фонарем в руке стоял Арсланбек.
-- Почтенный Арсланбек, что случилось? -- невинным голосом
спросил Ходжа Насреддин.
-- Очень нехорошее дело, Гуссейн Гуслия. Этот бродяга
Ходжа Насреддин опять вернулся в город и уже успел избить
нашего самого искусного шпиона, который по моему приказанию
выдавал себя всюду за Ходжу Насреддина и произносил
благочестивые речи с целью ослабить вредное влияние подлинного
Ходжи Насреддина на умы жителей. Но ты видишь, что из этого