возрастные, половые, пищевые, стадные
формы
взаимодействия составляют лишь его природную основу.
В-четвертых, естествознание - морально нейтрально. Никого не задевает,
скажем,
изучение спаривания у животных. Но человек засекречивает не только свои
естественные отправления, но и многие мотивы общественной деятельности и
общения. Властолюбие, славолюбие, корыстолюбие, всякого рода "комплексы
неполноценности" редко признаются побудительными силами общественных
действий.
Социолог ищет такую сущность, такие глубинные интересы, императивы,
тщательно
маскируемые, которые, будь они эксплицированы, вызвали бы у многих взрыв
негодования и сама социология оказалась вы "подрывной наукой". Чтобы не
быть
таковой, она часто становится наукой апологетической и обосновывает
действия
власти.
Самые важные политические решения представляют собой тайну, вызывающую
жгучий интерес. Глубокая и верная истина социологии была бы раскрытием
тайны. И коль скоро такое раскрытие происходит, социологическое знание
становится частью
идеологии - господствующей или революционной. Фактически, социология все
время
колеблется между критикой и апологетикой, рискуя и в том, и в другом случае
своей научной репутацией. Попытки же выстроить политически и морально
нейтральную социологию приводят к тому, что она становится неинтересной и
никому
не нужной. Вот некоторые из препятствий, мешающих конструированию
социологии как
науки.
Осознавая их, Зиммель предлагает выстраивать ее не как науку об
"обществе
вообще", а как науку о типичных, повторяющихся социальных ситуациях,
связях,
положениях, которые наблюдаются во многих обществах. Их он называет
"социальными
формами". Они подлежат оценке, моральному истолкованию - в соответствие с
историческим контекстом и ценностями исследователя.
Социология возникает из практических задач управления, социальной
работы,
образования, политической борьбы. И она может стать наукой, если поставит в
центр своего внимания устойчивые формы общения, социального взаимодействия,
которые видны уже на групповом уровне. Это, например, господство,
подчинение,
мода. Социальные формы можно наполнить широким политическим, моральным,
религиозным содержанием. Речь идет о "чистых формах социализации",
определяемых
природой человека и характером социума. Они же являются и формами познания,
аналогичными формам познания Канта. Социальные формы - продукт
практического
взаимодействия индивидов и связанного с ним переживания и осознания
реальности.
Война, семейная жизнь, научное общение - вот примеры форм взаимодействия.
Их
осознание включено в эти формы.
Задача выделения главных форм социации очень увлекала Зиммеля. Однако
решить ее удавалось лишь в простых случаях. Например, Зиммель отмечает
значение количества людей в группе с точки зрения возможных в ней процессов
и состояний. Так "диада" может существовать в форме соперничества, вражды,
дружбы, господства и
подчинения. Но в "триаде" возможны более сложные комбинации. Два лица
соперничают. Третье, стоящее ниже по уровню развития, чем два других,
может, тем
не менее, возглавить группу, выполняя посредническую роль и представляя
группу в
обществе. Чем больше группа, тем меньшую роль играют интеллект и
моральность, и
тем больше значение властных, коммуникативных качеств, а также внешнего
облика
личности - в процессе завоевания власти и социального статуса.
Многочисленной
группой легче управлять одному лицу. Поэтому большие страны тяготеют к
монархии,
а малые - к демократии.
Формы непосредственно связаны с процессами изменения социального
порядка,
социальной структуры. Но эти процессы неотрывны от "содержаний", то есть
переживаний, интересов, настроений. Так, процесс расслоения общества на
элиту и
массы, на аристократов и простолюдинов, связан с борьбой материальных,
властных
интересов, которые, в свою очередь, обусловлены содержанием народного
менталитета и ценностями общества.
Зиммель уподобляет формальную социологию - геометрии, изучающей формы
и
отвлекающейся от содержания. Другая аналогия - грамматика, которая
исследует
языковые конструкции безотносительно к смыслу высказываний. Третий пример -
формальная логика. Логика, ведь, не только и даже не столько наука, сколько
практическая форма организации и передачи знаний от одного человека к
другому.
Она помогает защитить передаваемую информацию от искажений, не позволяет
превратить коммуникацию в известную игру, называемую "испорченный телефон".
Однако когда человеческие отношения или конкретный разговор стараются
всецело
подчинить правилам логики, это выглядит так, как будто весь смысл
человеческого
общения сводится к передаче информации. Да и в самом познании мы постоянно
видим
присутствие случайных ассоциаций, озарений, интуиций, которые нарушают
логику.
Все это нужно принимать во внимание, если мы хотим понять сущность, функции
социальных форм. Зиммель говорит, например, о бюрократии в смысле Вебера
как о
естественной, нормальной, эффективной форме управления и поддержания
порядка. Но
что происходит, когда бюрократия ожесточается с возрастанием армии,
чиновников,
понижением их компетенции или проникновением бюрократизма в такие
творческие
сферы как наука или искусство? В этих случаях бюрократия перестает быть
адекватной формой управления, она "отслаивается" от содержания,
деятельности и
превращается в помеху для развития группы.
Чистые формы обнаруживаются лишь в редких случаях, поскольку форма и
содержание в обществе неизбежно переходят друг в друга.
Что же представляют собой "формы" в переводе на обыденный язык, на
практический уровень сознания?
Во-первых, это границы свободы, поставленные классовыми или сословными
рамками жизни. Во-вторых, всеобщие морально-правовые нормы. В-третьих,
способы общения и достижения целей в коммуникации, принятые в данном
обществе. В-четвертых, идеальные типы в веберовском смысле, служащие как в
науке, так и на бытовом уровне сознания для классификации, упорядочивания и
понимания пестрого потока жизненных явлений.
Так, имеется нечто общее в таких учреждениях, как Двор Людовика XIV,
Госдепартамент США, ЦК КПСС, Совет директоров промышленного треста. Все это
-
представительные, властные, организующие центры, в которых сталкиваются,
согласовываются разные мнения, "лоббируются" интересы периферийных групп,
принимаются решения, складывается политическая линия. Сходны по форме:
политическая партия, воровская банда, религиозная секта, подростковая
группа,
научная школа. Что у них общего? Свой "климат мнений", "язык", внутренняя
структура лидерства и соподчинения, наличие "ортодоксии", возникновение
время от
времени "ересей" и "расколов", борьба с отступниками, предателями,
инакомыслящими.
Наконец, в-пятых, форма выступает как модель поведения, социальная
роль, дискурс (например, отцовский, начальнический, пропагандистский,
исповедальный). Дискурс усваивается в процессе научения и социализации и
может обогащаться или
ослабевать и вырождаться в каждом последующем поколении. Но, как бы то ни
было,
дискурс и роль - как формы - существенно влияют на содержание сознания,
трансформируют мысли и чувства личностей в определенном направлении.
Акцентируя значение социальных форм, Зиммель "отталкивается" от
распространенных
мистических понятий "народного духа", "души народа", "исторической миссии",
"народной идеи", которые, якобы, помогают осмыслить общество, историческую
эпоху. Он хотел бы представить историю и изменения в общественных
структурах как
процесс трансформации безличных социальных форм. Но, будучи
мыслителем-персоналистом и эстетиком, он не смог глубоко продвинуться в
этом
направлении. Ведь "проецирование" личностных субъективных содержаний в
образы
социальных феноменов и исторических процессов - неизбежный момент
социального
познания. Война, революция, социальная реформа, государственный переворот
часто
принимают вид "мужественных поступков", "предательств", "роковых ошибок",
"смуты", "безвременья". Это не должно мешать изучению объективных факторов,
но
может способствовать лучшему пониманию исторической и человеческой
значимости
событий.
Зиммель не мог не чувствовать односторонности своей формальной
социологии и
стремился восполнить ее "теорией понимания". Он говорил, что понимание
формы,
социального феномена, достигается в процессе критики, сомнений,
проблематизации
темы таким способом, который понятен современникам. Даже отдаленные события
древности подлежат "понимающей интерпретации". Но это не все. Признав
субъективность своих постулатов и оценок, социолог должен выявить и описать
еще
и собственные ценности, повлиявшие на выбор предмета и методов изучения.
Нельзя
основывать познание общества на личном опыте. Но и избежать его в процессе
исследования - невозможно. Весь богатейший спектр человеческих
чувствований;
любви, ненависти, презрения, восхищения, богоборческих стремлений и
фанатичной
веры необходим в работе историка и социолога, теоретика и феноменолога.
Культура
осознается лишь на основе полноценного личностного опыта жизни.
Зиммель предложил обширный список социальных форм. Некоторые из них
глубоко проанализированы. Но не существует их четкой общепризнанной
классификации.
Разные исследователи группируют формы по-разному.
Формы отличаются друг от друга по степени их дистанциированности от
потока
жизни, от ее стихийных содержаний. Ближе всего к жизни, к ее содержанию,
стоят
личные, интимные формы - дружба, любовь. Однако и они могут стать
формальными,
превратившись в стереотипы массовой культуры. Несколько дальше от жизни
находятся экономические, политические, хозяйственно-бытовые и публичные
творческие формы, в которых непосредственные движения душевной жизни
смешаны с
мощными идеологиями и взаимодействуют к тому же с властными структурами.
Еще
дальше от жизни стоят научные, философские, художественные формы, которые
стремятся к полной независимости от массового сознания и от "социального
заказа". Наконец, самые "чистые" формы социации - это игровые формы. Сюда
относятся специально организуемые игры детей и взрослых и, кроме того,
"вкрапления" архаических обрядо-праздничных форм в естественный социум.
Наконец,
возможны реликтовые формы поведения, осуществляемые по принципу: "искусство
для
искусства" или "наука для науки".
Было сделано немало попыток классифицировать социальные формы. Так,
выделены были:
- ситуации: тяжба, обмен, предательство, подкуп;
нормы: правовые, моральные, психологические;
- социальные типы личности: чужак, бедняк, аристократ, лидер;
группы: семья, тайное общество, политическая партия, любовная пара,
корпорация,
община;
- групповые структуры: иерархия, централизм, либерализм;
устойчивые формы межиндивидуального взаимодействия: конфликт, компромисс,
господство, подчинение;
- крупномасштабные социокультурные процессы: разделение труда,
урбанизация,
секуляризация, колонизация.
Ясно, однако, что социологический и культурологический анализы форм
продуктивны лишь в социокультурном и историческом контексте с учетом формы
и содержания.
В самом грубом приближении формы - это объективная культура.
Содержания -
субъективная. Формы - социальны, безличны. Содержания - индивидуальны,
личностны. Формы - внешний слой сознания. Однако их устойчивость и
повторяемость
обусловлены тем, что они вырастают из глубинных - врожденных,
бессознательных -
"архетипов" (в смысле Юнга). Так, например, аристократ - это положение в
группе,
статус, совокупность групповых мнений. Но сущность аристократизма "в
благородстве крови, рождения", в том, что человек убежден в своей
принадлежности
к привилегированному слою. Бедняк - тоже форма. Она не обязательно связана
с
отсутствием денег. Бедняка жалеют, презирают, к нему относятся свысока или
помогают. Сущность бедности - "несчастное сознание", лишенность чего-то
такого,
чем все располагают в силу обычного порядка вещей.
Распространена также тройственная классификация социальных форм
Зиммеля:
процессы, типы, сценарии развития.
Мода - это процесс. Ее не существовало в древности и в Средние века.
Она
приходит на смену народным традициях и политическому деспотизму. Мода
связана с
урбанизацией и модернизацией. Выходящие на авансцену жизни новые слои
подчеркивают с помощью моды свою независимость от старых авторитетов и
официальной власти, желают быстрее утвердить свое особое положение.
Потребность
в идентификации с передовым культурным слоем проявляется в виде моды в
массовых,
демократических обществах. В кастовом, закрытом государстве мода не нужна.
Венецианские дожи одевались в одинаковую черную одежду. Одинаковые
гимнастерки,
френчи, мундиры, носили партийные функционеры в эпоху Гитлера и Сталина.
Мода
свидетельствует о возможности индивидуальных достижений. Ведь "успеть за
модой"
могут не все. Модно одетый человек доказывает, что у него есть вкус,
энергия,
находчивость. Мода привлекательна тем, что дает чувство настоящего,
ощущение
времени. Это - самоускоряющийся процесс. То, что стало особенно модным,
распространенным, уже не свидетельствует о личных достижениях и "выходит из
моды". Мода - универсальна. Она касается не только длины юбок и брюк, но и
политических убеждений, философских идей, научных методов, религиозных
исканий,
любовных отношений.
Мода, казалось бы, добровольна. Но она же и принудительна. Ее можно
считать
демократическим эквивалентом политической и культурной тирании. Петр Первый
насильно стриг бороды своим боярам. Современный политик сам ищет себе
парикмахера, консультируется с психологами, чтобы выработать
привлекательный,
популярный имидж. Мода - поприще для бездарных, зависимых славолюбивцев. Но
она
функциональна: заставляет работать промышленность, помогает сплочению новых
групп и сословий, служит орудием коммуникации, продвижения "вверх"
одаренных
личностей.
Вторая категория форм - социальные типы. Здесь мы наблюдаем особое
разнообразие.
Типами, по Зиммелю, являются: богач, бедняк, авантюрист, аристократ,
циник,
кокетка, профессионал, дилетант, "свой человек", чужак и ряд других. Как и
в
примере с модой, мысль Зиммеля при характеристике социальных типов движется
диалектически: от субъективного - к объективному, от символического - к
функциональному, от внешнего, формального - к содержательному, внутреннему.
Интересна, например, характеристика аристократа. Этот тип гордится своей
родословной. Он не будет бороться за "права и свободы личности". Ему
свойственно
врожденное чувство равенства со всеми живущими и, одновременно,
принадлежность к
элите. Аристократ дорожит своей личной свободой и независимостью. Он не
выставляет на вид своих увлечений. Внешне сохраняет спокойствие - и в
радости, и
в горе. Ограничивает свои контакты кругом "приличных" людей. Избегает
профессионализма, нормированного труда ради заработка. Он может знать
больше,
чем профессионал, но всегда подчеркивает свою принадлежность к праздному
классу,
гордится своим дилетантизмом.
Аристократ - человек досуга. Снобизм многих аристократов, их
искусственная
холодность и жесткость в общении, позволяют им поддерживать единство
сословной
жизни, иметь высокие стандарты личных достижений, в том числе в философии и
науке, искусстве, коллекционировании картин, редкостей. Аристократизм
требует
ношения маски, подчас ослабляет душевные силы, ведет к вырождению знатных
родов.
Но он имеет ценность, как образец безупречного поведения, разоблачающий
"плебеев", вульгарность и невоспитанность "нуворишей".
Аристократ никуда не спешит, ничем особо не интересуется, часто имеет
скучающий вид. Тем не менее, поддерживать аристократию с ее традициями
должна каждая зрелая нация. Характерна популярность аристократов среди
англичан, склонных
гордится своим либерализмом и демократией.
Интересной и перспективной для социологических прогнозов формой
являются
сценарии развития. Они приходят на смену простым экстраполяциям и линейным
прогнозам. Сценарий развития группы, исходящий из возрастания количества ее
членов, намечает в качестве следствия целый веер взаимодополнительных или
конфликтующих тенденций: разделение труда, рост конкуренции, интенсификацию
обмена, уменьшение сплоченности, возрастание свободы и ответственности
индивидов, усиление уникальных и социальных характеристик личности. При
построении сценариев развития сочетаются точный анализ, интуиция и
социологическое воображение. Именно этот вид форм показывает специфику
социальной науки: вырастая из практических задач и наблюдений, она
поднимается
до сложной абстракции, и затем вновь трансформируется в практику.
Обрисованные Зиммелем социальные формы близки к формам художественным и
легко
могут быть иллюстрированы типами героев и сюжетами литературных
произведений.
Сближение социологии и художественной литературы - характерный симптом
перехода
от "позитивистской" социологии к культурологии.
5. Философия жизни и культуры.
В своей философии Зиммель опирается на идеи Гегеля, Шопенгауэра,
Ницше,
Бергсона, предвосхищает более поздние идеи экзистенциалистов, добавляя к
этому
свойственные ему самому психологизм и скептицизм. Категории, которые
наиболее
глубоко и содержательно определяют, по его мнению, Бытие, это Природа,
Жизнь,
Дух, Общество, Культура.
Жизнь - исходное, самое глубокое понятие. Она иррациональна,
самодостаточна,
способна мобилизовать и преобразовать любые природные объекты. Только через
нее
может актуализироваться дух. Жизнь - это непрерывный поток бытия. В ее
стремительном напоре различаются действительность и долженствование. Жизнь
стремится к должному, идеальному, к тому, что выше, значительней ее самой.
В каждый данный момент духовное содержание жизни противостоит ей как долг,
идеал, ценность, значение. Достигнув их, жизнь сбрасывает с себя
материальные,
идеальные и социальные оболочки, формы, которые служили ступенями на пути к
свободе, и утверждается в чистой духовности. Общество и культура
оказываются,
таким образом, продуктами и инструментами жизни, а животная витальность и
дух -
ее низшей и высшей сущностями. Такова общефилософская картина бытия по
Зиммелю.
Культура делится на объективную и субъективную. Первая есть продукт труда и
мысли многих поколений, которые жили и творили, не зная, во что, в конце
концов,
выльется суммарный результат их деятельности. Идеи, вещи, социальные нормы
приумножаются с каждой новой эпохой, сливаются друг с другом в силу
непонятного
для нас закона, стремясь к чему-то целостному. Объективная культура
вырастает
как бы по воле некоего Абсолютного Субъекта, который пользуется людьми как
временными "наемными рабочими" для реализации неведомых нам целей. Но
человек
имеет свои требования к культуре. Отдельный индивид усваивает знания,
нормы,
художественные образы для того, чтобы проявить и развить собственный
"кусочек"
природы, данный ему от рождения. Так возникает субъективная культура,
которая
оформляет, организует и гармонизирует личность изнутри, определяя место
всех ее
склонностей и дарований, давая простор каждому из них. В момент творчества
культурные явления соответствуют жизни, но, по мере ее обогащения и
утверждения
становятся ей чуждыми, даже враждебными. Примеров тому - множество:
астрономия,
служившая потребностям земледелия и мореплавания, начинает развиваться как
самостоятельная наука; социальные роли, лишаясь практического содержания,
становятся театральными персонажами; политическая и экономическая борьба
становится игрой; войны постепенно заменяются спортивными состязаниями;
любовь
принимает форму кокетства и т.д. Культурная форма воплощает некое
постоянство
бытия. Поток жизни сносит устаревшую форму и заменяет ее новой. Причем,
процесс
этот повторяется вновь и вновь. Жизнь, сама по себе, бесформенна, но
целесообразна. Культура - оформлена, но чередование ее форм не имеет цели
помимо
самой жизни.
Объективная культура впитывается жизнью, становясь культурой личности.
Она
является образовательным и воспитательным ресурсом человечества. Чем
богаче,
разнообразнее объективная культура, тем содержательней жизнь. Но рост
свободы и
образовательного потенциала культуры - лишь одна из видимых тенденций,
которая
по силе уступает другим, гораздо менее благоприятным. Среди них выделяется,
по
крайней мере, три: профессионализация, индивидуализация и массовизация.
Культура профессионализируется. Высшие уровни науки, техники, искусства,
политического управления становятся все менее доступны массам, требуют все
большей подготовки и соответствующих способностей. Профессионализация
отчуждает
людей друг от друга и делает их глухими и слепыми в отношении общего
движения
жизни.
Выбор жизненного пути индивидуализируется. Традиции, групповые
интересы, даже полученное уже образование и воспитание все менее сковывают
личность в ее
жизненном выборе. Это дает чувство надежды. Но вместе с нею усиливается
конфликт
объективной и субъективной культур. Личность, даже если она правильно
оценивает
свои возможности, осознает значимость общечеловеческих ценностей, все же
оказывается ничтожно малой величиной, все чаще становится игрушкой,
бумажным
корабликом, гонимым ветрами объективных стихий культуры: миграциями,
войнами,
революциями.
Наконец, усиливается массовость культуры. Культура из центров ее
производства,
расположенных преимущественно в США и Европе, стихийно распространяется в
виде
информации, книг, кинофильмов, моды, политических стереотипов и сознательно
насаждается властвующими элитами с целью сделать массы более послушными,
менее
сознательными. Образование и воспитание не защищены от массовой культуры.
Правильно выбрать свой путь, осознать свое призвание становится из-за этого
все
труднее. Человеку все реже удается достичь совпадения "центра" своей
личности с
центром объективной культуры и даже той ее части, которая избрана им в
качестве
своего удела (язык, конфессия, ремесло, круг общения, политическая партия и
т.п.).
Итог всех этих тенденций тот, что мир духа, вовлекая в себя человека,
обнаруживает множество автономных центров развития: религиозных,
философских,
этических, национальных. Человек не может жить, не собирая вокруг себя
единого
личностного центра. Однако входящие в него компоненты оказываются все более
автономными, фрагментарными, не согласующимися друг с другом. Личность
делается
калейдоскопической. Про человека можно сказать, что он - "ткач, который сам
не
знает, что ткет".
Таким образом, Зиммель присоединяет свой голос к критикам
"отчуждения", прежде всего, к Фейербаху и Марксу. Суть отчуждения в том,
что продукты творчества
отдельных индивидов, будучи объективизированы и включены в динамику
социальных
стихий, уже не контролируются ни личностью, ни каким-либо социальным
институтом.
Адепты религиозных и философско-политических учений столь далеко уходят от
своих
учителей, основоположников какой-либо доктрины, что ее основное ядро -
забывается, вытесняется, а второстепенные мотивы начинают доминировать.
Ядро -
дробится, из него вырастают вторичные идеологии, которые вступают в схватку
друг
с другом. Идеологии дробятся. Складывается мощный фрагментарный слой
объективной
культуры. В своей целостности она становится более мнимой, "виртуальной",
как
сказали бы мы в век Интернета. Системные построения, моделирующие культуру,
сколь бы они не были выверенными, оказываются далеко стоящими от жизни.
Жизнь не
хочет оформляться в систему, не поддается осмыслению в качестве таковой.
Эту
ситуацию можно выразить и по-другому: современный человек все менее ясно
понимает, где, в качестве кого и зачем он живет. Объективная культура
обогащается, а личность становится все менее просвещенной. Плюрализму,
расколотости объективной культуры соответствует расколотость личности,
релятивизм ценностей. Индивид как бы "растаскивается" в разные стороны
враждующими между собой потоками жизни. Продукты культурного творчества
становятся все более совершенными - благодаря развитию техники и тому, что
над
ними работает много рук и умов. Но овладеть ими становится все трудней.
Обогащение объективной культуры приводит к тому, что степень участия в ней
каждого индивида уменьшается. Все труднее становится понять целостность
культуры
и то, каким образом можно ею управлять. Даже развитие науки не столько
обнадеживает, сколько тревожит. Мы получаем больше знаний, но предвидеть их
воздействие на общество, на ход исторического процесса мы не можем.
Оказывается,
что лишь в самых примитивных формах наука и техника подчиняются волевому и
разумному контролю. В развитых формах они подчиняют себе человека. Эту
мысль
Зиммель развивает дальше в отношении языка, религии, морали, искусства.
Даже
религия - "эти крылья души, призванные вознести ее в мир духа" -
приобретает
собственную логику развития и вместо того, чтобы пробуждать дремлющий дух -
сковывает его.
В философии Зиммеля можно различить, по крайней мере, три аспекта:
этический,
философский и культурологический.
В этическом аспекте, наиболее популярном, связываемом обычно с
ницшеанством,
философия жизни выглядит, как призыв отождествить себя с жизнь, отбросив
все
искусственное, дав полную свободу ее творческому потоку. Здоровый жизненный
инстинкт направлен на рост, накопление, реализацию сил, возрастание
творческой
мощи.
Растительность, животный мир, физиологические инстинкты - это лишь
низшее
основание жизни, которая достигает апогея в человеке, одухотворенном и
обогащенном культурой. Величие целей, сила мысли, чистота сердечных
побуждений,
способность создавать прекрасное - вот в чем проявляется цвет жизни. "Этика
жизни" несовместима ни с благодушным гедонизмом, ни с самоотречением и
смирением. И чувственные наслаждения, и жесткая дисциплина возможны и даже
необходимы тому, кто овладел искусством жизни, твердо встал на путь
саморазвития. Но социальные формы, равно как и догматически понятые
ценности не
должны подавлять жизнь, которая находится в вечном движении и ни на чем не
успокаивается.
Соглашаясь с Ницше, Зиммель протестует против альтуристически-
демократических
требований, с помощью которого сильного человека стараются сделать слугой
слабого, "здорового - превратить в сиделку у постели больного". Главный
вектор
жизни направлен на увеличение ее внутренней мощи и богатства. Смысл и цель
жизни
- не в построении чего-то внешнего, отдаленного, а в том, что мы делаем
"здесь и
теперь". Смысл данного исторического момента состоит в преодолении
сегодняшнего
человека - последующим, высшим типом. "Этика жизни" сочетает в себе
эллинистический стоицизм, категорический императив Канта и идею "вечного
возвращения" Ницше. Суть ее не в том, чтобы строить свое счастье или
способствовать благу большинства. Нужно искать свое дело, долг, призвание.
Нашедший их становится свободным и обретает смысл жизни. Приняв жизнь во
всей ее
полноте, он отдает себя во власть мужественных, "победорадостных"
инстинктов. Он
"попирает ногами" мечту о благополучии - мечту торгашей, моралистов и
демократов. "Все великое в жизни создавалось дисциплиной сильного
страдания".
Проекция философии жизни на мораль и политику требует признания иерархии в
обществе, "пафоса расстояния между людьми". Этот пафос должен воодушевлять
тех,
кто "внизу" - стремиться "вверх", а тех, кто "вверху" - честно делать свое
дело.
В философском аспекте жизнь оказывается наиболее "смыслоемким"
понятием,
преодолевающим старые философские антитезы. Жизнь есть единство
субъективного и
объективного, материального и духовного, ставшего и становящегося,
природного и
культурного, бренного и вечного. Жизнь достигает своего апогея в человеке.
В нем
она максимально одухотворяется, становится сверхприродной и приобретает
космические масштабы. В человеке скрещиваются все потоки жизни и бытия. В
нем
жизнь движется "изнутри во вне", то есть превращается в творчество
"субъективной
культуры". И "извне во внутрь", становясь "субъективной культурой".
Культура
рождается как раз в точке пересечения центробежного и центростремительного
потоков жизни. Она есть форма жизни, которая позволяет ей "пробудиться",
приобщившись к духу, проявить то, что находится в "дремлющем состоянии".
Жизнь есть череда противоречивых переживаний, в которых сливаются бытие и
сознание. Таких, как любовь, страх, вражда, долг, вина, покаяние. Культура
- это
религия, наука, философия, мораль, искусство. Все это - преходящие,
материалистические формы жизни, благодаря которым она утверждает себя,
обретает
смысл. Но жизнь - бесконечна, бессмертна, незавершаема. Культура же -
конечна,
бренна, стремится стать законченной и совершенной.
В каких-то узловых моментах культура и жизнь, форма и содержание -
совпадают.
Благодаря этому поток истории приобретает вид непрерывности. Хаос жизни
становится порядком в культуре. Но как только система культурных форм
перестает
вмещать в себя новые приливы жизненных сил, она омертвевает, трескается,
превращается в руину. Жизнь имеет огромную потребность в культуре. Только в
ней
она видит цель своего движения. Но существует глубокая и непреходящая
вражда
между жизненно-творческим, душевным процессом и объективными формами
культуры.
Жизнь всегда стремится вперед. Человек талантливый, проницательный,
овладевший
искусством жизни, постоянно меняет свою стратегию. Овладевая новыми формами
культуры, он старается удержаться в "центре своей личности", сочетая
пластичность и устойчивость. Но широкие массы ведут себя иначе. Они ждут
реформ,
революций, новых философских концепций, в которых откроется, наконец,
одинаковая
для всех истина и которые приведут жизнь в окончательный порядок. Однако
проходит немного времени и культурная форма, только что казавшаяся
совершенном,
становится тесной и разрушается.
Зиммель отмечает, что борьба жизни и культуры впервые была ясно
продемонстрирована Марксом на примере истории мирового хозяйства.
Экономические
силы создают соответствующие им формы производственных отношений,
идеологий,
перерастают их, заменяют новыми. Но экономические силы - лишь часть
жизненных
сил. Культура стремится охватить единой идеей все "жизненное пространство".
Типические черты каждой большой эпохи проступают, по Зиммелю, в ее
центральной
идее, в которой реальное, должное и идеальное - сливается.
Для классического греческого мира центральной была
|
