наряду с другими новыми индустриальными странами
Азиатско-Тихоокеанского региона способна строить свои отношения со всеми
остальными странами и регионами вне зависимости от тех или иных
идеологически-политических соображений.
Вместе с тем наступила эпоха неопределенности или, как предупреждал еще
М.Вебер, эпоха разочарований, потери иллюзий. Секулярные идейно-
политические конструкции и утопии, равно как и великие религиозные учения
прошлых эпох, какими мы их знали на протяжении всего XX столетия, во многом
перестали выполнять роль мобилизующих идеалов. Они либо исчерпали себя,
либо потерпели банкротство, либо существенно ослабли. Развенчание многих
радикальных, социалистических и коммунистических утопий нашего времени
стало свершившимся фактом. Люди перестали верить как реформаторам, так и
революционерам. Великие программы, великие табу и великие отказы более не
воодушевляют и не вызывают страха. Они становятся недееспособными из-за
полного безразличия к ним.
С крахом идеологического по своей сути советского государства
развенчалась и коммунистическая утопия или, наоборот, с развенчанием утопии
разрушилась и империя. Крах марксизма-ленинизма и связанное с ним признание
неудачи советского эксперимента выбили почву из-под большинства социальных
учений современного мира. Лишался всякой актуальности в перспективы миф о
социалистической революции и обществе, основанном на принципах всеобщего
социального равенства.
Однако этот крах вовсе не есть свидетельство совершенства западного пути
общественно-исторического развития и западной модели общественного
устройства. Подтверждением этому явля' ется хотя бы тот факт, что в то
время как весь не западный мир как будто принимает принципы рыночной
экономики и политической демократии, на самом Западе усиливается критика
наследия Просвещения и его детищ — индивидуализма, прогресса политической
демократии. Выдвинуть же сколько-нибудь убедительный альтернативный миф
Запад еще не сумел.
Разрушение идеологических мифов, диктовавших международно-политическое
поведение ведущих стран в течение большей части послевоенного периода,
означает эрозию и подрыв идеологической базы того противостояния, которое
привело к расколу цирана два противоборствующих лагеря.
На первый взгляд, крах марксизма-ленинизма как бы возвестил об
окончательной смерти всякой идеологии. Это дало повод некоторым
псевдопророкам заявить о «конце истории» и наступлении новой эры
прагматического либерализма. Под сомнение доставлена сама возможность или
правомерность каких бы то ни было идеально-программных, политико-
идеологических построений в качестве мобилизующих идеалов. Возникает
множество вопросов. Способна ли демократия эффективно ответить на вызовы
новых исторических реальностей? Может ли либерализм, консерватизм или какой-
либо иной «изм» заполнить тот вакуум, который образовался после очевидной
несостоятельности традиционных идеологических систем? При поисках ответов
на эти и другие вопросы необходимо исходить из признания того, что
идеологии, призванные служить в качестве связующих скрепов человеческих
сообществ, не могут насовсем исчезнуть, неизбежно появятся новые
идеологические конструкции или мифы, но они примут иные очертания.
Нынешняя ситуация в данной сфере характеризуется преобладанием
импровизации и фрагментарности, отсутствием сколько-нибудь цельных и
последовательных теорий и идеологий. Имеет место усиление чувства
неопределенности, непредсказуемости и случайности мировых процессов. Это во
многом объясняется тем, что лишенные идеологических оснований сдвиги
глобального масштаба порождены сочетанием множества социальных,
экономических, культурных, технологических и иных факторов, различные
комбинации которых способны вызывать непредсказуемые ситуации. Поэтому
неудивительно, что у формирующегося нового мирового порядка множество
скрытых аспектов, чреватых непредсказуемыми последствиями. Эти последствия
накладываются на целый комплекс факторов, которые в совокупности способны
усиливать конфликтный потенциал как внутри отдельных обществ, так и между
различными народами, странами, культурами, конфессиями и т.д.
постиндустриальная революция, урбанизация, информатизация рост грамотности
породили специфическую культуру и массы люмпенов физического и умственного
труда, оторванных от корней и земли, способных поддерживать любой миф,
обещающий все блага мира. В то же время динамика секуляризации породила тип
человека, для которого главным мотивом деятельности, главным жизненным
кредо стало удовлетворение собственных потребностей и желаний. Это
самовлюбленный человек, который, как удачно отметил С.Даннелс, является
продуктом развития свободы, не корректируемой ответственностью. Он отрицает
все, что ограничивает утверждение личности восстает против институтов,
процессов социализации, обязательств, т.е. против всего того, что
составляет саму ткань любого общества. Он осуждает общество, считая его
ответственным за все ошибки, пороки, духовную нищету и пр. Он не признает
ни дисциплины, ни авторитета отца, семьи и традиций, ни самоограничений.
Для него идеальным является гедонистическое общество, где все поставлено на
службу удовлетворения потребностей, на службу наслаждений. По справедливому
замечанию М.Шелера, «образ жизни, ориентированный только на наслаждение,
представляет собой явно старческое явление как в индивидуальной жизни, так
и в жизни народов».
Поскольку потребности постоянно воспроизводятся, люди не могут
окончательно удовлетвориться своим положением. Поэтому не случайно, что
приверженцы постмодернизма назвали современное западное общество
«неудовлетворенным обществом» (dissatisfield society)). Как писали
представители этого течения А. Геллер и Ф.Фезер, это понятие призвано
осветить специфику современного западного общества в контексте
производства, восприятия, распространения и удовлетворения потребностей.
Современные формы производства, восприятия и распространения потребностей
усиливают неудовлетворенность, независимо от того реализуется реально или
нет та или иная конкретная потребность. Более того, всеобщая
неудовлетворенность действует в качестве сильнейшего мотивационного фактора
воспроизводства современных обществ.
Человек не имеет будущего без мифа, без мифологии. Казалось бы
современный западный мир строится на демифологиза-ции, развенчании
сакрального, секуляризации. Поэтому американский исследователь П.Бергер не
без оснований говорил ° «повсеместно распространившейся скуке мира без
бога». При такой ситуации возникает множество вопросов. Смогут ли люди,
общества, сообщества выжить и действовать в долговременной перспективе? Где
найти те идеи или идеалы, которые способны служить в качестве духовных
скрепов новых инфраструктур? Не поисками ли ответов на эти и другие вопросы
вызван всплеск новых религиозных движений, засвидетельствованный во всех
индустриально развитых странах, и не противоречит ли этот всплеск процессу
секуляризации современного общества? Не оказалась ди перспектива
окончательного преодоления религии в процессе модернизации и связанной с
ней секуляризации сознания ложной?
И действительно, на первый взгляд парадоксально выглядит сам феномен
«возвращения священного» и «нового религиозного сознания» в
секуляризованное общество. Но парадокс ли это? Не переоценили ли
исследователи степень секуляризованности общества и ее необратимости? Не
является ли «возвращение священного» оборотной стороной секуляризации?
Наше время не благоприятно для полета гуманитарной мысли. Компьютеризация
гуманитарного знания — путь, ведущий к его обеднению, упрощению, потере
трагического мирочувствования и насаждению квантитативного, сугубо
бухгалтерского отношения к мировым реальностям. Не случайно восхождение и
утверждение гегемонии компьютера совпали с прогрессирующим захирением
гуманитарного мировидения. Именно благодаря компьютеру в сознании
современного человека удивительным
образом сочетаются вместе всезнание и неосведомленность, чувство
всемогущества и вопиющей неуверенности.
Всевозрастающий эзотеризм научных знаний ведет к тому, что каждый может
ориентироваться только в собственной узкой сфере. Широкое распространение
образования парадоксальным образом сочетается с фрагментацией,
диверсификацией, расчленением знаний и потерей способности целостного,
всеохватывающего мышления. Но это не означает потерю потребности людей в
целостности, органичности восприятия мира. и Проводя четкое различие между
религией как формой веры в сверхъестественное и религиозностью как сферой
воображаемого, известный американский философ Дж.Дьюи усматривал смысл и
назначение последнего в том, чтобы задавать перспективу различным
фрагментам человеческого существования. Это в значительной мере
определяется тем, что в важнейших своих аспектах наша жизнь зависит от сил,
лежащих вне нашего контроля. В данном контексте парадокс современного
секуляризованного мира состоит в том, что, отвергая традиционные религии и
идеологии в качестве руководящих систем ценностей, норм, ориентаций,
ожиданий и т.д., он в то же время создает условия для .формирования разного
рода новых утопий, мифов, идеологий, которые функционально выполняют роль
тех же традиционных религий и идеологий. Об этом свидетельствует хотя бы
тот факт что в современных условиях возрождаются, мимикрируясь и
приспосабливаясь к новым реальностям, как идеологии национал. социализма и
большевизма, правого и левого радикализма, так и более респектабельные
конструкции консерватизма и либерализма.
При распаде мифологии прогресса и эрозии влияния традиционных религий
места коллективных идеалов и мобилизующих мифов остаются «вакантными».
Поэтому прав был папа Иоанн Павел II, который говорил: «Там, где человек не
опирается более на величие, которое связывает его с трансцедентностъю, он
рискует допустить неограниченную власть произвола и, псевдоабсолютов,
которая уничтожает его». Ослабление, расшатывание инфраструктуры
традиционной базовой культуры имеют своим следствием измельчение,
атомизацию, эфемерность ценностей, норм и принципов, определяющих моральные
устои людей. В результате понятия «родина», «вера», «семья», «нация»,
теряют свой традиционный смысл. Это приводит, с одной стороны, к усилению
терпимости и открытости в отношении чуждых культур и нравов, а с другой
стороны, к ослаблению чувства приверженности собственным традициям,
символам, мифам.
В условиях неуклонной космополитизации и универсализации все более
отчетливо прослеживается обострение чувства безродности, отсутствия корней,
своего рода вселенского сиротства. Как отмечал М.Хайдеггер, «бездомность
становится судьбой (современного) мира». При таком положении для многих
дезориентированных масс людей национализм, различные формы фундаментализма
могут оказаться подходящим, а то и последним прибежищем. В данном контексте
не случайным представляется всплеск так называемых «возрожденческих»
движений в исламском и индуистском мире, национализма и партикуляризма
почти во всех регионах земного шара.
При этом важно отметить, что фундаментализм с его ударением на идеи
возврата к «истокам», разделением мира на «наших» и «чужих» бывает не
только исламским, как нередко изображают, но также протестантским,
православным, либеральным, большевистским и т.д. Все они представляют собой
своего роде реакцию против тенденций нарастания сложности и секуляризации
социального мира.
В этом контексте следует рассматривать и традиционалистские движения. В
условиях растущей интернационализации космополитизации особое звучание
приобретает мысль американского поэта Э.Паунда о том, что «традиция — это
красота, коалирую мы оберегаем, а не оковы, которые нас удерживают». Нельзя
считать традицию, принадлежащей всецело прошлому, ограниченной во времени и
пространстве и не имеющей ничего общего с сегодняшним днем. Традиция,
воплощая сам дух народа, призвана внести универсальный смысл в историческое
бытие данного народа, в его место и роль в сообществе всех остальных
народов. В то же время необходимо учитывать, что такие явления, как
религиозный фундаментализм, национализм, расизм, нетерпимость во всех ее
проявлениях некорректно объяснять с помощью таких понятий, как
«возрождение», «пережитки» и т.д. Это, по сути дела, новые явления,
порождения нашей же эпохи с той лишь разницей, что используют терминологию,
заимствованную из лексикона прошлого. И этот факт не должен вводить нас в
заблуждение.
Все сказанное создает благоприятную почву для формирования и
распространения, с одной стороны, всякого органицистских,
традиционалистских, фундаменталистских, неототалитарных, неоавторитарных
идей,, идеалов, устоев, ориентации, а с другой стороны, универсалистских,
космополитических, анархистских, либертаистских, антиорганицистских и т.д.
идей, установок, не признающих целостности, дисциплины, ответственности.
Это со всей очевидностью говорит о том, что в формирующемся новом
миропорядке идеологии отнюдь не станут достоянием истории, они сохранят
функции и роль фактора, существенно влияющего на характер и направления
развития мирового сообщества.
Национализм как идеология
Идейно-политическому обоснованию национального государства в течение
последних двухсот лет служил и продолжает служить национализм. Национализм
и идеология теснейшим образом связаны друг с другом, дополняют и
стимулируют друг друга. Не случайно они возникли почти одновременно и
выражали прессы поднимающегося третьего сословия пли буржуазии, что, в
сущности, на начальном этапе представляло собой одно и тоже. В XX столетии
оба феномена приобрели универсальный характер и стали использоваться для
обозначения широкого спектра явлений. Появившиеся понятия «буржуазный
национализм», либеральный национализм», «мелкобуржуазный национализм», е.
«национал-шовинизм», «нацизм» и т.д., по сути дела, использовались в
качестве идеологических конструкций для оправдания и обоснования политико-
партийных и идеологических программ соответствующих социально-политических
сил. В Советском Союзе идеология интернационализма была поставлена на
службу защиты государственных интересов и, став фактически государственной
идеологией, выполняла, как это не парадоксально, роль и функции национал-
социализма в гитлеровской Германии.
Большинство авторов признают, что XIX в. является периодом «сотворения
национализма». Однако нет единого мнения что понимать под национализмом.
Еще английский исследователь прошлого века У.Бейджгот отмечал: «Мы знаем,
что это (национализм) такое, когда нас об этом не спрашивают, но мы не
можем без запинки объяснить или определить его". Существует также мнение,
которое вообще ставит под сомнение сам факт существования национализма как
реального феномена. Например, известный современный английский
исследователь Э.Хобсбаум утверждал, что «национализм требует слишком
большой веры в то, что не существует».
Вместе с тем были и такие авторы, которые, будучи убежденными в
реальности и силе национализма, выступали с радикальными лозунгами
предоставления всем нациям возможности создать собственное государство.
Так, в определенной степени выражая популярные в тот период умонастроения,
швейцарский исследователь международного права И.К.Блюнчли писал в 1870 г.:
«Б мире должно быть столько же государств, сколько в нем различных наций.
Каждая нация должна иметь свою государственность, а каждое государство
должно строиться на национальной основе».
Поэтому понятно, почему споры и дискуссии по данному вопросу в наши дни
не только не прекратились, но и приобрели новый импульс. Они
концентрируются вокруг вопросов о том, что такое национализм и национальная
идея, когда они возникли, какую роль (положительную или отрицательную)
сыграли в общественно-историческом процессе, какова их роль в современном и
грядущем мире, что первично — нация или государство, как они соотносятся
друг к другу и т.д.
Не совсем верно рассматривать религиозный фундаментализм, национализм,
расизм, нетерпимость во всех ее проявлениях только через призму истории,
как некие реликты прошлого, несовместимые с настоящим и тем более с
будущим. Причем зачастую, не имея четкого представления о природе появления
этих феноменов в современных реальностях, их изображают в качестве неких
возрождений или пробуждений, давно преодоленных тем или иным сообществом
феноменов. Говорят, например, о возрождении религиозного фундаментализма,
национализма, традиционализма и т.д. В результате они предстают в качестве
неких фантомов, не имеющих почвы в современном мире. При этом часто
предается забвению то, что каждая эпоха вырабатывает и исповедует
собственные «измы», например собственные либерализм, консерватизм,
радикализм и т.д., нередко присовокупляя к ним префикс «нео». В
действительности же в большинстве случаев мы имеем дело с совершенно новыми
явлениями, порожденными именно современными реальностями, хотя к ним и
применяются названия, ярлыки и стереотипы, заимствованные из прошлого.
Чтобы убедиться в этом достаточно сравнить между собой, консерватизм конца
XX века с его прототипом прошлого века или классический либерализм XIX в. с
современным социальным либерализмом.
На первый взгляд парадоксально может звучать утверждение, что национализм
при всей своей внешней обращенности в прошлое, традициям, мифам и т.д.
является ровесником и близнецом модернизации и теснейшим образом связан с
промышленной революцией, урбанизацией, становлением гражданского общества и
современного государства. То, что национализм и промышленная революция
порой как бы противопоставляли себя друг Другу, никоим образом не должно
вводить в заблуждение. Хотя некоторые авторы и говорят, что нация
представляет собой феномен, старый как сам мир, национально-государственное
строительство началось с Ренессанса и Реформации. Оно было стимулировано
кризисом Священной Римской империи и противоборством между возникавшими
одной за другой монархиями. Но все же в современном понимании сами понятия
«нация», «национализм», «национальное государство», «национальная идея»
сложились только в ХУШ-Х1Х вв.
И действительно, национальное государство в строгом смысле слова лишь в
течение последних примерно 200 лет выполняет роль главного субъекта власти
и регулятора общественных и политических отношений, в том числе и
международных. Как выше отмечалось, Германия и Италия вышли на общественно-
политическую авансцену лишь во второй половине XIX в. Целый ряд
национальных государств — Югославия, Чехословакия, Финляндия, Польша,
прибалтийские страны и др. — появились на политической карте современного
мира лишь после первой мировой войны в результате распада Австро-
Венгерской, Оттоманской и отчасти Российской империй.
Сама проблема нации и национализма стоит в точке пересечения социально-
экономических, технологических и политических изменений. Очевидно, что
формирование национального языка невозможно рассматривать вне контекста
этих изменений, поскольку его стандарты могли формироваться только после
появления книгопечатания, развития средств массовой информации и массового
образования.
Не случайно национализм первоначально отождествлялся с восхождением
буржуазии и капитализма. Поэтому прав Э.Геллнер, который утверждал, что
национализм — это «не пробуждение древней, скрытой, дремлющей силы, хотя он
представляет себя именно таковым. В действительности он является следствием
новой формы, социальной организации, опирающейся на полностью
обобществленные, централизованно воспроизводящиеся высокие культуры, каждая
из которых защищена своим государством».
Но опять же парадокс состоит в том, что ряд важнейших установок
национализма, особенно те, которые призваны обосновать притязания или
требования национального самоопределения всех без исключения народов на
началах создания самостоятельных национальных государств, на первый взгляд,
противоречат тенденциям современного мирового развития. Тем не менее в
глазах миллионов и миллионов людей он сохраняет притягательность и в этом
качестве служит мощным мобилизирующим фактором. Но такова участь всех
великих мифов, верований и идеологий. Ведь до сих пор среди исследователей,
занимающихся данной проблематикой, нет единого мнения относительно того,
что было раньше — национализм, нация или национальное государство. В этой
связи ряд авторов совершенно справедливо указывают на то, что лишь в
нескольких странах образование нации послужило основой государственного
строительства. Речь идет прежде всего об Италии, Германии и Греции. Как
отмечал Г.Ульрих, специалисты до сих пор не могут придти к согласию
относительно того, что именно преобладало в процессе объединения Италии:
государственное строительство под руководством Кавура или же становление
новой нации — процесс, который возглавили Мадзинй Гарибальди. Что касается
Германии, то здесь задолго до объединения существовало сильное национальное
движение. Нельзя» признать, что во многом объединенная Германия явилась
детищем железного канцлера О.Бисмарка.
Многие исследователи не без основания отмечают, что не нации создают
государства и национализм, а наоборот, они создается государством. По-
видимому, есть резон в позиции Э.Геллвера, который считает, что «именно
национализм порождает нации, а не наоборот». И действительно, во многом
прав известный 'английский экономист и историк Э.Хобсбаум, который
подчеркивал, что нации представляют собой «дуалистический феномен.
создаваемый преимущественно сверху, но который невозможно понять без
изучения процессов, шедших снизу, т.е. без чаяний, надежд, потребностей,
желаний и интересов простонародья, которые не всегда были национальными, но
от этого не становились менее националистическими».
В данной связи показательно, что распространение рыночных отношений,
расширение зон свободной торговли, с одной стороны, ведут к сближению и
усилению интеграции стран, а с другой стороны, поощряют изоляционистские
силы, способствующие воскрешению национализма и этнических конфликтов.
Как показывает исторический опыт, национализм может выступать в качестве
фактора мобилизации народов на борьбу за свое освобождение, источника
творческого порыва. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что
националистическая идея миропорядка оказалась довольно устойчивой в
течение последних полтора—двух столетий. В то же время он может служить в
качестве катализатора разного рода конфликтов, холодных и горячих войн.
Для правильного понимания данной проблемы необходимо учесть, что
национализм прежде всего социокультурный феномен, имеющий много общего с
религией и идеологией и в некоторой степени определяющий контуры видения
мира. Во многих случаях он выступает лишь в качестве своеобразной оболочки
для реализации иных интересов и мотивов, например стремления участвовать в
дележе материальных ресурсов, завоевании власти и авторитета, преодолении
психологических и идеологических комплексов и т.д. И соответственно он
интегрировал в себя традиционные мифы и символы, но использовал их для
защиты и обоснования новых феноменов в лице национального государства.
Привлекательность национализма состоит в его способности превращать
совершенно банальные, повседневные, с точки зрения постороннего человека,
действия в источник национальной гордости, усматривать в них элементы
проявления свободы и самовыражения. Чувство принадлежности к собственному
сообществу придает смысл и значимость самой жизни, укрепляет взаимную
ответственность и сопричастность, уменьшая тем самым чувства одиночества и
отчуждения.
Особую значимость национализму придает то, что он способен абсорбировать
личное недовольство, личную неудовлетворенность отдельного индивида. По-
видимому, не лишены оснований доводы тех исследователей, которые считают,
что индивид может «чувствовать себя защищенным в мире исторических
традиций, создававших ощущение ускорененности и почти племенной
принадлежности». Люди обращаются к национализму когда они озабочены
проблемой придания смысла собственной жизни. С усложнением, модернизацией,
космополитизацией, обезличением общества и соответственно потерей корней
эта потребность не только не уменьшается, а при определенных условиях может
многократно усиливаться. Показательно, что порождаемые этими процессами и
феноменами условия размывания естественных общностей в лице семьи, общины,
этноса, нации способствуют выдвижению на первый план потребности,
стремления присоединиться к разного рода искусственным, фиктивным, ложным
общностям, таким как партии, религиозные секты и т.д.
Новейшие тенденции общественно-исторического развития чреваты стиранием
традиционных различий между дозволенным и недозволенным, допустимым и
неприемлемым, нормальным и ненормальным, сакральным и мирским. Национализм
же несет в себе обещание восстановить нормальный порядок, все снова
поставить на свои места и освободить людей от страха перед современностью,
а также трудной и мучительной необходимостью самим принимать решения.
Данный момент приобретает особую значимость, если учесть, что каждой стране
и каждому народу предстоит состязаться с другими странами и народами, чтобы
занять лучшие позиции в формирующемся новом мировом порядке. Поэтому
неудивительно, что одним из факторов, диктующих положение в новых
геополитических реальностях, стал пребывавший до недавнего времени в
латентном состоянии, но агрессивно заявивший о себе национализм. Ныне, как
образно выразился английский исследователь Э.Хобсбаум, «сова, Минервы парит
над нациями вместе с национализмом».
В нашем веке имели место три периода всплеска национализма, совпавшие с
образованием новых государств и получением независимости многими ранее
зависимыми странами: первый -сразу по окончании первой мировой войны;
второй — после второй мировой войны, за которой последовали распад
колониальных империй и образование множества независимых стран Азии и
Африки; третий — период антикоммунистических революций в Центральной и
Восточной Европе, а также распад советского блока и самого СССР.
Несомненно, что мирные договоры, в совокупности составившие Версальско-
Вашингтонскую систему после первой мировой войны, внесли существенный вклад
в национально-государственное строительство. Одним из общепризнанных
принципов, как было объявлено на Версальской мирной конференции в 1919 г.,
является признание права наций на самоопределение. Согласно этому принципу,
на месте распавшихся многонациональных империй предусматривалось создать
множество самостоятельных национальных государств. Следует отметить, что
уже в тот период обнаружились почти непреодолимые трудности на пути
реализации этого принципа.
Во-первых, на практике он был выполнен лишь в отношении некоторых народов
Оттоманской и Австро-Венгерской империй, потерпевших поражение в войне, а
также в силу ряда обстоятельств '(большевистская революция и гражданская
война) в России. Но и здесь необходимо внести целый ряд коррективов. Так, в
Севрском договоре были учтены и признаны права и притязания курдского
народа, в частности предусматривалось перераспределение территорий в их
пользу. Однако договор не был ратифицирован, а в договоре, заключенном в
Лозанне в 1923 г., в сущности игнорировались положения Севрского договора,
касающиеся курдов. В результате последние не получили своей
государственности. Что касается новых государств, образовавшихся в Европе,
или государств, увеличивших свои территории, то лишь не- сколько из них
можно было назвать
|
