Лучшие автора конкурса
1. saleon@bk.ru (145)
4. patr1cia@i.ua (45)
Мир, в котором я живу:
Результат
Архив

Главная / Украинская современная литература / Немешаев Марат / Книга для...

А | Б | В | Г | Д | Е | Ж | З | К | Л | М | Н | П | Р | С | Т | У | Х | Ч | Ю | Я | 

Книга для... - Немешаев Марат - Скачать бесплатно


 

Марат Немешев

Книга для...

 

Текст предоставлен автором http://www.litres.ru

«Книга для…»: Европа; Москва; 2007

ISBN 978‑5‑9739‑0134‑9

 

Аннотация

 

Замечательно написанная, умная, тонкая и поэтичная книга о любви. Это первый для двадцатипятилетнего писателя из Украины роман. Повествование ведется от «первого лица», автор отдает герою свои имя и фамилию и настойчиво самоотождествляется с ним. Один из источников красоты в романе – сны героя, переполняющие роман и путающиеся с действительностью, легко переходящие в нее, так что отделить одно от другого не всегда представляется возможным. Герой – сочинитель: он сочиняет роман, свои сны, наконец, отношения с людьми. Сама его жизнь становится романом, а знакомые – персонажами, которым он задает сюжеты.

 

Пролог

 

Олег лежал в теплой воде и смотрел на отражение своего силуэта на запотевшем кафеле. Едва различимый контур человека с лезвием в руке. В ушах, смешиваясь с водопроводным гулом, – обрывки разговоров и звуков, голоса прошлого…

Однако надо быстрее делать то, для чего он набрал полную ванну. Олег погрузил руки под воду, несильно провел лезвием, неглубокий разрез – он с облегчением почувствовал отсутствие боли. Вода окрасилась в алый цвет. Огляделся по сторонам – куда же они спрятали камеру? Скорее всего «глазок» за вентиляционной решеткой. Начала немного кружиться голова. Стало неуютно и в то же время необычайно легко. Прозрачная капля воды просочилась из крана и медленно коснулась красного озера. Всплеск, который она произвела, был тихим и оглушающим одновременно. Олег закрыл глаза и умер.

Он уже не раз умирал, когда был маленьким, и во дворе играли в войну, он учился умирать. Гордо, не шевелясь, распластаться в пыли, сжимая в руках деревянный автомат. Во всей его позе, выражении лица отражались тогда беспримерная храбрость и мужество. Все мальчишки в дворовых войнах учились убивать и умирать с улыбкой на устах, с презрением к противнику во взоре. Учились терпеть боль, когда их, привязанных к дереву, били по коленкам лозой, выпытывая расположение замков и бастионов. В детских сражениях бывают разведчики, но не бывает предателей, есть ненависть к «врагу», но нет злости на конкретного соседа. Они не думали, пригодится ли это в будущем. Всего лишь копировали поведение героев любимых книг и фильмов. Детские войны. Пройдут годы и эти дети вытащат из горящего бронетранспортера раненного прапорщика, которого ненавидели за глаза. Или броситься на мину. Или отвести падающий самолет от жилого квартала. События, которым в новостях уделят пять минут, рассказывая об очередном геройском поступке. События, удивить которыми невозможно – мы привыкли к смертям мальчишек. Сотни раз повторяющаяся строка в истории, за мгновение перечеркивающая судьбу какой‑то конкретной семьи.

Олег однажды умирал в болоте за домом. Неглубокое, по колено, высыхающее озеро, одновременно служившее складом боеприпасов для водяного ружья, сделанного из флакона от шампуня. Последний месяц летних каникул, последнее наступление, перед которым ему дали задание провести разведку. Олег заметил на воде фанерный ящик, подумал, что там может храниться флаг неприятеля, и, не раздумывая, пошлепал к нему. Как только мальчишка подошел к плавучему складу, по воде запрыгали столбики от взрывов – попал под перекрестный огонь «рябиновой артиллерии». Несколько «пуль» попали ему в лицо, и пришлось признать свое поражение. Он рухнул в воду под восторженные крики атакующей стороны. Убитому нельзя шевелиться, пока с него не снимут бумажные погоны. Маленький Олег упал навзничь и уперся локтями в дно, чтобы лицо не скрылось под водой. Поначалу было легко, и он думал, что может так лежать хоть сто «лет».

Прошло минут пятнадцать. Спина гудела от напряжения, уже не локти впивались в ил, а наоборот – ил впивался в них острыми копьями боли, вода напополам с ряской щекотала щеки, а враги все не подходили. Постепенно стала затекать шея, вода проникла в уши и он практически оглох. К тому же беспощадно палило солнце. От жажды язык прилипал к небу. Олег попытался пошире раскрыть рот, чтобы туда залилась вода. Однако он не смог сделать и глотка – вода была теплая и противная, но выплевывать ее не стал: где вы видели плюющихся мертвых? Когда к нему, наконец‑то, подошли, то долго не могли растормошить. Олег молча озирался, а руки, согнутые в локтях, не выпрямлялись. «Как будто воды в рот набрал», – пошутил кто‑то из ребят, – «Олег, все, у нас перемирие, обмен пленными и мертвыми. Оживай». Лишь тогда он выплюнул грязную, пахнущую гниющей травой, воду. «Враги» забыли сразу сорвать с него расползшиеся от влаги погоны, а он дал себе зарок быть «мертвым», пока на плечах держатся пришпиленные мамиными булавками знаки принадлежности к одной из воюющих сторон.

Вот и сейчас он умирал перед объективом видеокамеры. Алая вода уже подступала к ноздрям, а он вспоминал мальчика, лежащего в болоте, и превозмогал боль в спине и онемение в руках. Но сильнее всего его терзал…

Однако, стоп… Ведь до этого момента произошло много других событий. Сначала я познакомился с Олегом, это произошло уже после встречи с Таней. Точнее, после расставания… Давайте все по порядку. Итак, мы встретились с Ней.

 

Часть I

 

1. Мы встретились?

 

Мы встретились? Не смеши – мы еще и не расставались!

Ты родилась во мне раньше, чем мир перевернулся в моих глазах.

Мы – не заложники сексуального влечения, я сплю в твоем теле, именно меня ты видишь в своих снах.

Нам нелегко быть вместе и молчать, но это судьба.

Хочешь узнать, как я называл тебя, еще до того как?..

Десятки, возможно сотни имен и в каждом из них была ты. Как миллионы ароматов одного и того же счастья – кофе.

Мы понимаем себя без слов, но хотим утонуть в них.

В моей груди стучит твое сердце, оно реагирует на каждое твое приближение.

Мы две большие собаки. С мокрыми носами и преданностью после смерти. Господь однажды впряг нас в одну упряжку, и мы везем его по льду, вгрызаясь в кожаные постромки и покусывая друг друга за ухом.

Мне не нужны наркотики, созданные людьми, я вкалываю тебя под кожу каждый день, твоя концентрация в моей крови все выше.

Я ем тебя, посыпаю приправами, пытаясь скрыть запах человеческого мяса, напротив за столом сидишь ты и уплетаешь за обе щеки плоть Немешева Марата.

Я не читаю твои мысли, я пишу их; ты не слышишь мой голос, ты разговариваешь им.

В нашем словаре нет статей, нет их и в нашем кодексе, мы десять тысяч белых листов, залитых кровью, с отпечатками губ на обложке.

Я управляю тобой, крепко вцепившись в руль и нажимая на педали. Ты при этом лежишь на моей спине и спишь.

Я пишу плохие тексты, но ты прощаешь все, кроме моей смерти. Ты видишь ее в каждой умирающей фразе.

Ты красишь веки моими тенями на сером асфальте и припудриваешь щеки песком из моих глаз.

У тебя не фигура Венеры – ты сама Богиня красоты, просто неумелый скульптор тщетно пытался сделать хоть сколько‑нибудь приближенную копию. Но ты не в обиде на него, ведь это я.

Мы встретились? Я не помню, чтобы ЖИЛ без тебя. Мой Бог создавал мир все эти годы и лишь сейчас вылепил нас из своего стыдливого желания быть Господом для кого‑нибудь.

Ты не можешь уйти без меня, у тебя не хватит времени отойти на должное расстояние – Вселенная слишком недолговечна.

Мы не помним нашего прошлого вместе. Мы чувствуем его в гитарных соло или замечаем в цифрах телефонного номера.

Мы пассивные любовники не больше чем пассивные курильщики, когда ты куришь, я делаю это вместе с тобой.

Нас ничего не связывает, кроме тугих ремней отчаяния.

Нас ничего не объединяет, кроме общности душ.

Нас нет в этом мире, мы над ним – он живет в наших сердцах.

Этот текст я пишу не для тебя, ты улыбаешься, потому что знаешь его наизусть, я рекламирую нас, как пример, которому не надо подражать.

Мы страдаем чаще, чем испытываем счастье, – так последнее приобретает большую остроту.

У нас нет рук, мы не можем перемещать предметы.

У нас нет ног, мы не можем перемещаться сами.

У нас нет ничего кроме хвоста. Хвост – это самое главное.

Мы встретились? Мы еще только расстаемся. Мы расстаемся все наши жизни. С первой секунды нашего знакомства. Когда‑то это произойдет.

Мы знаем это и это единственное, что мешает нам жить, не касаясь телами и запахами.

Если бы мы не знали об этом расставании, то меньше бы пили, плакали и часами смотрели на огонь.

Мы ничего не просим – у нас есть все для счастья. Слишком много, чтобы быть счастливыми.

У людей разные прически, цвет глаз, произношение и обувь. И только зрачки одинаковые.

Посмотри внимательно в глаза очередного меня. В его зрачках я. Не печалься и отдай ему все, я приму это как контрибуцию от Бога.

Не жалей себя – я не достоин жалости.

Не люби меня – ты слишком сильна для того, чтобы быть любимой.

Не верь в нас – мы ошибка природы, исключение из паршиво составленных правил.

Пройдет время, и ты изменишься. У тебя будет другое имя и лицо, способность летать и любимые сны. И я буду другой. Повторяю это сотни раз, но твое сердце все равно стучит в моих висках и просит отравить его алкоголем.

Но, несмотря на все, я счастлив.

Потому что мы снова встретились.

Мы встретились?

 

2. Первые ПроБы

 

Вот, кажется, и все. Я, не отрываясь, смотрел на дисплей монитора. Буквы, появившиеся на нем. Их набирали на клавиатуре мои пальцы. Но кто придумал этот текст? Я? Мое отчаяние? А может быть… Не верю в него.

Разделительная полоса. Последний из текстов для нее, первый текст для всех. Поместил его на форуме в интернете, она обязательно прочтет. Меня немного трясло. Нет, это не попытка что‑то изменить. Это яркий штрих черным маркером по светлому чувству. Разум, задыхающийся от эмоций. Разделительная полоса.

Я встал и прошелся по комнате. Еще одна оболочка моей души. Тело, одежда, комната, город, страна… Спрятался внутри всего этого, обезопасил себя от внешнего вторжения. Потом рискнул, распахнул ворота. Но никто не вошел.

Обои на стенах. Впервые в жизни рассмотрел рисунок на них. Веточки орехового дерева на желтом фоне. На каждой веточке по два орешка. Коричневая скорлупа, толстенькие упитанные бока. Приблизился вплотную и стал царапать пальцем по одному из плодов. Неприятный звук раздираемой бумаги, ее катышек под ногтем, в прорехе показался газетный лист. Но читать мне не хотелось. Я обвел взглядом всю комнату. Шкаф. Кровать. Стол. Выключатель. Обои вокруг выключателя грязнее, чем везде. Белый потолок. Кирпичного цвета пол. Монотонный гул компьютера. Окно. Я бросил взгляд на календарь. За окном должна быть весна. Выключил компьютер и подошел к окну.

Грязный снег, серый дом напротив, застывшие деревья. Присмотревшись, понял, что снег не грязный. Он просто начал таять, и из‑под него выглядывает чёрная земля. А я и не заметил, что снег начал таять. Со стороны улицы, на жестяном откосе иногда появлялись мокрые пятна. Приоткрыл одну из створок. Весенний воздух шепотом оглушил меня. Каждая клякса на подоконнике возникала с легким звоном. Вытянул руку и стал ждать, когда на нее упадет нотка весенней капели. Вот и первая. Вторая. Горячая, обжигающе горячая. Я опустил руку. Капли текли по моим щекам. Весенние слезы.

Кто‑то из прохожих, задрав голову, смотрел на меня – я опустился на пол. Прижался щекой к батарее и заревел. Как школьница, полюбившая старшеклассника; как раненный зверь, смотрящий залитыми кровью глазами на охотника; как туманное эхо сигнальной сирены терпящего бедствие сейнера. Вцепился руками в металлическую трубу и тряс Землю, пытаясь удержаться в себе. Но не мог, не мог. Душа, так давно прикованная наручниками к сердцу, освободилась. Вырвалась из меня. Зашагала по залитому соленой водой полу к зеркалу, взглянула на себя и вернулась в комнату. Легко запрыгнула на подоконник. Оглянулась на меня и спрыгнула вниз. Но не успела разбиться о равнодушие асфальта и человеческой памяти. На столе запел телефон. За те две секунды, пока я взял трубку и приложил ее к уху, организм полностью перестроился. Голосовые связки окрепли, щеки высохли, дыхание замедлилось. Я не хотел расстраивать своего лучшего друга.

– Здравствуй, Дима, – на мгновение самому стало неприятно оттого, что голос мой звучал спокойно и размеренно.

– Привет. Встретимся сегодня?

– В восемь, там, где и всегда. Я сейчас занят, вечером поговорим, – я нажал кнопку сброса.

Постоял в центре комнаты, затем присел на кровать, взял в руки подушку, уткнулся в нее лицом.

Перед закрытыми глазами медленно опускались титры, всего два имени. Финальная музыка. Как ни старался сильнее сжать веки, из‑под них все равно бежали мокрые строчки. Режиссеры, актеры, сценаристы, ассистенты… Всего два имени.

Мне начало казаться, что эту последнюю сцену я предвидел гораздо раньше. А может, так оно и было? С самого момента знакомства, наши отношения были обречены. Мы знали это. Со стопроцентной вероятностью мы знали это. Предопределенный финал, который мы и не пытались отдалить или приблизить. Но… ведь жизнь тоже закончится смертью. Со стопроцентной вероятностью, и мы все это знаем, но разве это повод не жить? Не отдавать всего себя жизни и дарить свою энергию или, наоборот, открывать жизни свою душу и пускать внутрь? В мире все заканчивается. Хотя нет. Только то, что начинается, – разве это повод ничего не начинать?

Неужели я настолько бессердечен? Плачу, прижимаясь лицом к подушке, и логически размышляю при этом… На секунду я замер. Поднял голову. Улыбнулся и пошел на кухню варить кофе. Аривидерчи, моя милая, я иду к тебе.

В диско‑баре было людно и дымно. Единственный свободный столик был залит пивом, мы попросили официантку протереть его и присели на мягкие стулья. Димон продолжал терроризировать меня вопросами.

– Так, говоришь, тебе хреново?

– Что я говорю? Все у меня хорошо. Серьезно. Видишь – улыбаюсь.

– Улыбаешься. Что‑то ты раньше реже улыбался. Хреново тебе. Так?

– Дима, прекрати. Давай о чем‑то другом поговорим.

На стол поставили два высоких бокала. Я поблагодарил высокую официантку и проводил взглядом ее удаляющиеся в дымке, покачивающиеся в стороны бедра. Друг мой перехватил этот взгляд и засмеялся.

– Вот, что тебя спасет. Причина всех твоих несчастий в хроническом недо…

Я уже не слушал его, а улыбался своим мыслям…

Познакомиться, подождать, пока она сдаст смену, проводить до подъезда, обаять чувством юмора и предупредительностью – всякий раз подавать руку, переходя через лужи и грязевые препятствия из талого снега, на прощание коснуться рукой ее локтя, развернуться и пойти домой, даже не поцеловав в щеку. Исчезнуть на несколько дней, узнать у напарницы номер её телефона, дождаться, когда у неё будет выходной, позвонить, пригласить куда‑нибудь, угощать и приглашать на медленные танцы. А потом как‑нибудь так получится, что, когда мы будем сминать простыни, зазвенит мой телефон и там, в другом городе, Она услышит мое учащенное дыхание и призывный шепот, в трубке сразу же раздадутся короткие гудки, а дальше… Я не успел подумать, что в таком случае будет дальше. Помешал щелчок пальцами прямо перед моим носом. Я посмотрел на Диму, вновь улыбнулся и повернулся к барной стойке, подняв одну руку примерно на уровне глаз.

Она заметила это мое движение и, быстро дописав что‑то на листке заказов, с улыбкой подлетела к нашему столику.

– Будете еще заказывать?

– Юля, – прочел я вензелек на бейдже, – вы чудесны… Эээ… Еще два пива, пожалуйста.

Она взглянула на мой, еще полный бокал и, по пути забрав с соседнего стола пустую посуду, вернулась на свое рабочее место.

Я слегка откинулся на спинку стула и стал мять в руках картонный подстаканник. Дима внимательно смотрел на меня. У него на голове топорщился вихор, наверное, мыл голову перед выходом и не досушил. Теперь постоянно приглаживал его, но волосы все равно стояли торчком. Затем его челюсти задвигались, словно пережевывая что‑то, и он, взяв бокал двумя руками, сделал долгий глоток. Мы молчали. Обрывки слов, фраз, тем для разговора роились в моей голове, но я никак не мог сконцентрироваться, остановить этот стремительный поток, зацепившись за какую‑нибудь мысль, которая была бы не просто не глупой или не пошлой, а которая действительно меня интересовала. Бросил на стол обрывки картона и тоже стал пить пиво. Ладонью чувствовал приятную прохладу бокала и при этом думал: «Как я могу фиксировать в голове то, что я чувствую приятную прохладу бокала? Ведь это же книжная фраза. Ничего общего с жизнью. Стекло холодное, но мне от этого, кроме самого ощущения холода, никаких других сигналов не передается. И все равно. Слова сами складываются в сочетания о приятной прохладе. Как же мы зависим от книг, которые читаем».

– Я ни от чего не завишу, – мрачно произнес мой приятель и поставил опустевший стеклянный сосуд на стол. Видимо, последние слова я произнес вслух.

– Я что, сказал сейчас что‑то?

– Нет. Просто выражение лица у тебя было, как полчаса назад, когда ты вот также долго молчал возле гардероба, а потом промычал: «как же все‑таки зависим от книг, которые прочли». Я тогда не прокомментировал, а сейчас не удержался.

Думать о том, что сейчас сказал мой друг, я не мог – перед лицом промелькнула чья‑то белая рука с серебряными колечками, поднял глаза – официантка Юля уже удалялась, на столе поднималась пеной вторая порция. Отхлебнув немного пива, я продолжил:

– Да ведь не только от книг, вообще от всего, что нас когда‑то окружало. Вот даже сейчас. Ты же не со мной одним общаешься. А со всеми теми людьми, которых я в своей жизни когда‑то встречал. На первом месте, конечно, мои родители – они научили меня ходить, разговаривать и чистить зубы по утрам. Но кроме них еще очень много людей сейчас общаются с тобой, воплотившись во мне. Когда‑то в детстве меня с головы до ног обкатила грязью большая грузовая машина. До сих пор хватаю тебя за рукав, когда ты слишком близко подходишь к дороге, если на улице лужи. Хватаю за рукав я, но фактически тебе идет послание от того водителя…

– Слушай, – перебил меня Дима, – это мы, говоришь, с тобой сейчас общаемся, пиво пьем, а завтра я пойду на ночь к Кате, и ты через меня сигналы ей какие‑то передашь?

Заиграла громкая музыка, теперь, чтобы Дима мог меня расслышать, мне пришлось чуть привставать со своего места и наклониться над столом. Я продолжал говорить о книгах, а он смотрел куда‑то в сторону. Затем мой приятель жестом указал на другие столики. Я повернул голову, но не мог понять, что именно он хотел мне показать. Теперь наступила уже его очередь податься вперед, ближе к моим ушам.

– Вот ты все о книгах. Формируют, говоришь, там они чего‑то. Во всем, что ты читаешь, какие‑то принципы, мораль, догмы. Раньше увидеть лодыжку девушки или часть кружева ее панталон было праздником. А сейчас… я вот тебе показал, ты, кажется, не понял. Смотри. Сидят девчонки. И взрослые, и совсем еще школьницы. Джинсы спущены до половины задницы, трусы до лопаток натянуты.

Он видимо устал опираться руками о стол, и вернулся в прежнее положение. Но не прошло и несколько секунд, как вновь уже перекрикивал динамики.

– Пойми. Все книги, которые ты читал… они для тебя написаны. Для одного тебя. И когда общаешься с людьми, надо представлять себе, что они ничего этого не читали… им тогда легче будет тебя понять. Да и тебе легче жить будет.

– Дима. Стоп. А книгу для всех… книгу для всех можно написать?

– Написали уже. Библию… Там, еще что‑то. Так? Кто их сейчас читает?

Он замолчал. Мы пили пиво, я смотрел по сторонам. Выпивка, закуска. Выпивки больше. Водка, вино, пиво, шампанское. Фрукты, колбаса, салатики. Кое‑кто тянул через соломинку коктейли. Салфетки, пепельницы, стаканчики с зубочистками. Поискал взглядом такой же стаканчик у нас. Вытянул одну зубочистку и сжал ее зубами. Друг мой взглянул на меня, усмехнулся и протянул мне блестящую упаковку жевательной резинки. Я взял две белые подушечки, выплюнул зубочистку и бросил в рот оба пахнущих ментолом комочка… От их вкуса перехватило дыхание и немного прояснилось в голове. Я улыбнулся своим мыслям, поймал вопросительный взгляд Димы, но кричать мне не хотелось. Достал мобильный телефон, набрал на клавиатуре несколько слов и передал трубку своему приятелю.

«Жвачка. Жвачку жуют все».

Он прочел, поднял вверх большой палец и заказал по третьему бокалу.

Через некоторое время я понял, что стало тише. Звучала «медленная» мелодия. За столиками оживились, «кавалеры» приглашали «дам». Мне всегда нравилось наблюдать за отказами. Девушки с улыбкой что‑то объясняют, показывая на подруг, мол, не могут оставить в одиночестве, или просто качали головой. А неудачливые танцоры делали вид, что вовсе не ожидали услышать согласие и предлагали потанцевать просто из вежливости – ну как же находиться в одном зале со столь привлекательными и не танцующими красавицами… Потом отходили на несколько метров и всегда очень четко мимикой изображали фразу «Ну и дура».

Но в тот раз я не смотрел по сторонам. Я думал о Ней. Где‑то далеко Она. А здесь я. Я есть. Она есть. А нас нет. Нет и, кажется, никогда уже не будет. А были ли мы? Я уверен, что были, вот только ничего не помню об этом времени. Само время помню, но все эмоции остались там, в прошлом. Эмоции ведь не предметы. Их не положить на полку как подарки‑талисманы, не перечитать как письма, у них нет запаха, который бы хранился десятки лет. Остается память о том, что они были, но самих их уже нет. Были, и нет…

Дима уже приступил к третьему отрезку большого пути. Какой же он все‑таки молодец. Спасибо, дружище. Ты знаешь, как важно мне сейчас говорить о чем‑то, чтобы просто меня слушали. Я ничего не говорил тебе о том, что произошло, а ты не расспрашиваешь о причинах, которые…

– Дима, вот написать книгу про Бы…

– Про что? – он прекратил подмигивать длинноволосой блондинке, танцевавшей со своей подругой на самом краю танцпола, совсем близко от нас.

– Про Бы. Я вот уже даже и начало придумал. Примерно такое. Слушай:

Многие хотят, чтобы их уважительно и подобострастно называли «на Вы».

Кто‑то решительно и безапелляционно настаивает перейти «на ты».

Кто‑то, вцепившись в умирающую последней надежду, вытаскивает из памяти местоимение «мы».

Но здесь я напишу о «бы».

Потому что быдло. И я один из них.

Ну, это вроде, как для затравки, потом название. Скажем, так и будет называться «Быдло». И дальше.

Нас очень легко заметить в толпе. Мы неотличимы друг от друга. Шерстяная шапка или кепка из кожи‑дубленки, а может, пуховик? Турецкие джинсы и что‑то на ногах. Но я не родился с этим внутри и даже не стал быдлом под давлением и тяжестью. Я просто что‑то почувствовал, потом разочаровался, потом снова почувствовал, затем опять разочаровался и так очень долго и до сих пор… При чем тут приобретение знания о своем «бы»? Да ни при чем – у нас все вот так… не разберешься без стакана, который у нас не или наполовину полон, или наполовину пуст… И не в стакане ведь дело…

– Стой! – перебил меня Дима. Тема явно заинтересовала его. Опять провел рукой по волосам в том месте, где они яростно устремлялись вверх, – Не нравится мне название. Я так понял, что книга о «бы», в смысле, обо всех этих «если бы», «я бы», «тогда бы было». Про нереализованные возможности или про людей. Всех людей. Так? Ведь у каждого так много несовершенных поступков… Что‑то типа Поколения Х, только Поколение Бы. Я правильно понял?

– Да… Удивительно, я сам для себя еще не выделил четко, о чем эта книга была… бы…

Мой приятель делал в это время очередной глоток и чуть не поперхнулся от смеха.

– Была бы… Возьми, да и напиши. Но название точно не покатит. «Быдло», говоришь? Ты бы купил книгу с таким названием?

– Я бы…

– Вот именно, ты Бы. И я Бы. Все мы Бы. Книга про всех нас. Про Бы. Оба‑на! Смотри, как классно получается. Про Бы. Вроде как пробы пера. И в тоже время…

– ПроБы. Мне нравится.

– Вот. Название уже есть. Пиши. Книга может быть и не ДЛЯ всех – зато ПРО всех. Давай, за это…

Мы чокнулись бокалами. Дима коснулся локтя, проходившей мимо официантки:

– Юля, когда увидите, что мы допиваем это пиво, принесете еще по бокалу. Хорошо?

Девушка кивнула и, как мне показалось, лукаво посмотрела на меня. Я решил, что это самый подходящий момент завязать знакомство.

– Юля, вы просто очаровательны. Мы… это… я… хотел бы познакомиться с вами поближе…

– Боюсь, я вас разочарую, – она смотрела мне в глаза и не отводила взгляд.

– У вас есть молодой человек?

– Вы меня обижаете. Вы думали, что такая очаровательная девушка может быть одинока?

Я смутился, взял со стола бумажную салфетку и начал складывать ее в несложную фигурку японского журавлика. Материал был слишком мягким и плохо держал форму.

– Правильно, Юлечка, отсылайте его подальше, а то он влюбится в вас, начнет преследовать и писать стихи, а потом еще и канючить начнет: ну, брось меня, брось, – Дима при этом жестикулировал, изображая, как я буду просить о расставании.

– Правда, влюбится?

– Да вы в его глаза посмотрите. Он глазами вам говорит, что уже влюблен. Так? А еще пару бокалов и предложит разделить с ним весь остаток ваших дней.

Официантка долго изучала меня взглядом, а потом сказала:

– Влюблен, да вот только не в меня.

Я уже доделывал салфеточного журавлика. Он был не очень симметричный и имел немного помятый вид, но это лишь придавало ему некоторый романтизм. Я протянул его Юле, она аккуратно посадила его на свою ладонь, затем спросила:

– Это дракончик?

Дима чуть под стол не сполз от смеха. А мне вспомнилась одна история…

 

3. Японец

 

С японцем я познакомился очень просто. Вернее меня с ним познакомили мои друзья, которые и сами знали его минут пять, не больше. Они подозвали меня, (я сидел на скамейке и пробегал глазами страницы футбольного еженедельника) и, тыча пальцем в невысокого человека азиатской внешности с шарфом футбольной сборной моей страны на плечах, практически в унисон закричали: «Поговори с ним, ты же у нас английский знаешь». Да, по сравнению с ними английский я «знал». Прошла минута, и я понял, что по сравнению с японцем тоже. Тот весело улыбался и на ломаном русском рассказывал нам одновременно три истории. Так я узнал, что он обожает Шевченко, уже пятый раз приезжает в Киев на матчи сборной и специально перевел свой бизнес из Милана в Лондон, чтобы чаще лицезреть своего кумира. Друзья мои предложили японцу обменять его цифровой фотоаппарат на календарик с автографом футболиста. Фотокамера болталась на шее у нашего гостя, календарики нам выдали на выходе из метро, автограф еще надо было нарисовать, благо шариковая ручка у нас была и не одна. Японец сразу смекнул, в чем дело, улыбнулся еще шире и достал из сумки две большие открытки, на которых красовались подписи Шевченко, и фотографию, наглядно демонстрирующую, что автографы ставил именно он.

Но подарками мы все же обменялись. Я подарил ему, прочитанный уже мною журнал, на обложке которого размашистым почерком вывел пожелание дружбы между двумя странами и нарисовал два прямоугольника. Один разделил линией пополам, закрасил половинку, а в середине второго провел, как меня учили на геометрии, идеальную окружность, которую затем старательно «залил» синими чернилами. Японец все так же улыбался, но взгляд у него сделался внимательным и каким то умиротворенным. Он достал из кармана связку ключей, на которой, вместе с двумя‑тремя брелоками, болталась крошечная кожаная бутса. Ловко снял её с двойного кольца и протянул мне. Обменявшись короткими поклонами, мы разошлись в разные стороны. Надо было еще успеть допить и доесть все привезенное с собой к матчу. На стадион нас с водкой и салом никто бы не пропустил.

До матча оставалось всего полчаса. Мы сидели на рюкзаках в тени деревьев и смотрели на высоченные осветительные мачты Республиканского стадиона. Лето. Выпитый алкоголь видимо уравновесил температуру внутри тела и за его пределами. Я испытывал непрерывное ощущение счастья. Впереди еще ждал футбольный матч. В эти минуты никаких сомнений относительно его исхода у меня не было.

– Порвем как тузик грелку, я думаю, Шева два вкатит, – обращаясь сразу ко всем и ни к кому, промычал я.

– Они нам первые забьют. С пеналя. А потом в перерыве Олежка всем по рогам надает, во втором разгромим, – то ли не согласился со мной, то ли полностью поддержал кто‑то.

– Пора идти уже, пока все кордоны пройдем, – чей то наиболее трезвый голос пытался вернуть нас в реальность. Идти никуда не хотелось. Я жевал травинку и смотрел в небо, потом, внутренне согласившись с последней мыслью, резко поднялся и перевел взгляд на развалившуюся гвардию. Невнятно произнес: «Подъем» и сразу же присел. Не нужно было так резко вставать. Немного пошатывало и перед глазами, перекрывая друг друга, росли и лопались красные круги и кольца. На газетке были разложены бутерброды и несколько открытых бутылок пива, водки уже не было.

Во главе скатерти‑самобранке стояла трехлитровая банка соленых томатов. Как могла прийти в голову совершенно трезвому на момент выхода из дома Диме идея захватить с собой сей ценный груз, я не знаю. Но довольны были все. Банку мы расконсервировали еще в вагоне поезда. Сейчас на самом дне, в гуще укропа и среди зубков чеснока, как елочные шарики среди хвои, виднелись бока трех или четырех последних помидоров. Они выглядели очень аппетитно, но желания их съесть никто не выказывал. Допили пиво, доели бутерброды, собрали весь мусор в пакет, который я деловито спрятал в свой рюкзак, чтобы потом торжественно вручить при обыске милиционерам из оцепления.

– Пора уже топать, – прозвучал мой голос.

– А с помидорами что делать?

– А с помидорами, – я обвел взглядом скверик, рядом с которым мы сидели: ни урны, ни мусорного бака рядом не было, – а помидоры давайте закопаем, на обратном пути заберем.

Это сейчас идея кажется идиотской, а тогда наша подогретая водкой игривость мыслей приняла ее на‑ура. Закапывать банку с помидорами – пожалуй, последняя стадия торжества духовного над материальным, возвращение долга перед землей в сосуде из расплавленного песка, закупоренного пластмассовой крышкой. Скрывающийся за верхним краем стадиона, уже краснеющий солнечный диск; погребение его наземных сородичей в тесной банке; опять плывущие перед глазами, вызванные пристальным взглядом на яркий свет алые круги.

После матча мои товарищи заторопились на вокзал, а мне расхотелось уезжать из Киева в этот вечер. Унылая ничья с многообразием нереализованных моментов, легкий дождь, начавшийся за полчаса до окончания матча, непринятый вызов на мобильный где‑то в другом городе. На площади перед стадионом было душно и тошно. Поток болельщиков, вываливающихся из секторов, превращался в толпу. Люди бросали под ноги скомканные листы с текстом национального гимна, выкрашенные в цвета флага. Тысячи ног ежесекундно топтали то, от чего еще два часа назад по коже бежали мурашки и на глазах выступали слезы. Неужели относительная неудача в матче с фаворитами группы заставила всех резко сменить гордость на презрение, славу на стыд, похвалу на оскорбления? Почему мои друзья, опуская глаза, вынимают из кармана смятые двухцветные листки и, тоже поддавшись всеобщему настроению, разжимают пальцы, и бумажные листья мягко падают на асфальт? И сам я, бесцельно пиная перед собой пустую пластиковую бутылку, замечаю, что их поступок вызывает у меня непонимание, но не отторжение или возмущение. Они уехали, я остался.

Какое‑то взаимодействие памяти, логики и фантазии вывело план на вечер. Я поехал в уже знакомый мне (хотя был там всего один раз) японский ресторанчик. На душе скребли кошки, а внутри все звенело еще сильнее, чем тогда, когда я ужинал там впервые, постигая неизвестный мне доселе вид пытки – вассаби.

Меня провели к свободному столику и оставили наедине с



Назад
 


Новые поступления

Украинский Зеленый Портал Рефератик создан с целью поуляризации украинской культуры и облегчения поиска учебных материалов для украинских школьников, а также студентов и аспирантов украинских ВУЗов. Все материалы, опубликованные на сайте взяты из открытых источников. Однако, следует помнить, что тексты, опубликованных работ в первую очередь принадлежат их авторам. Используя материалы, размещенные на сайте, пожалуйста, давайте ссылку на название публикации и ее автора.

© il.lusion,2007г.
Карта сайта
  
  
 
МЕТА - Украина. Рейтинг сайтов Союз образовательных сайтов