Генезис институтов государства в античной Европе и на Др. Востоке (общее и особенное) - Юриспруденция - Скачать бесплатно

 появлению   должностных   лиц,   обладавших
престижем,  авторитетом,  привилегиями  и  облеченных  властью,  т.е.  очень
заметно отличавшихся по своему реальному статусу от рядовых производителей.
Итак, вставший над  общиной  старейшина  приобретает  над  нею  определенную
власть. Существует  множество  определений  понятия  "власть".  Классическая
формула М. Вебера сводится, например, к тому, что власть -  это  возможность
осуществлять свою волю вопреки  сопротивлению  тех,  кого  это  затрагивает,
либо при согласии их. В триаде престиж  -  авторитет  -  власть  вершиной  и
конечной целью амбициозного честолюбца является достижение реальной  власти,
т.е.  возможности  в  конечном  счете  не  только  руководить,  но  порой  и
навязывать  свою  волю  управляемому  коллективу,  что  означало  достижение
высшей точки на  общепризнанной  шкале  социальных  ценностей.  Хотя  власть
старейшины была  так  называемой  властью  положения,  опиралась  только  на
престиж и авторитет, да еще к тому же довольно дорого стоила ее  обладателю,
к ней стремились  многие.  И  не  приходится  удивляться:  шкала  социальных
ценностей говорила сама за себя  -  все,  кто  был  готов  к  этому,  обычно
включались в негласное соревнование за достижение ее вершины.
      Социологи  и  антропологи  подвергли  обстоятельному  анализу  феномен
механической солидарности  разраставшихся  на  основе  сегментации  семейно-
клановых групп многочисленных родственных  кланов  в  зоне  обитания  данной
этнической  общности.  Базирующаяся  на  общности  происхождения,  культуры,
языка,  спаянная  ритуальными  нормами  (обряды  инициации,  мужские   дома,
празднества) и легендарно-мифологической традицией,  такого  рода  общность,
обычно всегда именовавшаяся  племенем,  подчас  исчисляется  сотнями  тысяч.
Именно  в  ее   недрах   фиксируется   солидарность,   которая   реализуется
автоматически,  но  подчиняется  законам  энтропии:  сила   ее   убывает   с
увеличением дистанции, как  социально  родственной,  так  и  территориальной
(феномен убывающей этнической солидарности). Консолидирующий  импульс  здесь
возникает лишь в экстраординарной ситуации, чего оказывается достаточно  для
сохранения  общности,  которая  в  ординарном,   обычном   состоянии   вновь
автоматически распадается на аморфную сумму  общин  -  каждая  во  главе  со
своим лидером. Но такие аморфные общности ещё нельзя назвать  племенем,  чья
структура    уже    близка    к    протогосударственной.     Конституирующий
протогосударственную структуру импульс становится  устойчивым,  если  угроза
общности извне оказывается постоянной, -  именно  в  этом  случае  возникает
племя как структура во главе со своим вождем. Но для того чтобы такого  рода
процесс  кристаллизации  общности   произошел,   чтобы   аморфная   общность
превратилась  в  племя,  требовалось  существование  рядом  с  ней  сильного
соседа, в котором все эти процессы уже прошли.  Механизм  процесса  генезиса
первичных надобщинных структур таков: в ходе соперничества лидеров  соседних
общин наиболее удачливый берет верх и подчиняет  себе  остальных,  превращая
их в повинующихся ему руководителей управлявшихся  ими  прежде  коллективов,
которые выступают теперь по  отношению  к  возникающему  протогосударству  в
целом в качестве его региональных подразделений[7]. Но одно дело  -  процесс
в  замкнутом  анклаве,  другое  -  в  реальности  древнейшего  исторического
прошлого.  Иными  словами,  если  в  стерильной  обстановке  процесс  мог  и
подождать, пока общность окончательно созреет для интеграции,  при  условии,
что ничто извне этому  не  мешает  и  никак  в  это  не  вмешивается,  то  в
древневосточной  реальности,  где  складывались   первые   известные   науке
протогосударства, такого рода условий не было.
      Слабые  соперники  подчинялись  сильному,  богатому   и   щедрому,   в
результате  чего  создавалась  благоприятная  обстановка  для  возникновения
надобщинной    политической    структуры,    протогосударства.     Первичное
протогосударство, или  простое  протогосударство,  вождество  -  это  обычно
группа общинных поселений, административно подчиненных центральному  поселку
городского типа, где находится резиденция вождя и его окружения.  В  функцию
вождя входит создание эффективной системы  администрации  с  целью  добиться
оптимальной  организации  производства  и  максимума  избыточного  продукта.
Наряду с этим на передний план среди ведущих функций вождя выходит  военная.
Дело в том, что с момента возникновения первых первичных протогосударств  (а
их обычно возникало сразу несколько  в  том  регионе,  где  для  этого  были
условия и уже наглядно действовала сила примера) появляется  и  ожесточенное
соперничество между ними. В этих условиях именно войны  оказываются  главным
средством решения споров и реализации преимущества. Военная функция  надолго
становится одной из важнейших, что, собственно, и породило  представление  о
всеобщем характере так называемой военной демократии как  формы  организации
воинственной общности, существующей  за  счет  грабежа  других.  Укрупненная
система  мелких  первичных  протогосударств  -  это  сложное  или  составное
протогосударство, имеющее иерархическую внутреннюю структуру  и  знакомое  с
определенным количеством оторванных  от  сельскохозяйственного  производства
групп администраторов,  воинов,  жрецов  и  обслуживающего  верхи  персонала
(слуги,  рабы,  ремесленники).  Администраторы  -  это   общинная   выборная
верхушка; воины - это группа  профессионалов  -дружинников,  всегда  готовая
повести за собой всех остальных,  способных  носить  оружие.  Слуги  и  рабы
принадлежат к числу неравноправных чужаков, чаще всего  захваченных  в  ходе
войн. Из их же числа, а  также  из  числа  собственных  мастеров,  если  они
имелись в коллективе, формируются профессионалы -ремесленники, прежде  всего
металлурги-кузнецы, продукт  труда  которых  становится  особенно  важным  с
момента, когда неолитические коллективы вступают в век бронзы.  Но  едва  ли
не наиболее важной прослойкой в формирующемся протогосударстве  всегда  были
жрецы. Во  всяком  случае  глава  протогосударства  часто  одновременно  был
высшим жрецом-первосвященником. Власть в протогосударстве, как и  в  общине,
была выборной, ибо  иных  форм  ее  замещения  общество  еще  не  знало.  Но
достигший высшей  власти  вождь,  сполна  вкусивший  сладость  этой  власти,
пользующийся всеми благами авторитета и привилегий, никогда не спешит с  ней
расстаться. Напротив, он старается ее укрепить, добиться  ее  легитимизации,
в  чем  заинтересован  и  коллектив:  авторитарная  власть  вождя  ведет   к
укреплению  интегрирующих  импульсов,  призванных   противостоять   принципу
убывающей солидарности, к ослаблению  тенденции  к  региональной  автономии,
обузданию честолюбия  местных  лидеров  и  в  конечном  счете  к  соединению
воедино всех включенных в  рамки  протогосударства.  На  практике  сказанное
означает, что добившийся власти лидер  стремится  закрепить  эту  власть  за
собой пожизненно, а коллектив этому способствует. Вот  здесь-то  и  приходит
на помощь институт сакрализации власти. Вождь должен выступать как  носитель
божественной благодати, как могущественный посредник  между  миром  живых  и
сверхъестественными  силами,  включая  и  всех  умерших  вождей.  На  службу
возникающей в связи с этим более сложной  религиозно-мифологической  системе
привлекаются все существовавшие до того колдуны  и  иные  служители  культа.
Эта   кардинальная   трансформация   в   системе   взглядов,   своего   рода
мировоззренческая революция, сыграла огромную  роль  в  дальнейшем  развитии
ранних обществ  и  государств.  Как  упоминалось,  сакрализация  вождя  была
важным  условием   институционализации   его   власти,   легитимизации   его
божественного права на власть.  Власть  становилась  пожизненным  правом,  а
выборы  нового  вождя  -  более  редким   явлением.   Власть   вождя   стала
наследственной в его семье, что сыграло огромную роль  в  деле  стабилизации
всей структуры.
     Описанный в процесс генезиса пред- и протогосударственных институтов  в
основных своих пунктах  -  с  бесчисленными  вариациями  и  модификациями  -
универсален.  Так  или  примерно  так  вызревали  надобщинные   политические
структуры  у  всех  народов  и  во  все  времена,  вплоть  до  XX  в.,   что
засвидетельствовано полевыми материалами антропологов,  сыгравшими  едва  ли
не важнейшую роль в реконструкции этого процесса. Следует  снова  напомнить,
что именно на основе привычной  протогосударственной  структуры  гомеровской
Греции  произошла  та  революционная  трансформация  (социальная   мутация),
которая  вызвала  к  жизни  античную  структуру,  принципиально   отрицавшую
предшествовавшую ей.
     Появление феномена власти-собственности было важным  моментом  на  пути
институционализации   общества   и   государства   в   неевропейском   мире.
Практически  это  означало,  что  прежняя  свободная  община   теряла   свои
исключительные права владения ее угодьями и продуктом. Теперь она  вынуждена
была делить эти  права  с  теми,  кто  в  силу  причастности  к  власти  мог
претендовать  на  долю  ее  имущества,  начиная  от   регионального   вождя-
администратора,  будущего  владетельного  аристократа,  которому   верховный
вождь передавал часть своих высших прерогатив,  и  кончая  общинным  главой,
все более превращавшимся в чиновника аппарата администрации. Иными  словами,
возникал  и  надолго  закреплялся  хорошо  знакомый   специалистам   феномен
перекрывающих друг друга владельческих прав: одна и та же земля  (а  точнее,
право на продукт с нее) принадлежит  и  обрабатывающему  ее  крестьянину,  и
общине в целом, от лица которой выступает распределяющий угодья  старейшина,
и  региональному  администратору,   и   верховному   собственнику.   И   что
показательно,  эта  множественность  прав,  столь  нелепая  в   обществе   с
юридически хорошо разработанными частно-правовыми нормами, здесь  никого  не
смущает: коль скоро земля не является частной собственностью  и  принадлежит
всем, то совершенно естественно, что каждый получает  свою  долю  дохода  от
нее, причем в строгом соответствии с той долей владения ею, власти над  ней,
которой  реально  располагает.  Вместе  с  тем  важно  оговориться,  что   в
множественности прав уже таились зародыши  некоторой  трансформации  прежней
структуры, в частности тенденции к приватизации, т.е.  к  появлению  частной
собственности (пусть не господствующей и весьма  ограниченной  в  потенциях,
но все же частной), до того в описываемом обществе еще не известной.
     Обычное протогосударство,  в  том  числе  составное  и  даже  этнически
гетерогенное,  несмотря  на  весьма  заметную  разницу  между  крестьянскими
низами и верхами управителей, было еще густо  опутано  системой  родственных
клановых связей. Более того, именно эти связи  играли  чаще  всего  основную
роль в  его  социальной  и  административной  структуре,  определяя  степень
знатности и место  человека  в  обществе.  С  течением  времени  и  по  мере
институционализации власти ситуация определенным  образом  менялась.  Прежде
всего  клановые  связи  начинали  терять  свою  всеобщность  и   оказывались
свойством  немногих,  признаком  избранности,  аристократизма.  Кроме  того,
опасавшиеся  притязаний  близкой  родни  на  власть   правители   стремились
приблизить к себе преданных лично им чужаков  из  числа  мелких  должностных
лиц, слуг,  а  то  и  иноплеменников-рабов,  явных  аутсайдеров.  Часть  их,
закрепившись   наверху,   со   временем   тоже   давала    начало    знатным
аристократическим  кланам.  Результатом  всего  этого   было   появление   в
обществе, прежде ориентировавшемся в основном на заслуги  и  престиж,  новых
критериев для деления на верхи и низы. Верхи стали комплектоваться из  числа
наследственных аристократов и причастных к власти  должностных  лиц,  причем
те и другие, тесно связанные клановыми  связями,  образовывали  своего  рода
потомственный слой людей, занятых в сфере управления и включенных в  систему
социально-имущественных привилегий. В новых условиях социальные  низы,  т.е.
крестьяне-производители,   оказались    исключенными    как    из    системы
генеалогического родства в конических кланах аристократов, так  и  из  сферы
редистрибуции. Этот все углублявшийся отныне разрыв между верхами  и  низами
означал,  что  на  смену   примитивному   политическому   образованию   типа
протогосударства  шла  более  развитая  и  принципиально  отличная  от  него
административно-политическая структура - раннее государство.



                             РАННЕЕ ГОСУДАРСТВО


Раннее  государство  обычно  много  сложнее  и   крупнее   протогосударства;
этническая гетерогенность здесь - уже практически почти обязательная  норма,
ибо возникает  раннее  государство  преимущественно  за  счет  завоеваний  и
аннексии соседей. Расширяясь и включая в свой состав многие десятки и  сотни
тысяч людей, раннее  государство  обычно  оказывалось  перед  необходимостью
усложнить администрацию, следствием чего был дальнейший  рост  иерархичности
структуры в целом: все стоявшие над общиной в свою очередь  выстраивались  в
сложную иерархическую лестницу должностных лиц, прав, статусов,  привилегий.
Так,  иерархическая  лестница  управления  оказывалась   по   меньшей   мере
трехступенчатой; возникали три уровня - высший общегосударственный,  средний
региональный и местный. На  местном  уровне  по  традиции  на  главу  общины
падала львиная доля всех административных забот о  благосостоянии  общинного
коллектива,  а  также  о  своевременных  выплатах  ренты-налога  в  казну  и
организации  необходимых  для  коллектива  и  для  государства  общественных
работ. Этот последний момент заслуживает особого внимания. Дело в  том,  что
именно  в  рамках   укрупненного   раннего   государства,   в   отличие   от
протогосударства (за редкими исключениями  типа  раннешумерских),  возникает
феномен  урбанизации,   т.е.   монументального   городского   строительства,
сооружения  дворцов,  храмов,  мавзолеев,  пирамид,  каналов,  дамб  и  т.п.
Урбанизация  стоит  дорого,  так  что  далеко  не  случайно  именно  с   нее
начинается обычно отсчет цивилизации. Далеко не все  протогосударства  могли
позволить себе нечто подобное, и подавляющее большинство их так  и  замирало
на доцивилизованном уровне.  О  немногих  исключениях  типа  древнешумерских
храмовых центров уже упоминалось. Что же касается ранних государств, то  для
всех них  урбанизация  была  непременным  условием  существования,  чем  они
принципиально отличались от протогосударств.
     Активная внешняя политика удачливого правителя  приводит  к  расширению
границ его государства, увеличению его населения и богатств.  В  зависимости
от сильного  государства  оказываются  его  соседи,  находящиеся  на  разном
уровне развития, но в любом случае  выплачивающие  в  знак  признания  своей
зависимости определенную дань. Расширение земель и поток дани создает  новые
условия  и  возможности  для  правящих  верхов.  Успешно  расширяющий   свои
владения правитель нередко дает своим  родственникам  -  практически  теперь
уже от своего имени - участки земли, подчас  целые  области  в  своего  рода
кормления. И хотя доход с этой вотчины  не  принадлежит  вновь  назначенному
владельцу,  во  всяком  случае  целиком,  часть  его   становится   объектом
присвоения со стороны нового владельца. Более того,  в  условиях  ослабления
расширившегося государства этот владелец -  как,  впрочем,  и  функционально
близкий ему региональный администратор - обычно превращается  в  автономного
властителя и узурпирует право от собственного имени  наделять  родственников
и  приближенных  более  мелкими  уделами  и  кормлениями,  что  способствует
возникновению   многоступенчатой   иерархической   структуры   вас   сально-
феодального типа, сталь хорошо известной и древности,  и  средневековью.  Но
тенденция к  приватизации  проявляется  не  только  в  этом.  Власть  имущие
постепенно приобретают право распоряжаться людьми,  оказывающими  им  услуги
или находящимися под их началом. Эти услуги нередко  индивидуализируются,  а
люди - будь то воины, слуги или рабы - становятся  объектами  присвоения.  В
результате всего этого в обществе, прежде всего на надобщинном  его  уровне,
возникает  определенное  количество  излишков  материального   производства,
которые пускаются в частнотоварный оборот. Иными словами, излишки,  до  того
не бывшие товаром, теперь становятся им.  Возникают  товарные  рынки  и  как
прямое следствие этого - деньги, всеобщий эквивалент. На  товарном  рынке  с
помощью денег реализуются самые различные вещи, сырье, предлагаются  услуги.
Рабочая  сила  превращается  в  товар,  следствием  чего  является  институт
частного рабства.  Но  все  сказанное  является  уже  не  столько  элементом
раннего государства,  сколько  институтом  государства  развитого.  Все  это
возникает на грани перехода раннего государства в развитое  и,  более  того,
может считаться едва ли не основным признаком этого  перехода,  своего  рода
критерием отсчета.



                       РАЗВИТОЕ ГОСУДАРСТВО НА ВОСТОКЕ


     Раннее государство "врастает" в развитое постепенно -  хотя  далеко  не
каждому  это   удается.   Принципиальные   отличия   развитой   политической
государственной  структуры  от  ранней  сводятся  к  появлению  двух   новых
институтов - системы принуждения и институционализованного закона, а  также,
как упоминалось, к дальнейшему развитию частнособственнических отношений.
      Функция  медиации  лидера  группы,   старейшины   и   даже   вождя   в
прогогосударстве опиралась преимущественно или исключительно на его  престиж
и авторитет. Элементов принуждения и насилия, не говоря уже  о  законе,  еще
не было, хотя постепенно все  это  вызревало.  Так,  например,  сакрализация
правителя  способствовала  усилению   его   авторитета   даже   в   условиях
автоматической солидарности клановой структуры: сакрально  санкционированная
высшая воля вождя приобретала силу закона, не говоря  уже  о  том,  что  сам
такого рода закон на первых порах опирался на религиозно-моральную  норму  и
не  имел  характера  безличностного  принуждения.  Ритуальная  форма  закона
становилась своего рода "ненасильственной формой насилия", хотя  параллельно
с ней в обществе, уже хорошо знакомом с войнами и в немалой степени  живущем
за счет доходов  от  покоренных  и  зависимых  народов,  вызревали  также  и
принуждение, даже насилие в своем неприкрытом виде, правда, пока еще  только
по отношению к чужим[8].
     Появление внутри страны пленных  иноплеменников,  приобретавших  статус
рабов - вначале коллективных, позже также и  частных,  означало  перенесение
принуждения и насилия внутрь. Отсюда был теперь только шаг до  использования
уже сформировавшегося института принуждения по отношению не только к  чужим,
но  и  к   взбунтовавшимся   или   проштрафившимся   своим,   от   мятежного
регионального  администратора  или  владетеля  удела  до  недовольных  своим
положением  общинников  либо  горожан.  Практика   авторизованного   насилия
породила специально  формулировавшуюся  для  удобств  администрации  систему
регламентов  наподобие  той,  что  предложили  в  царствах  чжоуского  Китая
реформаторы легистского толка. Именно  таким  образом,  хотя  и  со  многими
вариантами, шел процесс вызревания институтов развитого  государства.  Здесь
важно  заметить,  что  речь   не   должна   ограничиваться   упоминанием   о
принуждении, насилии, системе регламентов. Ведь соответствующим образом -  в
интересах  государства,  основанного   на   генеральном   принципе   власти-
собственности,-   институционализировались   и    все    остальные    формул
существования структуры,  обслуживавшие  сложившуюся  социально-политическую
данность. Это касается социальных (семейно-клановых, общинных,  надобщинных)
институтов,   политических   принципов   (централизованная    администрация,
удельная знать), идеологии  и  т.п.  И  более  всего  сказанное  заметно  на
примере упоминавшегося уже процесса приватизации - родного брата  того,  что
привел в Средиземноморье к  становлению  античной  структуры  с  господством
частнособственнических отношений, опиравшихся на частное право,  гражданское
общество,  республиканско-демократические  формы  правления,  индивидуальные
свободы и т.д. Всего этого в неевропейских структурах на  аналогичном  этапе
развития не возникло и возникнуть не могло. Почему же?
     Казалось бы, все здесь должно было развиваться примерно так же,  как  и
в античной Греции. Развивались товарно-денежные отношения. Под  воздействием
рыночных связей начинала интенсивно разлагаться  земледельческая  община,  в
которой все определеннее выделялись домохозяйства малых  разделенных  семей.
Переделы земли в общине (там, где они были) становились все  реже,  пока  не
прекращались вовсе. В общинной деревне появлялись богатые  и  бедные  семьи,
много- и малоземельные.  Часть  хозяйств  нищала  и  разорялась,  появлялись
безземельные, вынужденные  арендовать  чужую  землю  либо  идти  в  батраки.
Другие предпочитали перебраться на новые земли, освоить их  и  закрепить  за
собой.  Словом,  шел  процесс  накопления  в  руках  индивидов  материальных
излишков и торговли ими, в результате  чего  возникали  богатые  торговцы  и
ростовщики, в кабалу к которым попадали неимущие. Казалось бы,  еще  немного
- и набегающая на  общество  частнособственническая  стихия  с  присущим  ей
размахом сметет все. Ведь не только богатые купцы, ростовщики,  земледельцы,
но даже и сами правители порой - в качестве  частных  лиц  -  приобретали  у
общины право на владение земельными участками. Разве  все  это  не  сближало
ситуацию с античной? На самом деле все не так. Зарождавшуюся и  даже  быстро
развивавшуюся  частную  собственность  и  обслуживавший  ее  далеко  еще  не
огражденный   правовым   барьером    рынок    встречала    давно    институ-
ционализировавшаяся      и      принципиально      враждебная       рыночно-
частнособственническим     отношениям     иная     структура,      командно-
административная. Командно-административная структура, о которой идет  речь,
это и есть неевропейское  государство,  восточная  деспотия  по  Гегелю  или
"азиатский" (а точнее -  государственный)  способ  производства  по  Марксу.
Принципиальное отличие этого государства от того, которое было  типично  для
Европы с античности, отнюдь не сводится, как-то может показаться  на  первый
взгляд, к большей степени произвола  или  беззакония.  Достаточно  прочитать
повествование Светония о римских цезарях, чтобы убедиться, что и  произвола,
и  беззакония,  и  деспотической  власти  в  античности   было   более   чем
достаточно: по жестокости и насилиям едва ли не любой из цезарей и  особенно
такой, как Нерон, могут сравняться с восточными владыками, а то  и  оставить
многих из них позади. Дело совсем в ином.
     Во-первых, в том, что мощная централизованная структура складывалась  в
неевропейском  мире  на  протяжении  тысячелетий  не  на   основе   рыночно-
частнособственнических отношений. Привычная командно-административная  форма
отношений абсолютно  подавляла  и  нарождавшуюся  частную  собственность,  и
робкий обслуживающий ее и не имевший ни свобод, ни гарантий,  ни  привилегий
восточный  рынок.  Власть  здесь   была   первоначалом.   Власть,   команда,
администрирование довлели  абсолютно,  тогда  как  отношения  собственности,
необходимые  для  регулирования  хозяйства,   были   явлением   производным,
вторичным по отношению к власти. А во-вторых, в  античном  мире  даже  в  те
времена,  когда  в   политике,   администрации,   власти   царил   произвол,
сближавшийся  внешне   с   деспотизмом   по-восточному,   существовали   уже
опиравшиеся на развитую частную собственность и  мощный  свободный  античный
рынок отношения нового типа, рыночно-частнособственнические, существовали  и
ограждающие эти отношения нормы права (знаменитое Римское  право).  Традиции
свободы, как экономической, так и  правовой,  политической,  не  были  здесь
пустым звуком, что и  определяло  во  многом  конечный  итог  противостояния
свободы и произвола. Разница между  античной  рыночно-частнособственнической
и восточной командно-административной структурами сводится,  таким  образом,
не к возможному объему  произвола  власти  отдельно  взятого  деспота,  а  к
принципиальной разнице самих структур как таковых. Если в  системе  рыночно-
частнособственнических отношений в хозяйстве задает тон рынок,  господствует
частная  собственность  и  все  правовые  нормы  направлены  на  обеспечение
наибольшего  благоприятствования  рынку  и  собственнику,   то   в   системе
административно-командных  отношений  задают  тон  администрация  и  команда
сверху,    для    правящих    верхов     создается     режим     наибольшего
благоприятствования,  а  рынок  и  собственники  находятся  в   подчиненном,
подконтрольном правящим верхам и администрации состоянии.  Можно  сказать  и
определеннее: ни рынок, ни частная собственность в  восточной  структуре  не
являются свободными и потому не  имеют  права  быть  уподобленными  рынку  и
частной   собственности   в    рыночно-частнособственнической    европейской
структуре. На Востоке как норма существует квазирынок и  квазисобственность,
причем именно вследствие структурной  неполноценности  то  и  другое  лишено
внутренних  потенций  для  самоусовершенствования.  На   Востоке   рынок   и
собственник находятся в  зависимости  от  государства  и  обслуживают  нужды
прежде  всего  правящего  слоя.  Государство  же  здесь  твердо  стоит   над
обществом и соответственно над экономикой общества, а его правящие слои,  не
будучи классом  в  привычном  марксистском  понимании  этого  термина  (т.е.
классом экономическим, классом, владеющим собственностью и  реализующим  это
преимущество в собственных интересах), являются  своего  рода  квазиклассом,
ибо в конечном счете живут за счет достояния общества  и  выполняют  в  этом
обществе функции господствующего класса. И, что особенно важно  подчеркнуть,
эти  функции  правящие  верхи  традиционно  выполняют  не  потому,  что  они
узурпировали  власть  и  навязали   свою   волю   искусственно   ослабленным
собственникам, но именно потому, что они управляют  обществом  принципиально
иным, чем  европейское.  Командно-административная  структура  опирается  на
принцип власти-собственности и генетически восходит к практике  реципрокного
взаимообмена, к традициям централизованной редистри-буции.  Эта  особенность
способствует тому, что. объективно может сложиться впечатление -  тем  более
у того, кто привык  к  марксистской  политэкономической  системе  понятий  и
логике анализа,- будто в рамках классической  восточной  структуры  нет  или
почти нет места антагонизмам и эксплуатации. В  самом  деле,  если  правящие
верхи заботятся об организации общества, включая и его экономику, то  платой
за   их   труд   закономерно   является   упоминавшаяся   уже   рента-налог,
выплачиваемая низами как натурой, так и отработками. А  раз  так,  то  перед
нами естественная  форма  законного  и  необходимого  для  благосостояния  и
вообще для существования структуры в целом обмена деятельностью[9].
     Напомню, что разница между  верхами  и  низами  сводится  не  только  к
различиям в функциях (работают и те, и другие - но каждый по-своему),  но  и
к несходству в качестве жизни (бедные - богатые),  а  также  к  имманентному
праву верхов командовать и к обязанности низов повиноваться. Так  вот,  если
с точки зрения этих критериев обратиться  к  Востоку,  то  окажется,  что  в
основе  лежит  власть  администратора,  основанная  на  отсутствии   частной
собственности. И далеко не случайно  сам  термин  "командно-административная
структура" вошел в  активный  научно-публицистический  оборот  в  наши  дни,
когда объективно понадобилось выявить  принципиальную  разницу  между  двумя
структурами   -   рыночно-частнособственнической   и    противостоящей    ей
социалистической,   генетически   восходящей   к   классической    восточно-
деспотической.
     Итак, главное, что  отличает  верхи  от  низов,