Карл Грасис
Закат Европы
Под общим заглавием "Закат Европы" объединены статьи: Грасиса,
Базарова и С. Боброва о Шпенглере, его критиках и истолкователях. Авторы
иногда существенно расходятся в оценке историософии Шпенглера. Однако,
ввиду того, что вокруг Шпенглера поднимается ряд вопросов, требующих по-
дробного освещения, редакция считает полезным и своевременным открыть на
страницах настоящего номера некоторый "парламент мнений" с целью наибо-
лее полного выявления в следующих номерах позиции современного коммуниз-
ма. Редакция считает также нужным отметить: статья тов. Деборина "Гибель
Европы или торжество империализма" в N 1 - 2 ("Под знаменем марксизма"),
вызвавшая критические замечания со стороны тов. Базарова, с точки зрения
релятивизма, подкапывающегося под объективизм, - является наиболее соот-
ветствующей духу марксизма. К сожалению, тов. Деборин не нашел нужным
связать магическую философию Шпенглера с распадом западно-европейской
буржуазной цивилизации и интересная статья его поэтому нуждается тоже в
этом пункте в поправках
I. Вехисты о Шпенглере.
Что будущность темна, как осенняя ночь, с этим положением не может
примириться ничье сознание, тем более - сознание, не удовлетворяющееся
настоящим и устремленное к созданию лучших условий своего существования.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно теперь "Закату Евро-
пы" Освальда Шпенглера посвящается целый сборник чуть ли не корифеями
нашего отечественного религиозного сознания - Бердяевым, Франком и др.
Для нас не является предметом наших гаданий, - "что день грядущий нам
готовит?". Завтра актуальнее сегодня. Само это сегодня конституируется в
зависимости от прозреваемого завтра. Естественным явлением стало - что
ни "мыслящая личность", то пророк. Уже начиная с 1914 года, т.-е. с пер-
вого дня империалистической войны, вся периодическая пресса - ежедневная
и толстые ежемесячники - заполнялись гаданиями насчет того, что принесет
война вообще и что повлекут за собой порожденные войной сотрясения наро-
дохозяйственной и общественной жизни в частности*1. Все военно-революци-
онное время можно, без всяких оговорок, называть мобилизационным перио-
дом пророчеств и гаданий. Мы являемся свидетелями и активными участника-
ми нечеловеческого напряжения прорубить окно в завтра. Воскрешенные че-
рез тысячелетия предки - рядом с нами, и кажутся они в цвете сил!
По большей части, исторические воспоминания и повторения старых про-
рочеств не имеют и не могут иметь решающего значения для действенного
решения вопросов современности. Несмотря на это, нельзя все же закрывать
глаза на то, что они создают определенные настроения, которые подчас мо-
гут сложиться в "общественное мнение". Новый курс экономической политики
Советской власти такую возможность открывает. Пока что первый квартет -
Бердяев, Букшпан, Степун и Франк - робко сыграл первую элегию. За ним,
нет сомнения, последуют оркестровые упражнения тех, кого столкнула с ис-
торической дороги Октябрьская революция, особенно из той плеяды "естест-
венных вождей", которые создавали наше отечественное "общественное мне-
ние" в довоенно-революционный период.
В ожидании осуществления этого нашего пророчества мы можем заняться
пока тем, что уже имеется. А имеем мы уже сборник статей вышеназванных
авторов под общим заглавием: "Освальд Шпенглер и Закат Европы". Несмотря
на скромность заглавия сборника, авторы все же ставят себе задачу -
ввести читателя в мир идей Шпенглера. Книгу Шпенглера "Der Untergang des
Abendlandes" "они находят" в высшей степени симптоматичной и примеча-
тельной, "составившей культурное событие в Германии". Так аттестуется
эта книга в предисловии. В общем такая ее оценка неверна. Во-первых, в
момент своего появления она не представляла собой ничего симптоматичес-
кого и исключительного и таковой она может считаться даже в послевер-
сальской Германии; во-вторых, историческая морфология Шпенглера в массах
имела гораздо меньший успех, чем пангерманская литература всего начала
XX-го столетия; в конечном счете, как первое, так и второе лишает нас
возможности говорить о ней, как о "культурном событии в Германии". Оцен-
ка значения "Заката Европы" в предисловии сборника слишком субъективна,
и мы на ней, поэтому, можем дольше не останавливаться.
Но если "Закат Европы" не симптоматичен для Германии, родины его ав-
тора, а также для Европы в целом, то это отнюдь не значит, что книга
Шпенглера не может стать событием для сознания наших отечественных иска-
телей "скрытых тайн". Мы имеем основание предполагать, что это именно
так. Один из авторов сборника, Бердяев, свою статью и заканчивает в та-
ком духе: "...такие книги, как книга Шпенглера, не могут не волновать
нас. Такие книги нам ближе, чем европейским людям. Это - нашего стиля
книга" (подчеркн. мною. Гр.). Соглашаясь с этим, мы все-таки должны ог-
раничить область приложения "нашего стиля". Сделать это нетрудно, ибо -
двое из авторов сборника нам давно и хорошо известны. Это - Бердяев и
Франк, участники сборника первых - "Вех" (1909 г.), призывавшие русскую
интеллигенцию после поражения первой революции к подвигу религиозного
"смирения", к "послушанию", "внутреннему сосредоточению", "эгоцентризму
сознания". Двенадцать лет тому назад они прокляли революцию, успокоив-
шись на проповеди "смирения" и "послушания", и нырнули во внутрь себя с
целью обресть "незыблемые ценности". И, действительно, они - Бердяев и
Франк - их обрели и "незыблемо" сохранили до сегодня. И Бердяев и Франк
- не нашли ни одного нового слова для тех событий, которые совершились и
совершаются перед их глазами. Как тот, так и другой повторяют то же са-
мое, что было ими сказано в 1909 году, как бы желая снова ошибиться и
оказаться лжепророками! Николай Бердяев вещает: "Прочности нельзя искать
в физическом миропорядке... Мир погибнет от неотвратимого и непреодоли-
мого стремления к физическому равенству. И не есть ли стремление к ра-
венству в мире социальном та же энтропия, та же гибель социального кос-
моса и культуры в равномерном распределении тепловой энергии, необрати-
мой в энергию, творящую культуру... Утеря незыблемости физической не
есть безвозвратная утеря. В духовном мире нужно искать незыблемости. В
глубине нужно искать точки опоры... Открывается бесконечный внутренний
мир. И с ним должны быть связаны наши надежды" (Passim). Теперь мы инаем
понимать, что означают "нашего стиля" и "наши надежды". Но у Франка еще
больше пророческого пафоса. "Эта книга, напоминающая современному чело-
вечеству об истинных духовно-исторических силах культуры, идет навстречу
его пробуждающейся жажде подлинного культурного творчества, его стремле-
нию к духовному возрождению... Человечество - вдалеке от шума историчес-
ких событий - накопляет силы и духовные навыки для великого дела, нача-
того Данте и Николаем Кузанским..." (Passim. Подчеркн. автором. Гр.). И
теперь нам непонятно, почему - "вдалеке от шума исторических событий" -
Бердяевы и Франки, бывшие "веховцы", остановили свой взор, немощный и
блуждающий в бренном мире, на... Шпенглере, чтобы сказать просто и ясно:
назад к "Вехам" к старым "вехам" 1909 года! Ибо никаких других положи-
тельных выводов в сборнике нет! Непонятное и недоуменное попытаемся уяс-
нить дальнейшим анализом. Но мы уже имеем определенный ответ на вопрос,
который поставили выше: - устами авторов сборника глаголет старая ве-
ховская интеллигенция, уставшая и обуянная ликвидационным настроением,
повторяет она старые мысли и пропагандирует старую идеологию смирения,
покаяния и обретения "внутренних ценностей".
Однако события последних лет внесли в сознание веховцев кое-что но-
вое, конечно, не качественно, но, можно сказать, количественно. В данный
момент было бы недостаточно для произнесения приговора одного изучения
психики русской интеллигенции. События приняли мировой характер; перед
глазами масштабы не национальные, а интернациональные. В таком случае
нельзя, очевидно, остаться на старом базисе своих суждений. Его нужно
расширить теоретически, а выводы должны быть относимы к большей прост-
ранственной плоскости. И тут, с этого момента, начинается знакомство на-
ших модернизованных славянофилов с германцем Освальдом Шпенглером. Перед
авторами встала поистине соблазнительная мысль: - доказать, что гибнет
Европа, та Европа, которую стремятся обновить новые социальные слои, при
чем гибнет она "по-славянофильски"; или показать, что в недрах Запада
возымели силу "славянофильские" идеи и настроения, по крайней мере, сос-
тавили "культурное явление в Германии". Пафос Франка, например, выража-
ется в такой находке: "Конечно, самое уловление момента умирания запад-
ной культуры в явлениях "цивилизации" XIX века должно быть признано
бесспорным. Эта идея Шпенглера, неслыханная по новизне*2 и смелости в
западной мысли, нас, русских, не поражает своей новизной: человек запад-
ной культуры впервые осознал то, что давно уже ощущали, видели и говори-
ли великие русские мыслители-славянофилы. От этих страниц Шпенглера,
проникнутых страстною любовью к истинной духовной культуре Европы, кото-
рая вся в прошлом, и ненавистью к ее омертвению и разложению в лице ее
современной мещанской "цивилизации", веет давно знакомыми, родными нам
мыслями Киреевского, Достоевского, Константина Леонтьева". То же самое
нашел и Бердяев. "Следует еще отметить, что точка зрения Шпенглера нео-
жиданно напоминает точку зрения Н. Данилевского, развитую в его книге
"Россия и Европа". Культурно-исторические типы Данилевского очень похо-
дят на души культур Шпенглера, с той разницей, что Данилевский лишен ог-
ромного интуитивного дара Шпенглера. Вл. Соловьев критиковал Н. Дан го с
христианской точки зрения"... (На последнем предложении мы цитату обор-
вали намеренно; почему, будет вскоре видно.) После такого открытия сла-
вянофильских идей на Западе, наши модернизированные попы могут дерзать
водрузить свое знамя 1909 года на пепелищах Европы. Вводная статья Сте-
пуна так и заканчивается: "Наука, эта непогрешимая созидательница евро-
пейской жизни, оказалась в годы войны страшной разрушительницей. Она
глубоко ошиблась во всех своих предсказаниях. Все ее экономические и по-
литические расчеты были неожиданно опрокинуты жизнью. Под Верденом, быть
может, она отстояла себя, как сильнейший мотор современной жизни, но и
решительно скомпрометировала себя, как ее сознательный шоффер. И вот на
ее место ученым и практиком Шпенглером выдвигается дух искусства, дух
гадания и пророчества, быть может, в качестве предзнаменования какого-то
нового углубления религиозной мистической жизни Европы. Как знать? Когда
душу начинают преследовать мысли о смерти, не значит ли это всегда, что
в ней пробуждается, в ней обновляется религиозная жизнь?
Оставим сейчас на-время в стороне утверждение, что наука "глубоко
ошиблась во всех своих предсказаниях", и разберем одну мелочь, но весьма
характерную. Тот же Степун, которому принадлежит только-что приведенная
цитата, пишет и совершенно правильно: "Нет сомнений, что если исследова-
ние "Заката Европы" поручить комиссии ученых специалистов, то она предс-
тавит длинный список фактических неверностей", и тут же освященное фило-
софической традицией оправдание: "тем хуже для фактов". Если точно такую
же операцию произвести над сборником наших отечественных авторов, ре-
зультаты были бы еще более печальны для фактов - по мнению авторов, а по
нашему мнению - для репутации самих авторов. Характерная мелочь такова.
Николай Бердяев утверждает, что Вл. Соловьев критиковал Н. Данилевского
с христианской точки зрения". Правда ли это? Ни на иоту. В доказа-
тельство мы вынуждены привести довольно-таки скучную справку.
Кроме христианства, в непримиримом противоречии с воззрениями "России
и Европы" находится, как мы видели, и историческое явление двух других
универсальных, точнее, международных или сверхнародных религий - буддиз-
ма и мусульманства, а также и еврейской религии, которая, несмотря на
свой национальный характер, передала, однако, свои существенные начала
чужим мирам христианства и ислама. Но все это противоречие между теорией
нашего писателя и исторической действительностью в области религии не
было бы еще окончательным приговором для теории в глазах очень многих.
На религию, вообще, нередко смотрят как на явление отжившее или отживаю-
щее, которому будет все меньше и меньше места в дальнейших судьбах наро-
дов. А при таком взгляде теория, несостоятельная в объяснении религиоз-
ного универсализма, могла бы, однако, годиться для определения наших
настоящих и будущих судеб. Пусть в старину - так можно рассуждать - люди
более объединялись религией, нежели разделялись народностью; теперь вера
повсюду теряет свою силу и никогда уже более не вернет своего прежнего
значения; следовательно, племенные и национальные деления могут теперь
стать окончательно решающим началом человеческих отношений. Но, на беду
подобного рода воззрений, универсализм человеческого духа проявлялся и
проявляется не в одной только религиозной области, а еще очевиднее и
прямее в другой важной и неустрашимой сфере исторического развития - в
науке" (подчеркн. везде Соловьевым Гр.). А далее Вл. Соловьев устанавли-
вает, что "вспомогательный трактат" Данилевского об историческом разви-
тии науки, во-первых, доказывает прямо обратное тому, что предполагалось
им доказать, а, во-вторых, опрокидывает мимоходом и главную теорию "Рос-
сии и Европы". "Так писал Владимир Соловьев в свое время, в 1888 году, в
"Вестнике Европы" (См. Собр. Соч., изд. "Просвещения", т. V). Из этой
справки ясно видно, что Владимир Соловьев критиковал Н. Данилевского не
только с христианской точки зрения: на основании научно-исторических
данных вообще он камня на камне не оставил от "строй ания" "России и Ев-
ропы". Даже более того: Вл. Соловьев доказал, что весь этот "катехизис
или кодекс славянофильства"*3 является жалким плагиатом книг Рюккерта,
мелкого немецкого ученого, - "Lehrbuch der Weltgeschichte in organischer
Darstellung". И мы ничем не погрешим против истины, если скажем, что в
книге Данилевского нет ничего чем бы могла гордиться "русская" мысль или
славянофильское "религиозное сознание". Вместе с этим, мы могли бы, да-
лее, сказать, рушатся и все построения и прозрения Шпенглера, ибо они
уже более чем тридцать лет тому назад не выдержали ни христианской, ни
"языческой", т.-е. общенаучной, критики. И так как мы не намереваемся
дать обзора взглядов немецкого "ученого" и "практика", а ставим своей
целью раскрыть "позицию" нашей старой веховской ветви интеллигенции, то
могли бы без ущерба пройти мимо Шпенглера. В таком случае, картина все
же осталась бы не вполне ясной. Поучительнее будет, поэтому, взглянуть и
на общий лик объекта симпатий г.г. Бердяевых и Франков.
Схему взглядов Освальда Шпенглера можно нарисовать очень просто. Сте-
пун их схематизировал в следующем виде: 1) "нет никакого единого челове-
чества", 2) "нет единой истории", 3) "нет развития, нет и прогресса" и
4) "есть только скорбная аналогия круговращения от жизни к смерти, от
культуры к цивилизации" (см. стр. 13).
1. Нельзя говорить о человечестве. Простое собрание, скоп физических
лиц не есть человечество. У так называемого человечества нет внутренней
спайки, нет единой души. Души имеются только у отдельных, конкретных
культур, которые в корне отличаются друг от друга*4, между ними нет ни
взаимодействия, ни преемственной связи. Отдельные "души", "стиля",
"культурных эпох", а не единое человечество.
2. Каждая из этих "душ" имеет свою судьбу. В судьбах отдельных
культур не найти закономерности и причинности...*5 Значит, говорить об
истории - пустая трата слов.
3. Раз нет истории, нет и прогресса, как длящегося в пространстве и
во времени потока событий. Свое сочинение Шпенглер называет морфологией
"истории".
4. Повсюду мы видим только круговорот от жизни к смерти, от культуры
к цивилизации. И если и можно говорить о развитии, то только в том смыс-
ле, в каком это понятие применимо к любому растению, и в рамках "от жиз-
ни к смерти".
Для "доказательства" этих "положений" потрачено много энергии. Неко-
торые штрихи морфологии Шпенглера весьма удачны и метки. Но так как нас
не интересует ни конкретное содержание отдельных "душ", ни, тем более,
их частности, то на этом мы расстанемся с Шпенглером: нас, как уже заяв-
лено, интересует больше то, что по поводу его пишут наши соотечественни-
ки - "своя рубашка ближе к телу".
Для основного ("метафизического") "положения" Шпенглера Степун уста-
навливает следующий генезис: "Его убеждение, что души культур свершают
каждая свой одинокий круг, кружат каждая над своей собственной смертью,
не связанные друг с другом сквозным историческим процессом, не объеди-
ненные в единое человечество. Эту мысль еще в начале XVIII столетия выс-
казывал и прочно обосновывал Вико*6, ее варьировал немецкий историк Рюк-
керт*7, передавший ее Данилевскому, который в книге "Россия и Европа"
теоретически очень близко подходит к Шпенглеру (30). Мы, со своей сторо-
ны, можем "теорию" Шпенглера сделать еще более родовитой. Примитив ее
можно найти в любой, более или менее развитой, мифологии. Определенную
яркость она приобрела в религии Зороастра и т. д. Продолжить эту экскур-
сию в седую старину было бы крайне интересно, но и сказанного достаточ-
но, чтобы обнаружить связь между "философией" Шпенглера и тем общим ук-
лоном к примитиву, который сказывается во всей западной культуре начала
XX века. Особенно ярко это проявилось в области искусства. Нас такое яв-
ление отнюдь не поражает и еще менее смущает. Богатые, правящие и коман-
дующие классы исчерпали свою творческую энергию и находят для прикрытия
своего оголяющегося тела фиговые листья в "добром", "здоровом" старом
времени. Буржуазно-капиталистическая Европа, давно утратившая свои об-
щественные идеалы, шла по линии наименьшего сопротивления, осознав свое
бессилие творить новые ценности и новые формы жизни. Шпенглер с изуми-
тельным спокойствием плывет в этом общем русле, ясно сознавая, куда оно
направляется. Он сам заявляет: "Мы (читайте: богатые классы Европы. Гр.)
будем умирать сознательно, сопровождая каждую стадию своего разложения
острым взором опытного врача".
В связи с этим мы опять касаемся гордости наших современных славяно-
филов. Бердяев и Франк, как мы уже видели, пальму первенства подарили
славянофилам. Их неприятно одергивает третий их коллега - Степун: - эти
взгляды "передал" составителю "кодекса славянофильства" Данилевскому,
немецкий историк Рюккерт. Вл. Соловьев доказал, что Данилевский совершил
просто-на-просто литературную кражу (см. его ст. "Немецкий подлинник и
русский список", 1890 г.). После этого гордиться нечем!
Николай Бердяев особенно "протежирует" Константина Леонтьева: полюбил
его и хочет вознести выше... Шпенглера. "Всякая культура неизбежно пере-
ходит в цивилизацию. Цивилизация есть судьба, рок культуры. Цивилизация
же кончается смертью, она есть уже начало смерти, истощение творческих
сил культуры. Это - центральная мысль книги Шпенглера. После некоторых
пояснений этой мысли, Бердяев пишет: "Проблема Шпенглера совершенно ясно
была поставлена К. Леонтьевым" (65). Так ли это? Нет, далеко не так. Эта
передержка похожа на ту, которую Бердяев уже свершил над весьма ясно из-
ложенными мыслями Вл. Соловьева.
Константин Леонтьев в "Дополнении к двум статьям о панславизме" писал
в 1884 году: "Я верил и тогда (т.-е. когда писал эти две статьи, в 1873
году. Гр.), верю и теперь, что Россия, имеющая стать во главе какой-то
нововосточной государственности, должна дать миру и новую культуру, за-
менить этой новой славяно-восточной цивилизацией отходящую цивилизацию
Романо-Германской Европы. Я и тогда был учеником и ревностным последова-
телем нашего столь замечательного и (увы!) до сих пор одиноко стоящего
мыслителя Н. Я. Данилевского, который в своей книге "Россия и Европа"
сделал такой великий шаг на пути русской науки и русского самосознания,
обосновавши так твердо и ясно "теорию смены культурных типов в истории
человечества" (подчерк. везде Леонтьевым. Гр.).
То, что здесь, в этой цитате, сказано, замечательно и характерно во
многих отношениях. Прежде всего, из нее становится ясно, каким скудным
научным багажом обладали виднейшие славянофилы: "сам" Константин Ле-
онтьев "замечательного" плагиатора возводит в ранг замечательного мысли-
теля! Не оправдание то обстоятельство, что "дополнение" Леонтьева напи-
сано шестью годами раньше критики Вл. Соловьева. Для полноты картины и
оценки славянофильской общественной и исторической доктрины и, наконец,
для характеристики "славянофильских" провозвестников религиозного обнов-
ления Европы мы вообще не должны упускать из виду, что в ней (славяно-
фильской доктрине) нет абсолютно ничего оригинального и своего, т.-е.
русского. Ведь кто первый заговорил о своеобразиях русской действи-
тельности? Западно-европейский путешественник. Начиная с XVI века все
чаще и чаще европейцы поражались отсталостью России, отмечая это в своих
очерках и мемуарах. Возьмем хотя бы Манштейна. Он в 1771 году писал, что
"в начале нынешнего столетия образ поведения и нравы русского народа со-
вершенно различались от всех прочих европейских народов, и что он вовсе
не знал никаких правил благопристойности" (см. ст. А. П. Щапова "Истори-
ческие условия интеллектуального развития в России", Собр. соч., т. II.
Не в обиду, а в поучение будь сказано, что гораздо полезнее было бы для
наших авторов, если бы они ознакомились с трудами этого ученого, облада-
ющего громадной силой интуиции, чем увлекались путанной сигнализацией -
термин Степуна - Освальда Шпенглера). К нему добавим еще Гакстгаузена с
его идеологией и идеализацией общины. И перед нами тогда будут не только
общественно-психологические истоки славянофильства, но и народничества.
Межа, с которой начинаются эти два течения российской общественности,
помечена чужеземными столбами. Видя их, россияне начали осознавать
"свое"; без этих столбов - как бы они дошли до этого? Чужестранцы гово-
рили: "Неблагопристойно". Россияне ответили: "Это хорошо, это чудно", и
создавали, при помощи тех же самых чужестранцев, теории об "о й стати"
России. А всем этим кичатся наши пророки чаемого религиозного ренессан-
са!
В данном случае, однако, нас больше интересует ответ на прямой воп-
рос: была ли "центральная мысль" Шпенглера, как это утверждает Бердяев,
высказана Леонтьевым? Как видно из этой же замечательной цитаты, Ле-
онтьев считает понятия "культура" и "цивилизация" идентичными; и он го-
ворит не о смене романо-германской цивилизации новой культурой, а о за-
мене ее новой же цивилизацией - славяно-восточной.
В другом своем сочинении, "Византизм и славянство" (1875 г.), К. Ле-
онтьев, часто употребляя термины цивилизация и культура, никогда их не
разграничивает, как разносмысловые понятия. "Здание европейской культуры
было гораздо обширнее и богаче всех предыдущих цивилизаций". "Цивилиза-
ция, культура, есть именно та сложная система отвлеченных идей (религи-
озных, государственных, лично-нравственных, философских и художествен-
ных), которая вырабатывается всей жизнью наций". Следовательно, "цент-
ральной мысли" шпенглеровской "сигнализации" нет у Константина Ле-
онтьева. Но худо ли это, или хорошо - Константин Леонтьев вообще по духу
непохож на Шпенглера. Для Леонтьева существует и всемирная история, и
культурная преемственность. Он утверждает: "Культуры государственные,
сменявшие друг друга, были все шире и шире, сложнее и сложнее: шире и по
духу, и по месту, сложнее по содержанию. Персидская была шире и сложнее
халдейской, лидийской и египетской, на развалинах коих она воздвигалась;
греко-македонская на короткое время еще шире; Римская покрыла собой и
претворила в себе все предыдущее; Европейская развилась несравненно
пространнее, глубже, сложнее всех прежних государственных систем ("Ви-
зантизм и Славянство"). Или, наконец: "Европейское наследство вечно и до
того богато, и до того высоко, что история еще ничего не представляла
подобного" (там же). Но это еще не все. Как на беду Бердяеву, К. Ле-
онтьев даже не верит в гибель европейской цивилизации. "Практику полити-
ческого гражданского смешения Европа пережила; скоро может быть увидим,
как она перенесет попытки экономического, умственного (воспитательного)
и полового, окончательного, упростительного смешения" (подчеркнуто везде
Леонтьевым. Гр.). Леонтьев сторонник развития*8, и в этом он тоже слиш-
ком далек от примитивной морфологии истории Шпенглера. Шпенглер различа-
ет два процесса: 1) созидательный, собственно-культурно-творческий и 2)
распространительный, цивилизационно-упадочнический. Хотя и Леонтьев не-
однократно употребляет термин морфологии ("начинается смешение, сгл е
морфологических резких контуров"; "она, т.-е. Европа, не хочет более
морфологии"), но он в него вкладывает другой смысл. В V-й главе "Визан-
тизм и Славянство?" - "Что такое процесс развития?" - Леонтьев понятие
развития целиком переносит из естествознания в социальные науки и уста-
навливает три периода развития: "1) первичной простоты, 2) цветущей
сложности и 3) вторичного смесительного упрощения". При чем, и это в
данном случае должно быть "центральной мыслью", процесс "вторичного сме-
сительного упрощения" отнюдь и не предвозвещает гибели... "если дело
идет к выздоровлению организма, то картина болезни упрощается", говорит
Леонтьев, применив свою триаду к процессу болезни. Вот почему он, видя,
что Европа, "не хочет более морфологии", а также то, что она политичес-
кое "смесительное упрощение" уже пережила на практике, смертного приго-
вора над нею не произносит.
После всего сказанного мы имеем полное право призвать наших отечест-
венных философов к порядку: - так бесцеремонно с фактами, упрямыми фак-
тами, обращаться нельзя. Если им нужен был шпенглеровский примитив для
спасения своей души и своего старого веховского знамени, то нужно было
его брать таким, каков он есть. Затеянное ими предприятие - спасти Евро-
пу "по-славянофильски" через посредство Шпенглера не удалось. Сближение
Шпенглера с славянофильством ни для кого не прибыльно - ни для Шпенгле-
ра, ни для славянофилов и тем более для наших авторов. Ибо в итоге этой
экскурсии обнаружилось только одно: - в головах представителей когда-то
нового у нас "нового религиозного сознания" начался процесс "вторичного
смесительного упрощения"...
Таким образом, перед нами довольно-таки занимательная картина, Шпенг-
лер сказал-бы - ландшафт, однако, с ароматом "упростительного смешения".
"На берегу пустынных волн" (книгоиздательство "Берег"!) мировой истории
сидят четыре наших философа - Бердяев, Букшпан, Степун и Франк, авторы
сборника, - и размышляют о судьбах мира, вернее, гадают. В короткий срок
перед их глазами повержены в прах три великих монархии. Прошел период
колоссальнейшей в истории гражданской войны. В этой войне победа оста-
лась на стороне рабоче-крестьянского режима России - Р.С.Ф.С.Р. Первая в
мире Социалистическая Республика выдержала натиск всего мира. На место
обанкротившегося II Интернационала вырос III коммунистический, силы ко-
торого множатся на почве углубляющегося капиталистического мира. Маятник
истории судорожно мечется между социализмом и капитализмом. И в этот мо-
мент наши философы хватают за фалды Шпенглера и пифийским языком проро-
чествуют: "Вы хотите сделать шаг вперед? Напрасные усилия, ибо нет в ми-
ре никакого прогресса! Вы хотите социализм водворить в Европе? Напрасные
усилия: - Европа гибнет, не будет ничего - ни нашим, ни вашим! Вы отчаи-
ваитесь? Совершенно напрасно, ибо "открывается бесконечный внутренний
мир". Смирение и все само собой приложится!" Вот социальный смысл сей
проповеди. Шпенглеровская "морфология" истории, проповедь "Заката Евро-
пы", это глубокая реакция старого мира против нарождения нового. Обраще-
ние в "бесконечный внутренний мир" в то время, когда вопрос о жизни или
смерти решается столкновением физических сил, это есть реакционнейшая
агитация, направленная к тому, чтобы вырвать на поле брани меч из руки
восходящего класса, утверждающего новый мировой порядок.
Чтобы иметь успех и получить должный размах, наши авторы должны были
проделать какое-то "предварительное действо": отвести в сторону науку и
на место ее утвердить произвольное гадание по предметам "бесконечного
внутреннего мира". Они это и сделали. Нам остается только ознакомиться,
как это сделано.
С первой же страницы мы узнаем, что "широкая ученость соединяется в
Шпенглере с глубокоосознанной и принципиально провозглашенной антинауч-
ностью философского мышления" (подчеркн. нами. Гр.). В конце первой
статьи читаем: "Вопрос об истинности и объективности "Заката Европы"
разрешается в конце концов в пользу Шпенглера", - несмотря на то, что
книга его переполнена "с формально-логической и позитивной научной точки
зрения произволом и самовластием". Так как, по Шпенглеру, "значение ка-
кого-нибудь учения определяется исключительно степенью его необходимости
для жизни", то остается еще только доказать, что наука оказывается сов-
сем ненужной и даже вредной. Доказательства на-лицо. "Наука эта непогре-
шимая созидательница европейской жизни, оказалась в годы войны страшной
разрушительницей". Но разве этот факт говорит что-нибудь против науки,
как таковой? Ни в малейшей степени. Он свидетельствует лишь о том, что
науку употребили во вред человечеству. Социалисты единодушно твердили,
что достижения науки использовываются правящими, богатыми классами для
удовлетворения своих прихотей и нравственно неоправдываемых предприятий.
Частично целью социализма мыслилось освобождение науки из этого позорно-
го плена. Неужели эта азбучная истина неизвестна Степуну? Далее обнару-
живается смертный грех науки. "Она глубоко ошиблась во всех своих предс-
казаниях. Все ее экономические и политические расчеты были неожиданно
опрокинуты жизнью". Неужели это пишет человек, претендующий на серьез-
ность? Мировая война. Кто только о ней ни говорил, считая ее неизбежной,
продолжительной, разрушительной! Случайно называем Мольтке, Балка, Берн-
гарди, Куропаткина, Драгомирова*9, Блиоха*10. После них можем забыть
всех экономистов, историков и публицистов. После войны - социалистичес-
кая революция. Так вопрос ставился не только социалистами (Гед, Каутс-
кий, Жорес, Гильфердинг, Ленин, Гортер и др.), но и теоретиками буржуа-
зии (Блиох, Баллод, Эпштейн, Туган-Барановский и т. д.). Одним словом,
каждый, кто по отношению не ко всему готов кричать: "тем хуже для ",
должен признать, что мировая война и последующие за ней события блестяще
подтвердили истинность общественно-научного знания. Его предсказания
сбывались чуть ли не с математической точностью. Но для наших философов,
так же как для Шпенглера, нет фактов вне связи с их "новым внутренним
опытом". Тем хуже для них!
Наука, таким образом, сброшена с пьедестала. Ее место занимает рели-
гия: "дух гаданья и пророчества", "углубление религиозной мистической
жизни", "тайна, которую мы сами не можем вполне разгадать". И радость
неописуемая охватывает Степуна при мысли, что "успех книги Шпенглера оз-
начает потому, думается, благостное пробуждение лучших людей Европы к
каким-то новым тревожным чувствам, к чувству хрупкости человеческого бы-
тия и "распавшейся цепи времени", к чувству недоверия к разуму жизни, к
логике культуры, к обещаниям заносчивой цивилизации" и т. д. И как недо-
волен Букшпан, когда слышит заявление Шпенглера: "Мы, люди Запада, рели-
гиозно конченные". Не утверждая никакого абсолюта*11, Шпенглеровский
скептицизм и релятивизм весь пропитан духом смирения и покорности
судьбе. По своему общественному значению это равно религиозному "томле-
нию" наших обновителей религиозной жизни. Иначе их любовь к чужестранно-
му гадателю и пророку была бы непонятной. Но когда вопрос перенесен на
почву религии и веры, то спор становится излишним: они прикрылись щитом
тертулиановской фабрикации - credo, quia absurdum. Ибо это последний и
окончательный довод верующего человека всех времен и народов. Это не ме-
шает нам признать факта роста религиозности и мистицизма. Сознание приб-
лижающейся социальной смерти и неясные очертания завтрашнего дня порож-
дают религиозные настроения и мистические чувства. Рост их прямо пропор-
ционален росту самосознания и осознания своих боевых задач в историчес-
ки-восходящих социальных группах. Поступательное движение истории от та-
кого заострения и оформления противоречий только выигрывает*12.
Авторам, поднявшимся на такую ступень религиозного сознания, окружаю-
щее кажется уже одноцветным. Перед абсолютом стираются различия во внеш-
нем мире. У Шпенглера такую же роль в его мышлении играет его "перводу-
шевность" (Urseelentum), эта нирвана истории, и его морфология. Поэтому
и он "никуда не идет и никуда не ведет" (Степун), и у него "нет опреде-
ленного волеустремления" (Букшпан). С этих "высот" "империализм и социа-
лизм одинаково - цивилизация, а не культура" (Бердяев), т.-е. признаки
упадка и гибели. Слышим и старые напевы: "Капитализм и социализм одина-
ково заражены этим духом" (духом мещанства и духовной буржуазности).
"Империализм и социализм - одно и то же". "Цивилизация через империализм
и через социализм должна разлиться по всей поверхности земли, должна
двигаться и на Восток". И "истинной духовной культуре, может быть, при-
дется пережить катакомбный период" (Бердяев). Величайший объективный
трагизм переживаемой нами эпохи состоит в том, что поверхность истори-
ческой жизни залита бушующими волнами движения, руководимого духовно-от-
мирающими силами ренессанса" (Франк), т.-е. социализма. При таком поло-
жении само собой ясно, что "сейчас мы (т.-е. Россия. Гр.) еще более отб-
расываемся на Восток". Еще бы! Социализм ведь знаменует воцарение "веч-
ного хама"! Но в этих утверждениях скрыто противоречие, которого не за-
мечает абсолютизированное религиозное сознание.
Если мы отбрасываемся к востоку, если "истинная духовная культура"
должна уйти в катакомбы, то не означает ли это, что социализм не только
расширяет область господства цивилизации, но и утверждает что-то свое,
хотя бы и хамское, отвергаемое религиозным сознанием "бесконечного внут-
реннего мира"? Повидимому, "религиозное сознание" просто запуталось. Ему
не подняться хотя до им же так любимого Константина Леонтьева. "На розо-
вой воде и сахаре не приготовляются такие коренные перевороты (речь идет
о создании в Европе "федеративной, грубо рабочей, республики". Гр.): они
предлагаются всегда человечеству путем железа, огня, крови и рыданий..."
("Византизм и Славянство"). Никто из здравомыслящих людей иначе думать
не может. Паульсен в своих "Основах этики" (М. 1906 г., стр. 234) разби-
рает вопрос, оправдывает ли цель средства, и приходит к выводу, что
"...если понять это положение, что оправдывает средства не любая дозво-
лительная, но лишь одна определенная цель, из которой исходит всякая
оценка: а именно, высшее благо, благополучие или совершенная форма жизни
человечества, тогда это положение стоит не только вне сомнения, но и не-
обходимо". Это неоспоримое этическое положение, которое не признается
только теми, кто из-за призрачного спасения души жертвуют живым челове-
ком... Подобная нравственная кастрация, однако, возможна и притом как
морализующее выражение слишком реальных и грубых общественных сил.
Разительный исторический пример можно привести из недавнего прошлого.
"Вехи" ставили крест над русской революцией и интеллигенцией, прикрыва-
ясь искательством "высших", "бесконечных внутренних ценностей", а царс-
кие жандармы огнем, железом и кровью дезинфицировали зараженную револю-
цией Россию, уничтожая ее физических носителей... Веховцы жестоко ошиб-
лись в своем похоронном настроении и религиозно-мистическом гадании. Че-
рез 10 лет воспрянула революция и раскаты ее грома раздаются по всему
миру. И что же? Наши веховцы опять тут как тут. И опять "смирение",
опять "послушание", опять "бесконечные внутренние ценности" - в то вре-
мя, когда дьявольские средства пускаются в ход для самого подлинного фи-
зического удушения нарождающегося нового мира! Человек, искренно и чест-
но стремящийся к какой бы то ни было цели, с нравственным негодованием
должен отвергнуть эту проповедь религиозной пошлости. От нас зависит,
повторится ли позорная роль веховцев в новой исторической обстановке,
или они будут сидеть и плакать "на берегу пустынных волн" о "бесконеч-
ности своей внутренней жизни". Теперь, в 1922 году, мы имеем гораздо
больше основания утверждать, что их пророчества и гадания вилами по воде
писаны, чем в 1909 году, когда их проповедь прозвучала впервые.
Ибо мы отнюдь не "отброшены на восток". Россия назад во время револю-
ции не попятилась. Наоборот: она шагнула вперед. Это, положение утверж-
дают авторы сборника "Смена вех", в том смысле что авторитет России за
годы революционной власти вырос и окреп. И это объективно правильно. Но
мы о шаге вперед говорим в другой плоскости. Россия стала центром нового
общественного миропорядка, и ее голосу внимают повсюду, где идет борьба
за лучшие идеалы человечества, за лучшее будущее. Никогда она такими
тесными узами не была связана с другими, самыми отдаленными, странами,
как во время империалистической блокады и капиталистического окружения.
III Коммунистический Интернационал - это нарождающаяся, невиданная до
сих пор, объединенность мира. И понятно, есть, от чего сокрушаться нашим
модернизированным славянофилам: все это нисколько не подходит на выявле-
ние "скрытых тайн" России, на осуществление "славяно-восточной" прови-
денциальной роли православной Руси.
Это - бушуют "духовно отмирающие силы Ренессанса"! Так ли это? "Отми-
рающие силы Ренессанса" - это рационалистические, либерально-эгалитарные
принципы. Но разве ими исчерпывается содержание социализма? Или пра-
вильнее ставить вопрос так, разве они являются характерными, преобладаю-
щими чертами современного, марксистского коммунизма или социализма? Сто-
ит только так поставить вопрос, и язвительные замечания запоздалых сла-
вянофилов сразу теряют свою остроту. Получилась путаница эпох и предме-
та, и искажение исторической действительности. Весь секрет или все нес-
частье, заключается в том, что современные нам, запоздалые славянофилы,
Бердяев, Франк и сотр. смотрят на марксистский коммунизм глазами своих
духовных отцов, глазами, устремленными на утопический, мелко-буржуазный,
анархический социализм Бабефа, Сен-Симона, Прудона и др. Критические
стрелы, сокрушающие утопистов, летят мимо марксистского социализма или
же дают рикошет в стрелков. "Всеобщее равенство" и "всеобщее умеренное
благоденствие" (будь все же сказано, что утопический социализм уложить в
прокрустово ложе этих двух понятий трудно!) не являются нашими, комму-
нистическими, идеалами. Мы стремимся не к количественному уравнению, а
проявлению качественных различий. Для людей живых, наших современников,
это должно звучать скучным трюизмом. Тонкий эстет и острый мыслитель,
Оскар Уайльд, будучи знаком с новым социализмом, пришел к выводу, что
"социализм сам по себе будет иметь значение, уже хотя бы только потому,
что он приведет к индивидуализму"; "новый индивидуализм, для которого
волей или неволей работает социализм, будет совершенной гармонией"; "но-
вый индивидуализм - это новый эллинизм" ("Душа человека при социалисти-
ческом строе"). Но, быть может, этот аристократ конца XIX века и апостол
и пророк красоты ошибается? Быть может, он неправильно истолковывает со-
циализм? Нет, - Оскар Уайльд понял то, что оказалось недоступным после-
дышам Константина Леонтьева. Карл Маркс во главу угла своей теории бе-
зусловно ставил индивида, а не "атомизм" коллектива. "Социальн люция по-
тому находится на точке зрения целого, что она если бы даже происходила
лишь в одном фабричном округе - представляет протест человека против ли-
шенной человеческого содержания жизни, что она исходит из точки зрения
отдельного действительного индивида". (Критические примечания к ст. "Ко-
роль Прусский и социальная реформа". Подчеркн. мною. Гр.). Маркс опреде-
ленно указывает, что в основе его учения лежит старый принцип коммуниз-
ма*13, а именно: "каждому по его потребностям". Фридрих Энгельс в "Ан-
ти-Дюринге" пишет: "Действительное содержание пролетарского требования
равенства есть требование отмены классов. Всякое требование равенства,
которое простирается далее этого, необходимо вдается в абсурд. (Под-
черкн. Энгельсом. Гр.)
К сожалению, мы не имеем возможности здесь развить эти основные мыс-
ли: это нас отвело бы далеко в сторону от нашей задачи. Скажем только,
что, раз коммунизм центр тяжести своего внимания переносит на действи-
тельные потребности действительного индивида, то осуществление его озна-
чает создание возможностей безграничного проявления качественных разли-
чий (особенностей), заложенных в человеке. Генриетта Роланд-Гольст, поэ-
тому, могла с полным правом заявить: "Коммунизм - идеал всего челове-
чества, идеал общечеловеческого объединения. И, как таковой, он является
культом человеческой личности"... ("Коммунистический Интернационал" N
13). Несмотря на это, находятся философы, утверждающие, что коммунизм и
капитализм одинаково пропитаны мещанством. Эту жвачку герои "Вех" жуют
уже лет 15 под-ряд и ничто, никакие события не могут заставить их ее пе-
реварить. Талантливый Леонтьев в гробу должен краснеть от своих запозда-
лых и импотентных поклонников.
Леонтьев мог бы попросить прочесть гр. Бердяева следующие строки:
"Социальная наука едва родилась, а люди, пренебрегая опытом веков и при-
мерами ими же теперь столь уважаемой природы, не хотят видеть, что между
эгалитарно-либеральным поступательным движением и идеей развития нет ни-
чего логически родственного, даже более: эгалитарно-либеральный процесс
есть антитеза процессу развития" ("Византизм и Славянство". Подчеркн.
Леонтьевым. Гр.), т.-е. первый антитеза второму, как упрощение усложне-
нию, как "вторичное смесительное упрощение" - "сложному цветению". С ка-
кой бы стороны ни подходить к марксистскому социализму, в нем нельзя
найти элементов упрощения. На лицо обратное: через посредство отмены
классового неравенства уничтожается деспотическое монопольное господство
классовых элементов, выразившееся в распластовании общественного созна-
ния, в общем и главном, на две одноцветных области, и создается возмож-
ность проявления человеческого творчества в других плоскостях и соотно-
шениях, вытесненных из поля сознания однообразнейшими классовыми разде-
лами. Теоретическая правильность этого положения не может быть оспарива-
ема фактами иначе, как только отчаянным воплем логического смертника:
"тем хуже для фактов".
Значит, и жонглирование "духовно отмирающими силами Ренессанса" необ-
ходимо признать неудавшимся. И в этом пункте мы обнаружили бесцеремонное
отношение к фактам, искажение исторической перспективы или просто незна-
ние простых вещей людьми такого почтенного возраста, какой имеют веховцы
1909 года. Не старческая ли это слабость? Как знать? В лучшем случае,
быть может, это и так. Но классовые силы так причудливо переплелись меж-
ду собой в смертной схватке, что можно допустить и худшее. По крайней
мере, этот псевдонаучный вздор и религиозно мистическое бормотание, бу-
дучи созвучным некоторому падению настроения и унынию в массах, могут
иметь отрицательное влияние на развитие нашего общественного сознания. А
это заставляет нас бороться с ними, как с проявлениями враждебных нам
психики и идеологии социально-отмирающих сил капиталистического мира.
Итак, наконец, к чему же мы пришли после разбора сборника "Освальд
Шпенглер и закат Европы"? Во-первых, будем откровенны и признаемся, что,
зная авторов сборника, мы ждали более серьезного отношения к вопросу,
чем то, что обнаружилось на деле. Читая сборник, мы постепенно разочаро-
вывались. Прочтя его, - и это во-вторых - мы были рады. Ведь, если так
шатки позиции наших врагов и недругов, то чего же нам бояться? Мы можем
смело вступить с ними в открытый бой, заранее предвкушая упоение побе-
дой. Пусть это знают все те, кому приходится защищать молодые всходы но-
вого мира! В-третьих, в лице авторов мы встретились со старыми веховца-
ми, защищающими свое старое дело, забрызганное кровью рабочих и крестьян
в 1905 - 1906 годах и окончательно и безвозвратно проигранное в 1917 го-
ду. При желании можно восхищаться упорством, с каким авторы ставят себя
в положение, которое завидным никто не назовет.
А четвертое - самое главное: вопрос о судьбе Западной Европы, о ее
закате даже и не поставлен, по крайней мере - не поставлен на почву, на
которой возможно его обсуждение. Ни в книге Шпенглера, ни в книжке о
Шпенглере и закате Европы нет научного подхода к теме. Пророчества и га-
данья Шпенглера, его характеристики и его "сигнализация" весьма интерес-
ны, в большинстве случаев очень удачны, но все это - недостаточное осно-
вание для составления представления об исторической судьбе Европы. Но
нас ведь интересовали только наши соотечественники. А их попытка упоко-
ить Европу отрыжкой славянофильства и тем возвысить "русское дело" и
Восток может, в лучшем случае, вызвать улыбку: - "Чем бы дитя не теши-
лось, лишь бы не плакало". Нудно и скучно нанизывая мертвые мысли на ни-
точку некоторого общего настроения, авторы отнюдь не вводят читателя "в
мир идей Шпенглера", а выворачивают наружу в конечных словах "бесконеч-
ность своей внутренней жизни".
Наконец, в чем же дело? Откуда закат Европы? Действительно, такой
вопрос серьезно поставлен, но не для религиозно-мистических гаданий. Ес-
ли и такие имеют место, то это свидетельствует, что он глубоко начал
волновать послевоенную и революционную Европу. На первом плане - эконо-
мическая постановка проблемы. С прорытием Панамского канала экономисты
единодушно высказались в том смысле, что центр мировой истории из Европы
переходит в Америку. Во время войны Америка (С.-А. С. Ш.) приобрела та-
кую экономическую мощь, что может играть в мире первую скрипку.
Поскольку это так, спорить не приходится. Но это было бы так, если бы
сохранил свою прочность капитализм. Если же хотя бы в одном месте в нем
пробита брешь, если одна великая страна вырвана из контекста капиталис-
тических отношений, то картина и перспективы меняются. В таком случае,
само представление о мировом центре естественно раздваивается: речь мо-
жет итти тогда о двух центрах, о центре нового и о центре старого миров
и о гегемонии одного из них. Вопрос теперь так и поставлен. После войны
Европа (да и все мировое хозяйство) переживает все углубляющийся кризис.
Возможность социалистической революции далеко не исключена. А при обра-
зовании Социалистических Соединенных Штатов Европы вопрос о переходе
центра мировой истории в Америку совершенно снимается. Есть все основа-
ния утверждать, что европейская социалистическая федерация хозяйственным
банкротом и вассалом не будет.
Другие постановки проблемы не столь актуальны. Все они в той или дру-
гой плоскости варьируют тему о "кризисе европейской культуры". Частичных
кризисов можно насчитать столько, сколько вообще есть проявлений
культурного бытия (государство, право, семья, наука, религия, искусство
и т. д.). Тем лучше, - так рассуждали и рассуждаем мы, ибо это означает,
что буржуазно-капиталистический мир загнивает на корню и что час его уп-
разднения близок. Да не только близок: он уже настал. Это - "бушующие,
духовно отмирающие силы Ренессанса"...
Таким образом, вопрос о закате Европы является вопросом о закате бур-
жуазно-капиталистического Запада. Осознав разложение этого запада, не
поняв причин такого разложения и не видя сил, могущих проявить новую
творческую энергию, философствующие филистеры этого уходящего мира свои
зубные боли превращают в мировую скорбь, что, впрочем, бывало неоднок-
ратно. Такова "примечательная" книга Освальда Шпенглера и таков еще бо-
лее примечательный сборник статей о ней веховцев 1909 г.
Примечания.
*1 С особенным азартом пророчествовала и гадала вся пангерманская
пресса. Германия, бросившая вызов всему "цивилизованному миру" и окру-
женная со всех сторон врагами, должна была всеми средствами поддерживать
общественное мнение на известной высоте. Германия выше всего! После во-
енного поражения она переживает реакцию - резкое чувство подавленности.
Успех книги Шпенглера обусловлен этим понижением общественного настрое-
ния. Покорность судьбе и осознание этой судьбы утверждается как высшая
мудрость. Это - квинт-эссенция книги Шпенглера. Пророчествующее сознание
и ищущий глаз как бы прозрели и успокоились в стоическом равнодушии. Мо-
билизация пророчеств закончила свою миссию!
*2 Идея умирания западно-европейской культуры отнюдь не неслыханна.
На это указывает и Ф. Степун, называя Зиммеля, Эйкена, Кона и Эвальда.
На самом деле, почти каждый морализующий философ, после обнаружения яр-
ких капиталистических противоречий, в той или другой связи осуждал евро-
пейскую культуру (Руссо, Гете, Байрон, Кант и др.). Франку почему-то во
что бы то ни стало нужно сделать своего сегоднешняго героя исключи-
тельным явлением. Значит, положение гадающего веховца незавидное!
*3 "Катехизисом или кодексом славянофильства" Страхов назвал сочине-
ние Данилевского "Россия и Европа". Блаженное неведение, послужившее ос-
новой национального самодовольства и гордости!
*4 Н. Бердяев: "Культуры, расы - замкнутые монады с замкнутой
судьбой". Это тавтология - аналогия неправильна. Шпенглеровские "души" -
не монады.
*5 Шпенглер настойчиво отрицает историческую закономерность, "законы
истории". По его мнению, "историю нужно творить". Но это - творчество
обреченного, не имеющего перед собой другого идеала, кроме смерти.
*6 Вико все же признает единство человеческого рода, чего не сущест-
вует для Шпенглера. То же самое следует сказать о внутренней закономер-
ности жизни обществ. Рационализм Вико у Шпенглера заменяется его интуи-
тивизмом.
*7 Рюккерту повезло. Литературный и научный плагиаты подчинены опре-
деленным "законам развития". Плагиатор никогда не воспользуется звездой
первой величины, ибо это было бы сразу обнаружено. Данилевский не нару-
шил этого общего закона, выбрав для своей цели "третьестепенного учено-
го".
*8 К. Леонтьев признает не только развитие, но он в истории видит и
прогрессивное развитие. Поэтому Н. Бердяев совершенно неправ, когда пи-
шет: "он также отрицал прогресс"...
*9 Генерал Драгомиров неоднократно вышучивал проповедников мира и
третейских международных судов и указывал, что предстоят войны не только
международные, но и войны между трудом и капиталом. И этот замечательный
стратег, призывая к бдительности, призывал готовиться к этой борьбе,
чтобы встретить ее во всеоружии техники. (См. "Одиннадцать лет". 1895 -
1905 г.г.). Можем здесь добавить для социалистичествующих мещан, что
Маркс точно так же думал, что пролетариату придется в войне отстаивать
свое право на изменение мира. "Революции придется с современными военны-
ми средствами и с современным военным искусством бороться против совре-
менных военных средств и современного военного искусства". (См. К. Маркс
и Ф. Энгельс. Неизданные статьи, Харьков 1919 г., стр. 17). Разве нужно
еще более блестящее оправдание истинности научного знания?
*10 Блиох в своем шеститомном исследовании "Будущая война" и т. д.
прямо говорит о том, что после европейской или мировой войны более чем
вероятно повторение в огромнейших размерах событий Коммуны 1871 года.
(См. "Общие выводы", стр. 269).
*11 Шпенглер после гаданий и "сигнализации" по поводу весьма высоких
материй, успокаивается на ничем не прикрытом буржуазном практицизме:
техника - вместо лирики, мореплавание - вместо живописи и т. д. (См.
стр. 86 разбираемого сборника).
*12 Конст. Леонтьев весьма уместно напомнил тем, кто утверждал, что
знания являются движущими началами истории, что такую же роль следует
отвести и незнанию. ("Восток, Россия и Славянство", т. II, стр. 12).
*13 Дитцель пишет: "Коммунизм доводит до крайности принцип индивиду-
альности, т.-е. положение, что государство, "организованное общество,
существует для личности". (Цит. по Энцикл. Словарю Еф.-Бр., "Коммунизм",
ст. Водовозова).
*14 См. С. Новаковский - Панамский канал и его мировое значение. Пре-
дисловие проф. М. Довнар-Запольского. В этой книге собран богатый мате-
риал, на основании которого дается положительный ответ на вопрос, поте-
ряет ли Европа свою первенствующую роль в мировой экономике. Этот мате-
риал мною был уже использован в брошюре "Неизбежное будущее" (Казань
1917 г.).
В. Базаров.
II. О. ШПЕНГЛЕР И ЕГО КРИТИКИ.
<<"Закат Европы">>.
Книга О. Шпенглера "Закат Европы" ("Der Untergang des Abendlandes")
является одним из самых поучительных событий в умственной жизни совре-
менной Германии. Огромный спрос на эту книгу (32 издания за 2 года); ее
широчайшая популярность не только в говорильных "салонах", но и в среде
серьезной, интенсивно работающей университетской молодежи; ряд кружков и
научных обществ, основанных с целью разрабатывать проблемы истории и
культуры в духе нового учения, наконец, внушительный поход против разв-
ратителя юношества Шпенглера, организованный во имя спасения "вечных
ценностей" культуры немецкими профессорами и приват-доцентами, начиная
маститым хранителем традиций, теологом Гарнаком и кончая радикалом и фа-
натиком "полной социализации" Отто Нейратом, - все это заставляет ду-
мать, что Шпенглеру лучше чем кому-либо другому удалось оформить идеоло-
гию современного культурного кризиса.
Таким образом, как симптом и символ переживаемой Западом культурной
катастрофы "Закат Европы" - бесспорно глубоко знаменательное и значи-
тельное явление. И это его значение совершенно не зависит от того, высо-
ко или низко оцениваем мы достижения автора с научной, философской, во-
обще с какой-либо отвлеченно-теоретической точки зрения. Работа Шпенгле-
ра есть прежде всего выдающийся факт реальной жизни, существеннейший ку-
сок конкретной истории наших дней, а уже во вторую очередь "философия
истории", быть может, научно-несостоятельная, слабо обоснованная и вооб-
ще грешащая против так называемой "истины". Но там, где дело идет о не-
посредственном постижении действительности, где ставятся вопросы "что?"
и "как?" (а не "почему?", "зачем?" или "на каком основании?"), там, по
справедливому замечанию Шпенглера, "факты важнее истин".
Однако, и под углом зрения исторического факта, и в качестве идеоло-
гического отражения "закатных" процессов западно-европейской культуры, в
работе Шпенглера не все равноценно. В закатные и предзакатные эпохи соз-
нание общественных слоев, духовно возглавляющих обреченную гибели
культурно-историческую формацию, характеризуется двумя чертами: с одной
стороны, известной умственной утонченностью, способностью мысленно отре-
шиться от тех особых категорий, понятий, чувствований, которые в период
расцвета представляются вождям и деятелям данной культуры чем-то абсо-
лютным, непререкаемым, "априорным", с другой стороны - жаждой новых ве-
рований, поисками новых абсолютов - жаждой неутолимой, поисками безре-
зультатными, ибо угасающие культуры бессильны породить живую прочную ве-
ру, а способны лишь сплетать обрывки умерших религий в пестрый узор эфе-
мерных суеверий.
Изощренность интеллекта, обостренная зоркость, дающая возможность
бросить взгляд за пределы кругозора своей культурной колокольни, облада-
ет бесспорной ценностью не только как содержание данного периода исто-
рии, но и как завещание грядущим поколениям, тем чаемым наследникам, ко-
торые на обломках и из обломков гибнущей цивилизации, быть может, зало-
жат некогда фундамент нового культурного здания, новой "башни вавилонс-
кой". Напротив, предсмертные суеверия, даже как симптомы и факты истори-
ческой действительности, представляют ограниченный интерес: в них су-
щественно не то, что найдено, а то, что ищется, не те или другие сурро-
гаты религии, а структура самой религиозной потребности, специфический
характер религиозного устремления эпохи.
В "Закате Европы" нашли себе выражение обе эти стороны упадочного ми-
росозерцания. К сожалению, дать сколько-нибудь полный и отчетливый очерк
взглядов Шпенглера в рамках журнальной статьи нет никакой возможности.
Книга Шпенглера - не научная или наукообразованная "система", а скорее
художественное произведение: портретная галлерея культур и культурных
феноменов.
Всякое обобщенное схематизированное изложение было бы здесь неизбеж-
ным искажением. Познакомить со Шпенглером человека, не читавшего книги,
можно лишь путем обширных выдержек, для которых у меня нет места. Вышед-
шая в Москве коллективная работа "Освальд Шпенглер и Закат Европы" дает
предварительную ориентировку, достаточную для того, чтобы понять, о чем
идет речь; полезно прочитать также статью Д. Шиковского, переведенную из
"Neue Zeit" в N 1-м петербургского журнала "Начала" и статью А. Деборина
в N 1 - 2 московского журнала "Под знаменем марксизма".
Отсылая к этим русским источникам читателя, не имеющего возможности
ознакомиться со Шпенглером в подлиннике, я в дальнейшем ограничусь ана-
лизом основных архитектурных линий Шпенглеровского построения, - тех ли-
ний, которые привлекли к себе особенное внимание германской академичес-
кой критики, и которые на мой взгляд представляют существенный интерес
также для марксиста.
В основе концепции Шпенглера лежит понятие культуры или культурной
"души", как самодовлеющего органического единства.
- Культура родится в тот момент, - пишет Шпенглер, - когда великая
душа пробуждается из вечно младенческого первичного состояния челове-
чества, обособляет себя, как образ из безобразного, как ограниченное и
переходящее из безграничного и пребывающего. Культура расцветает на поч-
ве строго ограниченной местности ("Landschaft"), с которой она расти-
тельно связана. Культура умирает, когда ее душа осуществила всю сумму
своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств, госу-
дарств, наук и снова возвращается к первичному состоянию, к "перводушев-
ности" ("Ursee-Ientum").
Когда задача культуры выполнена, ее идея осуществлена, вся полнота ее
возможностей проявлена, культура быстро окоченевает, отмирает, ее кровь
свертывается, ее силы надламываются, - она становится цивилизацией и,
подобно мертвому дереву, гиганту первобытного леса - она может еще целые
столетия простирать в воздух свои засохшие ветви.
Цивилизация есть закат культуры. В этой фазе и находится в настоящее
время Западная Европа.
На протяжении шести тысяч лет нашего исторического кругозора в раз-
личных местностях земного шара зародилось, расцвело и увяло несколько
таких обособленных, замкнутых в себе культурных организмов: китайская,
индусская, египетская, вавилонская культура, майа, античный мир, маги-
ческая культура ислама и восточного христианства, которые все уже в
прошлом, и, наконец, ныне умирающая "фаустовская" или западно-европейс-
кая культура.
Таким образом, никакой "всемирной истории" не существует. Шпенглер
едко издевается над наивными усилиями западно-европейских ученых вытяги-
вать историю "человечества" в линейный ряд последовательных ступеней
прогрессивного развития, венцом которого является, разумеется, наша но-
вейшая история, т.-е. несколько последних веков в жизни Европы.
Этому смешному в своей ничем неоправданной претенциозности евро-
по-центризму, этой "птоломеевой системе истории" Шпенглер противопостав-
ляет свою "коперниканскую" точку зрения, которая рассматривает каждый
культурный организм изнутри, как самодовлеющее целое, имеющее собствен-
ные, ему только свойственные формы существования, идеи, чувствования,
страсти, свою особенную судьбу, свою жизнь и смерть, свою историю. "Есть
расцветающие и стареющие культуры, народы, языки, истины, боги, местнос-
ти, как есть молодые и старые дубы или сосны, цветы, ветви, листья, но
нет стареющего "человечества". Каждая культура имеет свои собственные
формы проявления, которые возникают, зреют, увядают и никогда не возрож-
даются вновь. Существует много в глубочайшем существе своем различных
пластик, живописей, математик, физик", - столько же, сколько существует
различных культур.
Как видим, основной чертой шпенглеровской историософии является пос-
ледовательный, до конца проведенный исторический или социологический ре-
лятивизм. Не только научные теории, эстетические, философские или рели-
гиозные построения, но и самые элементарные восприятия, лежащие в основе
всякого опыта, каковы восприятия пространства и времени, а также основ-
ные приемы логического мышления, одним словом, все то, что Кант считал
"априорными", обязательными для каждого разумного существа категориями
или формами познания, - все это в действительности различно у представи-
телей различных культур.
Эта основная идея не доказывается Шпенглером, а показывается: де-
монстрируется наглядно, в ряде живых образов, воспроизводящих стиль наук
и искусств, религий и философий, политических и экономических укладов,
характерных для различных культурно-исторических типов. Такой художест-
венно-интуитивный или "физиономический" метод Шпенглер считает
единственно допустимым в истории и сознательно противополагает его науч-
ному, аналитическому или математическому методу, применимому лишь к
внешней мертвой природе. Впрочем, и природа в ее целом есть по Шпенглеру
живой организм и может созерцаться изнутри, как созерцал ее Гете, прези-
равший математику с ее мертвыми схемами и рассматривавший природу "исто-
рически", в процессе живого становления. Но современный человек не
только созерцатель, но и деятель, борец: механизируя природу, вгоняя ее
в неподвижные категории научного познания, он тем самым подчиняет себе
силы природы, заставляет их служить своим целям, осуществлять свою "волю
к мощи".
Таким образом, противоположность природы и истории, красною нитью
проходящая через всю книгу Шпенглера, вовсе не предполагает существова-
ния двух раздельных областей или предметов исследования, но устанавлива-
ет лишь две точки зрения, одинаково правомерные в любой области, одина-
ково применимые к любому предмету нашего опыта: при чем выбор той или
другой из них всецело зависит от той задачи, которую мы в данном случае
себе ставим. Если мы хотим восстановить известное событие так, как оно
действительно случилось, т.-е. так, как оно было пережито его непос-
редственными участниками, то мы постараемся вчувствоваться в психологию
актеров интересующей нас исторической драмы или комедии, внутренно отож-
дествиться с ними, это - метод художественного воскрешения эпохи или,
говоря словами Шпенглера, изображение "ставшего, как становящегося", фи-
зиономика, портретирование.
Без такого портретирования не может, очевидно, обойтись не только ис-
торик, но и социолог, стремящийся "наукообразно" познавать эпоху, т.-е.
устанавливать закономерные связи между явлениями, причинные зависимости
и т. д. Ведь прежде чем "объяснять", надо возможно отчетливее установить
материал, подлежащий объяснению, - что невозможно иначе, как посредством
"физиономического" воспроизведения прошлого, на основании тех фрагментов
его, которые дают нам так называемые "источники". Физиономика есть необ-
ходимая предварительная ступень систематики, и Шпенглер впадает в явное,
хотя и весьма распространенное в современной европейской науке недоразу-
мение, когда он, следуя Риккерту, с одной стороны, Бергсону, с другой,
полемически противопоставляет свой интуитивный метод научному, "система-
тическому" исследованию исторической действительности.
Я счел полезным с самого начала остановиться на этом пункте несколько
подробнее потому, что прославление интуиции в противовес и в ущерб науке
естественно заставляет всякого социолога-объективиста и в особенности
материалиста подозрительно настораживаться с первых же страниц чтения
книги Шпенглера. Сторонник научного метода спешит занять оборонительную
позицию, выискать в построениях автора как можно больше погрешностей и
слабых мест, чтобы дискредитировать этого "мистика" и тем самым восста-
новить попираемый последним авторитет науки. Ошибок и погрешностей име-
ется у Шпенглера более чем достаточно. Но мы не будем торопиться с изоб-
личениями и разоблачениями, а постараемся сначала указать то положи-
тельное и ценное, что можно почерпнуть из шпенглеровских интуитивных
экскурсий в "души" различных культур, - памятуя, что возможные успехи
этих экскурсий ни в малой мере не поколеблют позиций объективной науки,
- напротив, обогащая материал исследования, пойдут на пользу всякого ис-
торика и социолога: объективиста и материалиста в такой же степени, как
романтика или мистика.
Почти вся германская профессорская критика, в общем чрезвычайно неб-
лагосклонная к Шпенглеру, считает, однако, ценными, "будящими мысль"
открытиями нарисованные ими образы культур и культурных стилей. Так,
например, базельский профессор Karl Joel заключает свой далеко не милос-
тивый анализ книги Шпенглера следующими словами: "И все же я повторяю:
эта богатейшая книга необходима для самопознания нашей эпохи, и помимо
того его органические души культур являются открытиями, дающими плодот-
ворнейшие толчки мысли". Надо, впрочем, отметить, что из тех восьми
культур, которые насчитывает Шпенглер, большинство затрагивается им лишь
весьма поверхностно. Вавилонская, китайская и индусская культуры харак-
теризуются двумя-тремя штрихами, "магическая" христианско-магометанская
культура первого тысячелетия нашей эры иллюстрирована также весьма ску-
по: более детально обрисован стиль египетской культуры, которая, по
Шпенглеру, имеет максимальное сродство с западно-европейской. Но и эта
тема имеет для автора не самостоятельное, а побочное значение; аналогия
между древним Египтом и современным Западом устанавливается в противовес
господствующему взгляду, согласно которому наибольшая близость - и при-
том не только формальная, но и существенная, основанная на непос-
редственной преемственной связи - имеет место между античным миром и те-
перешней Европой. Разрушению этой теории, рассматривающей эллинско-римс-
кий мир, как нашу собственную "древнюю историю", и посвящены главные
усилия автора. Полярная противоположность античной или "аполлинической"
культуры, с одной стороны, западно-европейской или "фаустовской", с дру-
гой, полнейшая самостоятельность и взаимонепроницаемость их стилей, -
таков лейт-мотив "Заката Европы", основная его тема, иллюстрированная
сотнями сопоставлений, заимствованных из всевозможных областей нашей и
античной жизни.
Уже в самых элементарных понятиях и созерцаниях, в самом устройстве
воспринимающего аппарата проявляется коренное различие между аполлини-
ческой и фаустовской душой. Для древнего грека мир есть совокупность со
всех сторон отграниченных тел. То бесконечное пространство, в которое
для нашего созерцания погружены тела и которое таким образом является
основным фоном западно-европейской картины мира, эллину неизвестно; на
греческом языке нет слова для выражения такого восприятия; промежутки
между телами грек называл "не сущим", "не существующим", "то мэ он".
Элементом эллинской математики является рациональное положительное чис-
ло, как орудие измерения конкретных осязаемых тел. Конечная задача - ус-
тановить соизмеримость или пропорциональность. Пропорция, основа гармо-
нии не только музыкальной, но и мировой - высший организующий принцип
аполлинической души. Там, где нет общей меры, где нельзя выразить соот-
ношение между величинами в виде пропорции (напр., длина диагонали и сто-
роны квадрата), там эллин видел границу логического познания, торжество
хаоса над космосом. Отношение между несоизмеримыми величинами он называ-
ет "арретос" или "алогос", т.-е. "несказуемое" или "внеразумное", - тот
же буквальный смысл имеет и удержавшийся в нашей математике латинский
термин "иррациональный". Если в античной математике понятие об иррацио-
нальной величине, - не говоря уже о величинах мнимых и комплексных, -
осталось неразработанным, то вовсе не потому, что эллинская математика
не доразвилась до удовлетворительного решения этой проблемы; греческие
ученые по остроте и тонкости мышления, по богатству математической фан-
тазии стоят отнюдь не ниже западно-европейских. Дело здесь не в коли-
чественном совершенстве, а в качественной разнородности логических аппа-
ратов; понятие иррационального, так сказать, принципиально неприемлемо
для эллинского ума, ибо с античной "эвклидовской" точки зрения это вовсе
|
