Мейланов Вазиф - Другое небо. Ложные стереотипы российской демократии. Анализ чеченского кризиса - Скачать бесплатно

Вазиф Мейланов
Другое небо. Ложные стереотипы российской демократии. Анализ чеченского кризиса


Махачкала 1999


Вазиф Мейланов. Ложные стереотипы российской демократии. Анализ
чеченского кризиса. -- Махачкала, 1999. -- 480 с.

В книгу вошли избранные выступления, статьи, письма и заявления В.С.
Мейланова 1989--1999 гг., материалы Следственного дела и Личного дела
заключенного.

Copyright Вазиф Мейланов, 1999.
-mail: [email protected]


О СЕБЕ
Я родился 15 мая 1940 года в Махачкале. До 1954 года учился в школе No1
г. Махачкалы. С 1954 учился в школе No2 г. Чарджоу (Туркмения) и окончил ее
в 1957 году. С 1957 по 1958 жил в г. Пятигорске, готовился к поступлению в
Московский университет. С 1958 по 1961 год учился на Физическом факультете
Московского университета. С 1961 по 1964 год служил в армии (рядовым). С
1964 по 1969 учился на механико-математическом факультете Московского
университета, с 1969 по 1972 -- там же в аспирантуре, с 1972 по 1978
преподавал высшую математику в Дагестанском политехническом институте.

В 1972 году написал роман "Мелькнет тигрицей".
В 1974 и в 1976 годах написал две математические работы по теории
функций действительного переменного. Последняя переведена и издана в США.
В 1977-м году написал и подписал своим именем философско-политическую
работу "Заметки на полях советских газет", в которой единственным средством
спасения общества назвал создание в стране структур свободы слова и печати,
отмену статей 70 и 190-1 УК РСФСР.
В 1978 году за "противопоставление себя коллективу и нанесение ущерба
коммунистическому воспитанию молодежи" не был переизбран Ученым советом на
должность преподавателя института на новый пятилетний срок.
С 1978 по 1980 работал бетонщиком 5-го разряда в передвижной
механизированной колонне No10 и в специальной передвижной механизированной
колонне No18.

25 января 1980 года был арестован за выход на площадь им.Ленина
г.Махачкалы с плакатом, на котором было написано:
"Протестую против преследования властями А.Сахарова.
С идеями должно бороться идеями, а не милицией.
Сахаровы нужны народу -- они осуществляют истинный, неформальный
контроль за действиями государства.
Все беды этой страны -- из-за отсутствия в ней свободы слова.
Боритесь за свободу слова для идейных оппонентов коммунизма -- это и
будет вашей борьбой за свободу слова!"

2 декабря 1980 года был приговорен Верховным судом ДАССР к 7 годам
лагеря строгого режима и к 2-м годам ссылки -- "за написание и
распространение своей работы "Заметки на полях советских газет", за выход на
площадь с плакатом и за распространение книг "Окаянные дни" И.Бунина,
"Некрополь" В.Ходасевича, "Жизнь Сологдина" Д.Панина.*
В колонии отказался от участия в исправительно-принудительном труде,
заявив письменно, что исправляться не желаю. В результате весь срок просидел
в тюрьме, в том числе более пятисот суток в карцере.
Вышел из тюрьмы на ссылку 11 сентября 1987 года. Место ссылки --
Якутия, село Намцы Верхневилюйского района.
Из ссылки в Махачкалу вернулся 25 декабря 1988 года.

С сентября 1989 года был председателем Союза демократических сил
Дагестана, затем движения "Демократический Дагестан", вышел из всех движений
и партий в августе 1992 года.
В 1990-м году издал брошюру "Из первых рук".
С 1991 по 1994 издавал газету "Взгляд" и авторскую газету "Другое
небо".
С 1994 по 1997 год работал старшим научным сотрудником Института
социально-экономических исследований Дагестанского научного центра
Российской Академии наук.
Подробней моя деятельность в Дагестане в период с 1989 по 1998-й
представлена в книге "Другое небо" (1998 год).

Как получилось, что я написал "Заметки", вышел на площадь, отказался от
принудительного труда, просидел весь срок (семь с половиной лет) в тюрьме?
Думаю, ответ будет дан в моих будущих книгах. Для этого мне придется
рассказать не только о моей жизни, но и о жизни моих отца и матери, об отце
моей матери и об отце моего отца.
Многое, наверное, станет понятно из романа "Мелькнет тигрицей" (1972),
написанного за восемь лет до выхода на площадь.
На суде я заявил, что не считаю для себя возможным быть только ученым:
"Ученого я уподобляю оружейнику, всю жизнь точащему меч, но никогда не
доводящему дела до его применения. Я ученый и солдат, я сам выковал свой меч
и сам сейчас его применяю."

Классическая русская литература XIX- начала XX века, на которой я
воспитался, которую любил и люблю, вдохновила меня на преодоление ее
излюбленного героя -- рефлектирующего интеллигента, вроде бы все понимающего
(а вот и не все!), но бессильного победить свое время, общество,
обстоятельства.

Литература с малых лет была для меня родной средой обитания, математика
дала мне логический позвоночник, приучила сначала самому испытывать на
прочность свои рассуждения. Специально о том не думая, всей своей жизнью до
25-го января 1980 года я оказался подготовлен к сражению с коммунизмом.
1999 год.


ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
25 января 1980 года, в день моего ареста, сотрудниками КГБ из ящиков
моего письменного стола было изъято все их содержимое. Под арест попали и
подготовительные материалы к будущим работам.
После моего возвращения из тюрьмы и ссылки , в декабре 1991 года все
бумаги с моими записями были мне возвращены.
Цитируемая ниже запись сделана в 77-78 годах -- это черновик
предисловия к работе "Заметки на полях советских газет". ( Лист 19, том 8
Следственного дела 1980 года).
"На одной из лекций перед математиками МГУ я выдвинул тезис о
необходимости каждому участвовать в устрояющей деятельности --
метадеятельности, политике. Иначе ученый превращается в Архимеда из
анекдота: рушится мир, враги штурмуют остров -- он погружен в занятия
кривыми, и только одна просьба: "не тронь моих чертежей", и эти слова --
солдату!!
И солдат, восхищенный такой преданностью науке, разваливает "архимеду"
голову...
Первая встреча с солдатом оказывается и последней: не оценив, и т.п.,
солдат разваливает "архимеду" голову.
Помню вопрос ко мне: "Что значит заниматься политикой, как это можно
делать в СССР?"
Для каждого человека политика, занятие политикой -- это прежде всего
осведомленность.
Встречать во всеоружии событие истории, политическое событие, каждый
новый шаг правительственных преступников.
Для понимания сущности коммунистической организации общества, сущности
"человека нового типа" нет нужды лазить в сейфы и перехватывать директивы
ЦК: все нужное есть в доступных источниках, которые требуют лишь прочтения
открытым оком.
----------------
Дело в том, что, как искусно и дальновидно ни корректируй историю,
критических ситуаций в ней, видимо, не избежать, посему нужно специально
готовиться к этим быстротечным схваткам с историей, к действиям в особом
поле, когда "все плывет в радостном опьянении". [Это написано мною в 78
году, а упоминаемая в тексте "лекция перед математиками МГУ" была прочитана
мною в конце 68-го--начале 69-го. Я был в то время студентом 5-го курса
мехмата МГУ. Ко мне явилась делегация первокурсников с предложением прочесть
лекцию на любую избранную мною тему: "Говорят, у вас своя философия...".
Лекции надо было дать название (для объявления). Я назвал ее "Умеем ли мы
любить?". Уже тогда, начав с темы любви, с умения чувствовать природу (я
привел небольшое стихотворение древнегреческой поэтессы Праксиллы и
некоторые места из "Зеленых холмов Африки" Хемингуэя, я закончил темой
политики, устрояющей деятельности].
"2. Демократия невозможна при безвластии или при слабой государственной
власти. Почему? А потому, что одним из принципов демократии является:
"свобода одного кончается там, где начинается свобода другого". Если мы
представим области свободы каждого человека кружком, то, в этой модели,
демократическое общество должно обеспечить неналожение этих вот кружков друг
на друга. А что в демократическом обществе обеспечивает это неналожение
кружков? Органы принуждения демократического государства. Они, эти органы
принуждения к демократическим правилам жизни, должны быть суперсильными, ибо
люди стремятся расширить область своей свободы и своих прав за счет свободы
и прав другого, других. Вот почему я во всех выступлениях особое место
отвожу проблеме построения сильных правоохранительных органов. Сегодня, на
мой взгляд, это одна из важнейших организационных и кадровых задач, решение
которой обеспечит стабильность и, тем самым, условия для выведения
республики из кризиса. Органы принуждения к соблюдению правил свободы должны
перестать быть главноуговаривающими, а начать и постоянно продолжать
применять силу. Для того общество им и вручает оружие. Уговаривать не надо,
от уговоров уголовники только наглеют. Народ ждет применения правой силы и
поддержит и самые жесткие меры по обеспечению безопасности каждого члена
общества."
Напечатано в моей авторской газете "Другое небо" в августе 1992 года.

"Гражданская война, в общепринятом понимании этого термина, вещь,
безусловно, нежелательная. Но... ведь в здоровых обществах непрерывно
ведется и должна вестись гражданская война: война людей, желающих жить по
правилам, с людьми, не желающими жить по правилам, а желающими
паразитировать на том, что другие живут по правилам. Это именно гражданская
война -- внутренняя, одной части общества с другой его частью. И это война,
которая должна вестись, чтобы общество оставалось здоровым.
Эта гражданская война велась (и ведется в здоровых обществах) во всех
социумах, во все времена, при всех формациях. А у нас эта очистительная
гражданская война -- тонкая, адресная, правовая -- не ведется, и потому в
обществе накапливается отрицательный заряд, необходимый и достаточный для
обыкновенной гражданской войны.
Войны, по Питириму Сорокину, понижающей уровень и качество общества, а
то и ведущей его к гибели."
Опубликовано в третьем номере моего "Другого неба" в августе 1994 года.

"На самом же деле, на мой взгляд, нынешняя Россия страдает не от
излишней полицейской силы государства, а из-за недостаточной силы его.
Из-за недостаточной полицейской силы государства нам грозит превращение
России не в полицейское государство, а в криминальное образование.
Нам необходимо усиление полицейской силы государства, это усиление --
необходимое условие демократии."
Из доклада на Ученом совете Института социально-экономических
исследований ДНЦ РАН, ноябрь 1995 года.

"Коммунистическое государство поселило у населения Советского Союза
ложную уверенность в том, что мира всегда можно добиться мирным путем, без
крови. К сожаленью, мир часто завоевывается очень дорогой ценой. [...]
демократии необходимо сильное государство. Российские демократы (Гайдар,
Ковалев, Шейнис, Явлинский, Юшенков ...), которых я после Чечни уже не
считаю демократами, не понимают этого. Они боятся сильного государства как
идеи, как принципа. Они не дошли, и им не дойти до такой мысли: сталинское,
коммунистическое государство принуждало к соблюдению законов несвободы. К
соблюдению законов свободы тоже нужно принуждать! Нужно принуждать не
заступать, не топтать свободу ближнего своего.
Этого нынешние демократические говоруны России понять не могут. Они все
хотят решить словами. Я бы тоже рад все решать словами. Но ведь не слушаются
дудаевы слов. Не все в истории решается словами. [...] К первым применившим
оружие применяют уже не слова, а оружие."
Опубликовано в газете "Эхо Дагестана" (6-12 июля 1995 года, стр.2).

"Я больше доверяю не анализу, идущему вслед за событиями, а анализу,
предсказывающему и объясняющему события, которым еще только предстоит
произойти. Вот почему я предлагаю читателям свой анализ политической
ситуации в России, данный мною 5 апреля этого года.
Вчера, сразу после выступления Б.Н. Ельцина, Р.И. Хасбулатов сослался
на 104-ю статью российской Конституции. Ответ на этот аргумент дан мною 5
месяцев назад: именно 104-я статья обнулила все статьи Конституции, именно
из-за нее у нас НЕТ КОНСТИТУЦИИ.
Сегодня утром Конституционный суд вынес вердикт Указу Президента:
неконституционен. Я 5 месяцев назад разъяснил ситуацию с самим
Конституционным судом: нарушение принципа разделения властей в действующей
Конституции делает незаконным сам Конституционный суд: он призван защищать
узаконивающую беззаконие ныне действующую Конституцию. [...]
На мой взгляд, и все остальные идеи того моего выступления -- это
размышления наперед, время и события не обесценивают их, а придают им
больший вес."
Опубликовано в газете "Новое дело" 24 сентября 1993 года.

Что значит заниматься политикой, как это можно делать в СССР? -- Через
тридцать лет после вопроса настоящей книгой я отвечаю на этот вопрос.
Как "специально готовиться к этим быстротечным схваткам с историей"? --
Алгоритма не существует. Но эта книга доказывает, что готовиться к ним
нужно, а быть готовым -- возможно.
20 сентября 1999 года.



ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
Я посчитал для себя необходимым высказаться о Чеченской войне, потому
что все официальные и неофициальные учителя России и мира стали на сторону
чеченских националистов, чеченских национал-освободителей, чеченских
национал-революционеров, а я именно их (национал-освободителей) считал
неправой стороной.
Потому что на сторону врагов человечности перешли все средства массовой
информации России и мира.
Потому что уже и народы, привыкшие за семьдесят лет послушно повторять
то, что им вкладывают в голову газета и телевидение, заговорили о
"странной", о "непонятной" и даже преступной и аморальной, со стороны
России, войне в Чечне.
Опять, как в семидесятые годы, в российских газетах, на телевидении, но
в отличие от семидесятых, с добавлением в ту же компанию "правозащитников",
"моральных оппозиционеров" семидесятых годов, свободного радио "Свобода",
свободной газеты "Русская мысль", учителей демократии из Совета Европы и
т.п., установилось полное единомыслие и единогласие: "имперская Россия
опять, как в былые времена, стремится грубой силой подавить, а пожалуй что и
уничтожить свободолюбивый чеченский народ, ведомый бескорыстными,
благородными борцами за свободу".
Я начал писать и сразу увидел, что одной статьей и одним выступлением
вала лжи, а то и добросовестных ошибок, не одолеешь. Нужно одолевать саму
национально-освободительную идеологию, национально-освободительную мораль,
нужно сегодняшние события взять в контексте истории, на несколько веков
вглубь.
Нужен системный анализ, нужен ответ на все аргументы защитников
национально-освободительных войн, нужно встать против правозащитников,
оправдывающих применение оружия национал-освободителями, правозащитников,
гнущих Закон в помощь взявшимся за оружие освободителям.
Первую часть я закончил в ноябре 1995-го. Передал ее для публикации в
дагестанский еженедельник "Новое дело". Главный редактор начал выставлять
мне свои возражения, которые не показались мне серьезными. Я ответил:
"Послушай, ну почему я должен каждому из вас разъяснять свою теорию
индивидуально? У нас ведь вроде бы свобода слова. Делай свое дело: приступай
к печатанию в выпусках газеты моей работы. Возражения? А ты публикуй их,
если хочешь, в тех же или в других номерах своей газеты." На это предложение
Далгат Ахмедханов выставил новый довод: стиль у меня не газетный, он больше
подойдет для научного журнала. -- А я не хочу в научный журнал! Я хочу дать
знать народу свою точку зрения. -- Вазиф, ну не могу я эту работу
напечатать.
Его заместитель прочитал работу и говорит мне: "Для нас было бы большой
честью напечатать вашу работу, но у нас открытая граница с Чечней, нам уже
угрожают, мы боимся..." Ощутили, значит, дыхание чеченской свободы.
Вот и ответ Анатолию Соловьеву на его вопрос мне в "Новом деле": почему
молчит Вазиф Мейланов? -- Потому что он не молчит. Молчит газета, в редакцию
которой входит А.Соловьев, о позиции Вазифа Мейланова.
Несколько экземпляров "Анализа Чеченской войны", доставленных в начале
1996 года в Москву В.Барончуком, были разобраны членами думской фракции
"Демократический выбор России".
Я решил послать работу в немецкий журнал "Фокус", выходящий в Москве на
русском языке. Тот же фокус с "Фокусом". -- Мы аналитических работ не берем.
-- Неправда. В "Новом деле" опубликован отрывок из вашей (Беттины Зейдлинг)
статьи в "Фокусе", и этот отрывок аналитичен. -- О-о! "Новое дело" нас
печатает! Это прекрасно! Но, простите нас, вашу работу мы напечатать не
можем.
Мне пояснений не требуется: немецкий министр иностранных дел Кинкель
горой стоит за чеченских борцов за свободу и, надо полагать, демократию (я
улыбаюсь).
Я посылаю в январе 96-го работу Ельцину, чтоб объяснить ему смысл
введения войск в Чечню: установление торжества Закона в стране. Он (т.е. его
канцелярия, за которую он несет ответственность) отправляет мою работу в
аналитический центр Эмилю Паину, насмерть перепуганному стороннику "гроздий
переговоров".
Я понимаю, что опубликовать ее должен я сам . И я решаю "себе во благо
обратить дурное": я должен объяснить мой анализ Чеченских событий моею
философией, сложившейся и двадцать, и тридцать лет назад, моими
выступлениями в печати и на телевидении, моим анализом фундаментальных
понятий: свобода, суверенитет, Закон, ныне действующая мораль, демократия,
нынешние демократы, преступность, государство и демократия, честность и
экономика, кто лучшие, как формируется социальная пирамида сегодня и как она
должна формироваться.
Я решаю, что эти идеи ценны еще и тем, что не конъюнктурны: они
высказаны мною первым, до войны, до Чечни. Именно потому они, на мой взгляд,
оказались удивительно приложимы к предсказанным мною и последовавшим
событиям.
Собранные в этой книге тексты -- не просто мысли, это политические
действия, совершавшиеся в течение десяти лет: речи в парламенте и
университете, на площади и на поляне близ Хасавюрта, разговоры на улице и
ответы в газете, заметки на полях жизни общества и официальные обращения к
законодателям.
Я считал себя обязанным издать эту книгу еще и потому, что все в ней
сказанное, считал я, имел право сказать только я: критиковать номенклатурную
демократию наибольшее право имел человек, предпочитавший называть себя не
демократом, а человеком, -- действовавший в равных со всеми внешних
условиях. Уже тогда, в семидесятых и восьмидесятых, политзаключенные
занялись тем, чем потом, в девяностые годы, прославились демократы,
пришедшие во власть -- устроением личных демократических карьер, а не
достижением общественно-значимого результата. Критиковать тех и других
наибольшее моральное право имею я.
Я один не написал заявления, ставившегося, в 1987 году, компартией СССР
необходимым условием досрочного освобождения политзаключенных. Поэтому я
один имел моральное право предъявить счет компартии за ее преступления и
потребовать Нового Нюрнберга над преступным коммунистическим государством.
Я один имел право и потому считал себя обязанным им воспользоваться.
Опять, как в 1990 году, я увидел, что во всех своих работах я куда
меньше спорю с коммунистами (эта идеология уже отходит и отойдет), чем с
демократами, думаю, что это правильно: надо спорить с и поправлять, в первую
очередь, правящую идеологию , как правоохранительным органам, в первую
очередь, надо поправлять себя самих.
Я понимаю, что главное в моей работе -- критика российской демократии,
я понимаю, что моему опыту расхождения с нынешней демократией время быть
собрану и стать достоянием гласности.
В 1977-м году И.Шафаревич (в ходе первого и последнего моего разговора
с ним) обратил мое внимание на то, что человечество умалчивает и покрывает
преступления левых, тогда как по поводу в тысячу раз меньших преступлений
правых поднимает страшный крик. На мой взгляд, причина этого явления в том,
что левые мостят дорогу в ад благими намерениями, и слабая часть рода
человеческого, не допуская самой возможности обмана, уступает, левые
обольщают добром, правые обольщают злом, культом силы и насилия -- в этом
случае зло не стесняется, и картинами такой жизни обольщается намного
меньшая часть человечества. Под левыми в разговоре понимались большевики и
полпотовцы, под правыми -- Пиночет. Я отвечал Шафаревичу идеей мировой
свободы слова, которая позволит исправлять ошибки человечества.
Я и сегодня считаю эту идею верной, но сегодня я вижу, что не все
просто с установлением мировой свободы слова: сегодня больше всего
препятствуют свободе слова демократы, они обманывают мировое общественное
мнение точно так же, как его обманывали большевики -- добром, благом,
интересами народа, демократии, свободы, человечества. Во имя этих высоких
целей можно позволять брать в заложники женщин, детей, больных, да просто
мирных жителей, можно позволять создавать освободительные армии, можно
позволять войной перекраивать границы.
Новые большевики, новые учителя человечества -- боннэр, ковалевы,
григорьянцы, новодворские, старовойтовы, юшенковы, гинзбурги, шустеры,
тольцы сегодня разрушают свободу слова, не давая слышать своих идейных
противников. На время чеченской войны демократы захватили почту, телеграф,
типографии, газеты, радио: российское радио, парижская "Русская мысль",
радио "Свобода", газеты "Известия", "Комсомольская правда", "Общая газета",
"Новая газета"... вся демократическая печать, все программы телевидения были
за чеченцев-дудаевцев. Противнику блока демократов, дудаевцев и коммунистов
печататься, как в 70-е годы, было негде. Такую мировую свободу слова
устроили борцы за свободу слова.
Нынешние демократы дискутируют только с теми, с кем полегче --
макашовыми-зюгановыми, а с теми, кто выше их, действуют по-сталински: в чьих
руках свобода слова, тот и... это самое... и прав.
4 декабря 1989 года я послал в "Русскую мысль" полемизирующую с работой
Шафаревича "Две дороги к обрыву" статью "Дороги И.Р.Шафаревича к обрыву".
Эта статья, поначалу, было, поставленная в номер, была отвергнута, как через
силу признался мне В.А.Сендеров, из-за критики позиции только что умершего
А.Сахарова. Но статья-то лежала в "Русской мысли" уже 10 декабря, до кончины
Сахарова. Что же: демократы, вроде бы выступавшие против культа личности,
творят новый, демократический культ личности Сахарова? Безусловно. Так и не
напечатали. Статью, запрещенную к публикации свободной парижской "Русской
мыслью" (а где я еще в 1989-м мог ее напечатать?), так и оставшуюся
неопубликованной, читатель может прочесть в этой книге.
Поправлять надо всех, особое внимание обращая на тех, кого поправлять
не разрешают.
Ленина, выходит по Гинзбургу, Маркса мне поправлять можно, потому что
это "наших" не обидит, а вот Сахарова -- никак нет, потому что это "наших"
обидит, потому что обидит влиятельную Боннэр и ее окружение.
В газете "Известия" за 31.12.1997г. помещено ценное признание:
"Цивилизованный мир, ужаснувшись (речь идет о публичной казни, совершенной в
Грозном на площади Дружбы народов. -- Вазиф Мейланов), задумался о том,
какой же режим утвердился там после завершившейся войны, в ходе которой
прогрессивная общественность выступала на стороне чеченского сопротивления ".
"Прогрессивная общественность"? А что это такое? Это что ли сословие?
Или как-то иначе выделенная часть человечества, которая всегда права? или,
хотя бы, всегда прогрессивна? А может "прогрессивная общественность" в одних
вопросах быть правой, а в других ошибаться, и уже потому представлять угрозу
для человечества? А из кого состоит "прогрессивная общественность"? Из тех,
кто заявляет, что из них и состоит "прогрессивная общественность"? С
"прогрессивной общественностью" та же история, что с известной партией --
авангардом всего прогрессивного человечества: нет никакой "прогрессивной
общественности", правильно отвечая на одни вопросы, любая общественность
опасно-неправильно отвечает на другие. Спасение только в одном -- слушать и
тех, кто против.
Цивилизованному миру грозит стать нецивилизованным, если он и дальше
будет слушать одних только боннэр-сендеровых-гинзбургов-ковалевых,
присвоивших себе монополию на прогрессивность и демократию.
В августе 1989 года г-н Гинзбург отказался печатать мое обращение к
съезду депутатов Советского Союза с требованием проведения Суда над
компартией и коммунистической идеологией (оно напечатано в настоящем
издании). Сегодня г-жа Боннэр жалуется-вздыхает: мы не провели суда над
компартией... Так я же предлагал! А Валерий Сендеров мне возражал: "Нас
мало, а коммунистов 20 миллионов. Общество не готово". -- "То же мне
говорили в 1980-м году: вы один, общество не готово. Так я своим
выступлением его и подготовил к сегодняшнему, 1989-го года, дню. Публикация
моего обращения и будет подготовкой и нашего общества и человечества к
Новому Нюрнбергу". -- "Я, конечно, пошлю твое обращение, а там как они
решат". -- "А они не имеют права решать! Они обязаны публиковать".
"Ваши" (сендеровы-гинзбурги, сванидзе-попцовы), "ваши" виноваты.
"Себе во благо обращу дурное".
Но дурное не просто позволяет обращать себя во благо: меня лишили
работы "в связи с прекращением финансирования" моих работ: дурное велит
финансировать преступников, "ученых", коммунистов, демократов, ловко
устроившихся в сегодняшнем уголовно-демократическом обществе, но только не
меня.
Кстати, сообщаю дагестанцам, наивно полагающим, что я депутат то ли
народного собрания, то ли Госдумы, что правительство создало специально для
меня некий институт, директором которого я все эти годы являюсь, что я
занимаю некий пост то ли в Совмине, то ли в администрации города: после
возвращения в Дагестан из ссылки 25 декабря 1988 года я работал на
оплачиваемой должности только три года -- 94-й, 95-й, 96-й -- старшим
научным сотрудником Института социально-экономических исследований
дагестанского отделения Российской Академии наук. Из чего следует, что в
течение семи лет: в годы 1989, 90-й, 91-й, 92-й, 93-й, 97-й, 98-й Вазиф
Мейланов дарил своими объяснениями, предостережениями и предложениями народы
Дагестана и России бесплатно.
В 94-м году я сообразил, что долго мне платить не будут, и решил сам
себя профинансировать, 3 июля 1995 года я подал в Верховный суд Дагестана
иск к Российской федерации по возмещению вреда, причиненного мне
коммунистическим советским союзом -- содержанием в тюремной камере в течение
семи с половиной лет. Пятнадцатого апреля 1997 года Верховный суд выносит
решение возместить мне ущерб суммой в 377 миллионов рублей. Пока я не
получил ни рубля.
Я тогда решаю по-другому себя финансировать -- продаю квартиру,
рассчитывая, что государство исполнит решение суда -- заплатит мне, и тогда
я опять куплю квартиру. Но дурное не дремлет -- оно уже неплохо проникло в
государство: государство мне не платит (уже более 1,5 лет) денег, на которые
я рассчитывал. Сегодня, 11 ноября 1998-го года, я получил извещение Верхсуда
России об отмене решения Верхсуда Дагестана по моему иску и о направлении
дела на новое рассмотрение. Я остаюсь без квартиры и без денег. Меня это не
удивляет. Мою семью тоже.
С согласия жены я начинаю издавать книгу.
Она пред вами.

------------

Тексты, собранные в этой книжке не просто слова, а действия, ценность
которых еще и в том, что они совершались в то время. Они и должны сохранить
отпечаток того времени, потому я привожу их, практически, без изменений.
Время превратило тексты моих выступлений в документы. Их особая
доказательная сила в том, что все в них сказанное сказано до событий .

Чтобы дать понять читателю каковы моральные принципы, на которых я
стоял и стою, я помещаю в конце этой книги некоторые материалы из моего
Личного дела заключенного, Следственного дела, несколько моих писем и писем
ко мне.

Выражаю благодарность всем, кто помогал мне в издании этой книги:
Абдуразаку Мирзабекову, Багомеду Багомедову, Ахияду Идрисову, Давуду
Зулумханову, Татьяне Курбановой, Юлии Халиловой.


14 ноября 1998 года.


ПРЕДИСЛОВИЕ К РАБОТЕ
"РАЗОРУЖЕНИЕ И УГОЛОВНЫЕ КОДЕКСЫ"*
Работа "Разоружение и уголовные кодексы" -- первая из написанных мною в
Чистопольской тюрьме, я написал ее в марте 1983-го.
Моей философии истории неприемлема сама идея объективного политического
прогноза -- я не угадываю, а способствую. "Разоружением и уголовными
кодексами" я не угадал, а способствовал тому повороту истории, свидетелями и
участниками которого мы являемся. Эту работу читали не только узники
Чистопольской тюрьмы (на прогулках я перекинул ее Щаранскому и Порешу,
Никлусу и Калиниченко, а в камере давал читать Ельчину, Некипелову,
Новосельцеву, Ривкину, Цалитису) -- ее читала и правящая верхушка страны.
Владимир Ельчин говорил мне: "Вазиф, зачем Вы даете понять, как Вы опасны
им? Ведь они Вас уничтожат!" Зачем? Из тюрьмы, из камеры я возвращал миру
его истинное мерило -- человека, я лишал их уверенности в себе, моральной
силы, волевого настроя: на десяти страничках повергались уже и новые
псевдообоснования их внешней и внутренней политик, всей советской жизни.
Через всю работу я провожу одну мысль: главным источником напряженности
в мире является внутренняя жизнь советского союза. Доводя мысль до числа
(как я это называю), я формулирую -"Бороться за мир -- значит бороться за
отмену статей 70, 190-1 и 64 УК РСФСР и соответствующих статей уголовных
кодексов союзных республик".
Центральное рассуждение работы применимо и к сегодняшним проблемам,
например, к вопросу о суверенитете: ситуация в стране (или в республике)
определяется ее внутренним устройством, ее внутренними законами, образом
мыслей народа, уровнем душ, уровнем отношений между людьми. Если внешние
условия мешают нам становиться лучше, то есть смысл думать о внешнем статусе
общества. Но, как советскому союзу не внешний мир мешал становиться лучше
(наоборот, чем только мог подвигал его в сторону человеческого), так и
сегодня не Россия мешает Дагестану устроиться по-человечески, а внутреннее
устройство Дагестана, ложные моральные установки людей, порочные понятия,
порочные подходы...
Нужно мужество, чтобы политические проблемы решать в политической
плоскости, а не уходить от опасностей политической борьбы в национальную
плоскость.
Большевики, взяв за основу понятие класса, укоренили сначала
отчуждение, а затем и сословную (классовую) ненависть. Националисты, беря
основным понятием нацию, порождают отчуждение наций друг от друга, за этим,
неизбежно, придут и ненависть, и кровь.
Что же спасет, что может спасти? Только идея человека, только
личностный (а не классовый, а не национальный) подход к человеку, к
личности. Только создание в обществе демократических структур, безразличных
к национальному признаку. Только повышение уровня души, благородства,
человечности.
До недавнего времени я ставил главной задачей преодоление партийного
мышления, сегодня я отдаю приоритет задаче преодоления национального
мышления. Только решение этой последней не даст нам из болезни социальной --
социализма -- впасть в болезнь национальную -- нацизм.
Центральным, основным, главным и единственным понятием человеческого
общества может и должно быть только понятие человека, личности -- не класса,
не нации, не народа, не коллектива.
Мне дорог человек любой нации, я не о его национальности думаю, говоря
с ним, а о его личных достоинствах.

11 ноября 1990 года.












ЛОЖНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ РОССИЙСКОЙ ДЕМОКРАТИИ
К чИТАТЕЛЯМ
"Другое небо", No1, 20 августа 1991 года.

Я назвал газету "Другое небо": считаю я, что нам мало сменить экономику
и политику: нам надо сменить мораль, другими глазами увидеть мир, мы должны
начать жить под другим небом, в другом мире. Демократия -- это умение, это
правила жизни с не такими, как ты, с не по-твоему думающими, с не по-твоему
верящими. Тоталитаризм -- это умение, это правила жизни только с такими, как
ты, в то же, во что и ты, верящими, так же, как и ты, думающими. Демократия
-- человечный, честный, глубокий, ненасильственный мир, другое небо.
Сила в демократических государствах применяется только против людей и
организаций применяющих насилие. Эта правая сила, поддерживаемая обществом,
и обеспечивает устойчивость демократии.
Союз жил во лжи и насилии 74 года. Сейчас государственное насилие снято
-- так на смену ему идет насилие людей и организаций, которых 70 лет
убеждали насилием и страхом и которые сегодня сами пытаются убеждать
насилием и страхом (потому что никак иначе они убеждать не умеют). Против
людей и организаций, сегодня действующих насилием и страхом, нужно вставать
всем обществом, нужно выходить на массовые демонстрации протеста и осуждения
этих людей. Если бы насильственные методы большевиков были отвергнуты
народом в самом начале, то не было бы позора жизни в империи страха. Надо
глядеть не на провозглашаемые цели (большевики тоже обещали рай на земле), а
на средства их достижения: если новые учителя опять строят "самый правильный
и самый нравственный мир" насилием и страхом, то долой таких учителей, они
не учителя, а уголовники, как не учителями, а уголовниками были вдохновенные
и бескорыстные большевики. Сила должна применяться только против насилия, и
против насилия она обязана применяться. Иначе разрушится общество.
В "Другом небе" я собираюсь осуществить программу, намеченную мною в
обращении к читателям в 1-м номере "Взгляда", но в своей газете у меня будет
еще и возможность публикации моих статей, вышедших за рубежом и материалов
из моего архива.

ЗАМЕТКИ ОБ УКАЗЕ ОТ 8 АПРЕЛЯ 1989 ГОДА
"Другое небо", No1, 20 августа 1991 года.

Эта статья была написана 18 мая 1989 года, через пять месяцев после
моего возвращения в Дагестан из якутской ссылки, напечатана в парижской
газете "Русская мысль" и передана по радио "Свобода".

В то время компартия пыталась удушить свободу слова статьями 7 и 11
указа от 8 апреля 1989 года -- по содержанию равными статьям 70 и 190-1 УК
РСФСР. Угроза нового витка несвободы была более чем реальна. Да, пока
компартия была в силе, пока она насильственно удерживала в своих руках
четыре власти, я главным направлением своей деятельности считал идейную
борьбу с коммунистической идеей, с коммунистической организацией. Сегодня
коммунистическая идея рухнула, обком доживает последние дни, месяцы,
недалеко время, когда компартия сменит свое название (нелепость его уже для
всех очевидна). "Дагправда" и обком, пытающиеся делать вид, что твердыня
партии неколебима, уже никого не обманут, ибо не обманываются и сами
относительно своего будущего.
Я не отказываюсь ни от одной буковки своей статьи, но сегодня ситуация
изменилась -- и благодаря этой статье тоже. Противник побежден -- и я не
ставлю целью его унизить, оскорбить, тем паче, уничтожить. Этим, наверное, и
отличаюсь от большевиков-ленинцев. Я ценю китайскую мудрость -- "самая
прочная победа та, в которой нет побежденных": давайте считать, что не одни
люди победили других, а что победила истина, победили честность,
благородство, человеческое достоинство -- все то, что ни в грош не ставила
мораль "нового мира".
В этом смысле побежденных нет, ибо быть побежденным истиной, т е.
обретшим истину -- не поражение, а победа. Прозрение не может быть
поражением. Я воевал против ложной, расчеловечивающей идеи, а не против
людей. Сегодняшним и вчерашним коммунистам необходимо помочь сойти с позиции
всемирных учителей (а сходить не хочется -- вчерашние наши коммунисты
непререкаемым тоном учат, опять учат нас... демократии), вернуться в
человечество, обрести новый смысл жизни.
Да, я считаю, что суд над компартией, над коммунистической идеологией
необходим. Но я призываю к суду, а не к расправе. Закон только тогда закон,
когда он применим и применяем ко всем. Суд над коммунистической идеей
очистит страну от болезни коммунизма, предотвратит попытки создания
тоталитарных режимов с другой идеологической начинкой, станет исполнением
закона над уголовно преступными иерархами компартии. Людям, не совершавшим
уголовных преступлений, нечего бояться Нового Нюрнберга.
Главная идея статьи -- ограниченность прав любого коллектива, любой
общины. Фатхула Джамалов любит разглагольствовать об охлократии (власти
толпы), выставляя себя чуть ли не борцом с охлократией. На деле ж, Ф.
Джамалов -- охлократ, по-большевистски прикидывающий за кем сегодня сила,
по-большевистски разжигающий низменные инстинкты толпы, по-большевистски
цинично ставящий под удар не понимающую своего интереса толпу, льстящий
толпе, угодничающий перед толпой, говорящий не истину, а желаемое быть
услышанным. Сегодня большевик Ф. Джамалов разжигает у толпы ненависть к
коммунистам точно так же, как коммунисты разжигали ненависть толпы к
предпринимателям, дворянам, интеллигенции. Большевики ведь обманывали народ,
помимо всего прочего, еще и тем, что льстили толпе, льстили "рабочему
классу" и "крестьянству" -- нарекали их авангардом общества, гегемонами его.
Задуренное коммунистической ложью и уверениями в том, что оно "самое
передовое", общество до недавнего времени не слушало голоса тех, кто не
льстил ему, а говорил правду. С большевизмом потерпела крах идея примитивной
афинской демократии, власти толпы, власти низов. Вывод из 2,5 тысячелетней и
74-летней истории: толпу превращает в гражданское общество умение слушать
всех -- умение оценить правоту одного -- идущего против всех.

***

Афинская демократия не знала границ. Русское народопоклонство не знало
границ. Пресмыкательство интеллектуалов мира перед большевистским принципом
большинства не знало границ.
А давайте зададимся вопросом: каковы границы суверенности народа,
каковы границы прав народа, прав большинства? Ну вот решит -- проголосует
народ, что такому-то надо отрубить голову, потому что цвет глаз у него
какой-то не такой, -- имеет народ право это делать?
-- Как, то есть, -- сказали бы Ленин с Троцким (и Робеспьер с Маратом),
-- а у кого он должен спрашивать? Или: "Народ ошибаться не может", -- как
пишут сегодня господа перестройщики. Присудили к гильотине Людовика XVI и
жену его -- в своем праве. Присудили екатеринбургские "депутаты от народа" к
расстрелу Николая II-го, жену его и детей -- глас народа -- глас божий.
А я говорю: не имеют права: суверенность народа ограничивается
суверенностью личности, права народа -- правами личности, правами человека.
Народ не всех законов выше, есть писаные законы, которые выше народа, выше
человечества, законы -- соблюдение которых одна из целей существования и
человека, и человечества.
-- Ну, а вот принял народ расчеловечивающий его самого закон -- и что
ему сделаешь?
-- А вот тут вторая моя теза: народ может быть преступен. Народ,
посягнувший на права личности, на ее право думать и говорить, использовать
свою жизнь для понимания и распространения достигнутого понимания, для
предложений устроить внешний мир иначе, чем он был устроен при его
(человека) рождении, такой народ преступен.
Народ этой страны преступен, ибо терпит, что его именем держат в
тюрьмах за слово. Преступен, ибо в сознании этого народа укоренилась мысль,
что народ больше личности, что интересы общества выше интересов человека.
Это и есть расчеловеченность.
Для человеческих обществ интересы личности выше интересов общества, или
так: интересы личности, обеспечение прав человека -- цель и смысл
существования обществ. Именно так: общество только то и должно: обеспечивать
права личности, создавать структуру свободы, а уж отдельные люди будут
пользоваться этой свободой в поисках содержания.
Цель общества не содержание, а форма, способная вмещать весьма и весьма
различные содержания. То общество погибло, которое целью объявило
содержание, зафиксировало хотя бы основные параметры его. Зафиксировали
такое содержание как социализм? -- потому и гибнем.
Господин Лацис, Вы спрашиваете, почему мы бедные? -- Потому что
социализм. Потому что на площади обком стоит и жизнь запрещает: потому что
не всюду искать разрешает, а только там, где смердит -- "на путях
социализма".
В статье "Затянувшаяся пауза" партийный функционер Герасимов предлагает
поставить вопрос о многопартийности на съезде партии. Ему это его
предложение кажется неслыханно смелым... Да не имеете вы права ставить этот
вопрос на голосование! То есть, конечно, съезд, или что там у вас, может
поставить этот вопрос, может принять постановление, а потом провести через
верхсовет закон, что не всем можно говорить, а только тем, кто за социализм.
Может. Но этим народ (если верхсовет примет, а народ не сметет его) объявит
себя преступным и стоящим, как уже семьдесят с чем-то лет, вне человечества.
Человек же, живя в преступном государстве, узаконивающем запрет на выражение
идей противных коммунизму, обязан нарушать расчеловечивающий
коммунистический закон запрета на мысль, на слово.
Аналитики "Голоса Америки" рассуждают в связи с недавними
перестановками в ЦК: "Единственной реальной политической силой в Союзе
является компартия, а наиболее прогрессивной силой в партии является группа
Горбачева, и, наконец, наиболее прогрессивной силой этой последней является
Горбачев -- его-то -- очередного преобразователи России -- и надо
поддерживать".
-- Господа прагматики, а ведь партийное государство не может быть
правовым!
-- Да, но мистер Горбачев ведь прогрессивный деятель.
-- Да не может быть демократом начальник партийного государства!
Прогрессивен он только с точки зрения администрации страны-лагеря, ибо
изменяет только для того, чтобы все осталось по-прежнему. Чтобы власть
осталась у партии, а значит, чтобы страна по-прежнему оставалась тюрьмой.
Своими реформами он закладывает новый виток рабства, углубляя и без того
глубокую традицию тысячелетнего российского рабства.

Один из узников Чистопольской тюрьмы в начале 1987 года написал
заявление с обязательством соблюдать "принятые государственной думой законы,
даже если они будут предложены большевиками". Но ведь это неверная моральная
установка! А если государственная дума -- с большевиками или без них --
наложит запрет на слово? Да не должен человек признавать над собой власти
большинства! Не что угодно имеет право ставить на обсуждение государственная
Дума. А большевистская дума ставит -- и не может не ставить -- на
голосование вопросы, каких не имеет права ставить. Она ставит на голосование
вопрос: разрешено или не разрешено мне говорить то, что я думаю о жизни, она
ставит на голосование вопрос: мне или ей решать что мне читать, что мне не
слушать даже, а слышать, можно или нельзя мне предлагать обществу иначе,
нежели как большевистская дума предлагает, устроиться.
Тот, кто передоверяет партии ли, государственной думе ли думать о мире,
о человеке и о устройстве внешнего мира, тот не человек уже.
Человек обязан ставить границы суверенитету общества, народа,
человечества, государственной думы, верховного совета, курултая, конвента,
великого хурала.
Право личности думать и говорить, печатать и распространять никакая
власть не имеет права ставить на голосование, а закон, ущемляющий право на
свободу слова и печати, человек обязан нарушать, кто бы и в каком количестве
за такой закон ни проголосовал.
Вот этого-то представления об ограниченности прав любого собрания нет,
не было и быть не может в большевистской, коммунистической, марксовой
морали.
И в большевистской и в марксовой морали нет представления о
самоценности личности, о том, что это личность движет историю и
человечество, открывает смысл существования человека и человечества и что в
силу последнего она не меньше и общества и человечества.
Консультант "Голоса Америки" госпожа Каминская находит новую редакцию
статьи 7 "странной", она не видит какие это "призывы к изменению советского
государственного и общественного строя" могут быть сочтены "сделанными
способом противоречащим конституции" этой страны. Бином сей решается очень
просто. Конституция-то у нас особая! В ней есть статья 50-я: "В соответствии
с интересами народа и в целях укрепления и развития социалистического строя
гражданам СССР гарантируются свободы: слова, печати, собраний, митингов,
уличных шествий и демонстраций". Значит, если я выступаю с призывом заменить
социалистический строй свободой, я буду действовать способом, противоречащим
конституции, ибо свобода слова дана мне, чтобы я укреплял социализм, а не
доказывал его неизбежную противочеловечность. Славить социализм разрешено
тоже не как мне вздумается, а правильно славить, православить ("а то вы
такой умный, что не поздоровится и от похвал ваших..."), а как это --
правильно? -- а правильно -- это как разрешено комитетами разрешающими. Одна
эта статеюшка порождает всю структуру совжизни... Конституция у нас особая.
И свобода слова тоже особая. Не забывайте этой мелочи, господа комментаторы!
Политбюро поставило перед юристами задачу: 1) чтобы все было как у
людей, 2) чтобы не было слов "антисоветская агитация и пропаганда", 3) чтобы
все запреты остались в силе!
Как быть? -- задумались юристы. Кто-то сообразил: "Надо закон устроить
в виде матрешки: внешняя бабешка вся расписная да улыбающаяся, а внутренняя
куколка посерьезней и советует против социализма, компартии и установленного
ею в стране лагерного режима не выступа-а-ать! Но это внутренняя куколка, --
чтоб до нее добраться надо ж внешнюю разъять, а эта задача оказалась не всем
посильной...
Что человеку было (и будет) со статьи конституции No 54: "Гражданам
СССР гарантируется неприкосновенность личности. Никто не может быть
подвергнут аресту иначе как на основании судебного решения или с санкции
прокурора"?
Ну и сажали с санкцией и на основании судебных решений -- по статьям
70, 190-1, 64.
А внешне статья повторяет статью "Всеобщей декларации прав человека"!
Беззаконие упрятано во внутреннюю матрешку -- сами законы беззаконны.
Тот же прием со статьей 7-1 указа от 8.4.89 г. -- запрещены
неконституционные призывы к изменению существующего строя. Статья буквально
повторяет статьи кодексов свободных государств. И опять тот же прием:
беззаконие спрятано во внутреннюю матрешку: противозаконна сама конституция.
Госпожа Каминская не видит какие такие призывы к изменению совстроя
антиконституционны.
Да все призывы антиконституционны, если они не социалистичны: статья
50!

ЗАПАДУ

С теми, кто не имеет оружия, уголовники не разговаривают -- они их
содють. С вами разговаривают, пока у вас есть оружие.
Величайшей ошибкой является нынешний подход Запада к Горбачеву и
горбачевцам -- попустительство ему и призывы не мешать горбачевцам, не
спугивать прогрессивные реформы (а то улетят), не провоцировать сталинистов
на возврат к полицейскому государству, к террору и т. д. и т. п. Этим
рабским попустительством партии уголовников и были все 72 года "нового
мира". Мудрецы-интеллигенты и в СССР и на Западе только то и делали, что
умоляли весь мир не придавать значения отдельным недостаткам нового мира,
отдельным расстрелам, отдельным арестам...
Не надо бояться сталинистов, друзья мои! Песенка их спета. Их приход к
власти только ускорит падение коммунистов, да и обойдется им (коммунистам)
куда дороже. Это понимают и сталинисты и все прочие коммунисты.
Освобождаться нужно разом и от компартии я от комморали, и от комфилософии и
от комценностей, и от комвсего. Постепенность тут невозможна. Горбачевцы
блефуют битой картой -- сталинистами. Возврат к сталинскому террору и к
недавней рабьей забитости общества невозможен: в сталинские времена не было
понимания враждебности коммунистического идеала самому понятию человека,
сейчас такое понимание есть, а это очень много, есть люди думающие, открыто
высказывающиеся, мыслители, которым добытое ими самими понимание дает силу
устаивать против насилия. (Этот аргумент я приводил политзаключенным в
Чистопольской тюрьме, в ответ на вопрос не стоит ли быть благодарну, что
хоть не расстреливают).
Вот отличие коммунистического законодательства от человеческого: в
человеческом запреты конкретны (откристаллизовавшийся опыт человеческой
истории): запрещена проповедь террора, расовой и религиозной ненависти,
разрешенное же не перечисляется -- оно бесконечно (это плоскость с
выколотыми точками (запретами), в коммунистическом "законодательстве"
запреты бесконечны, а разрешенное перечисляется: разрешен только социализм,
только марксы-ленины, только компартия, да и не разрешено, а обязательно к
исполнению! А запреты не на опыте человеческом стоят, а наперекор ему,
наперекор опыту семидесятилетия непрерывных, превосходящих по глубине и
масштабу гитлеровские, преступлений компартии, вопреки опыту
семидесятилетнего расчеловечивания народа коммунизмом. Коммунистические
"законы" -- это бесконечная плоскость запретов с конечным числом точек
разрешенного.
Я люблю тут приводить аналогию с футболом. Нормальная жизнь -- это игра
в футбол, с ее конечным числом запретов (не играть вне поля, не брать мяч
руками, не бить по ногам) и бесконечной областью разрешенного и
непредсказуемого. Коммунизм-социализм -- это всепобеждающие учение,
постигшее, наконец, тайну футбола и потому предписывающее кому куда бежать,
кому передавать мяч, кому забивать голы, а кому их пропускать. "Вот же как
надо! -- восклицают марксы-ленины -- а то развели, понимаешь, анархию!
Оптимально, с выгодой для всех членов общества надо играть!" Но игры у
коммунистов -- с их оптимумом-то и нетути. "Оптимум" есть, "учение" есть, а
жизни нет, есть лагерь, тюрьма, где живут по предписанию, где госплан -- по
идее и марксистов и коммунистов-утопистов -- должен предписывать кому куда
бежать и кому куда давать пас. "Оптимум" неизбежно оказывается тюрьмой.
ИНОГО СОЦИАЛИЗМА, КРОМЕ КАЗАРМЕННОГО, БЫТЬ НЕ МОЖЕТ.
Это общество глубоко расчеловечено. Это общество поколениями усвоило
психологию, ценности и моральные нормы уголовного мира и живет по законам
уголовной зоны. Не до фанфар, не до восторгов, не до фальшиво-жизнерадостных
горбачевских улыбок тут.
Уголовниками, опущенными ниже уровня человека, являются в этом обществе
все (за исключением, конечно, части тех, кого рабское общество исторгло из
себя во внутреннюю заграницу) -- это надо понимать, общаясь с советскими.
Э/то понять.

"ДВУСТВОЛКА"

У уголовников есть прием: если им надо спрятать что-то, то они главное
прячут серьезно, а неглавное -- поверхностно. Найдя легко второе, прапорщик
в восторге и уже не ищет первое, тут еще затеешь спор и торги за это второе,
бросовое, -- вот первое-то и пройдет.
Партеюшка уголовная двустволку и приготовила. Советская интеллигенция
намек поняла и ну лягать второй ствол, (статью 11--1, то есть). Бить по ней
надо: статья писана уголовниками, цинично пытающимися "законом" запретить
себя дискредитировать. Семидесятилетнего кредита им мало -- они желали б
открытия кредита еще на столько же. Бить по этой статье надо. Но уничтожены
должны быть оба ствола: а вот первый-то ствол интеллигенция советская
трогать боится. Понимай так -- оставляют на меня.
А я настоящим заявляю: я буду нарушать статьи 7 и 11-1 указа от.
8.4.89. Я буду публично, в своих письмах общественности призывать к
изменению и отмене существующего преступного государственного строя.
Настоящим письмом я призываю людей не считаться в своих действиях со
статьями 7 и 11-1 указа от 8.4.89.
Соблюдать правила дорожного движения удобные большинству я буду, а
соблюдать закон, имеющий целью лишить мою жизнь божественного смысла я не
буду.
А вот запрет на партии должен быть. Мы запрещаем организованную
преступность и потому должны запретить самый опасный вид ее
--функционирование коммунистической и фашистской партий. Мы обязаны
запретить функционирование партий, преступленья которых измеряются десятками
миллионов убитых и сотнями миллионов расчеловеченных.
У нас на глазах новолюдь дописывает новые страницы к Орвелловскому
роману: доктор юридических наук профессор МВД Я. Стручков заявляет: "На мой
взгляд, главное достоинство указа, что создан он, прежде всего, для того,
чтобы обеспечить с правовой точки зрения процесс демократизации, развития
гласности."
Утверждаю: пока компартия не будет юридически признана преступной
организацией, до тех пор страна будет жить по Орвеллу.
Без уничтожения статей 70 и 190-1, а также 7, 11-1 указа от 8.4.89
жизни по Орвеллу не избыть.
В этой заметке я обосновываю право личности не подчиняться законам. Я
провозглашаю принцип верховенства личности, неприкосновенности прав ее на
свободу мысли, слова и печати, и ограниченности суверенности коллективов
(народов, человечества). Из этого принципа следует, что законы государств,
решения народов бывают (и пребывают) незаконными, преступными. Таковыми они
становятся, когда ущемляют должные быть неприкосновенными такие права
личности, как свобода мысли, слова и печати.
Правовым государство может быть только если в списке законов его нет
нарушающих права человека.
Наконец: именно вследствие попрания принципа верховенства личности
перед решениями и волей любых масс, коммунистический и фашистский режимы
были и остаются преступными.

18 мая 1989 года.
Махачкала.

РЕДАКЦИИ РАДИОСТАНЦИИ "СВОБОДА"

Передаю вам для чтения по радио текст заявления посланного мною в
верхсовет страны четыре месяца назад. Я попытался опубликовать его в
"Русской мысли" (оно было передано в редакцию телефаксом), но безуспешно:
редакция, как я понял из обиняков ее московского сотрудника, сочла мое
требование суда над компартией и порожденными ею структурами нереальным,
несвоевременным.
Но, может быть, слово должно предоставляться и тому, кто в своих
действиях исходит не из возможного, а из должного? Быть может, слово должно
предоставляться и тем, чьи взгляды не совпадают с сегодняшними взглядами ни
консервативного большинства, ни прогрессивного меньшинства?
Те же слова о нереальности моих требований изменения советской
конституции, возведения свободы слова в закон я слышал и в тюрьме -- от
политзаключенных. Часть их тоже призывала меня быть реалистом и требовать
возможного.
Но я все-таки требую не возможного, а должного, и мне кажется, что и
поэтому невозможное становится возможным.

Вазиф Мейланов
г. Махачкала.
6 декабря 1989 года.


ВАЗИФ МЕЙЛАНОВ -- СЪЕЗДУ ДЕПУТАТОВ
И ВЕРХОВНОМУ СОВЕТУ СТРАНЫ
Я требую от съезда депутатов и верхсовета страны создания СУДА по
образцу НЮРНБЕРГСКОГО для суда над компартией этой страны и советским
государством, по вине и руками которых я был продержан в заключении 7,5 лет,
а затем 1,5 года в ссылке.
Я обвиняю компартию и советское государство в преступлениях против
человечности: в частности, в заключении меня на семь с половиной лет в
тюрьму -- за слово.
Обвинений, выдвинутых против меня партийным государством, было три:
написание и распространение под своим именем работы "Заметки на полях
советских газет", выход на площадь Махачкалы с плакатом 25 января 1980 года,
распространение книг "антисоветского содержания".
В "Заметках" я провел параллель между социализмом и фашизмом, высказал
мысль о расчеловеченности советского народа коммунистической идеологией и
коммунистической жизнью, объявил главной задачей защитников человечества
объяснение противочеловечности коммунизма (самих идеалов его). Для борьбы с
ежедневной ложью коммунистических газет я предложил бить не столько по
воробьям, сколько -- из пушек -- по фундаменту -- работам Маркса и Ленина. Я
заявил, что в этой стране присваиваются не "средства производства", --
делится и нарезается уголовной партией власть, которая стоит жалкой власти
над собственными средствами производства. Что, как преступное гитлеровское
государство стояло на фюрер-принципе, так преступное коммунистическое
государство стоит и не может не стоять на секретарь-принципе: нарезе
участков бесконтрольной власти партай-секретарям всех рангов. Я сказал о
принципиальной антиличностности коммунистической модели "нового человека",
приведя с горячим одобрением процитированную Лениным выдержку из Каутского
об анонимности партийца и личностности интеллигента. Я даю свое объяснение
механизму возникновения культа личности генсека ("принцип сжатых
отображений") и вывожу его из идеи восходящей к Платону, названной мною
"принципом Платона-Ленина". Я даю доказательство осуществимости и
осуществленности коммунизма ("другое решение"). Я сравниваю: " фашизм
обольщает злом, коммунизм обольщает добром" и нахожу последнее много
опаснее. Я разъясняю механизм самопорабощения советских -- "принцип
Треблинки". Я ввожу понятие метаструктуры, исследую его на модели собрания,
доказываю, что метаструктура (форма) определяет содержание: однопартийность,
отсутствие гласности (для собрания это, например, непубликация стенограмм
или публикация их без утверждения текста собранием или публикация их же
через пятьдесят лет, предоставление слова не всем желающим и так далее...)
сваливают различные по идеологическим начинкам режимы (коммунизмы,
фашизмы...) в одно и то ж: в расчеловеченность, в уголовную жизнь. Я сказал
о народных депутатах Верхсовета -- рабочих, колхозниках, интеллигенции --
актерах народного коммунистического театра народовластия. Я написал, что
советской власти в стране нет -- есть диктатура партии и что Зиновьев когда
еще проговорился об этом. С насмешкой и ироничным одобрением я процитировал
-- в подтверждение своей идеи о неизбежном перерождении в уголовную партии,
после захвата власти запрещающей деятельность всех других партий, -- слова
Ленина: "Сейчас, когда мы стали правящей партией, к нам в партию неизбежно
пойдут карьеристы, проходимцы и просто негодяи, заслуживающие только того,
чтобы их расстреливать". С улыбкой прокомментировал я дискуссию Ленина с
Троцким о профсоюзах -- любопытную для клиницистов ленинскую "борьбу с
бюрократизмом" -- закрытое для него понимание того, что однопартийность и
социалистическая структура общества (обобществление и централизация) -- это
и есть бюрократия, политбюрократия. Я стою против Ленина -- за демократию:
высмеиваю его слова "нам нужно нечто высшее, чем демократия -- товарищеское
доверие между членами партии", -- " Да не нужно нам вашего высшего, чем
демократия, -- товарищеского доверия уголовников друг к другу!" Я указал на
противочеловечность провозглашенной на 2-м съезде партийной морали: " Все то
морально, что на благо пролетарской революции, благо революции -- высший
закон". Я заявил, что личинки классовых расстрелов уже отложены в этой
освобожденности коммунистов от человеческой морали. Я объяснил почему
социализм и приписки неразделимы. Я указал на историческое поражение Ленина
в споре с Мартовым (о ВЧК), с Киселевым (о запрете в партии фракций), с
Мясниковым (о свободе слова и печати). Я указал на фундаментальные ошибки в
рассуждениях Ленина в его споре с Сухановым ("О нашей революции"), в его
забавных рассуждениях о действенности РКИ ( при однопартийной системе!), в
не менее забавных предложениях стабилизировать обстановку в ЦК введением в
него 200 рабочих...
Я дал теорию отщепенчества (очень смешно искаженную в "приговоре") -- в
частности, свое толкование утверждения У.Юсупова на 18 съезде: "Не обманешь
народ!"
Я указал на вечный источник коммунизма -- желание уравняться во низях:
"Пусть не будет среди нас лучших",-- как говорили древние милетцы, изгоняя
своих лучших из города.
Сотрудница нашей кафедры Раиса Измайлова вручила мне копию своего
письма, направленного ею на предмет публикации его в газету "Комсомольская
правда", с ее разрешения и на примере ее письма я показал структуру
расчеловеченного сознания советского. Ее письмо я привел полностью, свои
комментарии отдельно от него. В предисловии к работе (она написана в 1977
году) я писал:
"Свободу слова нам никто не подаст -- ее надо брать самим".
Двадцать пятого января 1980 года я был арестован: за выход на площадь с
плакатом, на котором мною было написано:
"Протестую против преследования властями А.Сахарова. С идеями должно
бороться идеями, а не милицией. Сахаровы нужны обществу -- они осуществляют
истинный, неформальный контроль над действиями государства. Все беды этой
страны -- из-за отсутствия в ней свободы слова. Боритесь за свободу слова
для идейных оппонентов коммунизма -- это и будет Вашей борьбой за свободу
слова!" Наконец, третий пункт обвинения: преступными книгами, даваемыми мною
людям для чтения были: мои "Заметки на полях советских газет", "Окаянные
дни" Бунина, "Архипелаг ГУЛаг" и "Бодался теленок с дубом" Солженицына,
"Некрополь" Ходасевича, "Жизнь Сологдина" Панина.
Уголовниками из КГБ были сочтены криминальными мои записи на полях
нескольких томов сочинений Ленина, на брошюре Андропова и на полях
"Государства" Платона -- эти книги были изъяты из моей библиотеки, заодно
были изъяты книги, не содержавшие пометок на полях: стенографический отчет о
процессе Бухарина-Пятакова и первое издание стенографического отчета о 18
съезде партии, плюс изданный в Париже доклад Хрущева на закрытом заседании