ПЛАН
Введение
Глава 1. Соотношение мышления и речи
Глава 2. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения высказывания
Глава 3. Кодовые переходы во внутренней речи
Заключение
Список использованной литературы
ВВЕДЕНИЕ
На протяжении всей истории психологических исследований мышления и
речи проблема связи между ними привлекала к себе повышенное внимание.
Предлагаемые ее решения были самыми разными — от полного разделения речи и
мышления и рассмотрения их как совершенно независимых друг от друга функций
и столь же однозначного и безусловного их соединения, вплоть до абсолютного
отождествления.
Многие современные ученые придерживаются компромиссной точки зрения,
считая, что, хотя мышление и речь неразрывно связаны они представляют собой
как по генезису, так и по функционированию относительно независимые
реальности. Главный вопрос, который сейчас обсуждают в связи с данной
проблемой,—это вопрос характере реальной связи между мышлением и речью, об
их генетических корнях и преобразованиях, которые они претерпевают в
процессе своего раздельного и совместного развития, вопрос о внутренней
речи.
Значительный вклад в решение этой проблемы внес Л. С. Выготский.
Слово, писал он, так же относится к речи, как и к мышлению. Оно
представляет собой живую клеточку, содержащую в самом простом виде основные
свойства, присущие речевому мышлению н целом. Слово — это не ярлык,
наклеенный в качестве индивидуального названия на отдельный предмет. Оно
всегда характеризует предмет или явление, обозначаемое им обобщенно и,
следовательно, выступает как акт мышления.
Глава 1. Соотношение мышления и речи.
«Слово—это средство общения, поэтому оно входит в состав речи.
Будучи лишенным значения, слово уже не относится ни к мысли, ни к речи;
обретая свое значение, оно сразу же становится органической частью и того и
другого. Именно в значении слова, говорит Л. С. Выготский, завязан узел
того единства, которое именуется речевым мышлением».[1]
Однако мышление и речь имеют разные генетические корни.
Первоначально они выполняли различные функции и развивались отдельно.
Исходной функцией речи была коммуникативная функция. Сама речь как средство
общения возникла в силу необходимости разделения и координации действий
людей в процессе совместного труда. Вместе с тем при словесном общении
содержание, передаваемое, речью, относится к определенному классу явлений
и, следовательно, уже тем самым предполагает их обобщенное отражение, т. е.
факт мышления. Вместе с тем такой, например, прием общения, как
указательный жест, никакого обобщения в себе не несет и поэтому к мысли не
относится.
В свою очередь есть виды мышления, которые не связаны с речью,
например, наглядно-действенное, или практическое, мышление у животных. У
маленьких детей и у высших животных обнаруживаются своеобразные средства
коммуникации, не связанные с мышлением. Это выразительные движения, жесты,
мимика, отражающие внутренние состояния живого существа, но не являющиеся
знаком или обобщением. В филогенезе мышления и речи отчетливо
вырисовывается доречевая фаза в развитии интеллекта и доинтеллектуальная
фаза в развитии речи.
Л. С. Выготский полагал, что в возрасте примерно около 2 лет, т. е.
в том. который Ж. Пиаже обозначил как начало следующей за сенсомоторным
интеллектом стадии дооперационного мышления, в отношениях между мышлением и
речью наступает критический переломный момент: речь начинает становиться
интеллектуализированной, а мышление — речевым.
Признаками наступления этого перелома в развитии обеих функций
являются быстрое и активное расширение ребенком своего словарного запаса
(он начинает часто задавать взрослым вопрос: как это называется?) и столь
же быстрое, скачкообразное увеличение коммуникативного словаря. Ребенок как
бы впервые открывает для себя символическую функцию речи и обнаруживает
понимание того, что за словом как средством общения на самом деле лежит
обобщение, и пользуется им как для коммуникации, так и для решения задач.
Одним и тем же словом он начинает называть разные предметы, и это есть
прямое доказательство того, что ребенок усваивает понятия. Решая какие-либо
интеллектуальные задачи, он начинает рассуждать вслух, а это, в свою
очередь, признак того, что он использует речь уже и как средство мышления,
а не только общения. Практически доступным для ребенка становится» значение
слова как таковое.
Но эти факты есть признаки только лишь начала настоящего усвоения
понятий и их использования в процессе мышления и в речи Далее этот процесс,
углубляясь, продолжается еще в течение достаточно длительного времени,
вплоть до подросткового возраста. Настоящее усвоение научных понятий
ребенком происходит относительно поздно, примерно к тому времени, к
которому Ж. Пиаже от стадию формальных операций, т. е. к среднему возрасту
от 11—12 до 14—15 лет. Следовательно, весь период развития понятийного
мышления занимает в жизни человека около 10 лет. Все эти интенсивной
умственной работы и учебных занятий уходят на усвоение ребенком важнейшей
для развития как интеллекта, так и всех других психических функций и
личности в целом категории
понятия.
«Первое слово ребенка по своему значению как целая фраза. То, что
взрослый выразил бы в развернутом предложении, ребенок передает одним
словом. В развитии семантической (смысловой) стороны речи ребенок начинает
с целого предложения и только затем переходит к использованию частых
смысловых единиц, так и как отдельные слова. В начальный и конечный моменты
развитие семантической и физической (звучащей) сторон речи идет разными как
бы противоположными путями. Смысловая сторона речи разрабатывается от
целого к части, в то время как физическая ее сторона развивается от части к
целому, от слова к предложению».[2]
Грамматика в становлении речи ребенка несколько опережав логику. Он
раньше овладевает в речи союзами «потому что», «несмотря на», «так как»,
«хотя», чем смысловыми высказываниями соответствующими им. Это значит,
писал Л. С. Выготский, что движение семантики и звучания слова в овладении
сложными синтаксическими структурами не совпадают в развитии.
Еще более отчетливо это несовпадение выступает в функционировании
развитой мысли: далеко не всегда грамматическое и логическое содержание
предложения идентичны. Даже на высшем уровне развития мышления и речи,
когда ребенок овладевает понятиями, происходит лишь частичное их слияние.
«Очень важное значение для понимания отношения мысли к слову имеет
внутренняя речь. Она в отличие от внешней речи обладает особым синтаксисом,
характеризуется отрывочностью, фрагментарностью, сокращенностью.
Превращение внешней речи во внутреннюю происходит по определенному закону:
в ней в первую очередь сокращается подлежащее и остается сказуемое с
относящимися к нему частями предложения».[3]
Основной синтаксической характеристикой внутренней речи является
предикативность. Ее примеры обнаруживаются в диалогах хорошо знающих друг
друга людей, «без слов» понимающих, о чем идет речь в их «разговоре». Таким
людям нет, например, никакой необходимости иногда обмениваться словами
вообще, называть предмет разговора, указывать в каждом произносимом ими
предложении или фразе подлежащее: оно им в большинстве случаен и так хорошо
известно. Человек, размышляя во внутреннем диалоге, который, вероятно,
осуществляется через внутреннюю речь, как бы общается с самим собой.
Естественно, что для себя ему тем более не нужно обозначать предмет
разговора.
Основной закон развития значений употребляемых ребенком в общении
слов заключается в их обогащении жизненным индивидуальным смыслом.
Функционируя и развиваясь в практическом мышлении и речи, слово как бы
впитывает в себя все новые смыслы. В результате такой операции смысл
употребляемого слова обогащается разнообразными когнитивными,
эмоциональными и другими ассоциациями. Во внутренней же речи — и в этом
состоит ее главная отличительная особенность — преобладание смысла над
значением доведено до высшей точки. Можно сказать, что внутренняя речь в
отличие от внешней имеет свернутую предикативную форму и развернутое,
глубокое смысловое содержание.
Еще одной особенностью семантики внутренней речи является
агглютинация, т. е. своеобразное слияние слов в одно с их существенным
сокращением. Возникающее в результате слово как бы обогащается двойным или
даже тройным смыслом, взятым по отдельности от каждого из двух-трех
объединенных в нем слов. Так, в пределе можно дойти до слова, которое
вбирает в себя смысл целого высказывания, и оно становится, как говорил Л.
С. Выготский, «концентрированным сгустком смысла». Чтобы полностью
перевести этот смысл в план внешней речи, пришлось бы использовать,
вероятно, не одно предложение. Внутренняя речь, по-видимому, и состоит из
подобного рода слов, совершенно непохожих по структуре и употреблению на те
слова, которыми мы пользуемся в своей письменной и устной речи. Такую речь
в силу названных ее особенностей можно рассматривать как внутренний план
речевого мышления. Внутренняя речь и есть процесс мышления «чистыми
значениями».
А. Н. Соколов показал, что в процессе мышления внутренняя речь
представляет собой активный артикуляционный, несознаваемый процесс,
беспрепятственное течение которого очень важно для реализации тех
психологических функций, в которых внутренняя речь принимает участие. В
результате его опытов со взрослыми, где в процессе восприятия текста или
решения арифметической задачи им предлагалось одновременно вслух читать
хорошо выученные стихи или произносить одни и те же простые слоги
(например, «ба-ба» или «ля-ля»), было установлено, что как восприятие
текстов, так и решение умственных задач серьезно затрудняются при
отсутствии внутренней речи. При восприятии текстов в данном случае
запоминались лишь отдельные слова, а их смысл не улавливался. Это означает,
что мышление в ходе чтения присутствует и обязательно предполагает
внутреннюю, скрытую от сознания работу артикуляционного аппарата,
переводящего воспринимаемые значения в смыслы, из которых, собственно, и
состоит внутренняя речь.
Еще более показательными, чем со взрослыми испытуемыми, оказались
подобные опыты, проведенные с младшими школьниками. У них даже простая
механическая задержка артикуляции в процессе умственной работы (зажимание
языка зубами) вызывала серьезные затруднения в чтении и понимании текста и
приводила к грубым ошибкам в письме.
Письменный текст — это наиболее развернутое речевое высказывание,
предполагающее весьма длительный и сложный путь умственной работы по
переводу смысла в значение. На практике этот перевод, как показал А. Н.
Соколов, также осуществляется с помощью скрытого от сознательного контроля
активного процесса, связанного с работой артикуляционного аппарата.
Промежуточное положение между внешней и внутренней речью занимает
эгоцентрическая речь. Это речь, направленная не на партнера по общению, а
на себя, не рассчитанная и не предполагающая какой-либо обратной реакции со
стороны другого человека, присутствующего в данный момент и находящегося
рядом с говорящим. Эта речь особенно заметна у детей среднего дошкольного
возраста, когда они играют и как бы разговаривают сами с собой в процессе
игры.
Элементы этой речи можно встретить и у взрослого, который, решая сложную
интеллектуальную задачу, размышляя вслух, произносит в процессе работы
какие-то фразы, понятные только ему самому, по-видимому, обращенные к
другому, но не предполагающие обязательного ответа с его стороны.
Эгоцентрическая речь — это речь-размышление, обслуживающая не столько
общение, сколько само мышление. Она выступает как внешняя по форме и
внутренняя по своей психологической функции. Имея свои исходные корни во
внешней диалогической речи, она в конечном счете перерастает во внутреннюю.
При возникновении затруднений в деятельности человека активность его
эгоцентрической речи возрастает.
«При переходе внешней речи во внутреннюю эгоцентрическая речь
постепенно исчезает. На убывание ее внешних проявлений следует смотреть,
как считал Л. С. Выготский, как на усиливающуюся абстракцию мысли от
звуковой стороны речи, что свойственно речи внутренней. Ему возражал Ж.
Пиаже, который полагал, что эгоцентрическая речь — это рудиментарная,
пережиточная форма речи, перерастающая из внутренней во внешнюю. В самой
такой речи он видел проявление несоциализированности, аутизма мысли
ребенка».[4] Постепенное исчезновение эгоцентрической речи было для него
признаком приобретения мыслью ребенка тех качеств, которыми обладает
логическое мышление взрослого. Спустя много лет познакомившись с
контраргументами Л. С. Выготского, Ж. Пиаже признал правильность его
позиции.
Глава 2. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения
высказывания.
Все гипотезы имеют своей предпосылкой то общее понимание процессов
порождения речи, которое свойственно современной психологии и в частности
- школе Л.С.Выготского, а также другому направлению в физиологии высшей
нервной деятельности, которое связано с именем Н.А. Бернштейна. Впрочем,
они принципиально не противоречат и некоторым другим теориям речевой
деятельности (речевого поведения) и, как можно далее видеть, опираются
частично на материалы, накопленные в рамках таких теорий.
«Внутренняя речь, внутреннее проговаривание и внутреннее
программирование речевого высказывания суть три разных психологических
процесса, сходных, но не идентичных».[5]
Внутреннее проговаривание ("внешняя речь про себя", по определению
П.Я.Гальперина) есть скрытая физиологическая активность органов
артикуляции, возникающая в определенных случаях и имитирующая в большей
или меньшей степени процессы, происходящие при реальном говорении. Оно
связано с двумя видами ситуаций:
а) восприятие речи - согласно "моторной" теории восприятия; однако есть
основания полагать, что не всякое восприятие речи осуществляется по схеме,
предлагаемой "моторной" теорией;
б) протекающие в развернутой (неавтоматизованной) форме умственные
действия. В первой из этих ситуаций внутреннее проговаривание
осуществляется вне внутренней речи как таковой и вообще вне "глубинных"
психических процессов. Как показывают опыты А.Н.Соколова, «.. мы можем
занять речедвигательнйй аппарат посторонней деятельностью и в то же время
обеспечить достаточно адекватное понимание и воспроизведение слышимого
текста. Во второй из этих ситуаций внутреннее проговаривание сопровождает
внутреннюю речь».[6]
Внутренняя речь есть речевое действие, перенесенное "вовнутрь". Она в
типичном случае возникает в ситуации решения задачи. Внутренняя речь может
сопровождаться внутренним проговариванием (в достаточно сложных типах
заданий), но это - совершенно не обязательно условие. Внутренняя речь может
быть "представлена" в говорении и отдельными "намеками", операций
речедвигательными признаками слов и словосочетаний.
Строго говоря, в тех случаях, когда внутренняя речь максимально
приближена к развернутой, дискурсивной речи, она чаще всего сопровождается
прогорвариванием. Это - один "полюс". Второй "полюс" " это максимально
свернутая внутренняя речь, приближенная в простому пониманию речи. Она, по
имеющийся данным, менее всего связана с проговариванием. Логическое
заверение этого ряда - переход речевого высказывания в разряд
первосигнальных раздражителей и полное выпадение промежуточного звена или
звеньев, но это уже нас не интересует.
Внутреннее программирование речевого высказывания есть неосознаваемое
построение некоторой схемы, на основе которой в дальнейшем порождается
речевое высказывание. Такое программирование, по-видимому, может быть двух
типов:
а) программирование конкретного высказывания,
б) программирование речевого целого.
«Первое осуществляется, так сказать, на одно высказывание вперед,
второе - на более длительный срок» Является ли второе продолжением,
развитием, обобщением первого? - Это требует специального исследования».[7]
«Говоря о внутреннем программировании, мы имеем в виду
программирование речевого высказывания, но отнюдь не поведения
(деятельности) в целом, хотя на программирование речи в принципе
распространяются общефизиологические закономерности программирования. С
другой стороны, следует сразу же оговориться, что мы не берем весь
мыслительно-речевой акт, так сказать, отсекая его «чисто мыслительные»
звенья и начиная исследование с того места, где начинается «переливание»
мысли в слово».[8]
Что должно отражаться в схеме высказывания? По-видимому то, что не
будет автоматически реализоваться при порождении речи, что не заложено в
правилах порождения любого высказывания на данном языке, то есть
индивидуальная характеристика именно данного высказывания, позволяющая
выбрать из «лексикона» соответствующие слова, а из возможных синтаксических
структур -необходимую. Требуется специальное исследование, чтобы выяснить,
какие характеристика предложения, и в какой форме записаны в схеме.
Опираясь на соответствующие данные, можно предположить, что эта форма -
агглютинативная цепь "смыслов" (в понимании этого термина А.Н.Леонтъевым),
каждый из которых соответствует определенной части дерева структуры
предложения.
Для закрепления "смыслов" может, по-видимому, использоваться различный
код (ср.идею "предметно-схемного кода внутренней речи" у Н.И.Жинкина). При
этом важно осознавать, однако, что единица такого кода двусторонняя, то,
что закрепляется, постоянно и не зависит от характера кода; то, как
закрепляется переменно и может варьироваться в очень широких пределах»
В порядке гипотезы можно также предположить, что именно на этапе
"схемы" осуществляется влияние внеструктурных факторов на порождение
предложения.
«Внутренняя речь структурно стоит ближе всегда к внутреннему
программированию, но их структуры не идентичны. Разница внутреннего
программирования и внутренней речи - это разница промежуточного звена в
процессе порождения и конечного звена, или результата этого процесса».[9]
Таким образом, « … соотношение внутренней речи и внутреннего
программирования таково: иными словами, внутреннее программирование может
развертываться либо во внешнюю речь, либо во внутреннюю речь в зависимости
от функциональной специализации речевого высказывания и некоторых других
"факторов". Речь "для себя" - это внутренняя речь, речь "для других" -
внешняя, но и речь "для себя" может при определенных обстоятельствах
применять структурные характеристики, свойственные внешней речи».[10]
Переход от внутренней речи к внешней осуществляется через ступень
программирования. Это было бы важно экспериментально показать.
Что моделируется в экспериментах А.Р.Лурия и Л.С.Цветковой с
афатиками? Конечно же, не внутренняя речь, а именно внутреннее
программирование, дефект которого отражается и в нарушении внутренней речи.
Специфическая структура программирования отражается в «порядке слов» в
тех случаях, когда этот порядок не «деформируется» «грамматической
структурой предложения в конкретном язык». Такими "неграмматическими
языками" являются спонтанный мимический язык глухонемых, автономная речь
детей и обычная детская речь в тот момент, когда лексико-грамматические
классы уже сложились, но еще отсутствует грамматическая парадигматика. Все
эти "языки" дают одну и ту же последовательность "членов предложения" – S –
At – O – V - Ad (то есть, если иллюстрировать эту схему словами русского
языка - Кот черный ухо почесал лениво). В связи со сказанным опять-таки
встает вопрос о предикативном характере внутренней речи, - вопрос, в
особенно острой форме поставленный Л.С.Выготским. Критика этого утверждения
Выготского Б.Г.Ананьевым неправомерна: Б.Г.Ананьев, как и Л.И.Подольский
здесь смешивает предикативность как лингвистическое понятие и, так сказать,
психологическую предикативность. "Субстантивность" внутренней речи не
противоречит ее предикатиэности, эти характеристики относятся а разным
планам. "Ночь. Звезды," конечно, номинативные предложения; но ведь
психологически мы имеем здесь нечто вроде «( это - ) ночь», «(это - )
звезды» или - «наступила ночь» (а не день), «видны звезды» (а луны
не видно).
Правомерно ли говорить о предикативности программирования? По-
видимому, нет, ибо предикативность есть по существу своему характеристика
высказывания в целом, она связана с реализацией (во внутренней или внешней
речи) внутренней программы. Вероятно, предикативный характер внутренней
речи есть отражение той "минимальной грамматики", которая содержится в
правилах перекодирования программы во внутреннюю речь.
На этапе программирования возможен и обычно осуществляется эллипсис.
Это происходит, по-видимому, в тех случаях, когда высказывание
контекстуально обусловлено предшествущими высказываниями. Важно отметить,
что эллипсис иметь и другое происхождение, то есть возникать за счет
грамматического кодирования "полной" программы.
Эллипсис на ступени программирования - это, собственно, не столько
эллипсис (он коренится не в средствах выражения, а в содержании), сколько
контекстуально и (или) ситуационно обусловленное отсутствие какого-либо
компонента мысли, отражающегося в структуре программирования уже вторично.
Понимание речи не есть "перевернутое" порождение. Понимание - гораздо
более сложный процесс, где контекст как грамматический, так и семантический
- играет, по-видимому, большую роль, чем при порождении, а структурные
характеристики предложения - меньшую; однако эксперименты показывают, что
"синтез" грамматической структуры предложения есть необходимый элемент его
понимания.
Порождение предложения осуществляется по-разному в разных типах речи.
В частности, разной является доля участия программирования в порождении;
если в монологической речи эта доля особенно велика, то в диалогической она
сходит почти на нет. Психологические отличия диалогической речи от
монологической, однако, совершенно не изучены.
Одно и то же (лингвистически) речевое высказывание принципиально может
быть порождено разными путями. В частности, следует допустить возможность
наряду с программированием и дальнейшим грамматическим порождением -
стохастического порождения элементарных высказываний. В этом случае
"Грамматический План" элиминируется и всю нагрузку берет на себя "Моторный
План". Учитывая парадоксальный факт, что экспериментом подтверждена и
модель порождения по НС, и трансформационная модель, можно выдвинуть
гипотезу о возможности даже для одного и того же носителя языка
использовать при порождении одного и того же (лингвистически) высказывания
разные модели порождения в зависимости от конкретных условий.
Под углом зрения сказанного здесь интересно было бы рассмотреть
результаты одного из экспериментов А.Н.Соколова. Его испытуемые слушали
текст и одновременно произносили заученное наизусть стихотворение. При этом
в памяти у них "оставался только общий, не расчлененный «смысл». Особенно
любопытно, что полностью выпадали - "текстуальные выражения", особенно даты
и фамилии, одним словом, здесь, видимо, столкнулись оба пути порождения,
причем стохастическое порождение осуществлялось на уровне моторной
реализации, но оказало влияние на конструктивное порождение "встречного"
высказывания на ступени семантических единиц; не получив возможности
осуществить полный синтез встречного" высказывания, речевой механизм
испытуемого ограничился анализом, дошедшим до ступени программы. Таким
образом, "собственно понимание" (не только общего смысла) оказалось
невозможным.
Порождение осуществляется по-разному в разных коммуникативных типах
речи. Говоря о коммуникативных типах речи, мы имеем в виду отражение в
высказывании отношений различного уровня абстракции. Так, А.Р.Лурия вслед
за Сведелиусом различает "коммуникацию событий" (типа собака лает) и
"коммуникацию отношений" (типа Сократ - человек), причем это различение
подтверждается данными об афазии. По-видимому, это тот минимум различий,
который нельзя не учитывать при анализе механизмов порождения речи.
Сказанное выше относительно программирования следует, очевидно, относить,
прежде всего, а "коммуникации событий". Ср. тот факт, что "отвлеченные"
тексты в опытах А.Н.Соколова дали совершенно другую картину, нежели
изобразительные.
Программирование не зависит от языка, по крайней мере, в плане самих
"смыслов", а не кода, который используется для их закрепления. Различие в
порождении начинается на следующем этапе - при переходе к внешней речи,
вернее, при грамматическом порождении "дерева" структуры предложения.
Перевод с языка на язык есть перевод с языка на внутреннюю программу и
далее - с этой программы на другой язык. Исключением является, по-видимому,
синхронный перевод, где внутренняя программа выступает в "разорванном"
виде, - не как единая цепь смыслов, а как изолированные смыслы, тут же
кодируемые в родной язык. Впрочем, синхронный перевод с психологической
стороны исследован пока недостаточно (сродни лишь опыты З.А.Кочкиной).
Одним из видов вербальной памяти может быть запоминание программы.
Так, запоминая "общее содержание" высказывания, но не сохраняя в памяти его
конкретно-грамматической формы, мы, видимо, оперируем именно с программой.
Именно сюда относятся случаи, описанные В.Гутъяром как воспроизведение
"смыслового скелета"
|
