Мифологическое и фольклорное в рассказах Бунина. - Литература - Скачать бесплатно
КАМЧАТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ
УНИВЕРСИЕТ
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ РФ
КАФЕДРА РУССКОГО ЯЗЫКА
МИФОЛОГИЧЕСКОЕ И ФОЛЬКЛОРНОЕ В РАССКАЗАХ БУНИНА
К защите
допускаю: Квалификационная
зав. кафедрой литературы работа
Дмитриенко О.А. студентки 5 курса
_______________________ филологического
факультета
Василец О.В.
Работа защищена на ГАК
"____"_______________ Научный
руководитель: профессор
Гончарова А.А.
с оценкой
"_____________________"
Председатель ГАК:
_______________________
Члены ГЭК:
_______________________
_______________________
ПЕТРОПАВЛОВСК-КАМЧАТСКИЙ
2004
СОДЕРЖАНИЕ
Введение………………………………………………………………………..…2
1. Приемы включения фольклора в литературный
текст……………………4
1.1. Фольклорное слово в
литературе…………….……………………4
1.2. Фольклорные "вкрапления" в литературном
тексте……………..5
1.3. Лирическая ситуация в фольклоре и
литературе………………..10
1.4. Связь русского фольклора со славянской
мифологией…………11
2. Славянские мотивы в художественном мире
Бунина…………………….14
2.1. Истоки обращения Бунина к народному
творчеству……………14
2.2. Русский фольклор и мифология в рассказах Бунина, роль фольклорного и
мифологического в раскрытии "неизреченной красоты русской
души"……………………………………………16
3. Восточные мотивы в рассказах
Бунина…………………………………….31
3.1. Бунин - неутомимый
путешественник……………………….…...31
3.2. Отражение восточных впечатлений в рассказах
Бунина…….….32
Заключение……………………………………………………………………38
Литература………….…………………………………………………………39
ВВЕДЕНИЕ
Любой читатель обратит внимание на часто встречающиеся в произведениях Ивана
Алексеевича Бунина фольклорные жанры, в которых частично сохранились отголоски
древней славянской мифологии. Фольклор в рассказах Бунина – часть
художественной системы писателя. Его произведения – своеобразная
практика фольклорной теории автора.
Задача данной работы состоит в том, чтобы “войти” в глубь
бунинского художественного мира, “войти” в стихию его языка. Разные
исследователи занимались тщательным изучением фольклоризма Бунина как составной
части мировоззрения писателя. Это и Эрна Васильевна Померанцева – известный
русский фольклорист, и Владислав Николаевич Афанасьев, и А.А. Волков, и Олег
Николаевич Михайлов – писатель, доктор филологических наук, и многие
другие.
Формулировка темы “Мифологическое и фольклорное в рассказах Бунина”
довольно широка и ставит нас перед необходимостью выделить лишь отдельные
произведения. В данной квалификационной работе мы обратимся к произведениям И.А.
Бунина, которые, на наш взгляд, представляют писателя – лауреата Нобелевской
премии – как настоящего художника слова. Стремление к совершенству
определяло и словесную магию бунинского искусства. Обостренность его взора, слуха,
обоняния общеизвестны. Звук, свет, цвет, запахи, краски, формы, самый ритм жизни
Бунин передавал так, что в восторг приводил самых искушенных любителей слова.
Бунинский стиль – сдержанный, но не бесстрастный, а внутренне напряженный,
звенящий каждым словом. Интерес Бунина к фольклору, к “мужицким”
песням и рассказам продиктован потребностью проникнуть в самую душу народа, к
жизни и судьбе которого писатель относится с глубокой тревогой, мучительным
беспокойством. В рассказах Бунина использованы почти все фольклорные жанры:
заговоры, обрядовые, календарные и свадебные песни, пословицы и загадки, причеты,
былины и сказки, лирические, колыбельные, исторические песни, мещанский романс,
духовные стихи и частушки, приметы и детский фольклор. Все это можно увидеть,
рассмотрев рассказы великого мастера народного слова. Бунин очень много
путешествовал. Особенно поразил его Восток. В данной работе мы покажем, как
отразились восточные впечатления в отдельных рассказах Бунина.
Цель данной работы определим следующим образом:
1. Выделить особенности “вкрапления” мифологического и
фольклорного характера в литературе; отметить тесную связь фольклора с
мифологией.
2. Выявить славянские мотивы в художественном мире Бунина; выявить все
фольклорные жанры, встречающиеся в рассказах; определить их художественные функции
(источники фольклорных текстов нами не уточняются, это могла быть тема другого
исследования).
3. Выявить восточные мотивы в рассказах Бунина; определить значимость
обращения писателя к Востоку.
Целью работы определена ее структура. После введения следует первая глава
“Приемы включения фольклора в литературный текст”, затем идет вторая
глава “Славянские мотивы в художественном мире Бунина”, затем –
третья глава “Восточные мотивы в рассказах Бунина”. Заключение
содержит выводы. В конце приводится список использованной литературы.
Глава первая
Приемы включения фольклора в литературный текст.
Многочисленные и разнообразные контакты между фольклором, мифологией и
литературой приводят не только к взаимопроникновению сюжетов или к заимствованию
неизвестных воспринимающей системе изобразительных средств, но подчас и к
"вкраплению" отдельных элементов (отрезков) определенного текста,
принадлежавшего к одной из этих систем, в текст, относящийся к другой системе, -
явлению специфическому и малоисследованному. Надо отметить, что повествовательная
литература оказывается связанной с мифологией именно через повествовательные
жанры, возникшие в глубоких недрах фольклора.
1.1. Фольклорное слово в литературе.
"Вкрапления чужого текста” в “свой текст” может быть
стилистически активным или нейтральным; в первом случае речь идет о цитировании,
во втором – о заимствовании. В этом плане вполне удовлетворяет
терминологическое разграничение, предложенное Г. Левинтоном: “Цитация
– такое включение “чужого текста” в “свой текст”,
которое должно модифицировать семантику данного текста именно за счет ассоциаций с
текстом – источником (цитируемым текстом), в противоположность
заимствованию, которая не влияет на семантику цитирующего текста. <…>
Степень точности цитирования здесь не принимается в
расчет”
.
Между цитированием в узком и точном смысле этого слова – дословным
воспроизведением элементов “чужого текста” – и целенаправленным
отклонением от первоисточника при частичном его включении в новый текст, т.е.
цитированием неточным, - различие весьма существенное, более того, сама эта
неточность неоднотипна. Здесь наблюдается, во-первых, намек на “чужой
текст” в его первоначальном виде; во-вторых, отзвук иного текста в виде
воспроизведения чужой фразовой, образной или ритмо-мелодической конструкции; и,
наконец, в-третьих, преднамеренное изменение семантики “чужого текста”
на противоположные – при сохранении его характерных внешних признаков. Если
учесть все эти обстоятельства, тогда, помимо собственно цитаты, объектом
рассмотрения станут также аллюзия, реминисценция и перифраз. В работе, посвященной
семантическому механизму литературной изменчивости, И.П. Смирнов показывает
логическую допустимость шестнадцати способов цитирования, каждый из которых, в
свою очередь,
многофункционален
.
Надо отметить, что цитирование может быть первичным – по первоисточнику, и
вторичным, опосредованным; в одних случаях интерпретация этого факта не выходит за
рамки узко текстологического комментария (например, цитата не по первоисточнику),
в других приобретает принципиальное значение (перифраз перифраза).
Вопроса о "вкраплении" одного текста в другой коснемся еще немного и
рассмотрим его лишь под определенным углом зрения – как часть общей проблемы
взаимоотношения двух систем словесного искусства, литературы и фольклора.
1.2. Фольклорные "вкрапления" в литературном тексте.
Специальный интерес представляет "вкрапление" в литературный текст
фольклорной речи. Здесь “не-свое” не может быть воспринято и как
“чужое” в полном смысле этого слова; такого рода ситуацию можно скорее
охарактеризовать как “общее” (“наше”) в
“своём”. В определённом плане такое цитирование менее ассоциативно:
отпадают связи, обусловленные понятием авторства. Их отсутствии восполняется иными
параллелями, во многом специфичными для каждого вида цитирования.
Собственно цитата может вводиться либо на фабульном, либо на внефабульном уровне.
Так, у Бунина в рассказе “Танька” песня
“Зоренька” не просто воспроизводится, но и является предметом
изображения, составной частью фабулы: её поёт герой Павел Антоныч, о ней
рассуждает повествователь, эта песня наталкивает на мысли о жизни,
противопоставленной мечтам героя. Очень часто песни, частушечные напевы
используются автором для описания ситуации, характеристики героев, настроения.
Литературная практика знает немало примеров, свидетельствующих об удивительной
многофункциональности цитат как первой, так и второй разновидности.
Иногда наблюдается отклонение автора от фольклорной традиции: например, в
аналитической ситуации в народных сказках нет упоминания какой-либо конкретной
песни – отсутствует, следовательно, и песенная цитата. Это уже не частное, а
структурное расхождение.
Всякое упоминание в рассказах музыкальных произведений конкретно и значимо: это,
как правило, произведения, популярные в определенное время и в определенном кругу.
Например, в рассказе “Танька” Павел Антоныч играет на гитаре сначала
“Качучу”, потом “Марш на бегство Наполеона” и затем
переходит на “Зореньку”. “Зоренька” не только названа и
процитирована, но и отмечен характер её
исполнения
.
Строчка-цитата народной песни как ритмо-мелодическая единица оказывается
одновременно отдельной самосостоятельной строкой авторского повествования. Автор
как бы демонстрирует источник избранный им, как бы указывает, что он – в
русской фольклорной традиции.
Включение в рассказ песенной строки – это одно из проявлений той
естественности, с которой в бунинский рассказ вошел опыт не только
повествовательных, но и песенных жанров.
Песенная строка как бы отделяет словесную цитату от мелодии, которая становится
элементом подтекста. Традиционный фольклор не знает деления на стихи и прозу
– он делает различие между тем, что рассказывается; но песенная строка,
перенесенная, пусть даже с абсолютной точностью, в рассказ, уже в силу такого
окружения начинает звучать не по-песенному. Но “чужое” слово не
абсолютно подчиняется в прозе авторским интонациям. Дословная цитата оказывается
далеко не точным повторением.
Народную песню, в отличие от сказки, следует цитировать точно, недаром говорят:
"Из песни слова не выкинешь". Явное фольклорное "вкрапление"
содержит – и притом на различных уровнях – некий литературный
противовес; это прямое обращение к фольклору, подспудно таит в себе нарушение
фольклорных правил. Создавая видимость строгого следования устной традиции, автор
добивается такого эффекта при помощи средств устной словесности неизвестных и
литературных по своей сущности.
Если бы цитировалось произведение литературное, у читателя возникло бы желание
вспомнить, кто же является автором знакомых строк. Но приводится песня народная, и
первое, естественное стремление читателя – вспомнить, где он эту песню
слышал прежде и как она звучала. Этот интерес к обстоятельствам бытования
цитируемого фольклорного текста и направляет основной поток читательских
ассоциаций, вызывая столь необходимое автору наложение времен и расстояний, звуков
и образов.
Особый вид цитаты – эпиграф, который по самой своей природе требует точного
воспроизведения "чужого слова", причем по традиции эпиграф содержит
ссылку на источник. Так, в рассказе Бунина "Худая трава" пословица:
"Худая трава из поля вон!" – вынесена в
эпиграф
. Её роль в структуре повествования чрезвычайно значительна, народная мудрость
предваряет повествование, указывая на особую значимость "скрытого"
содержания.
Аллюзия. В "Поэтическом словаре" А. Квятковского находим следующее
определение: "Аллюзия (от латинского allusio – намек, шутка) –
стилистический прием; употребление в речи или в художественном произведении
ходового выражения в качестве намека на хорошо известный факт, исторический или
бытовой".
Известность – общее свойство фольклора, и для аллюзии он служит самым
благодатным материалом; предпочтение, естественно, отдается наиболее активно
бытующим фольклорным жанрам – песне, пословице, поговорке.
Известный "чужой текст" полностью не приводится – автор
предпочитает намекнуть на него, аллюзия способствует созданию многоплановости,
многоголосия, полемичности.
Наличие общих сюжетных и образных ходов в фольклоре – с одной стороны, и
вариативность, как общее свойство фольклора – с другой, подчас позволяют
автору указывать не на какое-либо конкретное произведение, а
"цитировать" целый фольклорный жанр – сказку, былину, песню, либо
даже фольклор вообще. Например, в рассказах Бунина сочетания "начала
рассказывать, как было дело", "все так звали на деревне",
"горевать-то, почесть, не по чем", "там и сям", "долго ли
пролежал – глядь" и др. (р-з
"Кастрюк")
восходят к фольклору. Данек Д., классифицируя литературные цитаты, в
аналогичном случае употребляет термин "цитаты структур, или
квазицитаты", ибо это не эмпирические цитаты из конкретного произведения, а
воспроизведение поэтик, стилей, художественных
систем
.
Аллюзия, то сталкивая, то сплавляя два компонента – свою и
"чужую" речь, подчас выступает как своеобразный трансформатор, на входе
которого – одно семантическое "напряжение", а на выходе –
другое.
Таким образом, при функционировании в качестве литературной аллюзии ходового
фольклорного выражения "хорошо известным фактом" /Квятковский/
оказывается как сам фольклорный текст в его первоначальном виде, так и получившие
широкую известность условия его применения.
Реминисценция (напоминание) обычно вызывает в памяти читателя знакомую
конструкцию из другого художественного произведения.
Подчас "другой контекст" используется в обоих планах – широком и
узком. В широком плане, как заимствование из фольклора вообще, фольклорная
реминисценция как бы вносит в оценку происходящего народную точку зрения. В более
узком плане, как указание на конкретный фольклорный жанр с только ему присущими
поэтическими средствами, она может обрести дополнительное значение в зависимости
ещё и от того, насколько роль, которую заимствованный текст играет в литературном
произведении, расходится с его первоначальным фольклорным назначением, вплоть до
полного противопоставления – в травестии. Причём по своему характеру
травестия внутри одной – фольклорной – системы это нечто иное,
чем травестия, основанная на "выворачивании" фольклорного текста в
реалистической литературе.
Например, строки из рассказа Бунина "На край света"":
"… Ему вот-вот собираться в могилу, а он уже никогда больше не
услышит родного слова и помрёт в чужой хате, и некому будет ему глаза
закрыть. Перед смертью оторвали его от семьи, от детей и
внучат…"
– ннапоминает читателю народную песню – раздумье, которая обычно
представляет собой монолог с интонационным обилием восклицаний, вздохов и
отсутствием чёткой композиционной схемы.
Перифраз – как семантическое переосмысление реалий, входящих в народное
изречение, служит одним из средств образования новых афоризмов. Вторая жизнь
изречения особенно часто начинается в бурные эпохи, причем нередко именно вновь
рожденный афоризм остается в памяти потомков, тогда как для обнаружения его
предшественника требуются специальные разыскания.
"Бог даст день, бог даст пищу…", - говорит "привычное"
Аверкий из рассказа "Худая трава"
Бунина .
Подобно ему изречение: "Будет день, будет пища". Итак, включение
элементов фольклорного текста в литературный контекст обычно оказывается в
целостной системе произведения весьма важным, а подчас и ключевым
идейно-художественным фольклором.
Чаще всего фольклорным "вкраплениям" не сопутствуют авторские
комментарии или иные указатели на их первоначальную текстовую принадлежность. Если
к тому же фольклорное изречение приводится в трансформированном виде, то сам факт
цитации может быть незамеченным, а его роль в формировании произведения как
идейно-художественного единства– неучтенной.
1.3. Лирическая ситуация в фольклоре и литературе.
Взаимодействие фольклора и литературы – это не только отдельные контакты,
это и многовековое существование двух художественных систем. Литература пользуется
опытом фольклора в целом, во всех его разновидностях. И всё же существует
фольклорный жанр, который в становлении и обогащении реализма играет особую роль.
Этот жанр – народная песня, применительно к русской литературе, так
называемая, традиционная лирическая песня. Именно с появлением лирической песни
произошло переключение художественного вымысла из сферы необычного – в
область повседневного человеческого бытия. В.Я. Пропп убежден, что присущие
народной лирике "изменчивость, широта и свобода обеспечивают песне её
долголетие" . Эти же свойства
определяют роль народной лирики и в развитии литературы.
Фольклорные жанры в сопоставлении с литературой относятся к трем идущим на смену
друг другу этапам художественного мышления: в предании изображаемое воспринимается
как "синтетическая правда" (М.И. Стеблин-Каменский), в волшебной сказке
– как явный вымысел, противоречащий действительности, в лирической песне
– как поэтическое воспроизведение жизни. Естественно, что и связи с
литературой для каждого их этих жанров становились все более сложными и
многогранными.
Если тем уровнем, на котором сказочная поэтика обнаруживает свою наибольшую
устойчивость, является функция, то для лирической песни таким уровнем оказывается
ситуация (разлуки, выбора жениха и
т.п.)
.
В лирической песне многообразие отношений между речью и событием раскрывается как
внутренняя возможность жанра. Лирическая песня стирает границы между тем, что
было, и тем, что может случиться, между видением и представлением. Объясняется это
специфической ролью художественного вымысла в песне, в конечном счёте
– эстетическими отношениями песни к действительности.
Жанровая определенность русской лирической песни, непрерывно присутствовавшей в
народном художественном сознании, сыграла в процессе становления литературной
формы роль постоянно действующего фактора, своеобразного катализатора.
1.4. Связь русского фольклора со славянской мифологией.
Изустные предания – драгоценный источник; пополняющий вакуум исторического
изучения русской мифологии. Сочинения, изображения идолов, священные в древности
сосуды, храмы, обычаи, сохранившиеся до наших дней в народном фольклоре, - это
памятники, являющиеся главными источниками учения о русских богах. К сожалению,
сохранилось очень немного из них. Они словно поглощены всепожирающим временем.
Практически не осталось сочинений о идолопоклонстве, изображений богов, памятников
древнего богослужения. Сохранились лишь некоторые остатки языческих обычаев
славян.
Кроме перечисленных источников познания русской древности, важно назвать
ещё два – это народные песни, народные сказки, устное народное творчество
вообще. Именно в нем находится сокровище для понимания и изучения русской
мифологии.
В русских народных песнях обнаруживается много характеристического, на многих
остался отпечаток седой древности, некоторые из них происходят, вероятно, из
языческих времен, потому что в них упоминаются часто имена некоторых русских
богов. Конечно, в народных песнях многое переменилось от времени, но тем не менее
они остаются ценными для россиянина, который из них черпает, познает характер и
обычаи своих добрых и мужественных предков.
Простонародные сказки часто с патриотическим жанром повествуют о деяниях героев
древности и мрачными красками изображают "несчастия" России, но самое
интересное в них то, что в повествовании нередко упоминаются при этом древние
божества, чудеса, волшебницы и прочие.
В дошедших до нас поверьях, обычаях, играх мы так же слышим имена из древней
мифологии славян.
Мифология очень ценна для современности. К ней мы подходим как к огромному пласту
культурного развития, через который прошло всё человечество. Это важнейшее явление
культурной истории, господствовавшее над духовной жизнью человечества в течение
десятков тысяч лет.
В отличие от фольклорных жанров, миф – это не жанр словесности, а
определенное представление о мире, которое лишь чаще всего принимает форму
повествования; мифологическое же мироощущение выражается и в иных формах –
действа (как в обряде), песни, танца и т.д.
Мифы составляют как бы священное духовное сокровище племени. Они связаны с
заветными племенными традициями, утверждают принятую в данном обществе систему
ценностей, поддерживают и санкционируют определенные нормы поведения. Миф как бы
объясняет и санкционирует существующий в обществе и мире порядок, он так объясняет
человеку его самого и окружающий мир, чтобы поддержать этот порядок.
В верованиях народных масс сохранилась "низшая мифология"-
представления о разных духах природы- лесных, горных, речных, морских, о духах,
связанных с землевладением, с плодородием земли, с растительностью. Эта
"низшая мифология" оказалась наиболее устойчивой. В русском народном
фольклоре и поверьях сохранилась именно "низшая мифология", тогда
как "высшая мифология", представления о великих богах,
существовавших у древних славянских народов, почти совершенно изгладились в
народной памяти и лишь частично влились в фольклор.
При размежевании мифа и сказки современные фольклористы отмечают, что миф
является предшественником сказки, что в сказке по сравнению с мифом происходит
ослабление (или потеря) этиологической функции, ослабление строгой веры в
истинность излагаемых фантастических событий, развитие сознательной выдумки( тогда
как мифотворчество имеет бессознательно-художественный характер) и другие.
Разграничение мифа и исторического предания, легенды, вызывает тем больше
разногласий, что оно в значительной мере условно. Но провести грань между
историческими преданиями и собственно мифами очень трудно, потому что в
повествование об исторических событиях вплетены часто мифологические образы богов
и других фантастических существ.
Народные сказки, песни, поверья, обычаи, игры и прочее переходили из одних уст в
другие, из поколения в поколение, и, таким образом, до наших дней дошли отголоски
древней русской мифологии, сохранившиеся в русском фольклоре. Из фольклора в
литературу проникали сначала наиболее "жёсткие", наиболее наглядные и
распространённые компоненты. Однако по мере развития реалистических традиций
литература всё активнее обращается к таким сторонам фольклорной поэтики, которые
не отличаются указанными признаками, и нередко предпочитает усвоение народной
поэтики в неотвердевших, "избыточных", а подчас и тупиковых для
фольклора формах. На такой стадии обращения к фольклору – это использование
и того, что получило в устной словесности развитие и распространение, и тех
возможностей, которые остались в фольклоре нераскрытыми. Можно утверждать, что в
определенном смысле фольклорная традиция оказывается более продуктивной в
литературе, нежели в фольклоре. Фольклорная традиция хранится не в одном лишь
фольклоре – она веками впитывается литературой, и если этого не учитывать,
то многие литературные явления останутся непонятными и необъясненными; без учета
фольклорного воздействия неполно представление и о литературном процессе в целом.
В области поэтики фольклорные и мифологические импульсы особенно активны, а их
последствия – устойчивы и долговременны.
Глава вторая
Славянские мотивы в художественном мире Бунина.
Преемственность поколений, наследие веков, тема памяти, воспоминаний, корневых
связей человека с прошлым – историческим, культурным, природным,
– всегда занимали Бунина.
Рассказы Бунина отличаются острой полемичностью, беспощадной правдивостью и
– главное – глубиной проникновения в сокровенные тайны национального
бытия.
Казалось бы, писатель повествует о давно известном, даже привычном: обыкновенные
крестьяне, будничные дела и заботы, встречи, разговоры, воспоминания, скудный быт,
нищета, жестокость одних и долготерпеливость, покорность, незлобливость
других.
Однако незамысловатую жизнь крестьян Бунин изображал как бытийно значительную,
таящую загадки общерусские, психологические, философские. Готовя к изданию сборник
"Иоанн Рыдалец", Бунин писал в 1913 году: "Будут в этой книге и
иного рода рассказы – любовные, "дворянские" и даже, если хотите,
"философские". Но мужик будет опять на первом месте – или, вернее,
не мужик в узком смысле этого слова, а душа мужицкая – русская,
славянская"
.
В рассказах Бунина – глуби и дали времен, которые постигаются посредством
русской мифологии и фольклора, искусно, по-мастерски включенных автором в
повествование.
2.1. Истоки обращения Бунина к русскому народному творчеству.
Обращение к народному поэтическому творчеству, характерное для русской литературы
на всех этапах ее развития, было свойственно и писателям начала ХХ века,
представителям самых различных школ и направлений – от Горького и Короленко
до Блока и Ремизова. Каждый из них шел к этому своим путем, и каждый, пользуясь
образами, заимствованными из фольклора, подчинял их собственным
художественным задачам. Настойчиво и разнообразно вводил фольклор в свои
произведения и Бунин. Он преследовал при этом две цели: проникновение в "душу
народа" и изображение "ее светлых и темных, часто трагических
основ"
.
"Важно знать, - писал Бунин, утверждая свои возможности в достижении этих
целей. – А я знаю и, быть может, как никто из теперь пишущих. Важно и
восприятие иметь настоящее. Есть у меня и этого
доля"
. Основание для подобного утверждения давал весь жизненный опыт писателя.
"Лет с семи, - говорит он, - началась для меня жизнь, тесно связанная в моих
воспоминаниях с полем, с мужицкими
избами…"
. Его первыми друзьями были крестьянские ребятишки, первые познания в русском
языке получены от матери и дворовых, им же он обязан и первыми уроками поэзии:
"…от них, - вспоминал Бунин, - я много наслушался и песен, и
рассказов"
. Став старше, он сделался непременным участником деревенской "улицы" и
здесь уже сам "придумывал "страдательные и плясовые", которые
вызывали смех и одобрение", а в зимние вечера ходил по крестьянским избам
слушать старинные песни . Воспоминания брата
писателя свидетельствуют, в каком тесном соприкосновении с деревенским бытом
протекала жизнь на отцовском хуторе, где провел свою юность Бунин. Оставив
родительский дом, он не утратил обретенного там сознания своей причастности к
жизни народа. Более того, теперь уже сознательно Бунин ищет возможности вновь и
вновь к ней прикоснуться. Поселившись в Орле, он совершает поездку по средней
полосе России, живя в Полтаве, бродит по украинским селам. "А я, брат, опять
ничего не пишу, - сообщает он И.А. Белоусову в середине 1890-х годов. – Все
учусь, - по книгам и по жизни: шатаюсь по деревням, по ярмаркам, - уже на трех
был, - завел знакомство с слепыми, дураками и нищими, слушаю их песнопения и
т.д.".
. В этих скитаниях Бунин видел средства познания народа и вместе с тем школу
собственного мастерства: "Для меня открылась красота природы, глубокая связь
художественных созданий с родиной их творцов, увлекательность изучения народа и
поэзия свободы и воли скитальческой
жизни"
. Позже Бунин неизменно возвращался из своих заграничных поездок на Орловшину
– в Глотово, где ежегодно проводил долгие месяцы не только за письменным
столом, но и в непосредственном общении с крестьянами. Уже в наше время участники
фольклорных экспедиций Елецкого педагогического института слышали рассказы
крестьян – старожилов о том, что Бунин ходил по деревням и записывал песни и
частушки . Свои наблюдения он дополнял
знакомством с трудами выдающихся фольклористов: выписки, сделанные им из сборника
П.В. Киреевского, перемежаются его собственными записями и
заметками . А
оказавшись в Витебской губернии, Бунин с увлечением изучает этот "край,
чрезвычайно любопытный в бытовом отношении", где ему "пришлось очень
много ходить пешком, вступать в непосредственное соприкосновение с местными
крестьянами, присматриваться к их нравам, изучать их
язык"
.
2.2. Русский фольклор и мифология в рассказах Бунина, роль фольклорного
и мифологического в раскрытии "неизреченной красоты русской души".
Знание жизни народа, приобретенное в постоянном общении с ним, определяет
исключительную достоверность бунинских описаний во всем, что касается народного
быта, народных обычаев и народного творчества. Таковы многочисленные описания
крестьянского жилища, например (в рассказе "Танька"):
"В избе стоял распаренный, густой воздух; на столе горела лампочка без
стекла, и копоть, темным, дрожащим фителем достигала до самого потолка. Около
стола сидел
отец…"
.
"В пустой избе стоял горячий, спёртый воздух. Солнце сквозь маленькие,
склеенные из кусочков, мутные стекла било жаркими лучами на покоробленную доску
стола, которую, вместе с крошками хлеба и большой ложкой, черным роем облепили
мухи"
. (Из р-за "Кастрюк".)
"Все постройки на старинный лад – низкие и длинные. Дом обшит тесом;
передний фасад его глядит во двор только тремя маленькими окнами; крыльца– с
навесами на столбах; большая соломенная крыша почернела от времени"
. (Из р-за "В поле".)
Или вот такое описание крестьянского жилища в средней полосе России:
"Вот богатый двор. Старая рига на гумне. Варок, ворота, изба – всё под
одной крышей, под старновкой в начес. Изба кирпичная, в две связи, простенки
разрисованы мелом; на одном – палочка и по ней вверх – рогульки, -
елка, на другом что-то вроде петуха; окошечки тоже окаймлены мелом –
зубцами"
.
Не менее точен Бунин и в описании народных костюмов ("Антоновские
яблоки"):
"Толпятся бойкие девки – однодворки в сарафанах, сильно пахнущих
краской, приходят "барские" в своих красивых и грубых, дикарских
костюмах, молодая старостиха, беременная, с широким сонным лицом и важная, как
холмогорская корова. На голове ее "рога" - косы положены по бокам
макушки и покрыты несколькими платками, так что голова кажется огромной; ноги, в
полусапожках с подковами, стоят тупо и крепко; безрукавка – плисовая,
занавеска длинная, а понева – черно-лиловая с полосами кирпичного цвета и
обложенная на подоле широким золотым
"прозументом"
.
"Мещанин, в ситцевой рубахе и обтертых докрасна опойковых сапогах, торчал
возле стола, осев на одну ногу и касаясь земли носком другой, – безобразной,
с высоким подъёмом, с большим каблуком, – выставив кострец, и, как обезьяна,
с необыкновенной ловкостью и быстротой грыз подсолнухи, не спуская своих бельм с
Захара"
. ("Захар Воробьев".)
"Вот две спускаются под гору, по каменистой дороге. Одна, крепкая,
невысокая, хмурит брови и рассеянно смотрит своими черными серьезными глазами
куда-то в даль, по долине. Другая, высокая, худенькая, плачет… Обе наряжены
по-праздничному, но как горько плачет одна, прижимая к глазам рукава сорочки!
Спотыкаются сафьяновые сапоги, на которые так красиво падает из-под плахты
белоснежный
подол…"
. ("На край света".)
Бунин внимательно изучал "Исторические песни малорусского народа",
изданные Вл. Антоновичем и М. Драгомановым, сборники Е.В. Барсова, П.В.
Киреевского, П.Н. Рыбникова, делал из них многочисленные
выписки .
Очевидно, он был знаком и со сборниками великорусских песен И.А. Соболевского,
П.В. Шейна, а также с лубочными песенниками, сборниками частушек и пословиц. Порой
книжный источник явно ощущается в его произведениях. Таковы, например, фольклорные
реминисценции в рассказе "На край света", где вспоминаются
"величаво - грустная" дума о том, "як на Чорному морi, на бiлому
каменi сидить ясен сокiл – бiлозiрець, жалiбленько квихлить –
проквиляе…"
. Все десять вариантов думы "Алексей Попович и буря на Черном море",
опубликованные в сборнике Антоновича и Драгоманова, начинаются с образа ясного
сокола, который на Черном море, на белом камне "жалiбненько квиле –
проквиляе"; особенно близок к тексту Бунина вариант, где фигурирует именно
"ясен сокiл - бiлозiрець", а в других думах этого же сборника мы найдем
и "басурманскую каторгу", и "сиви туманя", и сизокрылых орлов,
которые стали "на чорнi кудри наступати, з лоба очи
видирати"
. Все это – loci communes ("общие места") украинских дум,
переданные с большой точностью. Они близки русским думам, т.к. помним, что
украинский язык и русский имеют общий корень – язык древнерусской
народности.
В прозе Бунина использованы почти все фольклорные жанры, и каждый раз
достоверность бунинского текста подтверждается или печатным, или – что еще
более ценно – архивным источником. Так, например, песня "Сова ль ты
моя, совка", которую Бунин цитирует, безусловно, по памяти в рассказе
"Божье древо", написанном в 1930 г., зафиксирована в Тенишевском архиве.
Вариант одной из самых острых антибарских сказок, рассказанной в
"Сказке"
, впервые был опубликован незадолго до написания рассказа; бытовал он и в
Орловской губернии. Вариант этой сказки, записанный в 1898 г. в Болховском уезде,
Орловской губернии, хранится в материалах Тенишевского этнографического бюро.
Запись "Псалмы про сироту", обнаруженная в архиве Бунина, дает основание
полагать, что обстоятельства, при которых она была сделана, легли в основу
рассказа "Лирник Родион".
Со знанием дела описывает Бунин самый процесс собирания и записи фольклорных
текстов. Например:
"А записывал я стих про сироту в Никополе, в жаркий полдень, среди
многолюдного базара, среди телег и волов, запаха их помета и сена, сидя вместе с
Родионом прямо на земле. Диктовал Родион ласково и снисходительно, повторяя одно и
то же по несколько раз, и порою останавливался, сдерживая легкую досаду, когда я
ошибался" . (
"Лирник Родион".) Здесь все типично: и самый процесс записи под
"диктовку", и отношение Лирника к этому делу, и варьирование им текста:
"Некоторые стихи он говорил то так, то сяк, кое-что улучшая по своему
вкусу"
. ("Лирник Родион".) Все это хорошо знакомо любому фольклористу-
собирателю, вплоть до намека лирника "насчет корчмы."
В рассказе "Забота" молодой барин обращается к мужику:
"Расскажи что-нибудь интересное, что было в твоей
жизни" ; в
"Сказках" к сказочнику обращена просьба:
"Ну, расскажи ещё что-нибудь, Яков
Демидыч"
.
Вопросы, направленные на то, чтобы разговорить сказочника, задают ему господа и в
рассказе "Божье
древо"
. Интерес Бунина к фольклору продиктован, прежде всего, потребностью проникнуть в
самую душу народа, к жизни и судьбе которого он далеко не равнодушен.
Множество портретов "носителей" фольклора находим мы у Бунина. Тут и
странники, исполняющие духовные стихи, и мастера-гармонисты, и певцы, и
сказочники, и частушечницы. И прежде всего – сказочник Яков Демидыч и
лирник Родион.
"Бог благословил меня, - пишет о Родионе Бунин, - счастьем видеть и слышать
многих из этих странников, вся жизнь которых была мечтой и песней, душе которых
были еще близки и дни Богдана, и дни Сечи, и даже те дни, за которыми уже
проступает сказочная древнеславянская синь Карпатских
высот"
. ("Лирник Родион".)
На чужбине, с болью осознавая свою уже неустранимую оторванность от Родины, от
того, что любил всю жизнь и неизменно продолжал любить, Бунин создает образ
сказочника Якова Демидыча, обнаруживая при этом глубокое проникновение в самый
процесс жизни фольклорной сказки. Он не только точно фиксирует сказочный текст, но
и записывает ремарки сказочника, сохраняет индивидуальную интерпретацию
традиционной сказки, проявляет интерес к тому, как сам сказочник расценивает своё
мастерство:
"А что ж вам ещё рассказать? Сказку какую-нибудь? Али событие?
- Что хочешь. Мы и сказки твои любим.
- Это правда, я их хорошо выдумываю.
- Да разве ты их сам выдумываешь?
- А кто же? Я хоть и чужое говорю, а выходит, все равно, что выдумываю.
- Это как же так?
- А так. Раз я эту сказку сказываю, значит, я своё
говорю"
.
Бунин воспроизводит певучую речь сказочника, соблюдает диалектные особенности его
языка, показывает его отношение и к тому, что он рассказывает, и к своим
слушателям:
"Да вы не сбивайте меня, а то мне скушно
станет…"
.
Бунин подробно передает именно манеру рассказчика:
"Начал рассказ шутя, отрывисто, но тотчас стал увлекаться, глаза, брови
заиграли, быстро меняя выражение, изображая то мужиков, то чванного москвича, то
подкрадывающихся к нему собак, а потом вдруг вскрикнул, как бы от внезапной
боли, подскочил, ударил себя по ляжкам, затопал лаптями, бросился, значит, бежать,
- и согнулся, повалился вперед, хохоча вместе с воображаемыми
девками" .
Известно, что, готовя рассказ к переизданию, Бунин тщательно сохранил говор
сказочника и на полях специально отметил необходимость сохранения "всех
неправильностей"
.
Можно подумать, что в "Божьем древе" и "Сказках" описан тот
самый сказочник, с которым, по свидетельству близких, встречался Бунин, тем более
что среди сделанных им из сборника П.Н. Рыбникова выписок встречается запись:
"Совершенно так же Яков Ехимых
рассказывает"
. Однако сам писатель подчеркивает, что эта фигура вымышленная, собирательная, а
не списанная с конкретного
лица
. Об Иоанне Рыдальце Бунин также говорил, что он "весь
выдуман"
.
Последнее замечание очень значимо. Бунин постоянно отрицал наличие у него
"записей" и подчеркивал "вымышленность" образов
"носителей" фольклора в своих произведениях. "Когда будете писать
обо мне, – настойчиво просил он А.А. Измайлова, – не говорите,
пожалуйста, о моих "записях", можно
ошибиться"
. И хотя, вопреки утверждениям Бунина, мы видим на страницах его прозы не только
высокое искусство крупного художника, но и ценные наблюдения фольклориста и
этнографа, собирательный характер созданных им образов сказочников не только не
подлежит сомнению, но раскрывает самый смысл бунинского обращения к народному
творчеству, высказанный им в рассказе "Лирник Родион":
"Я… - пишет Бунин, говоря о
|
