Введение
Что есть Смерть? Начало или Конец? Дух или Тело? Возможны ли
ответы на эти вопросы? И устроят ли они человека?
Проблемы, наиболее сильно и глубоко волнующие человека в его
повседневном жизненном существовании, как раз и составляют (что
естественно) глубочайшие и острейшие проблемы всей культуры, а значит,
искусства, философии, этики. Культура и философия человечества когруэнтны
жизни отдельного человека. И не случайно, что смерть, как наиболее
волнующее и трагическое событие в жизни отдельного человека, выступает в
культуре в качестве такой проблемы, в которой коренятся самые сложные и
важные ее ипостаси.
Данная работа лишь слабая попытка ответа построенная как некий диалог двух
мировозрений - религиозного и естественно научного определяющей метафорой
которого станет вопрос: «Смерть или Бессмертие?».
Смерть как этическая проблема
Известна гипотеза, выводящая из самого факта смерти, из
сопровождающих ее потрясений всех чувств человека, происхождение почти всех
видов искусства: музыка возникает из печальных песнопений, стонов и жалоб
по покойнику - особенно горестных, когда умерший был близким и любимым.
Литература проистекает из горячего желания рассказать о жизни ушедшего
человека, его радостях, горестях, заботах, делах, и успехах. Скульптура -
из желания запечатлеть телесный облик навсегда утерянного. Живопись - из
стремления изобразить его лицо, или отдельные события и эпизоды прошедшей
жизни.
Из факта существования смерти как неотъемлемой части жизни во многом
проистекает и философия, если понимать ее как размышления о жизни, о судьбе
человека, о его месте во вселенной, о смысле его существования. Не лишне
вспомнить хотя бы сократовско-платоновское "философствовать - значит
учиться умирать" и позднейшие откровения о "болезни к смерти" вплоть до
современного экзистенциализма, где изучение смерти становится центральной
проблемой философии.
И религия вся проникнута идеей смерти. Важнейшая, гениальнейшая
религиозная идея - бессмертие души - несомненно ведет свое начало из
переживаний, связанных со смертью, и размышлений о ней. Истолкование
значения смерти, ее сакральной метафизики составляет одну из главных заслуг
религиозного мышления.
Нам представляется - выскажем эту мысль в качестве гипотезы - что
феномен смерти является если и не единственным, то, может быть, мощнейшим
источником и всей человеческой нравственности. Поясним свою мысль
подробнее.
Исходной моделью и первоисточником нравственных отношений очень часто
считается взаимоотношение матери (родителей) и ребенка: забота, любовь,
помощь сильного слабому, воспитание. Несомненно, эти чувства в человеческом
обществе приобрели очень высокое развитие и составляют субстанциональную
клеточку человеческих отношений. Но родительские, в том числе и материнские
чувства, существуют и у животных. А вот осознание своей смертности и
вытекающая отсюда проблематика смысла жизни и все этические рассуждения о
том, как надо жить, как жить правильно и как неправильно, присущи в полной
мере лишь человеку. Поэтому следовало бы указать на тесную связь
происхождения нравственности-- как совокупности норм совместного
существования - из необходимости постоянно бороться против смерти,
защищаться от нее, вырабатывать некие специальные нормы и правила жизни,
способствующие сохранению совместного существования от опасности смерти.
Итак, из самого наличия факта смерти в человеческом бытии вытекают
две важнейшие особенности нравственности, определяющие само ее содержание.
Выделим при этом две самостоятельные группы проблем. Первая. Переживание
факта смерти (шире болезней, страданий) - близкого, родного и любимого
человека (проецируемые, как давно отмечено, на собственную, мою смерть,
болезнь, страдание) породили в человеческой психике такие чувства как
жалость, сострадание, милосердие. Когда же речь идет о сфере
взаимоотношений "родители-дети", то здесь присоединяется еще одно чувство -
чувство вины. Родителей перед детьми за то, что они не смогли спасти,
сохранить, защитить своих детей от смерти. Детей перед родителями за то,
что они бессильны предотвратить их болезни, страдания, старость, смерть.
Именно боязнь потерять самое близкое, родное существо - ребенка (а
человеческий детеныш самый беззащитный и длительно неприспособленный к
самостоятельному существованию) породили со временем столь
гипертрофированные чувства (материнские и отцовские) любви и заботы,
доходящие до альтруизма. А из чувства вины, возникающего у живущих по
отношению к умершим, или приближающихся к возрасту старости и смерти, из
сознания возможности их потерять - чувства любви, жалости, сострадания.
Вспомним хотя бы цветаевские строки "еще меня любите за то, что умру".
Каков статус этих чувств - вины, жалости, сострадания, милосердия -
вытекающих из существования смерти, в структуре нравственности? Сегодня,
после очищения понимания нравственности от идеологических эрзацев, все
яснее осознается их значение для сущности нравственности. Можно утверждать,
что именно эти чувства составляют специфику нравственности, ее подлинную
суть. И это утверждение вовсе не дань моде сегодняшнего дня, когда все
вдруг громко заговорили о сострадании.
Великий русский философ Владимир Соловьев в своей работе "Оправдание
добра" утверждал именно это: фундамент человеческой нравственности
составляют чувства стыда, жалости, сострадания. Почему он выделяет именно
эти чувства в качестве специфически человеческих? Именно потому, что
наличие только этих чувств - только этих, а не каких либо других - присуще
только человеку и почти не встречаются у других представителей живых
существ, и потому еще, что наличие этих чувств по-настоящему гарантирует
нравственное поведение человека по отношению к другим людям. Человек, в
котором развиты жалость и милосердие, никогда не станет ни убийцей, ни
вором, и не совершит многих других безнравственных поступков.
Первая и главная заповедь морали - "не убий" - представляет собой не
что иное, как табу смерти. Этот запрет самого страшного, что может
произойти с человеком, самого худшего, что может сделать один человек по
отношению к другому. Не случайно, что это наиболее древняя моральная
заповедь. Если бы человечество не выработало ее на достаточно ранних
стадиях своего существования, оно просто не выжило, не победило бы в борьбе
за существование. Эта моральная заповедь послужила основой и первых
юридических законов. Право на жизнь, суровое наказание, назначаемое
нарушившим это право, составило главный интерес и цель всякого
цивилизованного законодательства, намного опередившее право на
собственность и ее охрану, например, и многие другие права человека. В этом
смысле, смерть и борьба против нее в различных ее проявлениях оказываются
первоначалом и источником не только морали, но и права тоже.
Вторая часть нравственности - позитивная, конструктивная - в отличие
от первой - запретительной, табуизированной - вытекающая из первой, из
наличия факта смерти и необходимости для человечества выработать совместные
формы и нормы, защищающие от смерти, предохраняющие, насколько это
возможно, от нее, но тем самым все-таки генетически связанные с ней -
составляет всю деятельную, конструктивную часть нравственности, как бы
практически разъясняющую каждому человеку, как он должен себя вести, чтобы
реализовать свои чувства жалости и сострадания в виде конкретных дел и
поступков. Это такие важнейшие нравственные нормы, которые определяют сферу
должного: трудиться, выполнять свои обязанности, заботиться о других,
помогать, соподчинять свои потребности и интересы с потребностями и
интересами других, не быть себялюбцем и эгоистом, относиться к другому
человеку как к самому себе, и, наконец, любить ближнего (и дальнего). Все
эти нормы возникли и родились как бы "перед лицом смерти", "в виду ее",
"памятуя о ней". Ей мы ими и обязаны.
В этом смысле, как бы подытоживая сказанное, можно сделать вывод:
нравственность обязана своим происхождением смерти, ею она порождается. Вся
нравственность есть не что иное, как средство борьбы со смертью.
Нравственные нормы возникли в процессе борьбы против энтропии смерти, все
они способствуют выживанию, суть коллективные средства, которые
человечество противопоставляет смерти, как лекарство против болезни. Если
бы человечество не выработало бы этой глубоко духовной, внутриличностной
формы защиты себя от смерти, оно либо просто перестало бы существовать,
либо, подобно животному и растительному миру, не выработало бы той духовной
культуры, которая обеспечила человеку уникальное место во вселенной.
Но кому-нибудь уже могло показаться, что мы излишне акцентируем роль
и значение смерти в культуре, искусстве, философии и нравственности. Для
того, чтобы нас нельзя было заподозрить в некой "танатофилии", "хронодицее"
или, хуже того, в некрофилии, покажем теперь, какое практическое значение
имеют все наши вышеизложенные соображения. Речь пойдет о сложных в
теоретическом, и тем более практическом отношении проблемах, возникших в
русле современной биоэтики. И в первую очередь о проблемах эвтаназии и
нового критерия смерти.
В современной биоэтике, которая возникла в последние десятилетия
двадцатого века на Западе и буквально на наших глазах оформилась в качестве
новой самостоятельной науки, проблема смерти активно и глубоко
анализируется. Предметом теоретического анализа, предпринятого ради
конкретных - медицинских целей, стали, например, следующие три вопроса,
связанные с проблемой смерти: 1) эвтаназия - ее природа, ее этическая
допустимость, различия между активной и пассивной эвтаназией, 2) критерий
смерти - допустимость нового критерия смерти - смерти мозга - с моральной
точки зрения, 3) аборт - оценка с этической точки зрения.
Остановимся подробнее только на одной из них - проблеме эвтаназии -
поскольку проблема жизни и смерти стоит здесь особенно остро.
Эвтаназия (в переводе с греческого) - быстрая и легкая смерть.
Напоминаем об этом еще раз только потому, что и на сегодняшней день, хотя
уже появились первые публикации в отечественной литературе, ни в одном
нашем словаре или пособии пока что нет этого понятия. Само слово, а тем
более обозначаемые им действия, находились в нашей стране под запретом и
составляли одну из множества тайн, в которые профессиональная медицина
старалась не посвящать посторонних. И которая, наверное, так и осталась бы
тайной, если бы не биоэтика. Именно благодаря биоэтике эта, и многие другие
этические проблемы были извлечены из-под покрова медицинской тайны на яркий
свет общественных дискуссий, стали предметом острого общественного
интереса. Кстати, до сих пор иногда высказывается сомнение, стоило ли
извлекать на свет многие из этих тщательно скрываемых от непосвященных
медицинских профессиональных проблем. Ведь многое из того, к чему медики
выработали давно уже необходимое профессиональное хладнокровие, кажется
слабонервной публике чудовищным и возмутительным. Не лучше ли было оставить
кесарю кесарево и предоставить врачам самим решать их проблемы?
Но в том-то все и дело, что в наше время развитие медицинской науки и
техники пошло в таком направлении и такими темпами, что ставит в тупик
самих медиков. Им самим все чаще требуется помощь со стороны - юристов,
социологов, политиков, этиков. И это движение изнутри медицины совпало с
встречным движением со стороны общественности, представляющей всех
заинтересованных лиц - пациентов, их родственников и знакомых, испытавших
на себе шоковую терапию современной медицины. Именно в результате
совпадения этих встречных движений и возникла биоэтика. Итак, рассмотрим
вначале те проблемы эвтаназии, с которыми сталкивается медицинский
персонал, а затем те, с которыми сталкиваются больные и их родственники.
В больницах и госпиталях многих экономически развитых стран мира,
прежде всего США, за последние годы накопилось значительное количество
больных, физиологическое состояние которых обозначается как промежуточное
между жизнью и смертью. Эти пациенты страдают неизлечимыми заболеваниями
самых различных видов, включая поздние стадии рака, диализа, рассеянного
склероза и т. п. Еще несколько десятков лет назад такие больные немедленно
скончались бы. Сегодня благодаря новейшему медицинскому оборудованию они
могут быть поддерживаемы в живом состоянии долгие годы. Своеобразным
рекордом такого искусственного поддержания жизни безнадежно больного
человека, находящегося в бессознательном состоянии, в коме, являлась Кэтрин
Кетлин (США), и прожившая почти пятнадцать лет
Если представить себе какими быстрыми темпами развивается медицинское
приборостроение и технология, то можно предвидеть, что подобные случаи
будут приобретать все более массовый и длительный характер. Даже если
ничего не говорить о финансовой стороне дела, хотя такое медицинское
обслуживание стоит очень дорого и часто бывает необходимым для неотложной
помощи другим больным, в подобных ситуациях возникает целый ряд чисто
моральных проблем: является ли данный человек полноценным членом общества,
и моральным субъектом, и не приходится ли здесь вводить особое понятие
"растительного существования". Проблема становится особенно сложной, если
поставить вопрос о том, как положить конец такому существованию, и кто
должен взять на себя функцию его осуществления.
Ни врач, ни медицинский персонал, в силу клятвы Гиппократа, а также
принципиальному запрету убийства, не могут быть принуждены к выполнению
процедуры отключения больного от аппаратуры. Тем более это невозможно с
моральной точки зрения предоставить родственникам больного. А если
усложнить ситуацию тем, что больной испытывает физические страдания и боли,
то получается, что применение аппаратуры только продлевает его страдания,
но не лечит и не облегчает его состояние.
Юристы, со своей стороны, вносят в эту ситуацию еще одно уточнение:
любой, кто самовольно возьмет на себя роль такого "убийцы из милосердия",
то есть, руководствуясь соображениями сострадания, осуществит эвтаназию,
поможет умирающему умереть, подлежит наказанию по существующим юридическим
законам. Ситуация кажется неразрешимой: долгие мучительные страдания без
надежды на излечение или легкая и быстрая смерть.
В ходе обсуждения такого типа ситуаций специалистам в области
биоэтики удалось проделать большую аналитическую работу по вычленению самых
различных аспектов эвтаназии и тончайших аспектов смысла этого понятия.
Так, одно из первых уточнений было внесено в понятие "убийство", было
проведено различие между двумя неравнозначными значениями, содержащимися в
этом слове: "убить" и "дать умереть". Если провести аналогию между тонущим
и умирающим человеком, то между понятиями "убить" и "дать умереть"
существует такая же разница, как между понятиями "утопить" и "дать
утонуть", не спасти утопающего, допустить, чтобы он утонул. Известно, что
юридически наказуемо только первое деяние, оно квалифицируется как
убийство, тогда как второе может быть квалифицированно иначе, например, как
халатность, и часто не влечет за собой строгого юридического наказания.
Получается парадоксальная ситуация: если врач не лечит больного, дает ему
умереть, он не подлежит осуждению, хотя результатом его не-лечения тоже
является смерть, да еще иногда сопряженная с большими страданиями. Если же
врач, стремясь свести эти страдания к минимуму, освобождает больного от
последних, напрасных мучений, он должен нести суровое наказание.
Проблема кажется настолько трудноразрешимой, что были предприняты
попытки если не уйти от парадокса, то хотя бы смягчить его. Юристы в США,
например, предложили каждому желающему распорядится своей смертью право
составить еще при жизни, в здравом уме и твердой памяти, особый документ
типа завещания, фиксирующий его отношение к подобной ситуации. Недавно
стало известно, что президент США Б. Клинтон и его супруга уже составили
такой документ, содержащей желание эвтаназии в случае неизлечимой болезни.
В юридическом аспекте это привело к формулировке особого права,
которое раньше не фиксировалось: право на смерть. В новую Конституцию нашей
страны впервые записано это право. Но моральная проблема этими юридическими
мерами не решается, а лишь смягчается. Сама проблема остается. Это проблема
жизни и смерти. Проблема, как мы показали выше, старая как мир. Но это не
значит, что решенная.
"Право на смерть" фиксирует еще один парадокс в этой проблеме: может
для самого умирающего смерть стать желанной? Ведь, казалось бы, высшая
ценность для человечества - это именно жизнь, она - высшее благо, а смерть
- всегда зло, несчастье. Но оказывается, что это не так, или не всегда так,
или не совсем так. Когда же может случиться, что смерть для самого человека
становится желанной, более желанной, чем жизнь. Конечно, очень редко, почти
никогда. Но в то же время, не так уж редко, особенно в таких крайних
ситуациях, которые связаны с тяжелыми, неизлечимыми болезнями. Ведь и
современная медицина при всех ее достижениях еще не умеет лечить от смерти,
она еще не нашла лекарства от всех болезней. А значит может наступить такой
момент в жизни человека, когда непереносимые страдания могут сделать
желанной саму смерть.
Вот этот парадокс в проблеме жизни и смерти и зафиксирован в
дискуссиях вокруг эвтаназии. Ведь мнения разделились на две
противоположнные точки зрения: за разрешение эвтаназии и против него.
Разные страны мира заняли разные позиции: в некоторых странах эвтаназия
разрешена юридически, в некоторых запрещена. Как же решить эту проблему,
памятуя о сказанном нами выше главном принципе всей культуры и цивилизации
- борьбе против смерти?
Наша точка зрения такова: если бы эвтаназия означала выбор между
жизнью и смертью, она безусловна должна была бы быть запрещена. Никогда
этика не может защищать смерть против жизни, она всегда защищала и защищает
жизнь против смерти. Но эвтаназия не есть выбор между жизнью и смертью. Она
есть выбор между смертью и смертью. Между смертью страшной и мучительной и
смертью быстрой и легкой. А это уже совсем иное дело. Здесь можно
выбирать...
Смерть и самоидентификация человека
Современные практики самоидентификации трактуют смерть как не относящееся
к существу дела свойство человека. "Человек есть мыслящее существо";
"человек есть социальное животное"; "человек есть орудийно-действующий
индивид"; "человек есть диалогически общающейся в горизонте культуры
посредством произведений автор"; "человек есть существо, высвобождающее
свой репрессированный эрос в актах креативности" - эти весьма различные
способы самоидентификации имеют между собой то общее, что смерть
присутствует в них лишь неявно как иное, от которого следует тщательным
образом отличать и защищать собственно человеческое в человеке.
Поэтому идеология образования, занятая как бы "вылепливанием" образа
человека из глины социо-природного материала считает свою работу
законченной к моменту биологической, психологической и социальной зрелости.
Человек образован где-то к 21 году, и его дальнейшее развитие, включая
старение, умирание и смерть не являются делом культуры, предметом ее
заботы.
О принципиально ином опыте понимания смерти свидетельствует древняя
мудрость: человек называл себя просто смертным - смертью жил, а жизнью
умирал. Однако, что значит мыслить смерть в качестве атрибута, а не только
акциденции человеческой самости? Что стоит за утверждением, что человек по
своей природе смертен кроме констатации фактического состояния дел?
Речь не идет об отмене иных атрибутивных квалификаций - человек как
мыслящий, действующий, общающийся в горизонте культуры, или в актах
осознания высвобождающей свое либидо. Человек мыслит, действует, общается
или высвобождает репрессированный эрос лишь постольку, поскольку
оказывается способным экзистировать из наличного состояния, выступать из
потока жизни в некоторую область бытия, в которой он не есть, но лишь может
быть. В этом особом онтологическом топосе человек присутствует как свое
собственное бытие в возможности, или как проект своего бытия. Подобного
рода выступание превращает "самость" в интенцию - обращенность к бытию,
направленность на него.
Человек смертен, это особый топос бытия, в который экзистирует человек
из наличного состояния, и сам акт экзистенции размечены как вешками
символами смерти. Человек, прежде всего, смертен и только в силу смертности
- мыслящий, в силу смертности - действующий, в силу смертности - открытый к
диалогу с другим, в силу смертности обладающей властью для освобождения
репрессированного эроса.
Как присутствует смерть при различных поворотах обращенности самости
к бытию? Варианты, о которых ниже пойдет речь, не являются ни
историческими, ни онтогенетическими типами. Они соприсутствуют в каждый
момент жизни развитого сознания и могут быть различены лишь как тропы
(повороты) его интенсиональности.
1. С первого до последнего дня жизни мир некоторым образом непосредственно
открыт человеку. Он дан ему в естественном свете, обнаруживающем
присутствие и ясные очертания и окружающих предметов, и его самого как само-
очевидных фактов. В фактическом обращенность самости к миру (ее фактическая
интенсиональность) присутствует как чистый факт "устремленности к... ", то
есть как непосредственно переживаемый экстаз из наличного состояния. С
какими бы интеллектуально и художественно рафинированными предметностями ни
занимался человек, его занятия впаяны в мир в форме переживания факта
устремленности к чему-то притягивающему (в потребностях, интересах,
влечениях или заботах) или, напротив, от чего-то отталкивающему (в ужасе и
отвращении). Причем и притягивающее и отталкивающее так же переживаются как
моменты, фактически присутствующие, открываемые указующим жестом - вот! Или
разновидностью этого же жеста - где?
Смерть в мире фактического занимает привилегированное место, выступая
самой мощной ужасающе-отталкивающей силой, безжалостной стихией
изничтожающей те особые предметности, к которым человек прилепляется в
своих влечениях, интересах или заботах. Она дана человеку как факт смерти
Другого, в который он вживается, ухаживая за умирающим, участвуя в
похоронах, посещая кладбища. Этот другой был референтом его чувств, нужд,
желаний и устремленностей, их реальностью и путем реализации. Под его,
Другого, взглядом, обладающим преимуществом вне-находимости, происходило,
выражаясь языком М. М. Бахтина, дооформление человека до целого. В
участливом внимании Другого его присутствию в мире одалживается возможность
быть выделенным и признанным в качестве уникального адреса в
коммуникативном пространстве. Смерть другого - это фатальная жизненная
неудача, ускользнувшая или, скорее, - украденная судьбой возможность
личного ис-полнения.
Смерть другого лишает возможности ис-полниться. Но всегда ли потеря
этой полноты трагична? Всегда ли та целостность, до которой "Я"
дооформляется во взгляде другого возвышает человека? Каждому дан опыт
недоброжелательного взгляда другого - близкого и первого встречного. Смерть
человека, взгляд которого дооформлял субьекта до целостного образа врага,
который навязывал ему бремя отношений сволочного и жестокого мира, несет
облегчение...
«Тень смерти прячется за фотографиями отца, бабушки, деда, друга -
дальних и близких. Человек переживает факт обращенности к ним (уже
умершим), постоянно сталкиваюсь с предметами, хранящими для меня их
присутствие. Их голоса, мысли и страсти томятся в кассетах, письмах и
книжках, громоздящихся на моем письменном столе - этом мире, фактически
открытом мне пишущему - вот здесь. А вот, стоит лишь открыть коричневую
обложку альбома, присутствую я, которого уже нет. Этот голенький малыш на
подушке с кружевами, чью человеческую позу бережно устанавливают в
присутствии взгляда фотоаппарата две руки того, кого уже нет, есть я,
которого так же уже нет вот такого! Я стал другим. И мое разглядывание моей
старой фотографии таит тошнотворно-подсасывающее переживание фактической
погруженности в поток становления. "Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь –« На самом деле то, что именуют мной, Не я
один. Нас много. Я - живой. Чтоб кровь моя остынуть не успела, Я умирал не
раз. О, сколько мертвых тел Я отделил от собственного тела!»(Николай
Заболоцкий)
Я становлюсь другим, и мой жизненный мир становится другим - и этот
вселяющий бессознательный ужас факт становления другим назойливо
предъявляется мне многочисленной предметностью, открываемой в простате
указующего вот. Мне дана как факт иллюзорность попыток удержаться в
безмятежности наличного состояния. Я из него перманентно вытолкнут,
выброшен потоком становления навстречу ничто смерти. Перманентное
переживание факта выставленности в ничтожащий поток становления дано как
ужас. Он формирует импульсивную и безуспешную реакцию отталкивания, попытку
улизнуть, как-то задержаться в присутствии наличного - фотографией на
стене, именем на скамейке, автором напечатанной статьи или книги. Но чем
настойчивее я стараюсь сохраниться в наличном, тем безжалостней мне
предъявляется обреченность на неудачу подобных попыток.» (И.П. Тищенко)
Однако ужас переживания факта
|
