Инструментален разум только тогда, когда вырабатывает
гипотетические императивы, каковые суть не что иное, как предписания, каким
образом следует поступать для того, чтобы достигнуть уже намеченных
способностью желания целей. Такие императивы не имеют самодовлеющего
характера; они хотя и представляют собой продукты практического разума, но
лишь обеспечивают средства для достижения не им поставленных целей. Они
суть чисто материальные принципы, поскольку полностью зависят от материи
способности желания, т. е. от тех предметов, на которые наше желание в тот
или иной миг направлено. Кроме того, они - чисто субъективные принципы,
поскольку желания и предметы желания у каждого из нас свои; в таких
императивах нет ничего общеобязательного, ничего не зависящего от нашего
хотения. В качестве примера гипотетического императива Кант приводит
житейское правило: “в молодости надо работать и быть бережливым, дабы в
старости не терпеть нужду”.[19] В нем предписание усердно трудиться и
копить деньги в молодости находится в зависимости от желания человека
терпеть лишения в настоящем ради туманной и неопределенной перспективы не
иметь их в будущем, в старости. И еще одно: быть инструментальным для
практического разума естественно. Ведь жизнь человека протекает в
предметном мире, в котором нельзя существовать, не думая о том, желателен
каждый из окружающих предметов или нежелателен. Жизнь ставит перед
человеком те или иные цели, заставляет его решать те или иные задачи; он
вынужден придумывать средства для достижения этих целей, для решения этих
задач. Для человека естественно жить как можно лучше, жить так, чтобы его
окружали только желательные предметы, чтобы все цели были достигнуты, а
задачи - решены. Субъективными критериями хорошей жизни являются чувство
удовольствия и переживание счастья. Поэтому главным жизненным принципом
человека как существа, обитающего в природе, является принцип счастья. Он
полностью соответствует природному «закону причинности», как соответствуют
ему и те гипотетические императивы, те «материальные принципы», которые
измышлены практическим разумом во имя осуществления принципа счастья. В
«Критике практического разума» читаем: “Быть счастливым - это необходимое
желание каждого разумного, но конечного существа и, следовательно,
неизбежное определяющее основание его способности желания”.[20] И еще: “Все
материальные практические принципы, как таковые, суть совершенно одного и
того же рода и подпадают под общий принцип себялюбия или личного
счастья”.[21]
Нам, теперешним, кантовская терминология, если сознаться, · слегка
режет ухо. Такие слова, как «удовольствие», «счастье», «себялюбие» или -
еще хуже - «принцип себялюбия», «принцип личного счастья», звучат как-то
фальшиво. Мы отвыкли думать о себе в подобных категориях. Мы весьма
невысокого мнения о наших возможностях, перспективах и о том, чего мы
заслуживаем. “Какое там счастье? Не до жиру, быть бы живу”, - рассуждаем
мы. Между тем современниками Канта упомянутые слова воспринимались
спокойно. То, что значения этих слов сместились, и то, в какую сторону они
сместились, говорит кое-что о характере эволюции человечества со времен
Гоббса, Руссо и Канта до наших дней. Мы уже не мечтаем о счастье, а мечтаем
только о том, чтобы выжить. В собственных глазах мы стали выглядеть крайне
убогими существами. О каком себялюбии может идти речь? Никто из нас себя не
любит, а, постоянно брюзжа и жалуясь, с трудом волочет свою персону по
жизни. Но, несмотря на все это, то, о чем пишет Кант, имеет смысл и для
нас. Давайте заменим слово «счастье» на слово «благополучие», слово
«удовольствие» - на выражение «забота о самом себе», и все встанет на
место. Тогда не будет соблазна истолковывать кантовский принцип себялюбия и
личного счастья как принцип грубого асоциального эгоизма. Его мы будем
правильно понимать как естественную необходимость заботиться о себе для
того, чтобы иметь возможность жить на свете, и как естественное стремление
жить так, чтобы как можно меньше страдать. И вот если бы так понятый
кантовский принцип счастья (т. е. понятый как природная необходимость) был
единственным и определяющим человеческое поведение, то человек был бы
существом, полностью погруженным в природу, целиком подчиняющимся природной
причинности. Жить в соответствии с принципом счастья - значит жить в
соответствии с природой. Но, согласно Канту, жить в соответствии с природой
- не значит жить разумно. Согласно Канту, человек может и должен жить не по
принципу себялюбия и личного счастья, а следуя практическим законам,
которые разум формулирует в виде категорических императивов.
Всякий практический закон - императив, но не всякий императив - закон:
гипотетические императивы отнюдь не могут быть названы практическими
законами. В отличие от гипотетических категорические императивы суть
безусловные и всеобщие предписания, которые должны исполняться всеми и
требуют своего исполнения в любой ситуации независимо от желания или
нежелания это сделать. Не завися от желаний людей, практические законы не
зависят и от материи этих желаний, т. е. от тех природных предметов, на
которые направлены желания. Поэтому Кант называет их чисто формальными
принципами. В качестве формальных принципов категорические императивы
противостоят материальным принципам. Материальные принципы - это житейские
принципы; они призваны способствовать поддержанию и облегчению жизни
каждого отдельного человека и потому имеют дело с существующими во времени
и пространстве желательными или нежелательными для него предметами. Как уже
сказано, все материальные принципы “подпадают под общий принцип себялюбия и
личного счастья”. Категорические императивы вообще не связаны с предметами
окружающего нас мира, они касаются только поведения людей. При этом они
объективны, т. е. одинаковы для всех и обязательны для каждого всегда, в
какой бы ситуации он ни находился. Они вовсе не нацелены на повышение
благосостояния людей, не имеют ничего общего с их личным счастьем. Они даже
не направлены на поддержание жизни человека; они настолько суровы, что
требуют своего исполнения, даже если ему за это угрожает смерть. Вспомним
вышеприведенный пример Канта: человек не должен лжесвидетельствовать, даже
если за отказ от лжесвидетельства его «государь» обещает его повесить. Но
ведь жизнь - это необходимое условие существования человека во времени и
пространстве, не говоря уже о том, что она - необходимое условие всякого
возможного для него благополучия и счастья. Человек в состоянии подчиняться
природной причинности, если и только если он живет в природе. Значит, коль
скоро категорические императивы стоят «выше» даже самой жизни человека, они
не могут исходить из природной причинности; они стоят «выше» этой
причинности, «выше» всего феноменального, всей природы. Откуда же они
исходят? Если бы человек был только существом природным, им неоткуда было
бы взяться. Таким образом, постольку, поскольку они существуют, ясно, что
они могут корениться только в ноуменальной глубине человека. Но что же
собой представляют эти необыкновенные категорические императивы? Каким
образом они существуют и как нам становится известно об их существовании?
Чего они с такой суровостью требуют от нас и как воздействуют на нас?
Прежде всего, согласно Канту, в них нет ничего таинственного: они хорошо
знакомы каждому из нас. Они постоянно пребывают в сознании каждого
человека, являются фактом сознания каждого из нас, или точнее “фактом
разума”,[22] как говорится в «Критике практического разума». В ней же
сказано, что категорический императив существует как «голос разума»,
являющийся «четким», «незаглушимым» и «внятным даже для самого простого
человека».[23] Что же это за голос? Вот у Сократа, если верить Платону, в
душе звучал голос некоего «демона», с которым Сократ постоянно советовался
в затруднительных ситуациях. Может быть, и в душе каждого из нас слышится
голос подобного «демона» или ангела-хранителя? Но Кант имеет в виду не
такие голоса. Ведь они дают индивидуальные советы, а категорические
императивы одни и те же для всех. Это и не голос веры, звучащий в душе
каждого верующего человека; он тоже слишком индивидуален и интимен. Это
именно голос разума. Кант настаивает на этом. Недаром он говорит, что
категорические императивы имеют силу не только для всех людей, но и для
всякого разумного существа. Шопенгауэр в трактате «Об основе морали» слегка
подсмеивается над этим уточнением Канта: для чего это Кант упоминает о
разумных конечных существах наряду с упоминанием о людях? Разве ему
известны какие-нибудь подобного рода существа? “Невольно напрашивается
подозрение, что Кант немного подумывал при этом о добрых ангелах или, по
крайней мере, рассчитывал на их помощь для убеждения читателя”.[24] Между
тем, напоминает Шопенгауэр, он сам в «Критике чистого разума» положил конец
подобным сущностям. Можно согласиться с Шопенгауэром в том отношении, что
Кант здесь скорее всего имел в виду действительно ангелов. Ясно, что не
инопланетян и обитателей летающих тарелок! Ведь Кант был верующим
человеком, и не исключено, что верил в бессмертие человеческой души.
Разумеется, «Критика чистого разума» воспрещала ему делать какие-либо
ассерторические утверждения по поводу существования или не существования
ангелов, но мыслить о них в проблематической модальности она ему возбранить
не могла. Упоминая о разумных конечных существах, не являющихся людьми,
философ хотел подчеркнуть всеобщий характер разума, его способность
проявляться не только в людях.
Категорические императивы
Настаивая на том, что на языке категорических императивов с нами
говорит разум и только разум, причем в ипостаси чистого практического
разума, не подчиненного способности желания, Кант хочет сказать, что
категорические императивы (они же - практические законы) должны
удовлетворять соответствующим требованиям. Категорический императив
(практический закон) должен быть не субъективным, а объективным
основоположением; он не должен зависеть от материи способности желания, т.
е. должен быть априорным и, следовательно, всеобщим необходимым
предписанием. Согласно Канту, практические законы всем этим требованиям
удовлетворяют. Чтобы лучше понять, что такое их объективность,
необходимость, всеобщность и априорность, полезно ознакомиться со следующей
цитатой из «Критики практического разума». Сравнивая гипотетические
императивы с категорическими. Кант пишет, что “принципы себялюбия могут
содержать в себе общие правила умения (находить средства для целей) , но
тогда они только теоретические принципы (как, например, закон, гласящий,
что, кто хочет есть хлеб, должен выдумать мельницу). Но практические
предписания, которые на них основываются, никогда не могут быть общими,
ведь определяющее основание способности желания покоится на чувстве
удовольствия и неудовольствия, которое никогда нельзя считать направленным
вообще на одни и те же предметы. Но если предположить, что конечные
разумные существа думают совершенно одинаково и в отношении того, что они
признают объектами своих чувств удовольствия или страдания, и даже в
отношении средств, которыми они должны пользоваться, чтобы добиться
удовольствия и не допустить страдания, то все же они не могли бы выдавать
принцип себялюбия за практический закон, так как само это единодушие было
бы только случайным. Определяющее основание всегда имело бы только
субъективную значимость, было бы только эмпирическим и не имело бы той
необходимости, которая мыслится в каждом законе, а именно объективной
необходимости из априорных оснований; эту необходимость следовало бы
выдавать не за практическую, а только за физическую, а именно, что наша
склонность вынуждает нас совершить поступок так же неизбежно, как нас
одолевает зевота, когда мы видим, что другие зевают”.[25]
Чего же требуют от нас категорические императивы? Каковы они по своему
содержанию? Один из категорических императивов мы уже приводили: это
требование не нарушать девятую заповедь декалога («не лжесвидетельствуй»).
В «Критике практического разума» есть еще пример категорического
императива: “Или предположите, что вам рекомендуют человека в качестве
эконома, на которого вы можете слепо положиться во всех своих делах; чтобы
внушить к нему доверие, станут вам превозносить его как умного человека,
который прекрасно понимает свои интересы, а также как человека неутомимо
деятельного, который не оставит неиспользованным для этого ни одного
удобного случая; наконец, чтобы не было никаких опасений насчет грубого
своекорыстия с его стороны, станут хвалить его, что он человек очень
тонкий, что он ищет для себя удовольствия не в накоплении денег или грубой
роскоши, а в расширении своих знаний, в избранном и образованном обществе,
даже в благотворении нуждающимся, но что он, впрочем, не особенно разборчив
в средствах (а ведь эти средства достойны или недостойны в зависимости от
цели), и чужие деньги, и чужое добро, лишь бы никто не узнал или не мешал,
для него так же хороши, как и его собственные. В таком случае вы подумаете,
что тот, кто рекомендует вам этого человека, или подтрунивает над вами, или
выжил из ума”.[26] Иначе говоря, нельзя воровать ни под каким даже самым
благовидным предлогом, т. е. нельзя нарушать восьмую заповедь («не кради»)
. Так что же? Выходит, что кантовские категорические императивы
(практические законы) - это всем давно известные нормы нравственности? Да,
именно так. Этические нормы и только они составляют все множество
категорических императивов. Для того, чтобы максимально были удовлетворены
требования объективности, формальности, априорности, всеобщности и
необходимости, которые Кант предъявляет к категорическим императивам, он
предлагает единую общую формулировку, откуда следуют все категорические
императивы, все нравственные нормы. В самом деле: ведь каждая норма
касается той или иной конкретной ситуации и поэтому не является в полном
смысле формальной и чисто априорной. Поэтому Кант вводит в рассмотрение
«основной закон чистого практического разума», как он его называет,
который, будучи применен к той или иной конкретной ситуации, позволяет
сформулировать соответствующий ей категорический императив. Таким образом.
Кант аккумулирует весь нравственный кодекс в единой формулировке, которую в
послекантовской философской литературе принято именовать просто
категорическим императивом (так сказать. Категорическим Императивом с
большой буквы, поскольку все остальные находятся в полной зависимости от
него), а сам Кант предпочитал называть нравственным законом. В «Критике
практического разума» он выглядит следующим образом: “Поступай так, чтобы
максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего
законодательства”.[27]
“Формула” нравственного закона
Мы добрались до сердцевины кантовской этики, до его знаменитого
нравственного закона. На первый взгляд кажется, что Кант не говорит ничего
нового. Его нравственный закон очень напоминает старинное «золотое
правило», которое в той или иной форме встречается и у древневосточных
мудрецов, и у античных философов, и в христианской традиции. Его обычно
формулируют так: «не делай другим того, чего не хочешь, чтобы причиняли
тебе»; можно взять и несколько усиленную формулировку Шопенгауэра: «Никому
не вреди, а помогай всем насколько можешь». Но, во-первых. Кант вовсе не
претендует на честь создателя некоей новой морали; во - вторых, его
нравственный закон, хотя и близок к «золотому правилу», но не совпадает с
ним: на новизну сбоем формулировки Кант претендует. В предисловии к
«Критике практического разума» можно прочесть: “Один рецензент, который
хотел сказать что-то неодобрительное об этом сочинении, угадал более верно,
чем сам мог предположить, сказав, что в этом сочинении не устанавливается
новый принцип моральности, а только дается новая формула . Но кто решился
бы вводить новое основоположение всякой нравственности и как бы впервые
изобретать такое основоположение, как будто до него мир не знал, что такое
долг, или имел совершенно неправильное представление о долге? Но тот, кто
знает, что значит для математика формула, которая совершенно точно и
безошибочно определяет то, что надо сделать для решения задачи, не будет
считать чем то незначительным и излишним формулу, которая делает это по
отношению ко всякому долгу вообще”.[28]Новизна “формулы” Канта состоит в
том совершенно необычном для его современников статусе, который она
устанавливает для нравственности. Начать с того, что, по Канту ,
нравственность никак не опирается на чувство. Она полностью разумна. Для
него основной закон чистого практического разума и нравственный закон чисто
одно и то же. В “Основах метафизики нравственности” Кант пишет :
“Эмпирические принципы вообще непригодны к тому, чтобы основывать на них
моральные законы. В самом деле, всеобщность, с которой они должны иметь
силу для всех разумных существ без различия, безусловная практическая
необходимость, которая тем самым приписывается им, отпадают, если основание
их берется из особого устроения человеческой природы или из случайных
обстоятельств в которые она поставлена”.[29] И далее: “Я причисляю принцип
морального чувства к принципу счастья потому, что всякий эмпирический
интерес обещает нам содействие нашему благополучию через то удовольствие,
которое нам что-то доставляет, происходит ли это без непосредственного
намерения извлечь выгоду или на неё рассчитывают. Равным образом и принцип
сочувствия к счастью других нужно причислить,как это делает Хатчесон, к
тому же принятому им моральному чувствованию”.[30]У Канта моральное чувство
отнюдь не служит основанием нравственного закона; оно имеет как бы
“вторичный” характер и определяется как чувство уважения к уже
установленному и не зависящему от него нравственному закону. В “Критике
практического разума” читаем:”Если бы это чувство уважения было
патологическим, следовательно, чувством удовольствия, основанным на
внутреннем чувстве, то было бы тщетно обнаружить связь его с какой либо
априорной идеей. Но оно есть чувство, которое обращено только на
практическое, и хотя оно присуще представлению о законе исключительно по
его форме, а не в виду какого-то его объекта и, стало быть, его нельзя
причислить ни к удовольствию, ни к страданию, оно тем не менее возбуждает
интерес к соблюдению закона, который мы называем моральным интересом; точно
так же способность проявлять свой интерес к закону (или иметь уважение к
самому моральному закону) и есть, собственно говоря, Моральное
чувство”.[31]
Итак нравственный закон опирается исключительно на разум. В той же
книге Кант пишет: “Чистый разум сам по себе есть практический разум и дает
(людям) всеобщий закон, который мы называем нравственным законом”.[32]Этот
закон - суждение разума ; в “Основах метафизики нравственности” Кант
указывает, что “он - априорное синтетически-практическое положение”.[33]Из
“Критики чистого разума” мы знаем о том, какими свойствами обладают и как
возможны априорные синтетически-теоретические суждения. В разделе “Как
возможен категорический императив?” только что цитированного произведения
он пишет : “Это категорическое долженствование представляет собой априорное
синтетическое положение, потому что в добавок к моей воле, на которую
воздействуют чувственные влечения, присовокупляется идея той же, но
принадлежащей к умопостигаемому миру чистой, самой по себе практической
воли, которая содержит высшее условие первой воли согласно с разумом; это
примерно так, как к созерцаниям чувственно воспринимаемого мира
присовокупляются понятия рассудка, сами по себе не означающие ничего, кроме
формы закона, и благодаря этому делают возможными априорные синтетические
положения, на которых основывается все познание природы”.[34] Об основном
законе чистого практического разума Кант в «Критике практического разума»
говорит: “Но для того, чтобы рассматривать этот закон без ложных толкований
как данный, надо заметить, что он не эмпирический закон, а единственный
факт чистого разума, который провозглашается, таким образом, как
первоначально законодательствующий разум”.[35] Таким образом, этот закон
дан нам как факт; при этом он дан как факт особого рода - факт разума. Как
же мы можем не считаться с такого рода фактом?
Долг
Если нравственный закон дан нам как факт разума, значит он должен
оказывать на нас непосредственное воздействие. Каким образом осуществляется
это воздействие? В «Критике практического разума» написано: “Моральный
закон... есть императив, который повелевает категорически, так как закон не
обусловлен; отношение воли к этому закону есть зависимость, под названием
обязательности, которая означает принуждение к поступкам, хотя принуждение
одним лишь разумом и его объективным законом, и которая называется поэтому
долгом...”.[36]
Таким образом, присутствие в нас нравственного закона мы ощущаем в
виде веления долга. Согласно Канту, долг нельзя ставить на одну доску с
чувственными влечениями; он явление совсем другого, «высшего» порядка. Он
кардинально отличается от них как с точки зрения характера воздействия на
нас, так и в отношении своего метафизического статуса. “Максима себялюбия
(благоразумие) только советует, закон нравственности повелевает. Но ведь
большая разница между тем, что нам только советуется, и тем, что нам
вменяется в обязанность”.[37] Кроме того, если при удовлетворении какого-
нибудь влечения мы испытываем удовольствие, то выполнение нами долга не
сопровождается ни удовольствием, ни страданием. Долг «выше» всего
чувственного; он расположен в совсем другой плоскости, имеет совсем другой
источник. По Канту, если совершив какой-нибудь поступок, пусть даже самый
благовидный, человек испытал при этом удовольствие, то это верный признак
того, что он совершил его не из уважения к нравственному закону, а потакая
какому-нибудь своему (может быть, не осознанному) влечению. Возьмем еще
одну цитату из «Критики практического разума»: “Долг! Ты возвышенное,
великое слово, в тебе нет ничего приятного, что льстило бы людям, ты
требуешь подчинения, хотя, чтобы побудить волю, и не угрожаешь тем, что
внушило бы естественное отвращение в душе и пугало бы; ты только
устанавливаешь закон, который сам собой проникает в душу и даже против воли
может снискать уважение к себе (хотя и не всегда исполнение) ; перед тобой
замолкают все склонности, хотя бы они тебе втайне и противодействовали, -
где же твой достойный тебя источник и где корни твоего благородного
происхождения, гордо отвергающего всякое родство со склонностями, и откуда
возникают необходимые условия того достоинства, которое только люди могут
дать себе?”.[38]
Где? Ответ Канта на этот вопрос нам уже известен: в ноуменальном
мире, к коему причастны и мы как существа разумные. Именно оттуда исходит
голос практического разума в виде категорического императива, в виде
безусловного повеления долга. Остается лишь осознать всю радикальность
этого ответа Канта. Ведь если основной закон чистого практического разума и
нравственный закон - одно и то же, то это значит, что вся наша
нравственность имеет чисто ноуменальное происхождение; в ней нет ничего
феноменального, ничего природного. И наоборот: в нашей природе нет ничего
нравственного! Другими словами, поскольку мы существа ноуменальные,
постольку мы нравственны; поскольку же мы существа природные, постольку мы
безнравственны. Следовательно, всегда, когда мы поступаем согласно нашей
природе, когда мы подчиняемся природной причинности, мы поступаем
аморально. Это весьма сильное заключение, способное вызвать и действительно
вызвавшее недоумение и несогласие многих. И однако тезис о несовместимости
природы и нравственности является краеугольным камнем кантовской этики.
Нравственность Кант связывает со свободой. Именно в нравственном законе он
видит основание той «причинности, которая не есть явление, хотя результат
ее находится тем не менее в явлении», причинности, связанной не с природой,
а со свободой.
Этические категории
Свобода и воля
Теперь мы лучше можем понять, что такое, по Канту, свобода. В «Критике
практического разума» он пишет: “Так как чистая форма закона может быть
представлена только разумом, стало быть, не есть предмет чувств и,
следовательно, не относится к числу явлений, то представление о ней как
определяющем основании воли отличается от всех определяющих оснований
событий в природе по закону причинности, так как в этом случае определяющие
основания сами должны быть явлениями. Но если никакое другое определяющее
основание воли не может служить для нее законом, кроме всеобщей
законодательной формы, то такую волю надо мыслить совершенно независимой от
естественного закона явлений в их взаимоотношении, а именно от закона
причинности. Такая независимость называется свободой в самом строгом, т. е.
трансцендентальном смысле”.[39] В «Критике чистого разума» сказано:
“Свобода в практическом смысле есть независимость воли от принуждения
импульсами чувственности”.[40] Как видим, Кант определяет свободу как
независимость от закона природной причинности, от «принуждения» со стороны
чувственности. Это отрицательное определение свободы. Здесь свобода
выступает как негативная свобода, как «свобода от...». Кант это прекрасно
понимает и пишет: “Но эта независимость есть свобода в негативном смысле, а
собственное законодательство чистого и, как чистого, практического разума
есть свобода в положительном смысле”.[41] Таким образом, позитивная
свобода, «свобода к...», определяется Кантом как добровольное подчинение
нравственному закону. Это положительное определение свободы.
|
