Экономика - Учебники на русском языке - Скачать бесплатно

Людвиг Мизес
Запланированный хаос

Введение
АНТИКАПИТАЛИЗМ -- характерная черта эпохи диктаторов, войн и революций.
Большинство правительств и политических партий склонны к ограничению сферы
частной инициативы и свободного предпринимательства. Убеждение, что капитализм
отжил свое и что грядущая всесторонняя регламентация экономической активности
одновременно и желательна и неизбежна -- стало почти неоспариваемой догмой.
При всем при этом капитализм еще очень силен в Западном полушарии. Прогресс
капиталистической промышленности даже в последние несколько лет поразителен.
Методы производства очень усовершенствовались. Потребители получают более
дешевые и лучшего качества товары, в том числе много новинок, которые были
невообразимы еще пару лет назад. Во многих странах объем производства
расширялся, а качество товаров совершенствовалось. Несмотря на
антикапиталистическую политику всех правительств и почти всех политических
партий, капиталистический сектор хозяйства все еще выполняет свою социальную
функцию по предоставлению потребителям большего количества все более дешевых и
более качественных товаров.
Улучшение качества жизни в странах, приверженных принципу частной
собственности на средства производства, конечно же, ни в какой степени не
является заслугой правительственных и профсоюзных чиновников, равно как и
функционеров политических партий. Не канцелярии и бюрократы, но большой бизнес
заслуживает похвалы за то, что основная часть семей в США владеет автомобилем
или приемником. Рост душевого потребления в Америке по сравнению с тем, что
было четверть века назад, не является результатом деятельности законов или
администрации. Это достижение бизнесменов, которые расширяли свои предприятия
или создавали новые.
Этот момент следует подчеркнуть, поскольку современники склонны его
игнорировать. Замороченные предрассудками этатизма и иллюзиями всемогущества
правительства, они во всем склонны видеть только эффект правительственных
мероприятии. [Термин этатизм введен в научный и политический оборот
либеральным швейцарским государственным деятелем Н. Дро (1844--1899) для
характеристики таких черт социализма как всеобъемлющая роль государства,
централизация руководства экономикой, примат государственности перед свободой
личности. В первой половине XX века термин был переосмыслен в системе
некоторых политических и экономических концепций, с него был снят негативный
акцент. Под этатизмом стало пониматься активное участие государства в
экономической жизни общества. Этатизм был объявлен, например, одним из устоев
кемалистской Турецкой республики, что было даже зафиксировано в Конституции
1937 года. Но в устах либералов этот термин по-прежнему звучит с отрицательным
оттенком.] Они ожидают всего от предприимчивости властей и почти ничего не
ждут от инициативы граждан. И при всем этом единственный путь к росту
благосостояния -- рост объема производства. К этому и стремится деловой мир.
Абсурдность нашего времени в том, что гораздо больше внимания уделяется
достижениям правительственного Управления по развитию долины Теннеси, чем
несравненным и беспрецедентным достижениям американской промышленности. Однако
именно последние позволили Союзникам выиграть войну.
Предрассудок, согласно которому Государство или Правительство воплощают почти
все благое и благотворное, а индивидуумы -- жалкие ничтожества, склонные
постоянно вредить друг другу и нуждающиеся в опеке, -- почти никем не
оспаривается. Даже малейшее сомнение в нем -- запрещено. Тот, кто
провозглашает божественность государства и непогрешимость его священников --
бюрократов, есть беспристрастный служитель социальных наук. Все пытающиеся
возражать клеймятся как предубежденные и узколобые. Адепты нового культа
Государства еще более фанатичны и менее терпимы, чем были магометанские
завоеватели Африки и Испании.
История назовет наше время эпохой диктаторов и тиранов. В последние годы мы
были свидетелями крушения двух из этих раздувшихся сверхчеловеков [имеется в
виду Муссолини и Гитлер]. Но дух, который вознес этих прохвостов к
самодержавной власти, сохранился. Он пронизывает учебники и газеты, он звучит
из уст учителей и политиков, он воплощается в партийных программах, в романах
и пьесах. Пока этот дух преобладает, не может быть надежды на длительный мир,
на демократию, на сохранение свободы или на подъем национальных экономик. <эЯ
использую термин "демократия" для обозначения системы правления, при которой
управляемые могут определять прямо (плебисцитом) или косвенно (через выборы)
способ отправления исполнительной и законодательной власти и выбирать высших
администраторов. Демократия есть прямая противоположность принципов
большевизма, нацизма и фашизма, согласно которым группа самозванных лидеров
может и должна силой захватить бразды правления и насилием принудить
большинство к повиновению.>
-------------------------------------------------------------------------------

Провал интервенционизма
НЕТ ничего менее популярного ныне, чем экономика свободного рынка, т. е.
капитализм. Все, что считается неудовлетворительным в современных условиях,
приписывается действию капитализма. Атеисты возлагают на капитализм
ответственность за возрождение христианства. Но папские энциклики клеймят
капитализм за распространение равнодушия к религии и за грехи современного
человечества, а протестантские церкви и секты не менее горячо обличают
капиталистическую алчность. Пацифисты видят в войнах проявление
капиталистического империализма. Но несгибаемые националисты в Германии и
Италии ставят в вину капитализму "буржуазный" пацифизм, враждебный
человеческой природе и неизбежным законам истории. Моралисты клеймят
капитализм за разрушение семьи и насаждение распущенности. Но "прогрессисты"
ставят ему в счет сохранение устарелых сексуальных ограничений. Почти все
согласны в том, что нищета есть результат капитализма. С другой стороны,
многие склонны изобличать капитализм в том, что, потворствуя тяге людей к
удобствам и зажиточности, он насаждает грубый материализм. Эти противоречивые
обвинения капитализма взаимно уничтожаются. Но остается фактом, что очень
немногие сейчас воздерживаются от возможности обвинить капитализм хоть в
чем-нибудь.
Хотя капитализм является экономической базой современной Западной цивилизации,
политика всех западных стран направляется явно антикапиталистическими идеями.
Цель всех разновидностей интервенционизма не в сохранении капитализма, но в
замещении его смешанной экономикой. Предполагается, что такая смешанная
экономика не является ни капитализмом, ни социализмом. Она описывается как
третий путь, равнодалекий и от капитализма, и от социализма. Предполагается,
что, пребывая посередине, третий путь сохраняет все достоинства и капитализма
и социализма, не имея в то же время недостатков того и другого.
Более полувека назад выдающийся деятель английского социалистического движения
Сидней Вебб провозгласил, что социалистическая философия представляет собой
"сознательное и явное провозглашение принципов организации общества, которые
уже были освоены, большей частью бессознательно". Он добавлял, что
экономическая история XIX века была "почти непрерывным свидетельством
прогресса социализма"
1891, p. 4 (впервые опубликовано в 1889 г.)>. Несколькими годами позже,
почтенный государственный деятель Британии сэр Вильям Харкурт, констатировал:
"Мы все социалисты теперь"
London, 1942, p. 510>. Когда в 1913 году американец Элмер Робертс [Робертс
Элмер (1863--1924) -- американский историк] опубликовал книгу об экономической
политике имперского правительства в Германии с конца 1870-х годов, он назвал
ее политикой "монархического социализма" < lmer Roberts, Monarchical Socialism
in Germany, New York, 1913>.
Было бы, однако, неверным просто отождествлять интервенционизм и социализм.
Немало таких, кто поддерживает политику государственного регулирования
экономики как самый подходящий, способ прийти -- шаг за шагом -- к полному
социализму. Но немало и таких интервенционистов, которые не являются
отъявленными социалистами; их цель -- создание смешанной экономики как
долговременной системы управления хозяйством. Они стремятся к ограничению,
регулированию и "совершенствованию" капитализма посредством правительственного
вмешательства в деловую активность и организации рабочих в профсоюзы.
Чтобы понять существо смешанной экономики и природу правительственного
вмешательства в хозяйственные процессы, нужно прояснить два момента.
Во-первых, если в рамках частнособственнической экономики некоторые средства
производства оказываются у правительства или муниципалитетов, это еще не
означает, что мы имеем дело со смешанной экономикой, соединяющей черты
социализма и частной собственности. Пока лишь отдельные предприятия
контролируются государством, свойства рыночной экономики, как основы
хозяйственной жизни, остаются незатронутыми. Государственные предприятия в
роли покупателей сырья, полуфабрикатов и труда, так же как в роли продавцов
товаров и услуг, вынуждены подлаживаться к механизмам рыночной экономики. Они
подчинены закону рынка; они вынуждены стремиться к прибыли или, по крайней
мере, избегать убытков. Когда они пытаются ослабить или вовсе устранить эту
зависимость, покрывая убытки таких предприятий казенными субсидиями,
единственным результатом оказывается сдвиг зависимости куда-либо еще. Это
происходит просто потому, что средства для субсидий нужно где-то брать. Их
можно получить из налогов. Но налоговые тяготы ложатся на людей, а не на
правительство, налоги собирающее. Рынок, а не налоговое управление,
определяет, на кого падает бремя налогов и как оно влияет на производство и
потребление. Рынок и его неизбежный закон сохраняют верховенство.
Во-вторых. Есть два способа строительства социализма. Один -- мы можем
называть его марксистским или "русским" -- есть путь чисто бюрократический.
Все предприятия становятся подразделениями государственного механизма, так же
как управление армией и флотом или почтовой службой. Каждый отдельный завод,
магазин или ферма занимают такое же положение по отношению к вышестоящему
центру, как и почтовое отделение к Управлению почт. Весь народ преобразуется в
единую трудовую армию, служба в которой обязательна; командующий этой армией
является главой государства.
Второй путь к социализму -- мы можем назвать его "германским" или системой
Zwanyywirtschaft -- отличается от первого тем, что иллюзорно и номинально
сохраняет частную собственность на средства производства, предпринимательство
и рыночную торговлю. Так называемые предприниматели продают и покупают, платят
работникам, берут кредиты и платят проценты. Но они на самом деле больше не
предприниматели. В нацистской Германии их называли управляющими предприятиями
или Betriebsfuhrer [Betriebsfuhrer (нем.) -- руководитель, вождь предприятия].
Правительство диктовало этим мнимым предпринимателям, что и как производить,
по какой цене и у кого покупать, по какой цене и кому продавать. Правительство
назначало тарифы и оклады, а также -- кому и на каких условиях капиталисты
должны доверять свое имущество. Рыночный обмен в этих условиях был чистой
фикцией. Когда цены, заработная плата и процентные ставки назначаются
правительством, они только формально остаются ценами, заработной платой и
процентными ставками. В действительности они превращаются в числовые
коэффициенты, с помощью которых авторитарный порядок определяет доход,
потребление и уровень жизни каждого гражданина. Правительство, а не
потребитель, направляет производство. Властвует центральный совет управления
производством, а все граждане становятся просто служащими государства. Это --
социализм, имеющей внешность капитализма. Некоторые черты капиталистической
рыночной экономики при этом сохраняются, но они означают здесь нечто
совершенно иное, чем в системе рыночной экономики.
Этот факт необходимо выделить, чтобы не путать социализм с интервенционизмом.
Система ограниченной рыночной экономики или интервенционизм отличается от
социализма именно тем, что это все еще рыночная экономика. Власти стремятся
влиять на рынок с помощью административного воздействия, но не стремятся к
устранению рынка вообще. Они хотят, чтобы производство и потребление
изменялись иначе, чем этого требует нестесненный рынок, и стремятся достичь
этого за счет приказов, команд и ограничений, действенность которых
обеспечивается всегда готовым к услугам аппаратом насилия и принуждения. Но
это изолированные воздействия; власти пока еще не планируют соединить
регулирующие меры в интегрированную систему, которая бы полностью
контролировала все цены, доходы и процентные ставки, и которая, таким образом,
сделала бы контроль производства и потребления делом государственной власти.
Однако все методы интервенционизма обречены на провал. Это означает:
интервенционистская политика необходимо ведет к результатам, которые с точки
зрения собственных сторонников менее удовлетворительны, чем положение дел до
вмешательства. Следовательно, эта политика ведет к результатам,
противоположным намечаемым.
фиксированный минимум заработной платы, устанавливается ли он
правительственным декретом или давлением профсоюзов, бесполезен, если он
соответствует рыночному уровню. Но если закон установит минимальную заработную
плату на уровне более высоком, чем это сделал бы неограниченный рынок, то
результатом будет постоянная безработица значительной части потенциальной
рабочей силы.
Правительственные расходы не способны создавать дополнительные рабочие места.
Если правительство финансирует соответствующие расходы за счет налогов или за
счет займов, оно, тем самым, уничтожает столько же рабочих мест, сколько и
создает. Если правительственные расходы финансируются за счет займов у
коммерческих банков, это ведет к кредитной экспансии и инфляции. Если в
результате этой инфляции цены на сырье и материалы будут расти быстрее, чем
номинальная заработная плата, безработица сократится. Но сокращение
безработицы означает всего лишь, что реальная заработная плата уменьшается.
Врожденные свойства капиталистической эволюции определяют постепенный рост
реальной заработной платы. Причиной является последовательное накопление
капитала и совершенствование технологии производства. Нет иного способа
поднять уровень заработной платы для всех желающих, чем увеличить
инвестированный капитал в расчете на одного занятого. Как только прекращается
накопление дополнительного капитала, исчезает и тенденция к росту реальной
заработной платы. Если вместо приращения начинается проедание капитала,
реальная заработная плата начинает неизбежно падать, и так до тех пор, пока не
будут устранены препятствия к дальнейшему приращению капитала.
Правительственные меры, которые замедляют накопление или ведут к проеданию
капитала -- как, например, конфискационное налогообложение, пагубны для
жизненных интересов рабочих.
Кредитная экспансия может вызвать временный бум. Но такое кажущееся
процветание неизбежно кончается общим упадком торговли, кризисом.
Едва ли можно утверждать, что экономическая история последних десятилетий не
оправдала пессимистических прогнозов экономистов. Наше время обречено на
великие экономические потрясения. Но дело не в кризисе капитализма. Это кризис
интервенционизма, кризис политики, созданной для совершенствования
капитализма.
Ни один экономист никогда не рисковал утверждать, что интервенционизм может
привести к чему-нибудь, кроме несчастья и хаоса. Защитники интервенционизма --
в первую очередь, последователи прусской исторической школы, и американские
институционалисты -- не были экономистами. Напротив. Для реализации своих
замыслов, они всегда отрицали, что на свете есть такие вещи, как законы
экономики. По их мнению, правительства вольны стремиться к любым целям, не
связывая себя знанием о закономерности экономических явлений. Подобно
германскому социалисту Фердинанду Лассалю, они полагали, что государство и
есть Бог. [Лассаль Фердинанд (1825--1864) -- немецкий социалист, видный
деятель германского рабочего движения. В социалистической концепции Лассаля
едва ли не решающая роль отводилась государству. Государство, по Лассалю, даже
в современной ему бисмарковской Пруссии могло и должно было стать
организатором и инвестором социалистических производственных ассоциаций
трудящихся.]
Интервенционистам не свойственно подходить к анализу экономических вопросов с
научной беспристрастностью. Большей частью ими руководит завистливое
недоброжелательство к тем, кто их богаче. Такая предубежденность лишает их
способности видеть вещи, как они есть. Для них главное -- не улучшение
жизненных условий населения, но борьба с предпринимателями и капиталистами,
даже если эта политика пагубна для большинства.
В глазах интервенционистов само существование прибыли есть беззаконие. Они,
рассуждая о прибыли, не учитывают ее противоположности -- убытков. Они не
сознают, что прибыль и убыток -- это инструменты, посредством которых
потребитель держит под жестким контролем всю активность предпринимателей.
Именно прибыль и убыток делают потребителя высшей властью в хозяйстве.
Абсурдно противопоставлять производство для прибыли и производство для
потребления. На нестесненном рынке прибыль можно получать только снабжая
потребителей требуемыми товарами и услугами, и при этом -- самым лучшим и
дешевым способом. Прибыль и убыток перемещают материальные факторы
производства из рук неэффективных в пользу более эффективных производителей.
Такова их социальная функция: делать в хозяйственной жизни более влиятельным
того, кто наилучшим образом производит желаемое людьми. Потребители страдают,
когда законы страны не позволяют самым эффективным предпринимателям расширять
свое дело. Именно успешное удовлетворение массового спроса сделало некоторые
предприятия -- "большим бизнесом". Антикапиталистическая политика саботирует
деятельность капиталистической системы рыночной экономики. Провал
интервенционизма вовсе не свидетельствует о необходимости перехода к
социализму. Он просто говорит о тщете интервенционизма. Все те беды, которые
самодельные "прогрессисты" толкуют как свидетельство краха капитализма, есть
результат предположительно благотворного вмешательства в работу рынка. Только
невежды, ошибочно отождествляющие интервенционизм и капитализм, могут
полагать, что в социализме спасение от этих бед.
Диктаторский характер интервенционизма
МНОГИЕ защитники интервенционизма шалеют, когда им говоришь, что их позиция
усиливает антидемократические и диктаторские силы, играет на руку
тоталитарному социализму. Они защищаются, заявляя о себе как об искренних
поклонниках демократии и врагах тирании и социализма. Они стремятся только к
улучшению положения бедняков. Ими движут только любовь к социальной
справедливости и стремление к более справедливому распределению дохода. И все
это только ради сохранения капитализма и его политической надстройки или
суперструктуры, а именно: демократического правительства.
Чего эти люди не способны осознать -- это, что предлагаемые ими меры не
способны привести к желаемым благим результатам. Напротив, они порождают такое
состояние дел, какое -- с точки зрения их защитников -- много хуже
изначального, которое пытались улучшить. Если правительство, столкнувшись с
крахом первого вмешательства, не готово вернуться к свободной экономике и
позволить рынку выправить ситуацию, оно должно будет наращивать цепь
ограничений и регулирования. По этому пути шаг за шагом оно дойдет до того,
что все экономические свободы индивидуума исчезнут. При этом и возникнет
социализм на германский манер, Zwangswirtschaft нацистов.
Мы уже поминали случай с минимальной заработной платой. Пойдем дальше и
проанализируем типичный случай контроля цен.
Если правительство стремится обеспечить бедных детей молоком, оно должно
купить молоко по рыночной цене и затем продать его подешевле; убытки можно
покрыть за счет налогов. Но если правительство просто установит цену молока на
уровне ниже рыночного, результаты окажутся противоположными целям
правительства. Слабейшие производители, чтобы избежать убытков, прекратят
производство и торговлю молоком. Молока на рынке станет меньше, а не больше.
Это совсем не то, к чему стремилось правительство. Оно ведь вмешалось потому,
что считало молоко жизненной необходимостью. Оно не хотело ограничивать его
производство.
Теперь правительство оказывается перед выбором: либо отказаться от намерений
контролировать цены, либо добавить к первому декрету второй -- зафиксировать
цены факторов производства, необходимых для производства молока. Тогда эта же
история повторится. Правительству придется зафиксировать цены тех факторов
производства, которые необходимы для производства молока. Так, правительству
придется идти все дальше, фиксируя цены всех факторов производства -- цены
труда и материалов -- и принуждая каждого предпринимателя и каждого рабочего
продолжать трудиться при этих ценах и заработной плате. Ни одна ветвь
производства не сможет избежать всеохватывающего определения цен и заработной
платы. Если исключить из этого круга какие-либо производства, они начнут
стягивать к себе труд и капитал, а в результате сократится производство тех
товаров, для которых цены установлены правительством. Это и будут те самые
производства, которые правительство сочло особенно важными для удовлетворения
потребностей населения.
Но когда достигнуто состояние всестороннего контроля хозяйственной жизни,
рыночная экономика оказывается вытесненной системой плановой экономики,
социализмом. Конечно, это не социализм, при котором непосредственное
управление каждым предприятием осуществляет правительство, как в России, это
-- социализм на германский или нацистский манер.
Многие были восхищены предполагаемым успехом политики контроля цен в Германии.
При этом говорилось: достаточно быть столь же безжалостным и грубым как
нацисты, и политика контроля цен станет вполне осуществимой. Эти люди, готовые
в борьбе с нацизмом использовать его же методы, не поняли того, что нацисты
осуществляли контроль цен не в рыночной системе, но в полноценном
социалистическом обществе, в тоталитарной республике.
Если контроль цен ограничен только некоторыми сырьевыми товарами, то получатся
результаты, обратные намеченным. Он не может работать удовлетворительно в
рамках рыночной экономики. Если правительство из провала ограниченных попыток
контроля цен не сделает вывода о необходимости оставить вовсе эти
эксперименты, то ему придется идти все дальше и дальше, замещая рыночные
отношения всесторонним социалистическим планированием.
Производство может направляться либо рыночными ценами, которые устанавливаются
в результате того, что кто-то купил, а кто-то воздержался от покупки, либо
центральным правительственным советом по управлению производством. Третьего
решения не существует. Невозможна третья социальная система, которая была бы
ни социалистической, ни капиталистической. Правительственный контроль только
части цен должен привести к положению, которое всегда и везде будет предельно
нелепым и несовместимым ни с какими разумными целями. Такая политика ведет к
хаосу и социальным беспорядкам.
Именно это имеют в виду экономисты, говоря об экономическом законе в том
смысле, что интервенционизм противоречит закону экономики.
В рыночной экономике верховным авторитетом являются потребители. Решения
купить или не покупать определяют, что производится предприятиями, в каком
количестве и какого качества. Покупки непосредственно, напрямую определяют
цены потребительских товаров, а косвенно, -- и иены всех инвестиционных
товаров, то есть цены трудовых ресурсов и материальных факторов производства.
Покупательская активность влияет на формирование прибылей и убытков,
определяет ставки кредитов. В конечном счете, потребитель определяет каждый
индивидуальный доход. Центром рыночной экономики является сам рынок, то есть
процесс образования цен на товары массового спроса, ставок заработной платы,
величины процента и их производных -- прибылей и убытков. Эта зависимость
носит непосредственный, прямой характер для предпринимателей, фермеров,
капиталистов и лиц свободных профессий, и косвенный характер для всех
остальных -- работающих за жалованье или заработную плату. Рынок согласует
усилия тех, кто производит товары для нужд потребителей, и желания самих
потребителей. Он подчиняет производство нуждам потребления.
Рынок -- это демократический строй, в котором каждый грош дает право голоса.
Конечно, у разных людей далеко не одинаковые возможности голосования. Богачи
имеют больше бюллетеней, чем бедняки. Но в рыночной экономике богатство и
большие доходы -- это результат прошлых выборов. В рыночной экономике, не
развращенной правительственными привилегиями и ограничениями, единственный
путь к приобретению и сохранению богатства -- услужение потребителю самым
лучшим и дешевым способом Капиталисты и землевладельцы, которые не могут
преуспеть в этом, несут убытки. Если они не способны изменить своего
поведения, то разоряются и становятся бедняками. Потребители -- та инстанция,
которая превращает бедняков в богачей и наоборот. Это решением потребителей
доходы кинозвезды и оперной дивы настолько больше доходов бухгалтера или
сварщика.
Каждый волен не соглашаться с результатами выборной кампании или рыночного
процесса. Но в демократическом обществе у него есть единственный способ
изменить что-либо -- убедить других. Того, кто говорит: "Мне не по душе
выбранный мэр. Попрошу-ка я правительство заменить его другим человеком", --
вряд ли кто-либо сочтет демократом. Но если нечто в том же роде произносится
по поводу рыночных дел, то большинству людей просто не хватит воображения,
чтобы увидеть в этом притязания на диктатуру.
Потребители сделали свой выбор, чем и определили доходы фабриканта обуви,
кинозвезды и сварщика. Кто такой профессор X, что берет на себя привилегию
менять их решения? Если бы он не был потенциальным диктатором, то не попросил
бы правительство о вмешательстве. Он бы попытался убедить сограждан в том, что
нужно увеличить спрос на услуги сварщика и сократить спрос на обувь и
кинофильмы.
Потребители не желают платить за хлопок такую цену, чтобы даже предельные
фермы, то есть те, которые производят хлопок при самых неблагоприятных
условиях, стали прибыльными. Конечно, это скверно для многих фермеров, которым
теперь нужно бросить выращивание хлопка и найти иной способ включиться в
круговорот производства.
Но что нам думать о государственном деятеле, который административными мерами
поднимает иены хлопка над уровнем свободных рыночных иен? Целью вмешательства
является замена воли потребителей на силы полицейского давления. Все разговоры
о том, что государство должно сделать то или это, означают, в конечном итоге,
лишь одно: администрация должна принудить потребителей вести себя иначе, чем
хочется им самим. Все предложения типа: "поднимем сельскохозяйственные цены",
"поднимем заработную плату", "понизим прибыли", "урежем доходы менеджеров", --
в конечном счете, предполагают в качестве слушателя -- полицию. Однако авторы
такого рода проектов настаивают на том, что они стремятся к свободе и
демократии.
Во всех несоциалистических странах профсоюзам дарованы особые права. Им
позволено не допускать к работе тех, кто не является членом союза. Они могут
призывать к стачкам, а во время стачек они вольны применять силу к тем, кто
готов работать, т. е. к штрейкбрехерам. Неограниченные привилегии даны
работникам ключевых отраслей промышленности. Те, от кого зависит снабжение
населения водой, светом, пищей и другими насущными благами, могут в результате
забастовки вырвать у общества все, что заблагорассудится -- за счет остального
населения. В Соединенных Штатах до сих пор соответствующие профсоюзы
использовали такие возможности с похвальной умеренностью. Другие профсоюзы, в
том числе европейские, были менее сдержаны. Они склонны при случае добиться
прироста заработной платы любыми средствами, не заботясь о страданиях других.
Интервенционистам просто не хватает мозгов, чтобы осознать, что давление и
принуждение со стороны профсоюзов абсолютно несовместимы ни с какой системой
организации общества. Эта проблема никак не соотносится с правом граждан
создавать союзы и ассоциации: во всех демократических странах граждане имеют
эти права. Никто не оспаривает и права человека отказаться от работы,
забастовать. Сомнение вызывает только привилегия профсоюзов на безнаказанное
обращение к насилию. Эта привилегия столь же несовместима с социализмом, как и
с капитализмом. Никакое социальное сотрудничество и разделение труда
невозможны, если некоторые люди или союзы имеют право насилием или угрозой
насилия не допускать других к работе. Подкрепленная насилием стачка в жизненно
важных отраслях производства, равно как и всеобщая стачка равносильны
революционному разрушению общества.
Правительство фактически складывает свои полномочия, если оно позволяет
кому-либо еще осуществлять насилие. Результатом отказа правительства от
монопольного права на насилие и принуждение является общественная анархия.
Если верно, что демократическое правление не способно, безусловно, оградить
право на труд от посягательства профсоюзов, демократия обречена. Тогда
диктатура -- единственный способ сохранить систему разделения труда и избежать
анархии. Диктатура в России и Германии стала результатом того, что там не
нашли демократических способов обуздать насилие профсоюзов, просто в силу
особенностей менталитета обеих стран. Диктатура запретила стачки и, тем самым,
сломала хребет профсоюзов. В Советской Империи не возникает и вопроса о
забастовках.
Вера в то, что арбитраж способен ввести профсоюзы в рамки рыночной экономики и
сделать их безвредными для сохранения внутреннего мира, иллюзорна. Судебное
разрешение противоречий возможно при наличии ряда правил, приложимых к каждому
отдельному случаю. Но если бы такой кодекс существовал и на его основе можно
было бы разрешать конфликты о величине заработной платы, то тогда уже не
рынок, а именно этот кодекс определял бы величину заработной платы. Тогда бы
стало всевластным правительство, а не потребитель, продающий и покупающий на
рынке. Если же такого кодекса не существует, то нет и инструмента для
разрешения конфликта между работниками и хозяевами. Тогда тщетны все разговоры
о "справедливой" заработной плате. Идея справедливости лишена смысла, если не
соотносится с общепринятым стандартом. На практике, если предприниматели не
пасуют перед угрозами профсоюзов, обращение к третейскому суду означает лишь,
что конфликт разрешает назначенный правительством посредник. В установлении
цены роль рынка вытесняет произвольное решение государственной власти. А
вопрос всегда один и тот же: правительство или рынок. Третьего решения не
существует.
Метафоры зачастую полезны для уяснения сложных проблем, чтобы сделать их
доступными не очень подготовленным людям. Но они же могут завести в тупик и
абсурд, если забыть, что всякое сравнение несовершенно. Просто глупо
относиться к метафорам всерьез и строить на них серьезные выводы. Не было
ничего дурного в том, что экономисты описывали рыночные операции как
автоматические, и при этом привычно подчеркивали анонимность рыночных сил.
Нельзя было предугадать, что кто-либо окажется настолько тупым, чтобы
воспринимать эти метафоры буквально.
Не автоматические и не анонимные силы приводят в действие механизм рынка.
Единственным фактором, который направляет работу рынков и определяет цены,
являются целенаправленные действия человека. В этом нет автоматизма: есть
только человек, сознательно стремящийся к избранным целям, использующий при
этом определенные средства для достижения этих целей. Не существует
таинственных механических сил: есть только воля каждого индивидуума --
насытить свои желания. На рынке нет анонимности: есть вы и я, Билл и Джо и все
остальные. Каждый из нас участвует одновременно и в производстве и в
потреблении. Каждый вносит свой вклад в определение цен.
Перед нами не стоит выбор между автоматическими силами и плановыми действиями.
Мы выбираем между демократическим процессом рынка, в котором каждый имеет свою
долю, и абсолютистской властью диктаторского правительства. Что бы ни делали
люди в рамках рыночной экономики, они всегда реализуют свои собственные планы.
В этом смысле каждое действие человека предполагает планирование. Защитники
идеи планирования призывают вовсе не к тому, чтобы заместить хаос порядком
планирования. Они стремятся сделать так, чтобы вместо планов всех и каждого
реализовывался план самого планировщика. Планировщик -- это потенциальный
диктатор, который стремится к тому, чтобы лишить всех остальных власти
планировать и затем действовать в соответствии со своими собственными планами.
Он стремится только к одному: к исключительному и абсолютному господству
своего собственного плана.
Не менее ошибочно высказывание, что у несоциалистического правительства не
может быть планов. Что бы ни делало правительство, это всегда выполнение тех
или иных планов, замыслов. Можно не соглашаться с каким-либо планом. Но нельзя
сказать, что это вовсе не план, а что-то иное. Профессор Уэсли С. Митчелл
[Митчелл Уэсли Клер (1874--1948) -- американский экономист] утверждал, что
либеральное правительство Британии "планировало не иметь вовсе никаких планов"

Society, ed. Findlay Mackenzie, New York, 1937, p. 112>. В его планы входило
поддержание частной собственности на средства производства, защита свободной
инициативы и рыночной экономики. Великобритания была процветающей страной в
период этих планов, которые, согласно профессору Митчеллу, вовсе не были
"планами".
Планировщики претендуют на то, что их планы научны, и что благонамеренные и
достойные люди не могут их не одобрить. Однако наука не может нам сказать
ничего о должном. Наука может говорить только о том, что есть. Она не может
диктовать, что должно быть и к каким целям следует стремиться, фактом является
то, что люди расходятся в своих ценностных суждениях. Претензия на право
отменять планы других и понуждать их к выполнению планов самого планировщика
-- наглая самонадеянность. Чей план следует исполнять? План CIO [CIO --
аббревиатура Congress of Industrial Orgaiazations (русский аналог -- КПП --
Конгресс производственных профсоюзов). СIO (КПП) -- профсоюзное объединение
американских рабочих, конституировавшееся в 1938 г. и просуществовавшее до
конца 1955 г. КПП, отколовшийся от Американской федерации труда (АФТ), занял
более радикальную позицию, чем АФТ, по вопросам внутренней политики.] или
каких-либо других групп? План Троцкого или Сталина? План Гитлера или
Штрассера? [Штрассер Грегор (1892--1934) -- один из основоположников
национал-социалистской партии Германии. Перед приходом нацистов к власти
находился в оппозиции к Гитлеру, возглавлял "радикальное крыло" партии,
всячески прокламировавшее свои антикапиталистические позиции. В частности, в
отличие от Гитлера, ориентировавшегося на поддержку предпринимателей, Штрассер
делал ставку на профсоюзное движение. В 1932 году Г. Штрассер лишился
руководящего поста в партии, а в 1934 году был ликвидирован физически.]
Когда люди были привержены идее, что в области религии следует придерживаться
только одного плана, гремели кровавые войны. С распространением принципов
религиозной свободы эти войны утихли. Рыночная экономика обеспечивает мирное
экономическое сотрудничество, поскольку она не затрагивает экономические планы
своих граждан. Попытка заменить планы каждого гражданина общим Суперпланом
должна привести к бесконечной войне. У тех, кто не согласен с планом
диктатора, не остается другого выхода, как сразить деспота силой оружия.
Вера в то, что система планового социализма может быть совмещена с
демократическим правлением -- иллюзорна. Демократия неразрывно связана с
капитализмом. Она не может существовать там, где существует единое
планирование. Припомним слова известнейшего из современных защитников
социализма, профессора Гарольда Ласки. Он заявлял, что победа британских
лейбористов на выборах должна привести к радикальному изменению парламентской
системы. Социалистическая администрация нуждается в "гарантиях", что ее труды
по перестройке общества не будут "разрушены" в случае поражения на следующих
выборах. Значит, неизбежной оказывается приостановка действия Конституции
. Как рады были бы
Карл I и Георг III, доведись им ознакомиться с книгами профессора Ласки! [Карл
I (1600--1649) -- король Англии, осуществлявший крайне реакционную политику.
Неоднократно распускал непослушные парламенты (с 1629 по 1640 год Англия
вообще жила без парламента), жестоко репрессировал оппозиционных
парламентариев. Георг III (1783--1820) -- король Великобритании, известный
своими абсолютистскими поползновениями. В частности, в 1794 году он
приостановил действие Habeas corpus act -- закона (принятого парламентом еще в
1679 году), охранявшего жителей от административно-полицейского произвола.]
Сидней и Беатриса Вебб (Лорд и Леди Пассфилд) говорят нам, что "в любом
совместном деле единство мысли настолько важно для успеха, что, если мы хотим
чего-то достичь, публичные дискуссии следует отложить на время от
обнародования решения до выполнения задачи". В то время, когда "дело
делается", всякое выражение сомнения или даже страха, что план окажется
неуспешным, "является актом неверности или даже предательства"
Beatrice Webb, Soviet Communism: A new Civilization? New York, 1936, Vol. II,
p. 1038--1039 (Вебб С. и Б. Советский коммунизм -- новая цивилизация? Т. 2.
М., 1937, с. 484--485)>. А поскольку процесс производства непрерывен, и всегда
какое-то дело делается и всегда чего-то предстоит достичь, социалистическое
правительство вправе никогда не предоставлять какой-либо свободы слова и
печати. "Единство мысли" -- какая возвышенная формулировка идей Филипа II и
инквизиции! [Филипп II (1527--1598) -- король Испании. Фанатичный католик,
главной своей задачей он считал искоренение инакомыслия во всей Европе и
потому всячески поощрял инквизицию.] О6 этом же другой славный обожатель
Советов г-н Д. Кроутер говорит без всяких экивоков. [Кроутер Джеймс Джеральд
(1899) -- английский науковед и историк науки, автор книг о науке в Советском
Союзе.] Он прямо провозглашает, что инквизиция "благотворна для науки, если
она защищает восходящий класс"
London, 1941, p. 333>, то есть когда к ней прибегают друзья г-на Кроутера.
Сотни подобных высказываний можно было бы процитировать.
В Викторианскую эпоху [Викторианской эпохой именуют период истории Британской
империи, связанный с пребыванием на престоле королевы Виктории (с 1837 по 1901
годы); это было время расцвета промышленного капитализма, успехов колониальной
экспансии, расширения политических прав широких слоев населения], когда Джон
Стюарт Милль писал свое эссе "О свободе", взгляды, созвучные идеям проф.
Ласки, г-на Кроутера и супругов Вебб, именовались реакционными. [Милль Джон
Стюарт (1806--1875) -- английский философ и экономист, последний крупный
представитель классической школы в политической экономии. Будучи членом
парламента, поддерживал демократические законопроекты. Убежденный либерал,
Милль много занимался вопросами этики. Его работа "О свободе" вышла в свет в
1859 году.] Сегодня их называют "прогрессивными" и "либеральными". С другой
стороны, людей, которые противостоят идеям отмены парламентского правления,
упразднения свободы слова и печати и учреждения инквизиции, клеймят
"реакционерами", "экономическими монархистами" и "фашистами".
Те интервенционисты, которые видят в государственном регулировании экономики
метод постепенного перехода к полному социализму, по крайней мере,
последовательны. Если принятые меры не приводят к ожидавшимся благим целям, а
кончаются, напротив, полным провалом, они требуют еще большего
правительственного вмешательства, и так до тех пор, пока правительство не
будет направлять всю хозяйственную деятельность. Но те, кто смотрит на
правительственное регулирование как на способ совершенствования и,
следовательно, спасения капитализма, они совершенно запутались.
С точки зрения этих людей все нежеланные и нежелательные последствия
правительственного вмешательства в экономическую жизнь порождены самим
капитализмом. Для них тот факт, что правительственное воздействие породило
нетерпимое положение дел, есть оправдание дальнейшего вмешательства. Они,
например, не способны осознать, что рост монополистических структур в наше
время обязан таким правительственным инициативам, как законы о патентах и
таможенных пошлинах. Они оправдывают правительственное вмешательство
необходимостью предотвращения монополизации. Сложно придумать более
иррациональную идею. Ибо правительство, от которого они ждут борьбы с
монополизмом, есть то самое правительство, которое преданно служит принципу
монополии. Так американское правительство времен Нового Курса, стремилось к
тотальной монополизации всех отраслей американского хозяйства через программы
NRA, и попыталось организовать сельское хозяйство США как супермонополию,
ограничить сельскохозяйственное производство, чтобы заменить низкие рыночные
цены на высокие монопольные. Это правительство участвовало в различных
международных соглашениях по сырью, нескрываемой целью которых было учреждение
международных монополий по разным видам сырья. То же самое верно и для других
правительств. Союз Советских Социалистических республик также участвовал в
ряде межправительственных монополистических соглашений <эсм. сборник этих
соглашений, опубликованных Международным бюро труда под заглавием
Intergovermental Commodity Control Agreements, Montreal, 1943>. Его отвращение
к сотрудничеству с капиталистами было не столь сильным, чтобы отказаться от
возможности расширить сферу монополизации.
Программой этого внутренне противоречивого интервенционизма является
диктатура, предположительно нацеленная на освобождение людей. Но свободу эти
деятели понимают, как свободу поступать "правильно", то есть делать то, что
замыслено планировщиками. Мало того, что они не осознают неизбежных при этом
экономических проблем и трудностей. У них к тому же отсутствует способность к
логическому мышлению.
Самое нелепое оправдание интервенционизма предлагают те, кто рассматривает
конфликт между капитализмом и социализмом в терминах борьбы за распределение
дохода. Почему бы собственническим классам не быть более уступчивыми? Почему
бы им не предоставить избыток своих доходов в пользу бедных рабочих? Почему
они сопротивляются намерениям правительства поднять долю обездоленных за счет
установления минимальной заработной платы и потолка для роста цен? Почему бы
им не урезать свои прибыли и процент до более "справедливого" уровня?
Уступчивость в данных вопросах, говорят эти люди, ослабит позиции радикальных
революционеров и сохранит капитализм. Худшими врагами капитализма, с их точки
зрения, являются те непреклонные доктринеры, которые своей избыточной заботой
о сохранении экономической свободы, системы Laissez-faire и Манчестерства
срывают все попытки достижения компромисса с требованиями труда.
[Манчестерство -- направление в экономической науке и политике, сформированное
представителями так называемой Манчестерской школы. Ее основатели --
английские экономисты и политические деятели Р. Кобден (1804--1865) и Дж.
Брайт (1811--1889), -- выступали за полную экономическую свободу
товаропроизводителей, против какого-либо государственного вмешательства в
предпринимательскую деятельность. Манчестерская школа вела борьбу против
политики протекционизма, правительственных субсидий промышленности, фабричного
законодательства, регулирования зарплаты как со стороны государства, так и со
стороны профсоюзных объединений.] Только несгибаемые реакционеры виновны в
горечи современных партийных распрей и в порождаемой ими неумолимой ненависти.
Что нужно на самом деде, так это принять конструктивную программу вместо чисто
негативистских принципов экономических монархистов. И, конечно же, с их точки
зрения, "конструктивно" только государственное вмешательство.
Однако, такой способ рассуждения совершенно порочен. Предполагается, что
вмешательство правительства в хозяйственную жизнь приведет к ожидаемым благим
результатам. При этом постыднейше игнорируются все заявления экономистов о
тщетности целей государственного регулирования и о его неизбежных и
нежелательных последствиях. Вопрос не в том, справедливы или нет ставки
минимальной заработной платы, но -- не приведут ли они к появлению безработицы
среди тех, кто ютов работать. Называя эти меры справедливыми, интервенционисты
не опровергают возражения экономистов. Они просто демонстрируют свое полное
невежество в этом вопросе.
Конфликт между капитализмом и социализмом вовсе не является борьбой двух групп
за то, как разделить между собой данный объем благ. Это спор о том, какой тип
организации общества наилучшим образом служит благосостоянию человечества.
Противники социализма отрицают его не потому, что завидуют благам, которые
рабочие, предположительно, извлекут из социалистической организации
производства. Они сражаются с социализмом именно из убеждения, что он будет
пагубен для масс, которые обречены на то, чтобы превратиться в нищих рабов,
полностью зависимых от безответственных диктаторов.
В этой борьбе идей каждый должен сделать определенный выбор. Необходимо встать
либо на сторону защитников экономической свободы, либо примкнуть к адвокатам
тоталитарного социализма. Этого выбора нельзя избежать на путях
интервенционизма как предположительно срединной позиции. Ибо интервенционизм
не является ни срединным путем, ни компромиссом между капитализмом и
социализмом. Это третья система. Система, нелепость и тщетность которой
признается не только всеми экономистами, но даже марксистами.
Не может быть "чрезмерной" защита экономической свободы. С одной стороны,
производство может направляться усилиями каждого индивидуума приспособить свое
поведение так, чтобы удовлетворять наиболее настоятельным потребностям
потребителей и самым подходящим способом. С другой стороны, производство может
направляться правительственными указами. Если эти указы будут затрагивать
только отдельные детали экономического механизма, они не достигнут цели, и
даже их сторонникам будет не по душе результат. Если же они приведут к
всесторонней регламентации, это и будет тоталитарный социализм.
Человек должен выбрать между рыночной экономикой и социализмом. Государство
может поддерживать рыночную экономику, защищая жизнь, здоровье и частную
собственность от насилия и мошенничества. Либо оно может взять на себя
контроль за всей хозяйственной деятельностью. Кто-то должен определять цели
производства. Если это не будут делать потребители посредством спроса и
предложения, это придется делать правительству методами принуждения.
-------------------------------------------------------------------------------

Социализм и коммунизм
В РАБОТАХ Маркса и Энгельса термины коммунизм и социализм являются синонимами.
Они используются по очереди и между ними не делается различия. Так это и
сохранялось в практике всех марксистских групп и сект вплоть до 1917 года.
Марксистские политические партии, которые относились к Коммунистическому
манифесту, как к непременному евангелию своей веры, называли себя партиями
социалистическими. Наиболее влиятельная и многочисленная из этих партий --
Германская -- приняла имя Социал-демократической партии. В Италии, во Франции
и во всех других странах, где марксистские партии уже играли некую
политическую роль до 1917 года, термин социалистический был взаимозаменим с
термином коммунистический. Ни одному марксисту до 1917 года и в голову не
приходило отделять коммунизм от социализма.
В 1875 году в критике Готской программы Германской социал-демократической
партии Маркс ввел различие между низшей (начальной) и высшей (зрелой) фазами
будущего коммунистического общества. Но он не выделил "коммунизм" как
исключительно высшую фазу и не называл низшую фазу "социализмом".
Одной из фундаментальных догм Маркса был тезис, что социализм настанет "с
неотвратимостью закона природы". Капиталистическое производство отрицает самое
себя и создает социалистическую систему общественной собственности на средства
производства. "Капиталистическое производство порождает с необходимостью
естественного процесса свое собственное отрицание"
Hamburg, 1914, Bdl., s. 728 (К. Маркс, Капитал, Т. 1, -- Маркс К., Энгельс Ф.,
Соч., т. 23, с. 773)>. Он не зависит от воли людей
politischen Oekonomie, Stuttgart, s. XI (К. Маркс, Критика политической
экономии, -- Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 13, с. 6)>. Человек не может ни
ускорить его, ни замедлить, ни отменить. Ибо "ни одна общественная формация не
погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она
дает достаточно простора, а новые, более высокие производственные отношения
никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их
существования в недрах самого старого общества".
Эта доктрина, конечно же, не согласуется с политической активностью самого
Маркса и с идеями, которыми он оправдывал эту свою активность. Маркс пытался
создать политическую партию, которая бы с помощью революции и гражданской
войны завершила переход от капитализма к социализму. Характерной -- в глазах
Маркса и всех марксистских доктринеров -- чертой их партий была их
революционность, бескомпромиссная преданность идее насилия. Целью было поднять
восстание, установить диктатуру пролетариата и безжалостно уничтожить всех
буржуа. Действия Парижской коммуны в 1871 году рассматривались как
превосходная модель такой гражданской войны. Парижское восстание, конечно,
огорчительно провалилось. Но ожидалось, что последующие бунты будут успешными
<эсм. Marx, Der Burgerkrieg in Frankreich, Berlin, 1919 (К. Маркс, Гражданская
война во Франции, -- Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 17)>.
Однако тактика марксистских партий в различных европейских странах безнадежно
не совпадала ни с одним из этих противоречивых направлений в учении Карла
Маркса. Они не верили в неизбежность прихода социализма. Не верили они и в
успех революционного восстания. Они приняли методы парламентаризма. Они
набирали голоса на выборах и посылали депутатов в парламент. Они "выродились"
в демократические партии. В парламентах они вели себя подобно другим партиям
оппозиции. В некоторых странах они заключали временные союзы с другими
партиями, и порой социалисты попадали в Кабинет министров. Позже, после конца
первой мировой войны, социалистические партии во многих парламентах заняли
господствующее положение. В некоторых странах им одним принадлежала власть, в
других -- они правили в коалиции с буржуазными партиями.
Конечно, эти одомашненные социалисты до 1917 года не прекращали лицемерного
восхваления принципов ортодоксального марксизма. Опять и опять они повторяли,
что приход социализма неизбежен. Они подчеркивали традиционную революционность
своих партий. Нельзя было оскорбить их сильнее, чем сомнением в неумолимой
революционности их духа. Но фактически они были парламентскими партиями,
подобными всем другим партиям.
С истинно марксистской точки зрения, выраженной в поздних писаниях Маркса и
Энгельса (появившихся после "Коммунистического манифеста"), все меры по
ограничению, регулированию или улучшению капитализма суть просто
"мелкобуржуазная" чепуха, порождаемая непониманием законов эволюции
капитализма. Только полная зрелость капитализма ведет за собой социализм. Не
только тщетность, но и пагубность для интересов пролетариев в попытке такой
политики. Даже тред-юнионизм -- не адекватный способ улучшения положения
рабочих
1907, pp. 72--74 (K. Маркс, Заработная плата, цена и прибыль, -- Маркс К.,
Энгельс Ф., Соч., т. 16, с. 154--155)>. Маркс не верил, что правительственное
вмешательство может оказаться полезным массам. Он яростно отрицал, что такие
меры, как минимальная заработная плата, установление предельных цен,
ограничение величины процента, социальное страхование и т.п. являются
подступами к социализму. Он стремился к радикальному устранению системы
заработной платы, что может быть достигнуто только в высшей фазе коммунизма.
Он бы саркастически высмеял идею, что труд может перестать быть товаром в
рамках капиталистического общества благодаря совершенным законам.
Но социалистические партии Европы были не меньше преданы идеям
интервенционизма, чем Sozialpolitik кайзеровской Германии [Sozialpolitik
(нем.) -- социальная политика; так именовалась выдвинутая в 1878 г. в жизнь
программа социального законодательства, предусматривавшая государственные
гарантии значительным слоям рабочего класса, особенно в области социального
страхования, и проведенная рейхсканцлером Германской империи Отто Бисмарком]
или американский Новый курс. Именно эту политику атаковали Жорж Сорель и
синдикалисты. [Сорель Жорж (1847--1922) -- французский социолог и философ.
Начав свой идейный путь как марксист, Сорель затем стал одним из
основоположников анархо-синдикализма. Резко критикуя
парламентско-реформистскую практику социалистических партий, он признавал
единственной революционной силой синдикаты (профсоюзы), а политической борьбе
противопоставлял прямые действия пролетариата: демонстрации, бойкот, всеобщую
стачку. В последние годы жизни сблизился с националистами. Его взгляды оказали
влияние на формирование идеологии итальянского фашизма: Муссолини называл
Сореля своим духовным отцом. В то же время Сорель выступал в поддержку
Октябрьской революции, призывал к оказанию помощи большевистской России.]
Сорель, застенчивый интеллектуал из буржуазной семьи, обличал "вырождение"
социалистических партий, виной чему он считал проникновение в них буржуазных
интеллигентов. Он мечтал о возрождении традиционного для масс духа
безжалостной агрессии, об очищении его от сдерживающего влияния
интеллектуальных трусов. Для Сореля имел значение только бунт. Он призывал к
прямому действию, то есть к саботажу и общей стачке как начальным шагам в
последней великой революции.
Сорель имел успех большей частью у снобистских и праздных интеллектуалов и не
менее снобистских и праздных наследников богатых предпринимателей. Он не
оказал заметного воздействия на массы. Для марксистских партий его страстная
критика была не более чем досадной помехой. Его историческая роль определяется
большей частью воздействием его идей на эволюцию русского большевизма и
итальянского фашизма.
Чтобы понять ментальность большевизма, следует вернуться еще раз к догмам
Карла Маркса. Маркс был совершенно убежден, что капитализм является стадией
всеобщей экономической истории, которая не ограничена только несколькими
развитыми странами. Капитализм нацелен на обращение всех частей мира в
капиталистические страны. Буржуазия принуждает все страны превратиться в
капиталистические страны. Когда пробьет последний час капитализма, весь мир
однообразно будет находиться на стадии зрелого капитализма, созревший для
перехода к социализму. Социализм возникнет одновременно во всех частях мира.
Это утверждение Маркса оказалось ошибочным ничуть не менее, чем все остальные
его утверждения. Нынче даже марксисты не могут отрицать и не отрицают, что
черты капитализма в разных странах поразительно разнообразны. Они осознают,
что многие страны, с точки зрения Марксового понимания истории, должны быть
описаны как докапиталистические. В этих странах буржуазия еще не занимает
господствующих позиций и еще не утвердила ту историческую стадию капитализма,
которая является необходимой предпосылкой появления социализма. Этим странам
надлежит еще завершить "буржуазные революции", а затем пройти все стадии
капитализма, прежде чем можно будет поставить вопрос об их превращении в
социалистические страны. Единственная политика, которую марксисты могут
одобрить по отношению к таким странам, это безусловная поддержка буржуазии,
во-первых, в ее стремлении к власти, а во-вторых, в ее капиталистических
начинаниях. В течение долгого времени марксистская партия может не иметь
других задач, кроме как быть подручной буржуазного либерализма. Только эту
миссию последовательный исторический материализм мог предписать русским
марксистам. Им следовало бы тихохонько ждать, пока капитализм не подготовит
страну к приятию социализма.
Но русские марксисты не желали ждать. Они обратились к новой модификации
марксизма, согласно которой нации могут перескакивать через стадии
исторической эволюции. Они закрыли глаза на тот факт, что эта новая доктрина
была не модификацией марксизма, но, скорее, отрицанием всего того, что еще от
него оставалось. Это был нескрываемый возврат к домарксистским и
антимарксистским социалистическим учениям, согласно которым человечество
вольно утвердить социализм в любое время, как только сочтет, что эта система
благоприятней капитализма. Тем самым был практически взорван весь мистицизм,
присущий диалектическому материализму и марксовым непреложным законам
экономической эволюции человечества.
Освободившись от марксистского детерминизма, русские марксисты получили
возможность выбрать наиболее подходящую тактику для построения социализма в
своей стране. Их больше не беспокоили экономические проблемы. Они отбросили
заботу о том, пришло ли время или нет. Перед ними осталась лишь одна задача --
захватить власть.
Одна группа утверждала, что устойчивый успех возможен только при массовой
поддержке, хотя завоевывать большинство и не обязательно. Другая группа не
одобрила такой длительной процедуры. Они предлагали решить дело смелым
натиском. Малую группу фанатиков нужно организовать как авангард революции.
Строгая дисциплина и безусловное подчинение вождю сделают эту группу пригодной
для внезапной атаки. Они опрокинут царское правительство, а затем станут
править страной традиционными методами царской полиции.
Имена этих двух групп -- меньшевики и большевики -- были даны по результатам
голосования в 1903 году при обсуждении тактических вопросов. Отношение к
тактическим приемам было единственным различием между двумя группами. Обе они
были согласны относительно конечной цели -- социализма.
Обе секты пытались оправдать свои подходы обильным цитированием писаний Маркса
и Энгельса. Это, конечно, марксистский обычай. И каждая секта находила в этих
"священных книгах" высказывания, подтверждающие ее собственные позиции.
Ленин, глава большевиков, знал своих соотечественников куда лучше, чем его
противники и их вождь Плеханов. [Плеханов Георгий Валентинович (1856--1918) --
основатель первой марксистской российской группы. Стоявший у истоков
социал-демократии в России, после раскола на большевиков и меньшевиков (1903
г.) стал одним из лидеров меньшевистского течения. Плеханов не был
политическим вождем меньшевиков, но пользовался у них высоким авторитетом как
теоретик марксизма.] В отличие от Плеханова, он не стал ошибочно приписывать
русским качества западных народов. Он помнил, как дважды иностранки просто
захватывали престол и затем спокойно царили до конца дней своих. [Имеются в
виду Екатерина I и Екатерина II. Жена Петра I, литовка по происхождению, Марта
Скавронская после смерти мужа, не назначившего преемника престола, была
провозглашена гвардейцами императрицей Екатериной I. Занимала императорский
престол с 1725 по 1727 год. Немецкая княжна Софья Анхальт-Цербстская свергла,
опираясь на гвардию, своего мужа Петра III и с 1762 по 1796 год царствовала
под именем Екатерины II.] Он хорошо сознавал, что террористические методы
царской тайной полиции весьма успешны, и верил, что способен существенно
улучшить эти методы. Он был безжалостным диктатором и знал, что у русских не
хватит мужества сопротивляться силе. Подобно Кромвелю, Робеспьеру и Наполеону
он был честолюбивым узурпатором и совершенно не верил в революционный дух
большинства населения. [Кромвель Оливер (1599--1658) -- деятель английской
буржуазной революции, командующий вооруженными силами республиканцев. В 1653
г. установил режим личной военной диктатуры. Робеспьер Максимилиан
(1758--1794) -- деятель Великой французской революции, руководитель якобинцев.
С 1793 г. формально будучи только членом Комитета общественного спасения,
фактически возглавлял правительство, сосредоточив в своих руках диктаторскую
власть. Наполеон Бонапарт (1769--1821) в 1799 г. произвел государственный
переворот, в результате которого как консул получил всю полноту власти. В 1804
г. провозглашен императором.] Династия Романовых была обречена из-за
слабоволия незадачливого Николая II. Социалистический законник Керенский
проиграл из-за приверженности принципам парламентаризма. [Керенский Александр
Федорович (1881--1970) -- русский политический деятель, эсер, адвокат по
профессии. После февральской революции, свергнувшей царизм, вошел во временное
правительство как министр юстиции. С июля 1917 г. -- министр-председатель
Временного правительства, с сентября -- одновременно и Верховный
главнокомандующий.] Ленин преуспел, потому что никогда не стремился ни к чему,
кроме личной диктатуры. А русские томились по диктатору -- наследнику Ивана
Грозного.
Вовсе не революционное восстание прервало правление Николая II. Оно испустило
дух на полях сражений. С наставшим безвластием Керенский не смог совладать.
Уличные волнения в Санкт-Петербурге смели Керенского. Спустя недолгое время
наступило 18-е брюмера Ленина. [18 брюмера VIII года по введенному во время
Великой французской революции календарю (9 ноября 1799 г.) Наполеон Бонапарт
захватил власть во Франции. С тех пор выражение "18 брюмера" стало символом
политического переворота.] Несмотря на весь большевистский террор, в
Учредительном собрании, избранном на основе всеобщего прямого голосования,
большевике" было не более 20 процентов. [Л. Мизес несколько неточен: из 715
избранных депутатов было 175 (24,5%) большевиков. На заседание Учредительного
собрания явилось только 410 депутатов, вследствие чего доля большевиков
возросла примерно до 30%.] Ленин силой оружия разогнал Учредительное собрание.
Краткосрочная "либеральная" интерлюдия закончилась. Из рук неспособных
Романовых Россия перешла под власть настоящих авторитаристов.
Ленину было мало завоевания России. Он был вполне убежден, что ему суждено
принести благодать социализма не только России, но и всем другим народам
Официальное название, которое он выбрал для своего правления, -- Союз
Советских Социалистических Республик -- не содержало никаких намеков на
Россию. Оно было создано, как зародыш мирового правительства. Предполагалось,
что все иностранные товарищи обязаны повиноваться этому правительству, а вся
иностранная буржуазия в случае сопротивления виновна в измене и подлежит
казни. Ленин ни в малейшей степени не сомневался, что все страны Запада -- на
грани великой последней революции. Он со дня на день ожидал ее.
По мнению Ленина, только одна группа в Европе могла -- хотя без надежды на
победу -- попытаться предотвратить революционный взрыв: развращенные
интеллигенты, захватившие руководство социалистическими партиями. Ленин
издавна ненавидел этих людей за приверженность парламентским процедурам и за
то, что они стояли на пути его диктаторских поползновений. Он ненавидел их,
поскольку только на них взваливал вину за то, что социалистические партии
поддержали военные усилия своих стран. Уже во времена швейцарской эмиграции,
которая закончилась в 1917 году, Ленин начал раскалывать социалистические
партии Европы. Теперь он основал новый. Третий Интернационал, который им
контролировался столь же своевластно, как большевистская партия. Для этой
новой партии Ленин выбрал имя Коммунистическая партия. Коммунистам предстояло
сокрушить социалистические партии Европы, этих "социал-предателей", и тем
самым подготовить немедленное уничтожение буржуазии и захват власти
вооруженными рабочими. Ленин не делал различия между социализмом и коммунизмом
как социальными системами. Его целью не был коммунизм как противоположность
социализма. Официальное имя страны было Союз Советских Социалистических (не
коммунистических) республик. В этом плане он не собирался менять традиционную
терминологию, в которой оба термины были синонимами. Он назвал своих
последователей, единственных искренних и надежных защитников революционных
принципов ортодоксального марксизма, коммунистами, а их тактику --
коммунистической, дабы отличить их от "вероломных выкормышей капиталистических
эксплуататоров", продажных лидеров Социал-демократии вроде Каутского и Альбера
Тома. [Каутский Карл (1854--1938) -- немецкий экономист и философ, ученик
Маркса и Энгельса, один из лидеров и теоретиков германской социал-демократии и
II Интернационала. В деле завоевания власти пролетариатом он выдвигал на
передний план мирные методы; Октябрьскую революцию встретил отрицательно. Тома
Альбер (1878--1932) -- французский историк, один из лидеров французских
социалистов. В годы первой мировой войны стоял на позициях классового мира,
входил в состав французского правительства. Активно выступал против выхода
России из войны с Германией после Февральской революции.] Эти предатели,
подчеркивал он, стремились к сохранению капитализма. Они не были истинными
социалистами. Единственными подлинными марксистами оказались те, кто отверг
имя социалистов, ставшее навеки позорным.
Так возникло различие между коммунистами и социалистами. Те марксисты, которые
не подчинились Московскому диктату, называли себя социал-демократами, или
социалистами. Для них было характерно убеждение, что наилучшим способом
перехода к социализму, -- конечная цель, роднившая их с коммунистами -- было
завоевание поддержки большинства населения. Они отбросили революционную
риторику и обратились к демократическим методам борьбы за власть. Их не
заботила проблема: совместим ли социализм с демократией. Но ради перехода к
социализму они были готовы ограничить себя демократическими методами.
Коммунисты, напротив, в первые годы Коминтерна были твердыми приверженцами
принципа революции и гражданской войны. Послушные только своему русскому
вождю, они выбрасывали из своих рядов каждого заподозренного в том, что для
него законы страны важнее, чем приказы партии. Кровавые мятежи и заговоры --
такова была их жизнь.
Ленин не мог понять, почему коммунисты потерпели неудачу всюду, кроме России.
Он не ожидал многого от американских рабочих. Коммунисты понимали, что в США
рабочим недоставало революционного духа, поскольку их развратило благополучие
и испортила погоня за деньгами. Но Ленин не сомневался в классовой
сознательности и приверженности революционным идеалам европейских масс
Единственной причиной провала революций были, по его мнению, трусость и ошибки
коммунистических руководителей. Вновь и вновь он менял своих наместников, но
дела лучше не стали.
В демократических странах коммунисты мало-помалу "выродились" в парламентские
партии. Подобно старым социалистическим партиям до 1914 года, они продолжали
ханжески славословить революционные идеалы. Но революционный дух
могущественнее проявляет себя в салонах наследников больших состояний, чем в
скромных домишках рабочих. В англо-саксонских и латиноамериканских странах
социалистические избиратели верили в демократические методы. Здесь число
искренних приверженцев коммунистической революции было очень небольшим.
Большинство тех, кто публично клянется в верности идеалам коммунизма,
почувствовали бы себя крайне неуютно в случае, если бы революционный взрыв
поставил под угрозу их жизнь и собственность. В случае вторжения русских армий
или успешного восстания местных коммунистов, они бы присоединились к
победителям в надежде на то, что верность марксистской ортодоксии будет
вознаграждена. Но сами по себе они не гнались за революционными лаврами.
Ведь это факт, что за все тридцать лет страстной просоветской агитации ни одна
страна за пределами России не стала коммунистической с согласия собственных
граждан. Восточная Европа стала коммунистической, только когда дипломаты
сговорились обратить эти страны в зону исключительного влияния и гегемонии
России. Крайне маловероятно, что Западная Германия, Франция, Италия и Испания
подпадут коммунизму, если только США и Британия не примут политику абсолютного
дипломатического desinteressement [desinteressement (франц.) --
незаинтересованность, равнодушие]. В этих и ряде других стран некоторую силу
коммунистическим движениям дает только вера в безудержный "динамизм" России,
контрастный безразличию и апатии англосаксонских стран.
Маркс и марксисты прискорбно ошибались, предполагая, что массы стремятся к
революционному перевороту "буржуазных" основ общества. Воинственные коммунисты
обретаются только среди тех, для кого коммунизм уже сейчас служит источником
средств к жизни и кто ожидает от революции удовлетворения своих честолюбивых
притязаний. Разрушительная возня этих профессиональных заговорщиков опасна как
раз в меру наивности тех, кто просто флиртует с революционной идеей. Эти
заблуждающиеся и запутавшиеся доброжелатели, которые называют себя
"либералами" и которых коммунисты зовут "полезные простаки", "попутчики", и
даже большинство зарегистрированных членов партии, были бы жутко испуганы,
узнав однажды, что их вожди всерьез и буквально зовут к мятежу, но тогда
отвратить беду будет поздно.
В данный момент коммунистические партии Запада опасны, прежде всего, своими
позициями по внешней политике. Отличительной чертой всех современных компартий
является их поддержка агрессивной иностранной политики Советов. В чем бы им ни
приходилось выбирать: между интересами России или собственной страны, -- они
без колебаний предпочитают интересы России. Их принцип: права или нет, это моя
Россия. Они строго выполняют все приказы Москвы. Когда Россия была союзницей
Гитлера, французские коммунисты саботировали оборонные усилия собственной
страны, а коммунисты Америки страстно противостояли планам поддержки
демократии в борьбе против нацистов, выдвинутым президентом Рузвельтом.
Коммунисты всего мира заклеймили тех, кто защищался от гитлеровского
вторжения, как "империалистических поджигателей войны". Но как только Гитлер
напал на Россию, империалистическая война капиталистов в одну ночь
превратилась в справедливую оборонительную войну. Какую бы страну ни
захватывал Сталин, коммунисты оправдывали эту агрессию необходимостью обороны
от "фашизма"
International, Human vents, Washington and Chicago, 1946, pp. 181--182>.
В своем слепом обожании всего русского коммунисты Западной Европы и
Соединенных Штатов далеко превзошли худшие выходки шовинистов. Они исходят
восторгом от русской музыки, русских фильмов и предполагаемых достижений
русской науки. Они с упоением говорят об экономических достижениях Советов.
Они приписывают все победы союзников доблести русского оружия. Россия,
утверждают они, спасла мир от фашистской угрозы. Россия -- единственная
свободная страна, в то время как все остальные томятся под диктатом
капиталистов. Только русские счастливы и могут наслаждаться полнотой жизни, а
в капиталистических странах большинство населения страдает от подавленности и
неисполнимости желаний. Как благочестивый мусульманин стремится совершить
путешествие к могиле пророка в Мекку, так коммунисты-интеллектуалы полагают
путешествие к святыням Москвы основным событием своей жизни.
Однако различное употребление слов "коммунисты" и "социалисты" никак не влияет
на содержание терминов "коммунизма и "социализма" в значении общей для этих
движений конечной цели. Только в 1928 году конгресс Коминтерна в Москве принял
программу, в которой различались коммунизм и социализм (а не просто коммунисты