Андрей Саенко
Бездна
----------------------------------------------------------------------------
С Copyright Андрей Саенко
Email: [email protected]
WWW: http://www.art.ru/prose/saenko.html
WWW: http://www.art.ru/prose/saenko2.html
Date: 3 Feb 2000
Повесть предложена на номинирование в литконкурс "ART-LITO"
----------------------------------------------------------------------------
Москва 1999
Если долго смотреться в бездну,
бездна начинает смотреться в тебя.
Фридрих Ницше
1
Стоял июнь конца двадцатого века. В Москве в тот год было жарко.
Только что государственная комиссия огласила результаты последнего
"госа" - оценки, в которых мало кто сомневался: тот, кто завалился, тот
завалился, это было ясно и без объявлений. Остальные же получили свои более
или менее "липовые" пятерки и четверки, и галдели как первоклашки на
сентябрьском утреннике. У кого-то радость за "положительную оценку"
смешивалась с досадой, что мог бы и лучше, некоторые, напротив, от
прихлынувшей крови принимали оттенок будущих дипломов. Все выпускники,
впрочем, были рады уже тому факту, что все наконец-то кончилось.
Председатель госкомиссии с трудом угомонил собравшихся.
Сашка сидел ближе к "камчатке", несмотря на то, что от особого рода
студентов, "забивающих" задние ряды чего бы то ни было -- от классных комнат
до залов кинотеатров, -- его всегда отделяла невидимая, но весьма ощутимая
граница. Он никогда не был отличником и, более того, сам относился к ним
настороженно. Он не любил зазубривать, стараясь всегда одолеть проблему
мозгом, расставив по местам логические связи и уловив, таким образом, самую
суть вопроса. Кроме того, в таком подходе сказывалась и его лень, которая по
заверениям Сашкиной бабушки, "вперед него родилась". Сашка никогда не
оспаривал это. Поведение многих его знакомых, тех, что были постарше,
подтверждало: лень точно существовала уже до Сашкиного рождения. Вместе с
тем в учебе он всегда достигал весьма неплохих результатов, и теперь, вот,
"дослужился" до диплома юриста.
Рядом с ним сидел Влад. С Владом Сашка встретился еще в школе и прошел
через весь институт, что называется, рука об руку. Они оба поменяли школы в
один и тот же год и сошлись сначала просто как два новичка в классе, где
костяк уже сложился из ранее знакомых между собой учеников. Очень скоро
ребята заметили, что их объединяет не только одновременный приход в класс,
но и взгляды на жизнь в целом, равно как и созвучность в мелочах, таких как
спортивные пристрастия (оба оказались "спартаковцами"), музыкальные вкусы,
оценка детективов и философской литературы, которой они обменивались, и так
далее. Из таких несущественных на первый взгляд мелочей и складывается в
итоге образ человека, который ты оцениваешь со всей строгостью, ставя рядом
с ним знак "плюс" или "минус"... или не ставя ничего.
Председатель госкомиссии прошел по списку, называя фамилии в алфавитном
порядке. Сашкину пятерку он сообщил без особых эмоций, зато на ответе Влада
он остановился внятной похвалой. Влад окончил школу со средними
результатами. Однако, он, в отличие от Сашки, сразу же после школы
определился со специальностью -- юриспруденция. Короткий промежуток между
выпускными в школе и вступительными в институт он готовился так, что Сашка
всерьез опасался за психическое здоровье друга. В итоге Влад поступил со
всеми пятерками, а Сашка, который пошел в этот же ВУЗ за компанию -- иных
предпочтений по части будущей профессии у него в тот момент не было --
набрал только необходимый минимум. Так они и прошли всю вузовскую тропу:
Сашка -- на зачеты и минимальный проходной бал, Влад -- на все пятерки, даже
не притронувшись к тому лимиту четверок, что полагались претендентам на
красный диплом, все время выбивая пять из пяти возможных. Сашка про себя не
раз отмечал, что если бы они с Владом встретились только в институте, едва
ли у них сложились столь теплые отношения, как сейчас, учитывая Сашкины
эмоции по поводу "зубрилок". Впрочем, в любом случае, Влад "зубром" не был,
просто -- светлая голова. Что, собственно, и отметил в нем только что
председатель госкомиссии.
Примерно через час ребята сидели в летнем кафе в трех минутах ходьбы от
здания института. Сашка взял по бутерброду с неким подобием ветчины и
стакану кока-колы со льдом -- себе и Владу. Учеба шаляй-валяй позволила
Сашке уже найти себе работу по специальности и иметь весьма неплохие для
студента деньги. Влад же был гораздо больше предан наукам и не находил
возможности совмещать учебу с зарабатыванием денег. Несмотря на давнюю
дружбу и разницу в финансовом положении Влад всегда возвращал долг и
предпочитал угощать сам, когда предоставлялась такая возможность.
Солнце нагревало черную крышку грубо сработанного стола забегаловки, и
лед в замусоленных стаканах таял на глазах. Ребята молчали. Время почти
остановилось.
- Прикинь, завтра ни к чему не надо готовиться, - сказал, наконец,
Влад.
- Клево, - лениво отреагировал Сашка, - может, куда-нибудь
прошвырнемся?
- А деньги?
- Найдем что-нибудь по карману. Я угощаю!
Они еще немного помолчали, смакуя газировку. Некоторое время тихо
вразвалочку шел мыслительный процесс.
- Может, в кино? -- предложил Сашка. Пошло, конечно, но не в театр же
после "госов"!
- В кино? Вдвоем? А ты подумал, что скажет Кальтенбрунер? Знаешь, что
делали с "голубыми" в Германии?
- Почему вдвоем, давай девчонок возьмем.
- Они не пойдут.
- Обижаешь! -- Сашка не был красавцем в голливудском смысле этого
слова, но причин испытывать комплекс по поводу своей внешности у него тоже
не было.
- Ты меня не понял. Ты же не пойдешь на мелодраму?
Ответа на такой вопрос не требовалось. На мелодраму никто из
присутствующих не собирался. С другой стороны, иногда важнее с кем ты идешь,
чем куда.
- Иногда важнее с кем ты идешь, чем куда, - сказал Сашка после
некоторых раздумий.
- Тогда пойдем в зоопарк, туда вход до сих пор рублей сто.
- Вдвоем?
- Я уже спрашивал об этом.
- А почему в зоопарк?
- Не хочешь в зоопарк, давай в планетарий.
Через некоторое время Сашка, Влад, Серега, а с ними Маринка и Светка
сидели в планетарии, задрав головы. Серега и девчонки пили пиво в общаге,
когда к ним нагрянули Сашка с Владом. На самом деле, после "госов" им всем
было не только все равно, куда, и даже не только с кем, но и вообще -- все
равно. Планетарий -- так планетарий.
С Серегой, Маринкой и Светкой Сашку не связывало ничего, кроме
института. Более того, эти трое были частью другой компании, которая
тусовалась, как правило, без Сашки. Нет, от него не прятались и даже бывали
искренне рады его нечастым появлениям, но Сашке с ними было неинтересно,
если только он не брал инициативу в свои руки, не делал себя центровой
фигурой компании хотя бы на вечер. Он любил поговорить, повыступать с
гитарой, побалагурить. А это нравилось не всем. Особенно недовольны были те,
кто лидировал в Сашкино отсутствие, например ценитель женских прелестей и
крепких алкогольных напитков Дуров. Сашка понимал свое интеллектуальное и,
если можно так сказать, творческое превосходство над ним и другими ребятами
в этой тусовке, и старался пользоваться этим как можно реже, чтобы не
накалять обстановку. Так и повелось: он приходил редко, зато ему радовались.
Впрочем, Сашка также отдавал себе отчет, что его превосходство совсем не так
велико, как иной раз кажется со стороны.
Светка с Мариной относились к той благодарной части публики, которая
всегда охотно откликается на любую шутку вне зависимости от ее качества. А
Серега просто был славным малым, который искренне любил людей. Он напоминал
добродушного дворового пса, который виляет хвостом при виде всякого
прохожего, если тот улыбнется ему, причмокнет, а еще лучше бросит кусок
печенья. Поэтому Сашка был очень рад, застав в общаге именно их и их втроем.
Эти пошли бы и в планетарий, и в зоопарк, и в Мавзолей Ленина.
Голос диктора рассказывал про черные дыры во Вселенной. На
куполообразном потолке сменялись изображения чудных воронок в пространстве.
Если верить говорящему, эти воронки всасывали в себя все, что находилось в
непосредственной близи от них - "в их гравитационном поле" - и бесконечно
сжимали до размера точки. При этом время и пространство в черных дырах
теряли свои привычные свойства и даже менялись местами, что было уже совсем
непонятно. К тому же кресла были не очень удобные, и к концу у всех заболели
шеи. Да и выпитое уже давало о себе знать.
После лекции все пятеро сидели в скверике на площади Восстания, и
потягивали каждый свое -- кто пивко, кто воду. Здесь была сетчатая тень от
листьев старых деревьев.
- Что нам рассказали, ничего не поняла! -- сетовала Светка, - Какая
вообще разница, есть эти дыры, нет их... нам-то что с того?
- Ну как же, - искренне удивлялся Сашка, - как же может быть все равно?
Если эти дыры действительно засасывают в себя все, значит они передвигаются
относительно Вселенной!
- Не понял, - отпустил горлышко бутылки Серега. Он вообще много чего не
понимал, но любили его не только за это. Известная степень недалекости
соседствовала в нем с открытостью и искренностью, которые трудно ожидать от
обремененного развитым интеллектом примата.
- Представь себе, что черная дыра -- это водяной насос, шланг которого
опущен в бассейн, - начал выступление Сашка, - а Земля -- это такой кусочек
материи, взвешенный в воде этого бассейна. Сначала нам с Земли кажется, что
шланг насоса стационарен -- сосет себе где-то воду в дальнем углу бассейна.
Но мы то в воде! И постепенно он притянет нас к себе и засосет внутрь. Так
же и настоящая Земля взвешена в безвоздушном пространстве, которое
всасывается черной дырой. Когда-нибудь она доберется и до нашей планеты, как
бы далеко она не была.
- Но мы же не можем этому помешать! -- изобразив сожаление на лице,
пожала плечами Марина. Маринка представляла собой очень интересный экземпляр
-- про таких в комсомольских характеристиках писали: "хороший товарищ". Плюс
к тому - ответственная, неглупая, начитанная, старательная. И в то же время
Сашка почти физически ощущал границу, за которую Маринкин ум никогда не
перейдет. Она просто не сможет понять некоторые вещи, которые и он понимал
не до конца -- те же черные дыры - но чувствовал их, и постепенно сживался с
непонятым, вписывая его в свое видение мира.
- Сейчас не можем, - согласился Сашка, - но надо изучать это явление,
пока есть время.
- Надо, но не юристам, - вернула все на место Светка, - ты бы своим
делом занимался лучше. Ты свою дорогу выбрал, и она далеко отстоит от черных
дыр.
- Но это же наша Вселенная, - не унимался Сашка, - это происходит
буквально рядом с нами! Как можно так к этому относиться!
- "Все вокруг колхозное, все вокруг мое"... - процитировал Серега.
- Это просто вопрос комфортности самоощущения человека в этом мире, -
сказал Влад. -- Каждый из нас знает, что когда его срок на земле кончится,
он умрет. Часто ли мы возвращаемся к этой мысли в повседневности? Нет. Мы
сами себе ставим "блок" на эту тему. Но всегда были и будут люди, которые
бьются со смертью за вечную жизнь, хотя логика говорит: этот вопрос
неразрешим. Те же алхимики -- они не решили этот вопрос до конца, но мы ведь
обязаны им многим открытиям в биологии, химии, медицине, и их открытия
позволили победить эпидемии болезней, считавшихся неизлечимыми, и удлинить
срок человеческой жизни. В какой-то мере это решение вопроса бессмертия. То
же самое здесь. Для Александра невозможно не думать о проблемах, которые,
вполне вероятно, неразрешимы по своей природе, а Светлана с Мариной
заблокировали опасную для себя тему. Вы по-разному ощущаете себя в этом
мире, и все.
Влад в компаниях говорил не часто и вообще не привечал всякого рода
тусовки. Он не любил быть на виду, хотя его высказывания часто расставляли
существенные акценты в возникающих спорах, как по поводу теории государства
и права, так и касательно прогнозов на ближайшую игру "Спартака" - в равной
мере. Кроме того, Влад умел и сам воспринимать информацию, был внимательным
и благодарным слушателем. Сашка всегда ценил это качество в друге. Разговоры
с Владом позволяли ему самому привести мысли в порядок, когда их
накапливалось достаточно много, чтобы начался интеллектуальный хаос.
После этого разговор постепенно перешел на воспоминания случаев из
студенческой жизни, которая вдруг, после сегодняшнего экзамена,
диалектическим "скачком" оказалась в прошлом.
Вечером, трясясь в вагоне метро, оставшись, наконец, наедине со своими
мыслями, Сашка с грустной улыбкой, выплывшей на его длинное лицо, отметил: в
последних разговорах однокашников уже зазвучала ностальгия по прошедшим пяти
годам.
Ностальгия... Знал ли он это чувство раньше? Стареем, стареем!..
2
На выпускной скинулись всем курсом и сняли небольшое кафе в районе
станции метро "Марксистская". Маленький зал с трудом умещал всех желающих
присоединиться к пиршеству. Из двухсот пятидесяти выпускников на выпускной
пришло человек сто семьдесят, зато многие привели с собой свои половины со
штампом в паспорте или без такового.
Сашка привел Нелю.
Неля была моложе его на два года -- пару месяцев назад она справила
свое "гражданское совершеннолетие". Они были вместе уже давно: четыре года
назад Сашка познакомился с ней на дне рождения Нелиного двоюродного брата.
Неля приехала в Москву незадолго до этого праздника (до этого она жила в
Ленинграде), но внешне и по разговору вписалась в московскую молодежную
тусовку сразу. Сашка поначалу не обратил на нее особого внимания как раз
из-за этой кажущейся на первый взгляд "вписанности" - он никогда не любил
серые стандарты. Потом, как водится, были танцы с выключенным светом, и так
сложилось, что они танцевали с Нелей. Она хорошо чувствовала музыку, и Сашка
завел разговор на "околомузыкальные" темы. И тут Неля обнаружила серьезное
знание западной альтернативной музыки, которая не имела широкого хождения в
России. Сашка сам слушал такую музыку редко, и нельзя сказать, чтобы она ему
сильно нравилась, но... Неля ломала стереотипы, и этого было достаточно,
чтобы Сашка заинтересовался ею.
Они стали перезваниваться, обмениваться кассетами (Нелин старший брат
работал представителем крупной российской внешнеторговой фирмы в ФРГ), потом
начали встречаться, все чаще и чаще. У них оказались схожие политические
взгляды -- они оба не переваривали "новых демократических ценностей",
считая, что за них слишком дорого заплачено, а главное, придется еще
заплатить. При этом Сашка был гораздо радикальнее настроен, чем Неля,
которая всегда старалась смягчить его, не изменяя, впрочем, своим взглядам.
В отличие от многих своих сверстников они знали западную жизнь не
понаслышке. Неля последние четыре года каждое лето уезжала к брату в Гамбург
на месяц. Сашка учил язык в Штатах целое лето в 91-м году, а затем бывал в
Бельгии и той же Германии, причем не на курортах, а все больше в городах --
по обмену студентами. Ребята не только видели прилавки магазинов, которые,
безусловно, в начале 90-х могли на любого русского оказать буквально
гипнотическое воздействие, но и людей, которые населяли эти страны
изобилующих товаром прилавков. Сашка и Неля сходились во мнении, что люди
эти не то, что хуже, нет! -- Неля, в отличие от Сашки, вообще была
"западником" в части музыки, ей ли хаять заграницу! Просто это другие люди,
которые не смогли бы жить в нашей действительности. А русским, в свою
очередь, должно быть очень тяжело осваивать западные системы мышления.
Поэтому ни Сашка, ни Неля не могли приветствовать слепого
западопоклонничества, насаждавшегося в то время средствами массовой
информации.
- Почему люди не видят то, что реально существует! -- удивлялся Сашка.
- Они выдумали себе Америку и считают, что это "no-problem-country". Это же
бред!
- Там действительно многие вещи проще... и люди живут проще, - пыталась
смягчить его Неля.
- Но как можно верить всей этой пропагандистской лапше! Наши эмигранты
возвращаются обратно, а россияне пакуют сумки! Кому они там нужны?
- Саш, но ведь "железный занавес"...
- Да нет никакого "железного занавеса" давно! Ты вспомни, когда еще
Кормильцев написал: "Мне стали слишком малы твои тертые джинсы..." Вот ведь
думает человек, понимаешь, и все видит поэтому. И ведь он это не в Москве
"вырос из Америки", не даже в Ленинграде твоем...
- Да, но ты помнишь дальше: "...нас так долго учили любить твои
запретные плоды". Запретные, Саша. Ты слышишь, как звучит это слово?
- За-пре-тны-е, - повторил Сашка, словно пробуя эпитет на вкус, и
задумчиво склонил голову на бок. - Интересно, если завтра объявят, что
бледные поганки можно есть, люди будут пожирать их, несмотря на то, что
ранее вкусившие запретного плода падают рядом, корчась в предсмертных
судорогах?
Сейчас они сидели за длинным столом. С другой стороны от Сашки сидел
Влад, напротив -- Светка и остальные ребята из компании, в которой Сашка
появлялся нечасто. То тут, то там хлопала бутылка шампанского, вдоль столов
сновали три работника кафе в грязно-белых халатах, убирая освободившуюся
посуду и пустые бутылки, среди которых загадочным образом обнаруживались
емкости не только из-под шампанского. У дальней стены вертелся и переливался
всеми цветами радуги аппарат светомузыки. Гулко долбило техно. Человек
двадцать отрывались, скача под низкочастотный там-там.
Некоторые из тех, кто начал "принимать" заранее уже достигли состояния
нирваны. Дуров, завсегдатай из компании девчонок напротив, уже притулился в
закутке, который в обычное время использовалось как гардероб, и, скрючившись
на полу, спал. Чей-то острый язык уже успел окрестить эту часть кафе
"уголком Дурова".
Чтобы разговаривать с соседом, нужно было напрягать голос, разговор с
собеседником с другой стороны стола требовал перехода на крик.
- Здорово, правда? -- веселилась Светка.
Сашка уже устал от монотонного грохота динамиков:
- Ты о чем?
- Ну, весело! Шумно, много народу... все веселятся. Сашка, ты что, не
чувствуешь волны веселья, которые катятся по всему залу?
Сашка покосился на Нелю. Она улыбалась, но было видно, что ей здесь
тоже не слишком нравиться. Она не хотела идти, Сашка уговорил ее, пообещав,
что не оставит одну в течение вечера.
Потом он перевел взгляд на Светку. Ее хорошенькая головка на тонкой шее
покачивалась в такт гулким ударам музыки, в глазах читалась легкая степень
опьянения, такая, при которой человек может легко понять свое состояние и
вовремя остановиться, но которая, одновременно с этим, уже придает
определенную привлекательность вещам совершенно обыденным и делает любого
собеседника более приятным и располагающим к откровению. Светкин взгляд
блуждал по танцующим телам -- она сама недавно вернулась оттуда,
запыхавшаяся и намокшая, но по-прежнему привлекательная.
"Вот молодец человек, - позавидовал он вдруг Светке, - радуется тому,
что есть и не просит другого. Живет себе в полный рост! Чего я вечно чем-то
недоволен? Может, она права? Может так надо? Вероятно, я слишком много
думаю."
Ему вспомнился стишок, который он написал несколько лет назад.
Интеллект не может быть счастливым --
В спор со мной вступать не торопись:
Если б мысль остановить смогли мы,
Как прекрасна быть могла бы жизнь!
Если бы нашлись в природе силы,
Что могли б заставить нас тупеть!..
Интеллект не может быть счастливым
Много бед еще ему терпеть.
Сколько из-за этих парадоксов
На земле страдает человек!
Мудрым оказался тот философ,
Что обрек на муки интеллект.
Но законы непоколебимы,
Приговор, увы, не отменить:
Интеллект не может быть счастливым,
Счастлив интеллект не может быть.
Он снова посмотрел на Нелю. Теперь было очевидно, что у нее начинает
болеть голова, хотя она старалась не подавать виду.
"По крайней мере, я не один, кому вся эта байда не по кайфу, -
успокоился Сашка. -- Впрочем, я действительно слишком много думаю, причем в
основном о том, что я слишком много думаю".
Рядом хлопнула новая бутылка шампанского. Сашка инстинктивно повернулся
на шум, и в поле его зрения попал Влад. Владу было откровенно скучно с его
неумением говорить громко и нелюбовью к спиртному. Он лениво гонял по
тарелке недоеденный кусок жареной рыбы и думал о чем-то своем.
Кроме надоедливого шума одолевала еще и духота. Сашка предложил Неле
выйти подышать. Она охотно согласилась.
У входа в кафе стояло несколько человек, заменивших духоту помещения
потреблением никотина на свежем воздухе. Сашка с Нелей встали поодаль. Было
еще светло, но на безоблачное летнее небо уже вскарабкивался позолоченный
лунный серп.
- Помнишь, Саш, во многих русских сказках, когда описываются чудеса,
говорится, что на небе одновременно светит и солнце, и луна. Сейчас прямо
как в сказке.
"А еще так иногда описывают Армагеддон..." - подумал Сашка,
усмехнувшись, но решил не произносить свою мысль вслух. Вместо этого он
обнял Нелю за хрупкие плечи и прижал к себе.
- Каждый сам устраивает себе свою сказку. Даже то, что на небе
одновременно светят и солнце и луна, нужно сначала заметить, -- он запустил
пальцы в Нелины волосы. -- Видела Светку сейчас? Вот кому всюду сказка, вот
кто в своей тарелке.
- Чего ты на нее взъелся? -- Неля, игриво улыбаясь, посмотрела на Сашку
исподлобья.
"Всегда, когда она смотрит вот так, мне кажется, что она знает гораздо
больше, чем говорит, - отметил про себя Сашка. -- Интересно, кажется мне,
или действительно так и есть? И хотел бы я этого?"
- С чего ты взяла?
- У тебя же на лице написано! Я за тобой наблюдала в кафе, ты просто не
знаешь, куда тебе там приткнуться. А она знает.
- Ты же сама говорила, что Светка недалекая, - парировал Сашка, - вряд
ли она знает больше, чем я.
- Больше -- это понятие количественное. А я говорю о качестве знания.
Какой-нибудь дикарь в Австралии знает в сто раз меньше тебя, но как
охотиться на крупного хищника он знает во столько же раз лучше.
Сашка в очередной раз восхитился Нелиной способностью грамотно вести
споры, способностью, столь не свойственной женщинам.
- В кого это ты такая толковая?
- Я будущий социолог, мне по профессии положено.
Солнце медленно опускалось где-то за домами и небо принимало, сменяя
один за другим, всевозможные оттенки красного цвета -- от нежно-золотого до
темно-малинового. В кафе по-прежнему колотила музыка, курильщики у входа
сменялись мелкооптовыми партиями.
Из-за всей этой еле уловимой атмосферы чего-то безвозвратно уходящего,
подобно прожитому однажды раз и навсегда дню, Сашке вдруг стало грустно; он
в очередной раз осознал насколько он далек от всего этого шумного веселья, в
которое охотно и безоглядно окунались весь вечер его вчерашние однокурсники.
Ребята и девчонки, которых он искренне уважал и считал нормальными умными
людьми, дергались у стойки со светомузыкой, а их разгоряченные спиртным лица
красноречиво говорили о том, что мозги сегодня тоже празднуют выпускной,
причем как красный день календаря, и потому не работают.
- Чего ты расстроился? -- и как только она улавливала его настроения!
Иногда она просто пугала его своей проницательностью. -- Разве ты ждал
другого? Разве ты был готов к другому? Я не хотела идти сюда именно потому
-- мне самой знакомы такие настроения, но я научилась перебарывать их. И
пошла я с тобой на вечер по той же причине -- чтобы тебе было с кем выйти на
воздух.
- Золотая ты моя... - прошептал Сашка. Он знал, что нужно ответить
что-то другое, что Неля не напрашивалась на похвалу, а действительно хотела
помочь, научить его чувствовать иначе.
- Понимаешь, надо уметь радоваться простым радостям. Вот ты пьешь свою
колу и считаешь ее гораздо вкуснее обычной чистой воды. Но когда тебя будет
мучить жажда и у тебя не будет выбора, ты будешь совершенно искренне рад и
стакану прохладной чистой воды. То же самое здесь: старайся радоваться не
только тонким поворотам мысли философов, которых ты читаешь, не только
элитному кино или альтернативной музыке -- попробуй порадоваться тому, что
ты можешь попрыгать на месте под барабанный бой, попрыгать вместе со всеми,
ощущая, как в момент всеобщего приземления пол прогибается под вашим общим
весом, просто восхитись силой толпы, наконец!
- Нель, как в тебе все это умещается: и аналитический ум, требующий
изощренных наслаждений, и умение находить красоту в самых простых вещах? --
искренне удивился Сашка.
- Это просто: надо любить людей, и тогда их радости, самые простые,
станут твоими.
- Это ты тоже как социолог говоришь?
- Дурачок, - усмехнулась она и легонько ударила его кулачком в грудь, -
при чем тут это! Ты же меня знаешь!
- Думаешь?.. -- чуть слышно ответил Сашка, но он был уверен, что Неля
уловила его реплику.
"Зачем я вообще сюда пришел? -- в который раз в подобной ситуации
спрашивал себя Сашка. -- Вот Нелька знает, зачем она пришла. Она наверняка
знает и зачем я пришел. Но как-то глупо у нее об этом спрашивать."
Сашка никак не хотел признавать в себе стадного чувства, которое могло
бы заставить его участвовать в мероприятиях, аналогичных сегодняшнему.
Откуда-то донесся обрывок детской песенки, который подтягивали несколько
пьяных голосов недавних Сашкиных однокурсников: "К сожаленью, День рожденья
только раз в го-ду".
"Может быть поэтому? -- порадовался внезапной подсказке Сашка. --
Просто я должен быть свидетелем того, что происходит с моими знакомыми, я
должен быть в курсе. И уж тем более это касается тех событий, которые по
определению бывают раз в жизни, как этот выпускной, со всеми его
недостатками. Не я принадлежу событиям, а они мне! Вот в чем дело."
Но на душе от такого объяснения легче не стало. Оно не могло успокоить
Сашку потому, что на самом деле он только что провел еще одну незримую
черту, которая отделяла его от ровесников, он снова поставил себя особняком,
"невключенным наблюдателем", как сказала бы будущий социолог Неля.
"Невключенный наблюдатель" - какое странный термин; он означает не
только то, что наблюдатель находится вне наблюдаемой группы, но и то, что он
"не включен", то есть выключен. Может, нужно что-то включить, чтобы это
что-то заработало? Снова вспомнилось из детства: "И все-таки, где у него
кнопка?.."
Неля... А не относится ли и она к таким редким событиям, за которыми он
должен наблюдать?..
3
Всю ночь Сашке снилась воронкообразная черная дыра. Она медленно
надвигалась на него, всасывая в себя ковровую дорожку, по которой он бежал.
Сашка старался быстро-быстро перебирать ногами, стремясь унестись прочь от
ужасного хищника, но ноги словно увязали в киселе и двигались как в режиме
замедленного воспроизведения, к которому прибегают во время повтора голевых
ситуаций футбольного телерепортажа. Расстояние между ним и пастью черной
дыры все сокращалось, а сил становилось все меньше. Вдруг Сашка увидел, что
ковровая дорожка кончается, а это значит, что он сможет, наконец, убежать. И
в то же время он почувствовал неописуемый, пронизывающий ледяными иглами
ужас при одной мысли о том, что его стопа опустится не на ткань ковра, а на
что-то совершенно другое. Он споткнулся, закричал в полный голос, и
проснулся от собственного крика.
В окне показывали, как хмурое уже почти сентябрьское утро лениво
наползает на Москву, погребая ее под такой же, как оно само, ленивой
непогодой -- не дождь, не сухо, не тучи, не солнце. При взгляде на всю эту
дрянь у Сашки в голове проползла вереница ассоциаций с раздумчивым и ленивым
сочетанием "хм": хмурь -- хмарь -- хмырь -- хморь...
Сашка ткнул кнопку телевизионного пульта, экран резво откликнулся на
инфракрасный сигнал, и в комнате появился как всегда неестественно бодрый
Андрей Малахов -- ведущий утренней программы первого канала. Он улыбнулся,
что-то сказал и картинка изменилась. Теперь напротив него сидела какая-то
бабушка в скромном и строгом платье, молодая миловидная блондинка в деловом
темно-красном костюме и представительный мужчина средних лет в необращающей
на себя внимание одежде. Эти трое выдавали себя за учителей начальных
классов, а, возможно, действительно являлись ими.
Собственно, Сашка ждал погоды и курса доллара, больше ничего его в этой
тягомотине не интересовало. Но Малахов все рассказывал и рассказывал о
нелегком труде преподавателей средней школы (приближался день знаний) и
задавал сидящим напротив него представителям славной профессии вопросы о
том, как сейчас в школе вообще, что нового в учебном процессе, чем
отличаются современные дети от своих предшественником... и прочую муть.
"Хмуть". Учителя отвечали слаженно, и выходило, что да, проблемы есть, но в
целом все идет своим чередом. Ровный тон разговора и повязанный под
белоснежный воротничок Малахова галстук другого цвета, чем тот, что был до
встречи с учителями, свидетельствовали о том, что сюжет, выдаваемый за
прямой эфир, был снят накануне.
"Что за понты! -- возмущался Сашка, прихлебывая утренний кофе из
огромной чайной кружки. -- Ну снял ты сюжет за день - ну скажи об этом. Или
за галстуками следи. Какая, в сущности, разница, выступают эти педагоги
сейчас, посапывают в кроватках, или наслаждаются своей телегеничностью в
кругу родных?.. Лучше бы дали погоду!"
Словно услыхав Сашкины мысли, по экрану пробежала заставка, и из
водянистой синеватой размытости стали появляться одна за другой цифры, из
которых следовало, что осень в Москве медленно, но верно вступает в свои
права.
Он жил один -- родители работали в Венгрии, в Российском посольстве.
Хотя отец работал там уже давно, получилось, что Сашка не разу в Венгрии не
был. Сперва отец выехал работать без семьи, потом некоторое время пробыл в
Союзе, затем они уехали с мамой, а Сашкин отъезд отложился из-за ветрянки,
которую он подхватил накануне. В тот момент все казалось проще, Венгрия еще
была страной соцлагеря, и было решено, что Сашка подъедет позже. Но тут
начались с одной стороны политические осложнения в отношениях между СССР и
Венгрией, с другой -- он только обжился в новой школе и начинать все заново
ему не очень хотелось. Кроме того, кто-то должен был следить за бабушкой,
которая жила в деревне под Москвой и была уже совсем плоха. Да и что
лукавить, к этому времени Сашка был уже достаточно самостоятельным, чтобы
жить одному. Бабушка умерла, когда Сашка был на втором курсе, но теперь он
уже сам старался никуда не уезжать, так как был с одной стороны привязан к
институту, с другой -- появилась Неля, долгой разлуки с которой он
инстинктивно очень боялся. Теперь, вот, работа. В итоге, он оказался в очень
выгодном со всех точек зрения положении: он жил один в двухкомнатной
обставленной квартире, и при этом имел достаточно денег, чтобы не сдавать
одну из комнат случайным жильцам.
Работа отнимала у Сашки много времени. После того, как он получил
диплом и официально расплевался с вузом, его впрягли в работу так, что в
офисе и в деловых поездках он проводил все время с девяти утра до семи
вечера, иногда задерживаясь до еще более позднего часа или занимая очередь
пораньше. Работал он, большей частью, над созданием предприятий: подготовка
учредительных документов, Московская регистрационная палата, налоговые,
банки, внебюджетные фонды. Он лепил компании целыми группами и по одной, и
количество проведенных им в угольное ушко регистрирующих органов юридических
лиц росло столь быстро, что вскоре Сашке стало трудно придумывать новые
названия для них.
Вот и сейчас руководство велело запустить в производство три новые
компании, и начать нужно было с того, чтобы придумать им названия и
забронировать их для будущей регистрации. Сашка уже давно использовал такие
моменты, чтобы позвонить Неле и с ней вместе придумать что-нибудь неброское,
но запоминающееся и, главное, свеженькое. Однако, на этот раз у Нели никто
не отвечал. Тогда Сашка набрал номер Влада. После четырех гудком в трубке
щелкнуло, и она сказала искаженным голосом Влада:
- Ало?
- Здорово, Влад. Это я.
- Здорово, я.
- С праздником тебя.
- Спасибо. Тебя тоже. А что празднуем?
- Ну, как же, я позвонил!
- О, этот праздник так част на нашей улице, что скоро превратится в
обыденность. Нет, жители нашей улицы не хотят праздновать его реже, но,
возможно, к этому празднику стоит приурочить какие-нибудь торжества и
гуляния, например, встречи старых друзей?
- С удовольствием, Влад. Но сейчас мне необходимо выдумать несколько
нейтральных названий для будущих ООО. Тебе ничего в голову не приходит?
- Не приходит. Ты же знаешь, до названия компании нужно договориться.
Его нельзя выдумать, оно уже есть. Его надо только произнести вслух.
- Давай поговорим тогда. Для меня это важный вопрос.
- Окей. Но не долго. У меня вступительные в аспирантуру на носу.
Поднимаю весь материал по теории государства и права.
- Может нам действительно встретиться и поговорить? Заодно жизнь
обсудим, мне как раз в московскую налоговую надо, на Ильинку. У меня с тех
пор, как мы последний раз виделись, накопилось всего... Да и тебе наверняка
уже пора развеяться -- я-то знаю, как ты готовишься.
- Хорошо. Встретимся на "Китай-городе" в два часа дня.
- Где конкретно?
- Где и всегда -- у бюста товарища Китайгородского.
Им всегда было о чем поговорить, хотя области их истинных интересов
пересекались не слишком обширно. Сашка отслеживал молодежную музыку (в свое
время он занимался джазовой гитарой в студии при ДК "Замоскворечье"), а
вместе с ней движения всей поп-культуры в целом: кино, поэзия, проза. Влад
был погружен в изучение права, особенно его теории. Зато получалось так, что
через руки Влада проходили разные ведомственные акты, информация из который,
бережно им законспектированная, помогала Сашке двигать свои рабочие дела.
Другой страстью Влада была история культуры. Влад не раз говорил, что через
нее "все развитие общества с древнейших времен выглядит настолько ясно, что
ни одна идеологическая доктрина не в состоянии сместить центр истинного
смысла социальной эволюции".
Конечно, Сашка вызвал Влада не только и не столько для того, чтобы
придумывать эти идиотские названия компаний. Сашка баловался написанием
стихов, а порой и песен, которые мало кому показывал. Влад же всегда
восхищался творчеством друга, причем чувствовалось, что его эмоции искренни
и совсем не вызваны желанием польстить молодому автору. Поэтому Влад часто
становился первым слушателем и ценителем Сашкиного творчества, если Неля
случайно не оказывалась ближе в "момент истины".
Когда Сашка добрался до места, Влад уже ждал его. Они пожали друг другу
руки и направились к эскалатору. После нескольких дежурных фраз, призванных
донести до собеседников, что с момента их телефонного разговора ничего
существенного не произошло, Сашка сказал небрежно:
- Слушай, я тут всю эту байду зарифмовал.
- Какую байду?
- Ну вот это все, что на улице. Прочесть?
- Конечно, давай.
До конца эскалатора было еще далеко, и Сашка начал.
Задождила Осень из прорех небесных,
Режет сизый воздух лезвиями капель,
И хребты иссохших листьев бестелесных
Отдают деревья под осенний скальпель.
Распустила сопли, замесившись в глину,
Бывшая обитель цвета-малахита;
Прошивая тучи очумелым клином,
Обращают птицы злое небо в сито;
Перешнуровали мертвые дороги
Новыми шнурками дождевые черви;
Своего правленья размывая сроки,
Мечется по лужам непогода-стерва;
Развезло способность мозга мыслить трезво,
И в тумане пьяном потонула вера.
И от слез безвкусных, тошнотворно-пресных,
Душу облепила плесень серой скверны.
Влад, улыбаясь, молча смотрел на Сашку некоторое время. Эскалатор
закончился. Они ступили на плиты вестибюля и тогда Влад, словно распробовав
вкус тонкого вина, изрек, наконец:
- Солидно, - Влад выдержал небольшую паузу и словно вернулся к ощущению
вкуса, - отдает Шевчуком.
Он еще немного помолчал, а потом спросил вдруг:
- А чего так мрачно?
- А чему радоваться, Влад? У меня депрессия.
- У тебя что, случилось что-то? -- вопрос был дежурным. Влад прекрасно
знал, что все в порядке.
- Да не то чтобы... Ощущение какой-то серости во всем.
- Да ладно! Тебе ли жаловаться с твоей-то Нелькой! Она ж у тебя такой
цветастый человек.
- Цветастый значит калорийный, от английского "color", - задумчивым
эхом отозвался Сашка. У него так бывало: мозг его делал забавные наблюдения
и выдавал заключения как бы отдельно от тех мыслей и настроений, в которые
Сашка был погружен. Выдав новое определение, мозг клал его во внутренний
карман черепной коробки до поры; когда-нибудь он достанет его оттуда слово
"калорийный", чтобы использовать, например, как эпитет при описании дородной
женщины в кричащем цветастом платье.
- Так в чем же дело?
- Влад, ты знаешь, - Сашка вернулся к полностью серьезному тону, - мне
сегодня всю ночь снилась огромная бездонная черная дыра.
- Фрейдисты сказали бы, что это символ глубокой задницы, в которой ты
оказался вместе со всем нашим гражданским обществом.
- Напрасно ты переводишь это в шутку. Она меня чуть не съела и, ты
знаешь, Влад, так страшно мне еще никогда не было. Я понимаю, глупо, но
против чувств не попрешь.
- Ты же творческий человек, Александр! Если тебя не будет потряхивать
время от времени, что ты сможешь написать?
Они уже вышли из метро и повернули на Ильинку. До ворот налоговой
оставалось еще метров пятьдесят.
- Это очень серьезная тема, - ответил после некоторой паузы Сашка, - я
часто думаю, не придется ли мне выбирать между спокойными ровными
отношениями с Нелей, с тобой, со всем окружающим миром и способностью
писать. Меня страшит этот выбор. На самом деле, это и есть гамлетовский
вопрос "to be or not to be", только адаптированный под мою ситуацию. Речь
идет о том, насколько устойчива та субстанция, которую я собой представляю
сегодня.
Они подошли к дверям налоговой инспекции.
- Я понимаю, о чем ты говоришь, - Влад тоже был совершенно серьезен. --
Это не только твой вопрос. Перед ним были поставлены все творческие личности
мира. И, как показывает практика, мало кому из них удалось совместить в себе
мятежное настроение творчества и обыденность спокойствия в быту. И все же, я
бы не драматизировал ситуацию. Многие, из тех, кто стали знаменитостями,
имели отвратительный характер, что позволяло им изматывать редакторов и
пробивать свои произведения. Это имело и другую сторону: они теряли семьи,
любимых, ссорились с родителями, в итоге становились рабами публики и были
вынуждены эпатировать ее всякий раз. Однако, я уверен, существует не меньшее
количество людей, которые пишут прекрасные стихи, музыку, картины, имеют
прекрасный характер, живут с милыми и верными женами или мужьями, скромно
отмечают свои юбилеи в узком кругу самых близких друзей. И за все это они
платят лишь одним -- неизвестностью -- поскольку они просто не в состоянии
пробить свои произведения через редакции, администрации выставок и
худсоветы. Я думаю, вопрос, на который ты должен ответить себе, звучит не
"быть или не быть?", а "для кого я пишу?". Если для себя -- живи себе с
миром; если для других -- придется быть альтруистом до конца.
Сашка некоторое время переваривал то, что сказал Влад. Потом он коротко
крутанул головой -- жест означал "ты смотри, а!" - и, усмехнувшись, хлопнул
Влада по плечу:
- Это очень интересно, то, что ты сказал. Я никогда не ставил этот
вопрос перед собой так. Слушай, я сейчас поднимусь наверх и вернусь через
минут десять. Мы тогда продолжим эту тему, ладно?
- Давай, давай, я подожду.
Сашка ускакал по ступенькам в подъезд налоговой. Действительно, через
десять минут он вернулся, но продолжить не удалось. Так бывает, настроение
чуть-чуть сдвинулось, и все эти важные вопросы, которые так тревожили Сашку
всего четверть часа назад, сделались недоступными для обсуждения; в том
настрое, в который внезапно попали ребята, обсуждать их казалось просто
неэтичным.
Они провели вместе еще около часа, болтая о пустяках, слоняясь по
отшлифованным столетиями камням мостовой Красной площади, перекусили
хот-догами, а затем разбежались каждый по своим делам.
4
В четверг позвонил Гарик -- Сашкин старинный товарищ еще по ДК
"Замоскворечье". Он был гитаристом и автором песен, которые исполнял
коллектив, сколоченный Гариком уже одиннадцать лет назад, когда ему было
всего семнадцать. Группа когда-то носила напичканное звонкими согласными
название "РОМАНТИКА УРБАНИЗАЦИИ", которое теперь сократилось до более
удобоваримого "РУ". Кроме практического удобства, сокращение имело и другие
плюсы. После того, как интернет стал непременным атрибутом всякого молодого
человека, считающего себя современным, аббревиатура "РУ" неожиданно обрела
новый ультрамодный и геополитический смысл: именно суффикс "*.ru" в
названиях серверов является очень частой составляющей сетевого адреса, и
одновременно указывает на принадлежность сервера России.
Сокращение это имело только единственный существенный недостаток. Один
из главных древнейших хитов Гарика назывался "Каждый день я с Романтикой
Урбанизации", в припеве которого эта фраза повторялась четыре раза, а в
конце -- восемь раз. Это был заглавный концертный номер, напоминающий по
духу кинчевскую "Мы вместе!". Когда название группы сократилось до двух
букв, Гарик, не желавший отказываться от одной из "лицевых" песен,
адаптировал мелодию припева к новому размеру и ритму строки. И тут он с
ужасом понял, что смысл припева изменился совершенно. Он даже пытался
исполнить один раз новый вариант этой песни на полуподпольном концерте в
начале девяностых, и зал "перся в полный рост", но уже к началу третьего
куплета милиция начала разгонять собравшихся, а самого Гарика под белы
рученьки оттащили в "воронок". В отделении старшина в основном резкими
движениями конечностей дал понять Гарику, что гребаные постмодернистские
мотивы, зазвучавшие в поздней версии его произведения, не могут быть
адекватно восприняты гребаными же культурными слушателями.
Гарик звонил редко, Сашка тоже отвечал ему звонками не часто. Иногда
они слышали друг друга два раза в год, на дни своих рождений. Однако, даже
при такой частоте "аудиовстреч", как говорил Гарик, они чувствовали друг
друга, как чувствуют друг друга творческие личности.
- Как дела, чувак? Все учишься? -- в своей обычной отвязной манере
спросил Гарик. На заре своей юности он старался говорить с такой интонацией,
чтобы быть покруче, и хотя с возрастом эта необходимость отпала, интонация
уже никуда не девалась.
- Не, я закончил еще зимой. Потом была защита диплома, летом дали
корочку.
- Так чего ж ты молчишь! Надо ж было обмыть это дело.
- Да как-то все...
- Так ты, значит, теперь свободный человек! Не женился, я надеюсь? -
Гарик был убежденным холостяком.
- Нет пока.
- Пока? А что, есть варианты? Ты с этим не шути: охомутают на раз,
глазом моргнуть не успеешь... Свободный, значит. Слушай, я вот чего. Мне щас
мальчик один от Матвиенко звонил, они ищут гитариста в проект, типа "Любэ",
но немножко больше на фолк ориентированный. Ты как?
Каждый раз, когда Гарик появлялся на горизонте, это значило, что
появились какие-то вакансии в мире шоу-бизнеса. Гарик считал Сашку
"гениальным чуваком" и старался пропихнуть его в каждую щель забора
искусства, за которым располагались золотые прииски эстрады.
- Спасибо, Гарь, я, конечно, подумаю, но, честно говоря, я так загружен
работой...
- Какой работой, чувак! Твоя работа -- музыка. Нет, он думает, а! Его
Матвиенко зовет, а он думает!
- Гарь, а ты-то чего сам не идешь?
- Да куда мне с моей спитой рожей в шоу-бизнес. Ты молодой, красивый, а
я... Потом у меня "РУ", концепция и все такое. Я же ребят не брошу!
Ребята у Гарика менялись каждые полгода, только барабанщик Кроха прошел
весь этот путь вместе с Гариком и никуда не ушел, да и то лишь потому, что
толком так и не научился играть. Насчет концепции Гарик тоже несколько
преувеличил: ее как таковой не было. Он начинал играть в стиле "гитарный
"Depeche Mode", считая, что открыл новое перспективное направление в музыке,
затем играл занудный арт-рок с бесконечными проигрышами и сольными партиями
гитары, экспериментировал с регги, потом ударился в панк... Зато, каждый
раз, меняя направление, он подводил под это такую "задвинутую"
социально-философскую базу, что по крайней мере себя он убедил в четкости и
бескомпромиссности проводимой им и "РУ" музыкальной линии.
Несмотря на все эти проблемы, Гарик вот уже одиннадцать лет, просыпаясь
каждое утро, на полном серьезе проверял: не стал ли он звездой? Ответ всегда
был одинаковым, и Гарик, не теряя уверенности в себе, констатировал: завтра
-- так завтра. Он постоянно где-то выступал, брал какие-то призы и занимал
места в никому неизвестных фестивалях, по жизни тусовался на сейшенах. В его
рассказах Макаревич и Маргулис всегда появлялись как "Макар" и "Гуля",
Кинчев был "Костяном", а Шевчук "Батей". Создавалось впечатление, что он со
всеми ними на короткой ноге, и оно отчасти было обоснованным: он
действительно встречался со всеми ними, но никто из них не встречался с
Гариком. Так бывает, когда встречаешь на улице кого-то из знаменитых: ты
видишь почти родного человека и подавляешь в себе инстинктивно возникающее
желание поздороваться, а он тебя игнорирует, ибо таких как ты -- сто
пятьдесят или одиннадцать миллионов, в зависимости от ранга знаменитости.
- Ты, значит, по-прежнему раскручиваешь свой "РУ"?
- Это некоммерческий проект, он не нуждается в раскрутке. Он станет
популярным, когда наш народ, наконец, разгромит FM-диапазон со всеми их
"Русскими Радиами". Зато вот у меня новый басист -- чума чувак! -- слэп
рубит чисто шестнадцатыми. Я такой техники живьем раньше никогда не видал, в
видеошколе только. Мы с ним горы свернем. Я думаю с таким басом можно крутой
фанк отстроить...
- Ты ж панк собирался играть?
- Панк -- это не стиль, а настроение. Панк остается, только теперь он
будет обернут в интеллигентный фанк. Такого до "РУ" еще никто не делал. В
ноябре будет фестиваль -- мы там с новой программой зададим такого жару, что
все конкуренты стопятся! Я уже одной тетке демо давал, так она зажала,
прикинь?
- Здорово, Гарь, все у тебя какие-то планы. Кипишь прямо!
- А чего сам-то? Тебе надо этим заниматься. С твоим умением рифмовать
да струны дергать тебе не один экономист в подметки не годится!
- Я юрист.
- Это несущественно.
- Не могу я выносить свое творчество на публику. Это как секс: как
только появляется наблюдатель, любовь становится порнографией.
- Так ты меня за порнографа держишь?
- Да нет, Гарь... как тебе объяснить? Здесь главное, что ты сам
чувствуешь. Пушкин кому-то из своих друзей писал, типа гадкое ощущение, но
поборол себя, начал продавать стихи. Это же шаг, понимаешь, поступок. Если я
вынесу свое творчество на люди, из него искренность уйдет.
- А вдруг не уйдет? Что-то ты накручиваешь, Санек. Надо делать дело и
доставлять другим удовольствие. Кстати, наблюдатель в сексе... меня это
заводит, чувак!
- Если доставлять другим удовольствие -- это проституция и попса.
- Слушай, чувак, попса -- это когда другим удовольствие, а самому -
ломы. А когда и тебе по кайфу, это просто кайф в натуре и есть. Или любовь,
если хочешь.
- Так зачем же мне к Матвиенко идти, если ты говоришь, мне свой
материал надо двигать?
- А кому ты нужен сейчас? Ты поиграй там, завяжешь знакомства, посидишь
за сценой, позанимаешься профессиональной музыкой... Матвиенко, кстати, еще
очень неплохо: это тебе не Алибасов с Айзеншписом, и не Дорохин между
прочим!
- Значит, все же предлагаешь мне продаться на время?
- Почему -- продаться?...
- Ну, сдать себя в прокат "нехудшему варианту". Это, по твоему, не
проституция чистой воды, не попса?
Гарик замолчал. Разговор раззадорил его и он только теперь сумел
остановиться, чтобы перевести дух.
- Блин, какого хрена я тебя уговариваю? Что я тебе -- мать родная?
Занимайся своей ерундой. Ты "All Of Me" смотрел со Стивом Мартином?
- Ну?
- Баранки гну! Саксофон все равно победил в нем адвоката, вот что. И
это правда, иначе и не могло бы быть. Ты вот задумываешься, хрен ты с горы,
какого фига ты живешь?
- Ты даже не представляешь себе, насколько часто.
- И что?
- Что "что"?
- Зачем живешь-то?
Сашка на минуту задумался.
- Не знаю...
- "Ниняю"... - передразнил Гарик, картавя по-детски, - а кто знает?
Пушкин? Ты уже здоровый мужик! "Не знаю"! Тебе Бог талант дал и твое главное
преступление будет, если ты этот талант зароешь. Понял? Ты играть должен.
- Ничего я не должен, - разозлился теперь уже Сашка, - чего ты, в самом
деле, ко мне пристал? Не пойду я к Матвиенко.
- Ну и хрен с тобой тогда!
- Что есть, того не отнять.
Они замолчали. Они оба знали, что не поругались. Они так поговорили.
Это не значило ровным счетом ничего. Они же оба музыканты...
- Ладно, - сказал, наконец, Сашка, - ты сам-то как?
Попрощавшись с Гариком, Сашка вновь и вновь прокручивал в голове этот
разговор. Он старался понять, почему отказался от предложения Гарика. Он
понимал, что Матвиенковский центр -- это наверняка какие-никакие деньги. Да
и вообще, вовсе необязательно, что Сашку бы взяли. Боялся ли он того, что
ему скажут: "не подходишь"? Да нет, он уже достаточно взрослый, чтобы
принимать спокойно такие ответы. Работа тоже по большому счету не удерживает
его особо -- попрощался и пошел. Что тогда? Действительно вера в высокое
предназначение настоящего искусства и главное в то, что он, Сашка, является
носителем этого высокого искусства?
Музыка, стихи... Кто занимается всем этим? Лежит ли на них печать
Господа изначально, или вспышка вдохновения может посещать любого? Вправе ли
он, Сашка, смеет ли он причислять себя к высокому клану избранных -- к
обществу творцов?
"Вошь ли я, или право имею?"
Кто я, чтобы нести священный слог?
Сашка сел на кровати, зажег ночник, схватил какую-то тетрадку,
валяющуюся среди газетного хлама, и быстро застрочил мелким почерком. Он
практически не делал исправлений, слова ложились одно за другим. Время
пропало. Пространство исчезло. Они сжались в точку и, вполне возможно,
поменялись местами. Вселенная сосредоточилась в Сашкиной голове. Вокруг была
такая тишина, что было слышно, как шарик в патроне стержня скачет и
перекатывается по волокнам бумаги, словно мотоциклист, участвующий в кроссе
по пересеченной местности.
Наконец Сашка выбросил из себя последнюю строчку, поставил внизу число,
расписался и откинулся на спину. Веки его сомкнулись мгновенно. Последнее
что он подумал перед сном, который сморил его сразу же: "действительно, как
секс: ррраз... только непонятно: ты или тебя...".
А утром он прочитал это. С бумаги на него глядели шесть четверостиший и
заголовок.
КТО Я, ЧТОБЫ НЕСТИ СВЯЩЕННЫЙ СЛОГ?
Кто я, чтобы нести священный слог?
Я о себе иллюзий не питаю.
В своем астральном теле не летаю,
А если захотел бы, то не смог.
Не Абсолют - не водка и не суть -
Бываю зол, порой необъективен,
И на столе моем обычно Стивен
Кинг, а не Л.Толстой какой-нибудь.
Не часто окружающим бальзам,
А если и бальзам - порой не в срок.
Не раб. Но и не царь, и не пророк,
И даже не директор. И не зам.
Не черта сын. Но и, отнюдь, не свят,
Как я уже писал когда-то раньше.
И не всегда могу избегнуть фальши,
Хотя я часто знаю верный лад.
Так кто я, чтоб нести священный стих?
Я сам порой того не понимаю.
Но не один я рифмам сим внимаю -
Вот ты уже прочел до пор до сих...
На белый лист узоры звуков вышли,
Листок поставив в ценных ряд бумаг.
Не важно кто, а важно Что и Как --
В конце концов, мы все в родстве с Всевышним.
"Симпатичный стих! - подумал Сашка. - Интересно, кто его написал?"
5
Весь год говорили о Москве. Еще бы: восемьсот пятьдесят лет -- это тебе
не шутка! Торжества по случаю дня города ожидались самые величественные.
Москва покрылась сетью концертных площадок, по всем теле- и радиоволнам
крутились старые и новые песни о Москве; поезда метро и вестибюли станций,
рекламные щиты и афишные столбы, окна офисных помещений и стены жилых домов
-- все было расписано цитатами из стихотворений о Москве классиков русской
поэзии. Лужков был вездесущ. Из самой Франции, которая исторически для
России была одновременно и целью культурного стремления и источником военной
опасности, выписали мастера электронно-лазерных музыкальных шоу господина
Жана Мишеля Жарра, который обещался расписать в праздничную ночь невиданными
световыми узорами стену одного из самых московский зданий -- главный корпус
Московского Государственного Университета имени Михаила Васильевича
Ломоносова.
Сашка с Нелей сделали огромную глупость -- они выбрались на праздник
города, выехав с тихой окраины в самое пекло центра. Посмотреть толком ни на
что не удалось. Отчетливо запомнились только спины медленно переступающих с
одной ноги на другую сограждан, которые тоже стали участниками изнуряющего
моциона. Из-за жары и духоты есть не хотелось, хотелось только пить. Но пить
хотелось всем, поэтому к каждому раздаточному пункту живительной
газированной влаги выстраивалась длинная петляющая линия из страждущих.
Двигаясь внутри медленного вязкого потока людей, Сашка и Неля прошли
значительную часть Тверской улицы. То слева, то справа от них, судя по
звукам, проходили какие-то праздничные мероприятия с песнями, плясками и
прочими безобразиями, но стать их свидетелями возможности ребятам не
представилось: в их поле зрения были только качающиеся спины и затылки всех
мастей.
- Мне все это напоминает кадры, снятые в Китае, - пыталась перекричать
шум толпы и отголоски праздника Неля, -- я когда-то по телевизору видела.
Показывали вид сверху одной из самых оживленных улиц Пекина. Я тогда
подумала: как же они там ходят? Теперь мне понятно.
- Это еще раз подчеркивает, что мы далеки от Европы потому, что близки
к Востоку, - прокричал в ответ Сашка. -- Помнишь, давно еще было: "Да, скифы
мы, да, азиаты..."
Откуда-то доносился "Хрустальный город" "Машины Времени". Скорее всего,
кто-то выставил динамики в окна и отрывался в этот праздничный день с
любимыми, хоть и не всегда "парадными", песнями. Гнусавый Макаревич, смешно
комкая конец каждой строчки, пел про посещение "огромного города", в котором
"совершенно нет людей", а вместо стекол в каждое окно вставлено зеркало.
"Когда я просто улыбался, то улыбался мне весь город, и если я кивал
кому-то, то все кивали мне в ответ. И иногда казалось мне, что город жив и
что вокруг мильон людей..."
- О чем он поет? - спросил Сашка Нелю. Он давно знал наизусть эту
песню, но смысл, который безусловно был в нарисованной "Машиной"
иносказательной сюрреалистической картинке, все время ускользал от него.
- Мне кажется, это притча о том, что человек, если, конечно, это
"настоящий" человек, способен оживить целый город, воодушевить его своей
жизненной силой.
"Они поссориться не могут, они похожи друг на друга..."
- Мрачноватая музыка для такой пафосной идеи, - усомнился Сашка.
- Игра контрастами - классический прием в искусстве, - парировала Неля.
"И вскоре я покинул город, и город сразу опустел..."
В какой-то момент им удалось вырваться из толпы, и они оказались на
одной из старых московских улиц, перпендикулярных Тверской. Здесь было
немного тише и спокойнее, словно поздним вечером в детской комнате по
соседству с большой, где идет массовая пьянка. Метров через пятьдесят они
набрели на небольшое летнее кафе, раскинувшее цветастый шатер в этом
нелюдном месте тоже по случаю дня города. Сашка взял по стакану кока-колы со
льдом и по бутерброду с сыром себе и Неле и отнес перекус на столик, где
Неля заняла место. Она была в коротком почти детском платьице, ботиночках
без каблука, и выглядела моложе своих и без того не великих лет.
- Ну, как тебе все это? -- спросила Неля.
- А тебе?
- Я уже устала, честно говоря.
- Нель, ведь ты учила меня радоваться простым радостям, помнишь? Что ж
теперь?
- Саш, согласись, что выпускной родного курса и праздник
одиннадцатимиллионного города -- это не одно и то же.
- Почему? Мой курс -- выборка членов моего общества, а москвичи -- тоже
выборка моего общества, только побольше.
- Интересно, что же такое, тогда, "твое общество"?
- Ну как... Все граждане бывшего СССР, как минимум России.
- Отчего же ты сужаешь понятие "своего общества" до политических границ
государства? По какому принципу ты выбросил других людей? Они уже не "твое
общество"? А как же те, с кем ты учился в Штатах? Они не входят в это
понятие? -- Неля разошлась; ей нравилось выстраивать четкую линию
аргументов. -- А если вся Земля, вся Вселенная -- это "твое общество", то
почему бы тебе не поприсутствовать, скажем, на похоронах некой Дебби Браун,
штат Айова, скончавшейся от сердечного приступа при виде мужа? Она, выходит,
тоже член "твоего общества" и события ее жизни тебе не безразличны. Мужа ее
утешишь.
"Вот язвочка! -- подумал Сашка. Он понял, что опять попался. - Почему
меня не научили так? Я же юрист, правозащитник... Должны были сделать хотя
бы факультативом отдельный предмет -- "искусство полемики".
- И тем не менее, Нель, в чем разница, между днем города и выпускным?
- Всякий социолог тебе скажет, что чем шире социум, тем абстрактнее
связи. Другим языком, с одним человеком тебя может связывать почти все, что
происходило в твоей жизни. С двумя -- уже значительно меньше событий. С
сотней человек, с курсом -- учителя, предметы, экзамены, общага... ты лучше
меня знаешь. А вот со всеми москвичами тебя объединяет только слово
"москвич". А этой общности недостаточно, чтобы на душе было длительное
ощущение единства.
Вдруг около стола ребят раздались голоса:
- Ух ты! Смотри-ка... Вот это да!...
Сашка обернулся. К ним уже почти вплотную подошли Светка, Маринка и
Серега. Сашка обрадовался им не на шутку, гораздо больше, чем всем москвичам
вместе взятым:
- Ребята, как здорово, что мы вас встретили!
- Это мы вас встретили, а не вы нас, - поправила всегда радующаяся
чему-то Светка, - как дела-то?
- Слушайте, мы ведь не виделись уже сколько?.. два месяца! -- удивился
вслух Серега. -- Как время-то летит!
- Привет, Саш, - улыбнулась Маринка.
Девчонки сели за стол к ребятам, а Серега резво экипировал их
газировкой. Несколькими фразами собравшиеся за столиком выяснили, кто чем
занимается после института -- Маринка села в банк, Серега почему-то нанялся
охранником, Светка по-прежнему вела независимый образ жизни, - потом стали
вспоминать бывших однокурсников и сообщать друг другу, что о них известно и
насчет работы, и насчет личной жизни. Особенной осведомленностью по второй
части отличалась Светка:
- Дуров словно ждал выпускного, чтобы расстаться с нами и не приглашать
нас на свадьбу: женился через шесть дней после вечера в кафе. Это значит, он
даже заявление заранее подал.
- А на ком? -- поинтересовался Сашка, хотя ему было все равно. -- На
Наташке?
- На Семиной? Не-е-ет! Ты че? Он на другой женился, она не из наших.
- Странно, - удивился Сашка, - мне казалось он на Наташке Семиной
женится.
- Да не, это с Наташкой так просто, - ответила Светка и понеслась
дальше. -- Вот Алик и Верка расписались в прошлый четверг. Мы там все были.
А ты, кстати, чего не пришел?
- Меня не звали...- ответил Сашка, но история продолжалась.
- Алик все спешил: ему же справка нужна от жены, а то его в армию
заметут. Он говорит, с первого октября призыв, времени уже мало. Но,
насколько я знаю, они шаги в этом направлении уже давно предпринимают.
- Саш, а чего у тебя с армией? -- спросил Серега.
- Да меня мои отмазали давно. Знакомые есть в военкомате. Договорились,
в общем.
- А за меня обещал шеф похлопотать, - продолжил свою мысль Серега, - он
сам из бывших военных. Я чего в охранку-то пошел... Так-то мне нафиг все это
не нужно.
- А Шурик Посудин с Лидкой так живут, - не унималась Светка, - она его
фамилию брать не хочет, говорит, не желаю быть "посудиной", а он ей: пока не
согласишься -- в ЗАГС не пойду. Приколисты!
Они протрепались еще какое-то время, перемывая косточки общим и не
очень общим знакомым. Светка до самого конца продержалась спикером, и когда,
она, наконец, устала, сообщила:
- Пойду сигареты посмотрю. Серег, сходи со мной.
- С удовольствием.
Сашка, Неля и Маринка остались втроем. Сашка обратил внимание на то,
как повзрослела и похорошела Маринка за прошедшие два месяца: казалось,
прошли годы, с той только разницей, что они не испортили ее, а улучшили.
Маринка была в довольно строгом длинном платье с короткими рукавами, из
которых тянулись наружу тонкие руки, покрытые бархатистой загорелой кожей.
На Марининой шее -- скромная, но со вкусом подобранная тонкая цепочка, на
указательном пальце правой руки -- серебряное колечко. Темные волосы гладко
собраны назад и подколоты, из-за чего ее и так высокий лоб казался еще выше.
Никакой косметики на лице... хотя, нет, немного подведены неяркой помадой
губы, и, кажется, все; если и есть еще что-то, то совсем незаметно.
- У вас-то самих как дела? Не женитесь пока? -- спросила Маринка
|
