Молчанов Андрей - Брайтон Бич авеню - Скачать бесплатно
Андрей Молчанов
Брайтон Бич авеню
Повесть
ФРИДМАН-СТАРШИЙ. НЬЮ-ЙОРК. 1989 год.
Семен Фридман ехал в своем "кадиллаке" под эстакадой
сабвея (*1) по Брайтон Бич авеню. Как всегда в этот утренний час,
движение здесь было плотным, машины ползли практически в одном
левом ряду - правый крайний и средний заполонили грузовики,
приехавшие с товаром для магазинов и легковушки нарушавших
правила парковки покупателей, привлеченных дешевыми
распродажами в здешних лавочках, примыкающих одна к другой на
протяжении всей улицы, вернее улочки, - двухэтажной, сумеречной
от широкого навеса подземки, пройти которую из конца в конец -
пятнадцать-двадцать минут; улочки, подобных которой в Нью-Йорке
великое множество по окраинам Бронкса, Куинса, да и того же
Бруклина. Хотя, наверное, только здесь увидишь желтые флажки,
трепещущие на ветру под эстакадой, флажки с надписью "Брайтон
из бэк!" - то есть Брайтон вернулся, возвращен городу,
воскрешен, и флажки возвещают истину: он, Фридман, ставший
жителем русскоязычного еврейского гетто на Брайтоне в начале
семидесятых, великолепно помнит заброшенные трущобы с выбитыми
оконными стеклами, груды мусора, "цветную" шпану, обшарпанные
квартирки в четырехэтажках грубой кирпичной кладки начала века,
оплетенные крашенными битумом пожарными лестницами, с бельевыми
веревками от стены к стене, где над пустынными внутренними
двориками, отгороженными тюремного типа заборчиками из сетки с
козырьками колючей проволоки сушилось исподнее негритянских
семей...
Это уже потом лихая преступная Одесса, мудро выселенная с
благословения милицейских властей, нагрянула сюда из Союза,
обжилась и обстроилась, заселилась в пустующих домах и,
окрепнув, погнала цветных прочь, в глубь Бруклина, отодвинув
их, впрочем, не очень-то и далеко, до параллельной Брайтону
Нептун-авеню, на задворки района, однако несомненно отвоевав
всю его прибрежную часть. Ездили по Брайтону во времена битв
загорелых одесситов и черных аборигенов ребятки на мотоциклах и
прицельно били цепями "мэстных" на тротуарах, и те постепенно
отступали перед беспримерной наглостью и напористостью
пришельцев.
Редко мелькнет ныне на Брайтоне черный, не его это район,
хотя давно уже стал Брайтон лоялен и от расизма далек. А уж
кого вовсе не трогали - корейцев, все овощные лавки как были
их, так их и остались, даже занюханный супермаркет "Met Food"
на углу Оушен-Парк-Вей процветает, но корейцы, во-первых, еще
те мафиози, а во-вторых, здорово в новых условиях обрусели,
кроют матом, мешая его с английским, а русский воспринимают как
должное при общении с покупателями. С кем поведешься...
Семен Фридман отпустил ногу с педали тормоза и тотчас
пришпорил рвущийся вперед "кадиллак", продвинувшись в пробке
едва ли на корпус машины. С лязгом и грохотом, осыпая тротуар
оранжевой россыпью искр, притормозил наверху, на эстакаде поезд
- то ли экспресс "Q", то ли тихоход "D", идущие в Манхэттен.
Сколько раз ездил Фридман этим маршрутом, сколько раз...
Вспомнилось: утренний морозец, пронизывающий февральский
ветер с океана, собачье дерьмо на тротуарах, заплеванная
лестница, ведущая на платформу, давка в старом, грязном вагоне
- не теперешнем серебристом, с кондиционером... И - страх,
разгоняющий утреннюю дремоту, - лишь бы не опоздать на работу,
лишь бы... Сначала в магазин, где работал первые полгода
продавцом рыбы, потом в порнокинотеатрик, в итоге разнесенный
возбужденными зрителями из среды наркоманов, затем в
"Лимузин-сервис"... Лишь бы не опоздать, отышачить за свой
"полтинник", а вечером, без ног, - обратно в подземку, под
низкие своды ее, поддерживаемые швеллером, грубо крашенным
масляной краской. После - закупка жратвы, причем подешевле,
чтобы съэкономить, почтовый ящик с устрашающей бесстрастными
счетами за телефон, жилье, электричество... И - сон.
А перед сном - коротенькая мечта, покуда голова не утонула
в подушке: устроиться бы на нормальную службу... Чтобы
стабильная зарплата, страховки... Но что он может - эмигрант
без языка, без профессии, корней и знакомств...
Боже, ну зачем уехал, за каким иллюзорным счастьем, для
чего? Чтобы попасть в безжалостные челюсти поисков работы,
нахождения ее - жалкой, грошовой - и полного ей служения, не
дающего даже оглянуться вокруг?
Небоскребы Манхэттена, блеск витрин, мир изобилия, в
котором нет только одного - слова "нет", - что это для него?
Фон. Привычный фон недоступного музея, где также нет таблички
"РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ", но все-таки она есть, есть!
Неужели так было? Неужели когда-то, смотря на сверкающие
"кадиллаки" и "линкольны", неспешно катящие из того же
спального Бруклина в деловой Манхэттен, он подсчитывал, глядя
на них из оконца поезда сабвея: бензин - пятерка, проезд через
туннель - пятерка, а уж цена парковки за весь рабочий день -
едва ли не то, что он за весь этот день зарабатывает...
Затем и сам он сидел за рулем всяких "линкольнов" с
телевизорами, барами и даже банями, но толку? До "линкольнов"
все равно добирался в вагоне подземки, а за бензин и толлы2
платили хозяева машин...
У аптеки на углу Брайтона он свернул на Оушен-Парк-Вей и
прибавил газку. Здесь движение было свободнее, широкая трасса
стрелой уходила в сердце Нью-Йорка, к голубеющим в эту утреннюю
пору коробкам небоскребов-близнецов центра международной
торговли, отчетливо различимых даже из Бруклина.
Поправил заколку на галстуке с крупным, полтора карата,
бриллиантом.
К подобным побрякушкам он относился брезгливо, но сегодня
предстояла ответственная встреча с арабскими бизнесменами, а
они-то побрякушкам внимание уделяют, и скромничать тут - значит
проиграть первый раунд. Восток падок на внешние приметы, как
богатый, так и нищий. А с мудрым Востоком Фридману попросту не
доводилось встречаться. Жизнь его была иной. Собственно, она
уже прожита, жизнь... От бедности - к богатству, от мечты об
этом "кадиллаке", на котором он сегодня едет - лениво и
привычно, до скептических раздумий: купить ли собственный
вертолет? Чтобы летать на нем по выходным в казино Трампа
"Тадж-Махал" в Атлантик-Сити, а на зимние каникулы куда-нибудь
во Флориду... Нет, не стоит, пожалуй... Вертолет - либо прихоть
зажравшихся пижонов, либо транспорт для облета горячих точек би
знеса, либо - инструмент в криминальных крупномасштабных
операциях. Последними он, Фридман, занимается, но его стиль -
не из голливудских сюжетов... Его стиль тих и благочестив -
бумаги, переговоры, банковские операции, перекачка денег из
Америки в Новую Зеландию, оттуда в Таиланд, затем обратно в
Америку, куда они приходят уже как деньги иностранные, не
облагаемые налогом...
Да и какой он преступник? Он бизнесмен. Да, когда-то
приходилось мараться и с наркотиками, и с проституцией на том
же Брайноне, вскоре, правда, заглохшей, ибо морально устойчивые
жены советских эмигрантов незамедлительно сообщали в полицию о
гнездах разврата, оберегая собственные семейные гнездышки, да и
наркотики еврейская община пропускала через себя, как вялый
посредник , от случая к случаю, рвения в таком бизнесе не
проявляя. И он, Семен Фридман, тоже не на этом делал свои
деньги. Иные стези вывели его из-под гнета черного наемного
труда в мир воистину неограниченных возможностей и беспечного
бытия, превратившегося со временем в нескончаемую сытую,
красивую игру, в которую уже можно и не играть, однако тогда
будет попросту нечего делать... А игра же поначалу несла в себе
изрядный риск, хотя без него преодолеть убогий застой
эмигрантского существования было невозможно.
Начал Семен с контрабанды, выкупив на все свои сбережения
и под громадный кредит похищенное с военной базы оружие,
отправленное через знакомого пуэрториканца в какую-то из
латиноамериканских республик. После занялся мошенничеством с
бриллиантами, через подставных лиц предлагая покупателю
настоящий камень, а в итоге всучая подделку... Далее
пошло-поехало: заказы на партии оружия укрупнялись, наладились
связи с Большой Мафией, откуда деньги поступали Фридману
авансом, на полном доверии, появились свои судовладельцы,
перекупщики и доставалы, а главное - организовался канал связи
и контрабанды с Советским Союзом через Германию, где интересы
Фридмана представлял родной дядя, постоянно проживающий в
Дюссельдорфе. В Союзе же действовал брат Валера - парень не
промах. От Валеры прибывали иконки, картины, камушки, валюта,
изделия подлинного и лже-Фаберже.
Канал стабильно функционировал в течение трех лет, после
чего наступила долгая пауза: в Союзе начались аресты многих
исполнителей, методично рушились все цепи, и, казалось бы,
наступил конец, однако, парадоксальным образом новый толчок
бизнесу дала перестройка.
В суматохе возрастающих связей с Западом, тысяч сделок,
появления свежеиспеченных дельцов, вылезших подобно комарам из
личинок по весне, карательный аппарат, ранее четко, как паук на
шевеление паутины, реагировавший на любое несанкционированное
движение, растерялся, да и прибавилось ему хлопот, аппарату:
политические партии, уличная преступность, всякие группировки,
в том числе армейского толка, великолепно вооруженные и
беспредельно агрессивные... Куда же уследить за железными
ветеранами теневой экономики, зарабатывавшими миллионы еще в те
времена, когда и не снились они новоявленным бизнесменам, даже
и не подозревающим, как сейчас их "влегкую", с усмешечкой
использует старая гвардия, к которой, в частности, принадлежали
и Фридман-старший, благодаря эмиграции избежавший уголовного
преследования, и Фридман-младший, в прошлом - выпускник
Физтеха, отказник, а ныне - человек с разрешением на выезд на
постоянное местожительство в США...
Младшего брата Фридман-старший ожидал обнять в зале
аэропорта в самое ближайшее время. Ожидал с нетерпением.
Во-первых, был Валера единственным родным человеком: мать
умерла давно, отец, не выдержав эмиграции, погиб здесь, в
Нью-Йорке... Выбросился из окна. Странный был человек... Ходил
в комитет ветеранов войны, организованный в общине на Брайтоне,
неимоверно скучал о России, которой отдал десять лет в лагерях
и пять на войне... Ругал, клял тамошние уже порядки и нравы, а
все равно тосковал и... дотосковался. Вот и говори, что нет
ностальгии у евреев. Может, внуки бы его спасли... Но детям
старика на женщин не везло, все попадались не те, и очередной
брак сменялся очередным разводом, что в Союзе, что в Америке,
где, как Семен Фридман был уверен, нормальных баб и вовсе нет -
либо лесбиянки, либо те, кто использует мужика для
заколачивания себе денег, не более. А эмиграция, полагал он,
для женщины все равно что тюрьма, извращающая все женское,
стимулирующая все корыстное и бездуховное. Причем стимулирующая
изощренно, планомерно, необратимо. С эмигрантками из России он
даже не путался, их дорога известна: либо прозябание при
прежнем муже, сумевшем более-менее встать на ноги, либо
сближение с состоятельным американцем. Иное - крайне редко.
Итак, ехал Семен Фридман на своем "кадиллаке" на встречу с
арабами. Цель встречи была проста. Брат Валера договорился в
далеком Советском Союзе о продаже арабам через какое-то
совместное предприятие множества ящиков из-под овощей. Тарной
дощечки. Арабы официально выплачивали предприятию одну сумму, а
сумму иную, дабы сделка состоялась, переводили на счет Семена.
В чеке причина выплаты формулировалась как "коммерческая
консультация". Таких операций за последнее время Семену
довелось провести уйму. Валера зарабатывал там, в нищей стране,
столько, сколько Семену не доводилось в самые удачные периоды в
богатейшей Америке. Однако сколь долго продлится такое? В
последнем письме брат сообщил, что заработанного ему хватит,
чтобы жить на проценты, он честно оплатил все счета наперед,
замену себе подготовил и вскоре выезжает. В сентябре
Фридман-старший заказал ему билет: "Москва - Нью-Йорк", первый
класс, "Люфтганза". Самый дорогой. Однако - на конец января. До
января планировалось осуществить самую крупную контрабанду из
Союза.
Операция "Бриллиантовая галактика" - так обозвал
задуманное мероприятие Фридман-старший. И вся эта "галактика"
покуда покоилась в Советском Союзе и переместиться западнее
никоим образом не могла - однозначно безопасных путей для этого
братья еще не нашли.
...Уловив, что движение по трассе, ведущей к Бруклинскому
мосту, приемлемое и пробок не предвидится, Семен принял вправо.
Проезд по Бруклинскому мосту в Манхэттен в отличие от
подводного туннеля бесплатный, и пятерку на таком маршруте
Фридман очевидно экономил.
"Эх, Брайтон-Бич... - подумал он с усмешкой над самим же
собой. - Ты остался там, за спиной, старина Брайтон, мелочный и
сварливый, обывательски-настороженный и
разухабисто-опрометчивый... Да, ныне Семен Фридман - обитатель
соседнего престижного Манхэттен-Бич, где два особняка с
гаражами и лужайками, "мерседес" и "кадиллак", мебель
восемнадцатого века... Но ты остался у меня в крови, Брайтон;
остался твой рабский страх перед Большой Жизнью и Черным Днем,
твоя плебейская разумность и расчетливость и весь я в твоем
дерьме, и никогда мне от него не отмыться, ни в каких золотых
ваннах..."
ИЗ ЖИЗНИ АДОЛЬФА БЕРНАЦКОГО
Адольф Бернацкий, именовавшийся в кругу друзей Аликом,
эмигрировал из Страны Советов в начале семидесятых, в возрасте
тридцати пяти лет. Официальная причина: воссоединение с
родственниками на исторической родине, личный мотив - скрытый
антисемитизм властей, не дававших ему сделать карьеру на
провинциальном телевидении, где он служил в операторах.
Впрочем, из операторов Бернацкого никто бы, наверное, не
погнал, если бы не его вздорный, взрывоопасный характер,
ресторанные кутежи с битьем посуды и физиономий, служебные
романы и слабая трудовая дисциплина. То есть, если и водились
на телевидении антисемиты, увольняя Адольфа, они имели сильную
формальную позицию, подкрепленную милицейскими протоколами,
частными определениями судов и внутренней служебной
документацией.
Удаленный из рядов тружеников эфира, Бернацкий устроился
на место заведующего железнодорожным клубом, из которого, по
характеристике курировавшего клуб начальства, устроил не то
притон, не то вертеп, и, чудом избежав привлечения по
соответствующей статье, переквалифицировался в кочегары, однако
всего на месяц, ибо подобная стезя не гармонировала с
предыдущими и оказалась для Бернацкого невыносимо тягостной.
Помыкавшись с поисками работы по телевизионной
специальности в других городах и нарываясь всюду на проблему с
пятым пунктом, отчаялся Бернацкий и решил данную страну, в
которой убил лучшие годы, оставить. Организовал через третьи
руки вызов из государства Израиль и повел тяжкую борьбу с
ОВИРом за выезд. А вскоре, в пересылочном пункте города Вены,
решительно проигнорировав посулы и увещевания
патриотов-вербовщиков из Тель-Авива, определил себе дальнейший
курс в загадочную и манящую этой своей загадочностью Америку.
Три месяца болтался в Италии в ожидании визы, откуда
наконец был переправлен в Big Apple3, столицу мира.
На нью-йоркском телевидении Адольфа Бернацкого не
заждались, да и сам он туда не стремился, поскольку превосходно
сознавал, что со словарным запасом из двадцати слов, включая
два нецензурных, нулевым знанием местных условий и техники
никакой конкуренции операторам-янки не составит. Такого же
мнения придерживались служащие благотворительной организации,
занимавшейся беженцами, посоветовав ему скорее получить
водительскую лицензию четвертого класса, дающую право на
работу, далее держать экзамен на водителя такси и на том в
жизни остановиться.
Бытие Адольфа Бернацкого в Америке смело можно назвать
цепью больших и малых приключений.
Вначале был поселен он в доме религиозного еврея по имени
Сруль Спазман, приинят с отеческой лаской, но уже через час
выдворен из дверей под проклятия хозяина: простодушный Алик,
купив в магазине свинину, начал ее жарить, осквернив тем самым
благочестивое жилище.
Не повезло и с последующим пристанищем: шестидесятилетняя
хозяйка, страшная, как чумная крыса, положила на квартиранта
глаз, однако Алик предпочитал тратить пособие на красивых и
молодых проституток, чем вызвал ревнивый хозяйский гнев,
лицемерно облеченный в высоконравственную отповедь, и пришлось
перекочевать Адольфу на иное место жительства, к иному хозяину.
На несчастье Алика, тот оказался гомосексуалистом и к
своей точке зрения на взаимоотношения полов после совместной
пьянки попытался жильца силой склонить, однако получил удар в
плечо, после чего угодил в госпиталь. Нанесен же удар был
кухонным ножом.
Таким образом, для благотворительной организации Адольф
Бернацкий оказался клиентом тяжелым и неудобоваримым, как ему
напрямик и сообщили, лишив одновременно всячeской помощи.
Казалось бы - крах! Но Алик не унывал.
Скоренько отправился он в магазин, расположенный в центре
религиозного еврейского квартала, где, поблуждав между
ломящихся от товаров полок, напихал за пазуху, не очень-то
таясь от охраны, всякой всячины долларов на тридцать. У выхода
его вежливо задержали частные детективы и препроводили в
подсобку.
Не возражая, Алик выложил краденое, позволил себя
сфотографировать, но когда ему предложили проваливать и более в
данный магазин не соваться, возразил: дескать, это как?! - он -
вор, преступник, почему не вызвана полиция?
Детективы и любопытствующие продавцы, услышав такое
заявление, уставились на Адольфа с недоумением, высматривая на
лице его черты нездоровой психики.
- Двигай, парень, отсюда, двигай, - сказал неуверенно один
из детективов. - Go and be cool!*
-------------------------------
* Иди и будь в порядке! (англ.).
- Хочу полицию! - произнес Алик настойчиво.
Явился хозяин магазина. Борода, какие-то шнурки торчат
из-под полы старомодного сюртука, религиозная тюбетейка...
Хозяин был в районе человеком почитаемым.
Заподозрив в желании вора обязательно установить контакт с
полицией некую тонкую провокацию, он принял парадоксальное
решение, предложив Бернацкому взять все, что тот похитил, уйти
и отныне никогда сюда не наведываться.
- Хочу полицию! - повторил Алик упрямо.
- В чем дело?! - всерьез занервничал хозяин, не зная, как
вытолкать настойчивого вора.
И Алик изложил, в чем дело. И про свинину рассказал - о
ней, как о мясе грязном, он, выросший в голодной большевисткой
России, даже и не подозревал; и о сексуально озабоченной
старухе поведал, и о педерасте с ножевым ранением, и о
бессердечности благотворящих чиновников...
- Так что - зовите полицию! - закончил убежденно. - Будет
о чем писать советским газетам, как нас тут принимают, беженцев
из коммунистического мира насилия...
Ох, не прошел бы в девяностые годы подобный демарш, не
прошел бы... Вытолкали бы Бернацкого взашей или даже вызвали бы
стражей порядка, но в начале семидесятых такие слова прозвучали
как крупнокалиберные пулеметные очереди - хозяин аж голову
бородатую, тюбетейкой увенчанную, в плечи вжал, бормоча:
- Иди в магазин, бери, что хочешь, сколько унесешь...
- Полицию! - сказал непреклонный Алик.
Хозяин дотянулся до телефона, набрал номер. Тут Алик
несколько струсил, представив себя в тюрьме, в клетке с черными
людьми, большими охотниками насиловать людей белых... Однако
страхи Алика оказались напрасны. Хозяин что-то записал на
обрывке бумажки после разговора с неизвестным абонентом на
непонятном иврите и - протянул листок Алику.
На листке был записан адрес.
Оказывается, благотворительная организация перед Бернацким
извинялась, квартиру ему предоставляла, а хозяин, лично
нагрузив Адольфа тремя объемистыми пакетами, проводил его до
порога, причем детективы поймали Адольфу такси и наперед такси
оплатили.
И этим же чудным днем въехал Алик в однокомнатную
квартиру, по-местному - "студию", где засел за зубрежку правил
уличного движения, дабы освоить водительское ремесло.
Довольно скоро получил он и лицензию таксиста, после чего
началось практическое изучение города.
Бруклин с его несколькими основными магистралями и
обозначенными по алфавиту периферийными улицами Алик усвоил
легко, едва ли не за неделю. Манхэттен, при всей его пестроте и
плотности, тоже оказался не архисложным, укладываясь в простую
схему "авеню-стрит".
Быстро разобрался Алик и с помойкой Нью-Йорка, островом
Стейтен-Айленд, а вот с двумя остальными районами - Бронксом и
Куинсом - обстояло нелегко, тут приходилось плутать в
многочисленных закоулках, выезжая по ошибке на скоростные
трассы и не чая добраться до съезда с них. Однако по прошествии
года Алик знал Нью-Йорк если не досконально, то весьма
прилично. Сотня долларов в день зарабатывалась без особого
напряжения, денег хватало на все, но главное - на "Смирновскую"
и продажных девок, а потому Алик был счастлив. Точила, конечно,
ностальгия по далекой родине, прежним дружкам с телевидения,
старушке-маме... Увидит ли он когда-нибудь покинутое? Думалось,
вряд ли. Отношения между Штатами и Союзом накалялись, и не
приходилось мечтать даже о турпоездке, не то что о гостевой...
А как жаждалось Алику вернуться одетому в пух и прах, с
чемоданом сувениров, оказаться в окружении восторженной зависти
глупеньких провинциалочек, готовых отдаться за двухдолларовые
колготки... Здесь же, в Америке, он был тем, кем был, -
занюханным таксистом, подувядшим кавалером, а потому любовь
обходилась не менее сотни за ночь, дружбы - никакой и ни с кем,
ибо равные Алику боролись круглосуточно за хлеб насущный, а
серьезные люди обитали в иных сферах и кругах, говорили на
отменном английском и общаться с ними было - ну просто
невозможно!
Тщеславием не обремененный, Алик далеко и не устремлялся.
Главное, что имелось жилье и все, что к нему прилагалось:
холодильник с жратвой и выпивкой и основательная кровать
"кинг-сайз" - королевский размер... Как выразился один из
приятелей Бернацкого по эмиграции, малоизвестный поэт Гриша
Варшавский, Алик мыслил лишь своими эмоциями и поллюциями,
причем то от другого мало чем отличалось.
На такую характеристику Алик страшно обиделся, заявив:
"Чья бы корова ухала, а твоя бы нюхала", быстро, впрочем, Гришу
простив, тем более был тот один из немногих, кто искренне с
Аликом дружил, разделяя все его слабости и увлечения, а как-то:
хорошую жратву с обильной выпивкой, похождения на стороне от
жены, вскоре его оставившей, и отличал их в принципе лишь
интеллект и образование, натуры же не разнились. Равно как и
генеральные жизненные устремления. Так что насчет коровы -
верно.
Поэт Гриша сидел на "вэлфере" - пожизненном, можно
сказать, пособии, одновременно выпускал не пользующиеся
популярностью книжечки лирических стихов и остро страдал по
России, откуда вывез настоявшую на эмиграции молодую жену,
вышедшую в Америке замуж за лицо англосаксонского
происхождения.
Побочным доходом Гриши являлся крупномасштабный аферизм
малорезультативного свойства. Гриша посещал советское
консульство, в ту пору еще функционировавшее в Нью-Йорке (до
афганской войны), крутился там с предложениями всяких
культурных программ среди дипломатов, подвизающих его на
вербовку, и в итоге на вербовку подвизался, быстренько угодив в
ФБР, где тоже дал согласие на сотрудничество.
Обоим ведомствам около года он морочил мозги, настойчиво
требуя денег и деньги исправно получая. Обедал за счет агентов
ФБР в дорогих ресторанах и пьянствовал с советскими шпионами в
консульстве, куда часто прихватывал за компанию и Алика.
Когда Земля обернулась вокруг своей оси и минул год,
Гришины брехливые обещания и прожекты обе стороны раскусили и с
довольствия агента-афериста сняли, причем в советском
консульстве ему предложили более на порог не ступать, а
американские озлобленные контрразведчики пообещали, что отныне
он никогда не получит гражданства. Что и исполнили.
Жертвой же Гришиных плутней пал Алик, ибо совместные их
хождения к красным дипломатам на дармовую водку обошлись ему
также дорогой расплатой со стороны ФБР в плане получения
гражданства: иммиграционные власти попросту игнорировали все
заявления Бернацкого.
Вскоре дружба с Григорием прервалась. По обстоятельствам
невеселым. Заболел Гриша раком легкого, перенес безуспешную
операцию и - скончался.
За месяц до смерти прорвался в советское посольство,
упросил выслушать его, показал выписку из госпиталя, слезно
моля о визе, дабы умереть на родной земле.
Выслушали, приняли заявление, а после
категорически-лаконично отказали в официальной отписке...
Хоронить Гришу едва не пришлось "за счет города" - в яме
под строящейся дорогой, как бездомного, но все-таки на
оставшиеся от покойного гроши Алик организовал похороны -
скромные, но приличные.
Навестив же кладбище через три года, могилы приятеля он не
нашел - заросла, сровнялась с землей... Кладбищенский
служитель, потыкав пальцем в кнопки компьютера, сообщил, что
место захоронения существует и, конечно же, отыщется, но нужен
для могилы если не памятник, то хотя бы уж крест...
Крест стоил денег, но Алик, испытывая к умершему симпатию
и жалость, все-таки позвонил бывшей жене его и о кресте в канве
общего разговора упомянул.
Экс-супруга такую идею одобрила, но тяжести по
финансированию креста предложила нести Алику, так как покойнику
она вроде бы и никто, а Алик - друг; к тому же и второй мужик у
нее помер, ввергнув вдову в немалые расходы и хлопоты, а
посему, кроме благословения на подвижничество, дать она ничего
не может.
Алик в душе меркантильность бывшей подруги Григория
осудил, но спорить с ней не стал, рассудив, что лично свой долг
он исполнил, и даже дал себе торжественное обещание возвести на
могиле мраморный памятник, если, конечно, разбогатеет. А в
конце концо - с памятником, крестом или без них - какая
покойному разница? К такому мнению пришел он в итоге, и данный
поворот мыслей был для Алика характерен.
Разбогатеть же вскоре действительно привелось: один из
пассажиров такси, которого Алик зацепил в аэропорту, оставил в
машине портфельчик, и в нем обнаружил Бернацкий тридцать пять
тысяч долларов наличными, какие-то непонятные бумаги и вполне
понятные кредитные карточки разнообразных компаний.
По горячим следам Адольф покатил в торговый центр, где
буквально за час отоварился тысяч на пять, подставив в роли
покупателя, за ящик дешевой водки "Алекси", одного из
брайтонских алкашей, бывшего жителя города Львова.
После, перевезя груду товаров в квартиру к знакомой даме,
где оставил и портфельчик, порулил домой.
У квартиры его встретили двое испанцев. Из их
взволнованной речи Алик уяснил, что они - ребята серьезные,
работают на крутого босса и, если Алик не вернет кейс, его тут
же порежут.
Неверующий Алик божился, что ничего не знает, ничего не
видел, спустился вниз, к такси, где обследовал вместе со своими
потенциальными убийцами багажник и салон, но ни малейшего следа
портфеля, к своему великолепию разыгранному огорчению, не
обнаружил.
Испанцы Алику с трудом, но поверили. То есть как? - не
убили. Помахали ножами, располосовав новенькую кожаную куртку,
и дали время на раздумье до утра. А буквально через час
раздался звонок. Звонил склеротический (прилагательное Алика)
босс бандитов, подтвердивший слова своих подчиненных - дескать,
пусть Алик выкручивается, как хочет, но чтобы завтра к утру
портфель был возвращен, иначе с ним, Бернацким, произойдет то
же, что и с его такси. Отбой.
Справившись с долгой оторопью, Алик сбежал по ступенькам
вниз, к подъезду. У арендуемого им "желтого кэба" толпилась
публика. Автомобиль являл зрелище плачевное. Как утверждали
свидетели, автоматные очереди, раздавшиеся из проезжавшего мимо
"вольво", в считанные секунды изувечили машину до
неузнаваемости.
Алик просунул палец в одну из пробоин и всерьез
призадумался...
Вспомнил попутно о сегодняшних покупках по кредиткам еще
не ведающего об этом шефа разбойников...
Через два часа, информировав хозяина такси, что пришла
пора обратиться в страховое агентство, Адольф Бернацкий с двумя
чемоданами нажитого честным трудом барахла, цветным телевизором
и магнитолой выезжал из подземного гаража, находящегося в доме,
на своем восьмицилиндровом "олдсмобиле".
Он покидал печально известный своей преступностью город
Нью-Йорк, отправляясь на западное побережье, в Сан-Франциско, к
землякам, недавно эмигрировавшим туда из Союза. Земляки имели
влиятельных родственников в тамошней общине, и уж на что на
что, а на работу таксистом Алик мог рассчитывать. Жить ли на
берегу Тихого океана или Атлантического - принципиальной
разницы для него не представляло.
Уже стемнело, когда он подъезжал к Манхэттену - каменной
сказке с подсвеченными шпилями и куполами небоскребов,
миллиардами огней, отражавшихся в Ист-Ривер, перечеркнутой
мостами, - символу Америки, созданному великолепной фантазией
зодчих со всего света.
А через час столица мира сгинула за спиной и зарябила в
глазах Алика светящаяся в ночи выпуклыми пирамидками разметка
скоростной дороги, уходящей на запад. Рядом на бархате сиденья
тускло блестел натуральной крокодиловой кожей портфельчик с
тридцатью пятью тысячами зеленых...
Как оказалось впоследствии - фальшивыми, вот почему столь
и беспокоились о портфельчике бандиты, опасаясь, что
дилетантов-распространителей быстренько выявит ФБР... Но
печальную эту истину Алик узнает уже в Сан-Франциско, когда
хозяин бара, родственник тамошних Аликиных друзей, сунув первую
же сотенную в машинку для проверки купюр, возвратит Адольфу
деньги обратно, покачав укоризненно головой...
Ему-то, впрочем, Алик денежки и запродаст: по настоящей
пятерке за ненатуральную сотню. Сплавит ему же Алик по дешевке
и приобретенное по кредиткам испанца барахло...
С разочарований начнется бытие Бернацкого на западном
побережье.
ИЗ ЖИЗНИ БОРИ КЛЕЙНА
Боря Клейн являл собой образец истинного арийского
красавца. "Белокурая бестия" - про него. Мужественное лицо,
пронзительные голубые глаза, твердый подбородок, фигура атлета,
напор и жизнелюбие.
Отжаться от пола двести раз или пробежать по размытой от
дождя пашне тридцать километров не составляло для Бори никакой
трудности. О незаурядной физической силе его говорит один из
эпизодов, когда столкнулся Боря лоб в лоб на "Жигуленке" с
"КамАЗом", управляемым нетрезвым водителем, и попытался
водитель в ужасе прозрения с места происшествия скрыться, ибо
"Жигуленок" представлял из себя жестяное месиво, а уж что
случилось с водителем - описать мог лишь протокол
судебно-медицинской экспертизы; и скрылся уже, как думалось
пьянице, когда, сдав задом с односторонней улицы, куда в
дурмане заехал с обратной стороны, он ринулся прочь, но вдруг,
километра через четыре, притормозив на светофоре, увидел в
зеркальце размашисто бегущую фигуру с рулем от "Жигулей" в
руке. И прежде чем сообразить, что это и есть живой труп, был
извлечен из "КамАЗа" наружу, серьезно рулем бит и представлен
для разбора происшествия в ГАИ.
Помимо фантастической силы, присутствовал в Боре
логический, присущий немцам ум, но ум живой, гибкий, социально
отточенный, - видимо, оттого стал Боря в свое время кандидатом
математических наук, однако от стези преподавателя-доцента в
вузе отказался и, презрев зарплату в несколько сотенных,
подался в круги иные, близкие к теневой экономике, валютчикам и
спекулянтам автомобилями.
Комбинации на этих поприщах Борей выдумывались изящные,
прибывали деньги, появилась дача в подмосковной Малаховке,
"ауди", на которой, помимо бизнеса, ездил он в леса, где бегал
в снегах, а затем, разгоряченный, голышком купался в сугробах -
водилось за ним такое пристрастие, как у других, например, к
регулярным возлияниям.
Так бы и жил Боря не тужил, если бы к персоне его не стали
активно присматриваться милицейские власти да и запутался он в
великом множестве женщин, слепо его обожавших.
Четырех жен с девятью детьми содержал Борис. А кроме того,
познакомившись как-то с заезжей американкой-аспиранткой, завел
с ней нешуточный роман, получив впоследствии известие из
Америки, что там, в заокеанской дали, рождена его иностранной
подружкой дочь и зарубежная его семья ждет не дождется отца.
Вот и возникла у Бори мысль: а не свалить ли? От опасности
воздаяния за свершенные валютно-спекулятивные мероприятия, от
притязаний на него многочисленных супружниц, да и вообще... Не
нравилось Боре в стране трудящихся. С каждым годом
представлялась она ему все отчетливее и отчетливее в образе
некоего динозавра - огромного, с маленькой головкой и
прожорливой зубастой пастью; динозавра, пожирающего самого
себя: свою плоть, мозг, топчущего все вокруг... Взять хотя бы
экологию. Снега, в которых он бегал, становились подозрительны
в смысле чистоты, равно как и леса, где они лежали. А уж о
городах и говорить не приходилось. Радиация, смог, грязь все
нарастающей волной давили на здоровый организм Бори;
законодательство кололо, как выскочившая из матраца пружина,
напирал и личный фактор: прознав друг о друге, закружили
карусель со скандалами и угрозами обремененные здоровыми
Бориными отпрысками супружницы, и пришлось Борису на всякий
случай выкупить себе вызов на постоянное жительство из
государства Израиль, благо фамилия его арийская сходила в этой
стране за иудейскую.
Разрешение на выезд в условиях начинающейся демократизации
было получено холостяком Борей быстро, но с отъездом он не
спешил, зарабатывая валюту и изыскивая способы ее переправки за
пределы оставляемой родины.
Однако накал страстей, бушевавший среди супружниц, достиг
пика, и одна из них, по имени Галя, проведав о планах отца ее
незаконнорожденного дитяти и, осознав, что обещание жениться -
подлая ложь, решилась на крайнее, добровольно рассказав
заинтересованным органам правопорядка кое-что из жизни Бориса
Клейна.
Ах, логика женщины: не мне, значит, никому... Даже если
пострадаю сама.
Да, шла Галина на риск, ибо не только была посвящена в
таинства Бориных махинаций, но и сама принимала в них активное
участие: работая в ГАИ, выписывала разные документики на
нечестные машины с перебитыми номерами кузовов и двигателей.
Однако ангел-хранитель, курировавший Борю, был бдителен,
да и Борис не плошал.
Памятным вечером, возвращаясь после спортивной пробежки из
лесопарка и неся в авоське спортивные трусы, майку и кило
купленных по пути к дому помидоров, узрел Боря у своего
подъезда желтую милицейскую машину и две черные "Волги" и
замедлил шаг, тревожно прищурившись.
После позвонил по своему адресу из телефона-автомата.
- Алло? - ответил голос супружницы номер пять, и сказал
Боря в ответ со вздохом:
- Понял.
"Алло", а не обычное "да", означало нахождение в квартире
неизвестных лиц известной милицейской масти.
То, что виною всему Галина, Боря понял мгновенно, он умел
выкристаллизовывать истину из сумятицы обстоятельств, а истина
была хреновой: светило Боре с учетом следственных и судебных
игр, двенадцать лет.
Отставив в угол кабинки телефона авоську со
спортпринадлежностями и овощами и, косясь в сторону желтой и
черных машин, Боря осмотрел бумажник. Тысяча триста рублей,
техпаспорт "ауди", водительское удостоверение и - виза на
выезд, ее он постоянно носил у сердца.
Далее прикинул Боря: завтра - воскресенье. Замечательный
денек, когда отдыхают практически все граждане, включая
сотрудников милиции и даже КГБ...
Рой смутных мыслей поднялся в голове Бори, всплыло
американское лицо далекой будущей жены, вышки с часовыми,
виденные им не раз, хотя и издали...
Сложно и путано мыслил Боря в сей момент, однако - верно.
И, подхватив авоську, неспешно двинулся по улице прочь от дома
обетованного с зареванной супружницей под номером пять, покуда
не остановил такси.
- Шеф, "Шереметьево-два".
Истинно говорю вам: так было. То ли Борю любили женщины,
то ли опять-таки подсобил Aнгел-хранитель, так или иначе, но
всего за пятьдесят советских смешных рублей и букет роз
уговорил красавец Боря некрасивую кассиршу продать ему билет
"Москва - Вена", и был билет продан.
Продремав ночь в зале ожидания, предстал Борис перед
таможенниками. В спортивном костюме, с авоськой.
- А имущество? - спросили строго.
- Это и есть имущество, - прозвучал кроткий ответ.
Мальчик-пограничник в стеклянной будке принял равнодушно
визу и уткнулся в компьютер, проверяя подлинность документа.
Боря, испытывал слабость в тренированных ногах,
вглядывался в лицо солдатика, постигая с несвойственным ему
страхом, что ложится на это румяное лицо тень какой-то ненужной
озабоченности.
Солдатик поднял на Борю холодные глаза и потянулся рукой
куда-то в сторону, нажимая, видимо, на хитрую кнопочку, и тут
же к будке подлетели еще два солдатика и капитан погранвойск,
оттеснили Бориса от турникета, и, сладко улыбаясь, капитан
поведал, что, дескать, произошло кое-какое недоразумение, а
потому - пройдемте...
"Вот и начинаются мои двенадцать лет", - подумал Боря, но
капитану сказал иное. Сказал, что на руках у него валютный
билет, предупредил офицера об ответственности, о возможности
разжалования и прочих бедах, но не смутился капитан, а,
заулыбавшись еще милее, ответил, что за билет погранвойска
заплатят, а за действия - ответят.
Через две минуты Борис уже находился на личном досмотре, а
через час - в камере. Затворил дверь камеры тот же самый
капитан, причем на лице его улыбка уже не светилась, улыбался
он там, в праздничной суете аэропорта, а здесь, в своей стихии,
вел себя естественно.
Каждая минута из последующих двух часов стоила Борису
седого волоса. Думы одна мрачнее другой сталкивались в его
голове, не высекая ни малейшей искры надежды.
А через два часа в камеру вошел полковник погранвойск и
еще один тип в летной форме, но ясно, что не пилот.
- Ваша виза, - заявил полковник, - аннулирована.
- Почему? - возмутился Боря простодушно.
- Вот об этом мы вас как раз и хотели спросить, - заметил
тип в летной униформе. - Ваша виза аннулирована... ОВИРом.
- А вы, наверное, командир корабля? - спросил Боря. - Что,
рейс задерживается?
- Рейс улетел, - сказал тип в летном раздраженно. - Так
может, вы соблаговолите объяснить, почему...
- Я?! - возмутился Борис повторно. - Объяснить? Я из-за
вас потерял все... Билет, новую родину... и должен еще
объяснять вам почему? Не угодно ли вам объяснить это мне?
Боря театрально гневался, сам же соображая: расчет на
воскресный день оказался верен, комитетчики попросту не сумели
созвониться с нужными людьми из милиции.
- Езжайте в ОВИР по месту жительства, - произнес
полковник, возвращая Борису авоську. - И разберитесь там... Мы
ни при чем.
"Благодарю за совет", - едва не сорвалось у Бори с
сарказмом, но - удержался.
- А виза? - строго спросил он. - Не вижу визы.
- Зачем вам недействительная виза? - в свою очередь
осведомился полковник.
- Это для вас она такова, - ответил Боря. - Для меня же
виза - основной документ. Там фото с печатью, прочие атрибуты
моей неповторимой личности. Вот выйду сейчас я на улицу, а ко
мне - милиционер... - Он козырнул собеседникам. - Ваши
документики, гражданин! Что, я ему буду рассказывать об
аннулированной визе, а он будет меня слушать, тем более и
слов-то таких не знает?.. Визу - вернуть! - закончил
категорически.
Люди в разных форменных одеждах очень одинаково
переглянулись. Во взглядах их читалась мысль: все равно
документу грош цена...
И через пятнадцать минут, извлекши остаток денег из-за
общественного аэрофлотовского унитаза, Боря бежал к стоянке
такси, вынашивая на ходу спасительную, хотя и рискованную
крайне идею.
Впрочем, о риске он теперь не думал. Игра пошла
беспощадная, будь что будет! Так решил он, мчась на такси в
центр Москвы, к одной из своих случайных знакомых дам,
профессиональной машинистке, разглядывая возвращенный ему
документик. На документике было, в частности, напечатано:
"Выезд через Шереметьево-2".
Дама оказалась, к Бориному счастью, на месте, и под
искомой формулировкой о выезде через "Шереметьево-2" Боря,
воспользовавшись ее машинкой, подпечатал: "или через Брест".
Машинописный шрифт несколько разнился, но... Боря уповал на
ангела-хранителя.
Расцеловав подругу и обещая ей обязательно звякнуть не
следующей недельке с целью свидания, Боря ринулся в поджидавшее
его около подъезда такси, не забыв, правда, переговорить из
телефона-автомата, находившегося в подъезде, с дружком Мишей
Авериным, у кого держал все свои ценности, ибо супружницам
доверия не было. Наказал Мише ценности хранить.
А через несколько часов Борис Клейн предъявлял
пограничному стражу в городе Бресте свою замечательную визу.
Страж недоуменно разглядывал документ, впервые, видимо,
встречаясь с отраженной в нем формулировкой выезда; порывался
звонить начальству, совершая незаконченные телодвижения в
сторону аппарата связи, но Боря попросту деморализовывал его
наглыми выкриками с хамской, заметим, интонацией. Мол, и тут
бюрократия... что, виз не видел, служивый? Или там роман
детективный напечатан?
На остаток денег был Борей уже приобретен дефицитный
железнодорожный билет "Брест - Вена", и все имущество беглеца
ныне состояло из авоськи, широкой души и стремительно седеющих
волос.
- Проходите, - процедил пограничник со злобой.
Свершилось! Боря оказался за границей, пока, правда, в
сотрудничающей с советскими органами правопорядка Польше.
Когда же поезд пересек границу СССР с Чехословакией, Боря,
трясшийся от страха и вагонных вибраций на верхней полке,
всерьез раздумывал: а может, спрыгнуть? Может, на следующей
границе с демократической Австрией его снимут с этого чудного
рейса? Ведь кто знает этих чехов... А так - спрыгнул и - по
лесам и пашням... Бегать Боря умеет, никакая овчарка не
догонит.
Однако оборвал Боря безумные мысли, закусил подушку
крепкими зубами и вновь доверился ангелу-хранителю. И правильно
сделал, ибо вскоре гулял уже по прелестной Вене с товарищами по
общему счастью эмиграции.
Большая удача сопровождалась удачами малыми: в частности,
удалось Боре наткнуться в столице расчетливого
капиталистического государства на бесплатный, а вернее,
дефектный уличный телефонный аппарат, из которого позвонил в
столицу покинутого отечества подлой предательнице Галине.
- Боря? - послышалось испуганное. - Где ты?
- В Орехово-Кокосово*, - сказал Боря.
-----------------------------------------------
* Имеется в виду район Москвы Орехово-Борисово.
- Такое ощущение, будто ты тут, в Сокольниках, - сказала
Галина. - Надо же, как хорошо слышно.
- Тут, в Орехово, импортная АТС, - поведал Боря.
- Борис, - начала Галина раскаянно, - нам надо поговорить.
Что случилось, то случилось, но я была у следователя, он
хороший мужик...
- И щедрый, - заметил Боря. - Целых двенадцать лет мне
подарит.
- Нет... От силы - восемь... И еще он сказал: ты
скрываешься, а это бессмысленно...
- Ты когда болеешь, к врачу идешь? - спросил Боря. - А я,
когда меня ищут, бегаю... Тут тоже своя логика.
- Но если придешь с повинной, вообще могут дать пять...
- Сильная перспектива, - согласился Борис, а дальше
продолжил, надеясь на запись разговора и последующее
прослушивание: - А может, твоему начальнику ГАИ денег дать? У
него связи большие, договорится. Я ведь ему, удаву, через тебя
ну... сорок тысяч за все про все точно отдал... А за "Волгу"
последнюю - ту, серую - так ведь только за нее трешник...
Неужели добра не помнит человек, откажет?
- Да он сейчас сам дрожит, - вяло отвечала подруга,
поддаваясь на провокацию. - Самому бы живу остаться...
Борис развивал диалог в надлежащем ключе, млея от
предвкушения мести.
В итоге назначили встречу у следователя через день, в
десять часов утра.
Разговор, следует заметить, Боря провел впустую. Что
случилось с Галей в дальнейшем, было ему неизвестно, однако
беседу их если и записали, то явно не прослушали, ибо минул
год, а Борю все еще искали милицейские власти по просторам
Союза...
В назначенные же десять часов утра Боря действительно
стоял навытяжку перед официальным лицом - консулом посольства
США в Италии. Рассказывал Боря консулу о своей невесте,
проживающей в Нью-Йорке вместе с его малолетней дочерью, о
своем математическом образовании, безусловной своей полезности
для Америки...
Консул, глядя на спортивный костюм Бориса, несвежую
тенниску, спросил как бы между прочим:
- А... какое везете с собой имущество?
- Вот. - Боря предъявил авоську, где находилось спортивное
бельишко и единственный мятый помидор.
- Да вы действительно... беженец! - сказал консул
сочувственно.
- Еще какой! - подтвердил Боря. - Я бежал... от
большевиков, как лань от кодлы пантер...
Итальянские каникулы вскоре минули, и старая столица мира,
Рим, сменилась новой его столицей - Нью-Йорком, где началось
для Бори новое летосчисление его непростого бытия.
МИХАИЛ АВЕРИН. КЛИЧКА "МОРДАШКА".
Утро для Миши Аверина издавна начиналось одинаково: звонил
телефон, бесцеремонно врываясь в сон своей трелью, палец
механически тянулся к стоящему на полу аппарату, нажимал
кнопку, пикал сигнал, означающий включение громкой связи, и
голосом, полным недовольства и страдания, Миша бурчал:
- Утро еще не наступило, а в стране дураков уже кипела
работа... Ну?
Затем, часто после смешка, в динамике раздавался голос
звонившего, и нес этот голос, как правило, ценную
оперативно-коммерческую информацию, упустить которую Миша не
мог.
- С привоза, - сообщал голос. - Дека "Иваси", с
примочками, навороченная, лонг-плей, четыре башки, стерео, туда
- семерку.
Сие означало, что только что из-за границы прибыл
видеомагнитофон "JVC" - двухскоростной, с четырьмя головками,
множеством вспомогательных систем управления и контроля, и
непосредственный продавец просит за магнитофон семь тысяч
рублей.
- А тебе?.. - спрашивал Миша посредника, не отверзая вежд.
- Ну... единичку кинешь - спасибо, - отвечали смиренно.
То бишь сто рублей за сделку.
- Неинтересно, - отзывался Миша, с неудовольствием
чувствуя, что просыпается уже бесповоротно. - Никакого
"коридора".
"Коридор" означает перспективу выгоды от последующей
перепродажи.
- Да брось... Ты его за семь с полтиной спулишь - делать
нечего... Цены какие - каждый день в гору!
Голос вещал правду: цены действительно росли, причем
безудержно, хотя Мишу этот факт не смущал. Рост цен не влиял на
прибыли Миши, профессионально занимавшегося спекуляцией
импортной радиоаппаратурой. Более того - благодаря рыночному
ажиотажу имелась возможность существенной наценки за товар, чей
рыночный номинал возвращался к Мише, конечно же, неизменно.
Другое дело - взять товар ниже конъюнктурного номинала,
это удача, счастье. В данном же случае лукавит Миша с
перекупщиком: твердая цена магнитофону семь с половиной тысяч,
но четыреста рублей наживы Мишу не устраивают, появилась у него
привычка с каждой сделки урывать по крайности полтысячи, такова
минимальная ставка.
- Подвинь клиента на сотню, - говорит Миша. - Сторгуешься!
- Не двигается! - лживо горюет голос.
Миша знает: не "единичка" - гонорар перекупщику,
перекупщик берет аппарат тысяч за шесть с половиной, а Мише
объявляет больше, у него те же интересы... И перекупщик знает,
что сие Мише известно, но таковы правила игры, таков принцип, и
дело вовсе не сотне, а в ритуале коммерческой пикировки, и
часто ускользает из-за пикировки амбиций явная выгода, и жалко
ее, ускользающую, но принцип все равно главнее, каким бы
разорительным ни был. Уступить - значит сбить руку. А Миша
суеверен.
- Давай-давай, души хозяина! - советует он. - Пусть
прогибается, крохобор!
- Ну... хорошо, - сдается перекупщик. - Попробую. Часам к
двум буду у тебя с аппаратом. Жди.
Следует отбой.
Миша удовлетворен. Выигрыш явный. Магнитофон он продаст за
восемь тысяч, "пассажир", то бишь покупатель, имеется, а
значит, девятьсот рябчиков, считай, в кармане.
За первым звонком лавиной обрушиваются последующие. Миша
поэтапно ведет разговоры из уборной, ванной и кухни - благо
есть у него радиотелефон. Телефонов же таковых у Миши
множество. Последний приобретен за восемь тысяч - этот
перезванивает по памяти в другие города или же - по тем
адресам, куда хозяин временно отлучается, имеет системы
автоответа, антиподслушивания, различного программирования,
цифровой дисплей и массу иных занимательных и полезных функций.
Связь в бизнесе - первейшее дело, денег на нее жалеть глупо.
Связь это и есть деньги. Зачастую - прямо из воздуха. Тем более
круг знакомых Миши разнообразен, хотя одинаково состоятелен:
вопросы к Михаилу возникают ежедневно, и он охотно всем
помогает.
Звонок. Просят устроить номер в Дагомысе. Заблаговременно,
на июнь. Миша твердо обещает. Услуга - шестьсот рублей.
Положить в клинику. Три тысячи. Достать черную икру. Мебель.
Состыковать кооператоров согласно их интересам. Надежно
пристроить краденое.. Отмазать от милиции или же от рэкетиров.
Часто Миша отвечает лапидарно: "Запиши номер телефона. Скажи -
от меня. Деньги можешь завезти на неделе".
Великое изобретение - телефон. Звонок, стыковка двух
заинтересованных сторон и... ах, если бы еще по проводам
пересылались купюры...
Денег между тем у Миши мало. Миша любит пожить широко,
погулять на морских и горных курортах, устроить бардачок
раз-два в недельку, пообедать и поужинать каждодневно в
ресторане, а если перекусить дома - то продуктами исключительно
дефицитными. Капитала у Миши - тьфу, как он считает, ну, около
миллиона, хвастать нечем. Плюс - загородный дом, машина, куча
электроники, но все это для дельцов с размахом - чепуха. Может,
для лиц, вкалывающих на госслужбе, подобные блага - из области
фантасмагории, но прагматик Миша, вращающийся в среде
определенной, твердо и скучно знает: мелочь он и дешевка с
таким капиталом. Есть спекулянты куда более высокого полета -
недвижимостью занимаются, серьезными компьютерными системами...
Те наживают в день тысячи и тысячи, в делах их миллионы
крутятся, и блатное "червонец", означающее "десять тысяч", для
них червонец и есть... Однако этих крупных и преуспевающих акул
роднит с Мишей одно: тяга к игре. Неистребимая. В принципе,
деньги на всю оставшуюся жизнь давно сделаны, да и не в них
смысл, они - фишки в бесконечной суете срыва куша за кушем,
суете бессмысленной, но неотвязной, вошедшей в кровь. Согласно
Мишиным категориям есть в этой игре игроки удачливые и
дальновидные, есть проигравшиеся без шансов на реванш, есть
попросту глупые везунчики...
С проигравшимися ясно, глупые везунчики - публика
малоинтересная, как правило, без кругозора, живущая голым
результатом накапливаемой бумаги и прожирающая свои доходы по
кабакам, просаживающая их в картежном азарте, тратящаяся на
проституток. Глупые везунчики полагают, что живут единственно
правильно и полноценно. Вероятно, это и так, если расценивать
блага, ими достигнутые, как рубеж возможностей их и черту
интеллектуального горизонта. Так и варятся они в собственном
жиру и задыхаются в нем - прогоркшем в итоге. Но и глупые
везунчики сознают горькую правду покупаемого ими мира: ту
правду, что вокруг них, племени проходимцев, существуют
миллионы других, зарабатывающих на хлеб свой мало и тяжко, тех,
кто встает затемно и приезжает домой в потемках. И реально
властвует вокруг именно эта сумрачная, несвободная и бедная
жизнь, а не пестрота сытого спекулятивного бытия, легко
различимая в общей серости, а потому бытия опасного.
И вот, будучи в несогласии с высокими требованиями
уголовного законодательства и низким уровнем жизни народной,
мечтают глупые везунчики о бытии заграничном, где все доступно
на любом углу, были бы "бабки". Но за границу не торопятся; да
и кто они там? Впрочем, вот вам и глупые.
Хотя некоторые, бывают, срываются. Туда, где сигаретами
"Мальборо" и магнитофонами "Сони" не спекульнешь. И попадают,
естественно, в положение затруднительное.
В основном же лелеющие мечту об иностранной неведомой
жизни так с ней и остаются - внутри Союза, как с вечной занозой
в душе.
Иное дело, с точки зрения Миши, - игроки удачливые и
дальновидные. Эти - да! Эти обреченно уяснили: не в рублях
счастье. Но - в твердой валюте. А в те государства, где она и
только она имеет хождение, надо удирать не с пустыми руками. И
начинают дальновидные тяжкий труд обращения отечественной
"фанеры" в зеленые бумажки, бриллианты и золото. Опасный труд.
Многоэтапный и длительный. Миллионы тают, обращаясь в тысячи,
но тысячи - далеко не гарантия стабильного положения - так, на
первое время... Без солидной суммы чужаку с большими запросами
в капиталистических далях неловко. А чужак - он и делать-то
ничего не умеет, и ни бе ни ме на импортном языке, и вообще
планы на жизнь при всей дальновидности у него неясные. Значит,
параллельно с обращением имеющихся рублишек в валюту надо и еще
этих самых рублишек украсть... А после, коли не срубили тебя
перекрещивающимися очередями из бастионов различных органов
правопорядка, возникает другая задача: как валюту переправить
за бугор? Задача не для дилетантов, а решить ее часто пробуют
наскоком, благодаря чему вместо Запада многие из дальновидных
переезжают в казенных вагонах на восток, вселяя в коллег,
поневоле переданных отчизне, страх и одновременно успокоенность
- мол, чур, не надо нам масштабных валютных операций, мы уж
потихоньку, да верней... А что казино нет, "мерседесов" в
качестве такси и салями под пиво "Карлсбад", то как всегда -
достанем. Салями будет из-под прилавка, пиво со склада,
"мерседес" с черного рынка, а ночной бар со стриптизом и на
дому организовать можно.
Так рассуждал и Миша. Глупым он себя считал? Нет, пожалуй.
Но и не везунчиком. Ибо являл он собою особь статью. С одной
стороны, Мише было уготовано оставаться советским спекулянтом
средней руки. Так уж вышло. С другой, заграничные дали были для
него исключены непробиваемостью весьма специфических жизненных
обстоятельств. Дело в том, что Миша работал на милицию в
качестве агента. И являл собою человека несчастной судьбы:
чужого среди своих, то есть преступников, и чужого среди чужих,
то есть слуг закона. Дело же обстояло так.
Миша Аверин, рожденный в шестидесятые годы века
двадцатого, детство и юность провел в семье, отличавшейся
|
