Ги Де-Мопассан
Жизнь
пер. Н. Касаткиной
Изд. ХудЛит, 1974 г.
I
Бесхитростная правда Жанна уложила чемоданы и подошла к окну; дождь
все не прекращался.
Ливень целую ночь стучал по стеклам и крышам. Низкое, набухшее дождем
небо как будто прорвало, и оно изливалось на землю, превращая ее в меси-
во, распуская, точно сахар. Порывы ветра обдавали душным зноем. Журчание
воды в затопленных канавах наполняло безлюдные улицы, а дома, точно губ-
ки, впитывали сырость, которая проникала внутрь и проступала на стенах,
от погреба до чердака.
Жанна вчера лишь вышла из монастыря, наконец-то очутилась на воле,
стремилась навстречу всем долгожданным радостям жизни, а теперь боялась,
что отец не захочет ехать, пока не прояснится, и в сотый раз за это утро
вглядывалась в даль.
Но тут она заметила, что забыла уложить в саквояж свой календарь. Она
сняла со стены кусочек картона, разграфленный по месяцам и украшенный
посредине виньеткой, где золотыми цифрами был обозначен текущий тысяча
восемьсот - девятнадцатый год. Она перечеркнула карандашом четыре первых
столбца и вымарала имена святых вплоть до второго мая, дня ее выхода, из
монастыря.
За дверью послышался голос:
- Жаннета!
Жанна откликнулась:
- Войди, папа.
И на пороге показался ее отец.
Барон Симон-Жак Ле Пертюи де Во был аристократ прошлого столетия, че-
ловек чудаковатый и добрый. Восторженный последователь Жан-Жака Руссо,
он питал любовную нежность к природе, к полям, лесам, животным.
Как дворянин по рождению, он чувствовал инстинктивную вражду к тысяча
семьсот девяносто третьему году, но, как философ по характеру, а по вос-
питанию - либерал, он ненавидел тиранию безобидной, риторической нена-
вистью.
Великой его силой и великой слабостью была доброта, - та доброта, ко-
торой не хватало рук, чтобы ласкать, чтобы раздавать, обнимать, - добро-
та зиждителя, беспредельная, безудержная, какой-то паралич задерживающих
центров, изъян воли, чуть ли не порок.
Будучи теоретиком, он задумал целый план воспитания своей дочери, же-
лая сделать ее счастливой, доброй, прямодушной и любящей.
До двенадцати лет она жила дома, а затем, несмотря на слезы матери,
ее отдали в Сакре-Кер.
Там он держал ее взаперти, в заточении, в безвестности и в неведении
житейских дел. Он хотел, чтобы ему вернули ее целомудренной в семнадцать
лет и чтобы сам он приобщил ее к поэзии природы, разбудил ее душу, рас-
сеял ее неведение на лоне плодоносной земли, среди полей, хотел, чтобы
она, увидев естественную любовь и безыскусные ласки животных, поняла
гармоничность законов жизни.
И вот теперь она вышла из монастыря, сияющая, полная юных сил и жажды
счастья, готовая ко всем радостям, ко всем чудесным случайностям, мыс-
ленно уже пережитым ею в одиночестве праздных дней и долгих ночей.
Она напоминала портреты Веронезе золотисто-белокурыми волосами, кото-
рые словно бросали отблеск на ее кожу, кожу аристократки, чуть тронутую
розовой краской, затененную легким и светлым бархатистым пушком, замет-
ным только в те мгновения, когда ее ласкал солнечный луч. Глаза у нее
были голубые, темноголубые, как у человечков из голландского фаянса.
У нее была маленькая родинка на левом крыле носа, а другая справа, на
подбородке, и на ней вилось несколько волосков, почти под цвет кожи, а
потому незаметных. Роста она была высокого, с развитой грудью, с гибким
станом. Звонкий голос ее иногда становился резким, но простодушный смех
заражал окружающих весельем. Она часто привычным жестом подносила обе
руки к вискам, словно поправляя прическу.
Жанна подбежала к отцу, обняла его и поцеловала.
- Ну, что же, едем? - спросила она.
Отец улыбнулся, покачал головой, украшенной длинными седеющими кудря-
ми, и показал рукою на окно:
- Как же ехать по такой погоде?
Но она упрашивала нежно и вкрадчиво:
- Ну, папа, ну, поедем, пожалуйста. После обеда прояснится.
- Да ведь мама ни за что не согласится.
- Согласится, ручаюсь тебе.
- Если ты уговоришь маму, я возражать не буду.
Тогда Жанна стремительно бросилась в спальню баронессы. Ведь этого
дня, дня отъезда, она ждала со все возраставшим нетерпением.
Со времени поступления в Сакре-Кер она ни разу не выезжала из Руана,
так как отец не допускал для нее до определенного возраста никаких разв-
лечений. Ее только дважды возили на две недели в Париж; но то был город,
а она мечтала о деревне.
Теперь ей предстояло провести лето в их имении Тополя, старинном ро-
довом поместье, расположенном на горной гряде близ Ипора; и она предвку-
шала всю радость привольной жизни на берегу океана. Кроме того, решено
было подарить ей это имение, чтобы она жила в нем постоянно, когда вый-
дет замуж.
Дождь, не перестававший со вчерашнего вечера, был первым большим
огорчением в ее жизни.
Но не прошло и трех минут, как она выбежала из спальни матери, крича
на весь дом:
- Папа, папа! Мама согласна; вели закладывать.
Ливень не утихал; когда карету подали к крыльцу, он даже, пожалуй,
усилился.
Жанна уже ждала возле кареты, когда баронесса спустилась с лестницы;
с одной стороны ее поддерживал муж, а с другой горничная, статная девуш-
ка, ростом и силой не уступавшая мужчине. Это была нормандка из Ко, на
вид ей казалось лет двадцать, хотя на самом деле было не дольше восем-
надцати. В семье ее считали почти что второй дочерью, так как она была
молочной сестрой Жанны. Ее звали Розали.
Главной ее обязанностью было водить под руку баронессу, непомерно
растолстевшую за последние годы вследствие расширения сердца, на которое
она без конца жаловалась.
Баронесса, тяжело дыша, добралась до сеней, вышла на крыльцо старин-
ного особняка, взглянула на двор, где струились потоки воды, и пробормо-
тала:
- Право же, это безумие.
Муж отвечал ей с неизменной улыбкой:
- Это была ваша воля, мадам Аделаида.
Она носила пышное имя Аделаида, и муж всегда предпосылал ему обраще-
ние "мадам" с оттенком насмешливой почтительности.
Она двинулась дальше и грузно опустилась на сиденье экипажа, отчего
заскрипели все рессоры. Барон уселся рядом. Жанна и Розали разместились
на скамеечке напротив.
Кухарка Людивина принесла ворох теплого платья, которым покрыли коле-
ни, затем две корзинки, которые запрятали под ноги, наконец сама она
вскарабкалась на козлы рядом с дядюшкой Симоном и закуталась с головы до
пят в попону. Привратник и его жена попрощались, захлопывая дверцу, выс-
лушали последние распоряжения относительно багажа, который надлежало
отправить следом в тележке, и наконец экипаж тронулся.
Кучер дядюшка Симон, прячась от дождя, пригнул голову, поднял плечи и
совсем потонул в своей ливрее с тройным воротником. Выл порывистый ве-
тер, ливень хлестал в стекла и заливал дорогу.
Лошади крупной рысью плавно вынесли дормез на набережную, и он пока-
тил вдоль длинного ряда кораблей, мачты, реи, снасти которых тоскливо
поднимались к ненастному небу, точно оголенные деревья; дальше карета
выехала на широкую аллею, проложенную по Рибудетскому холму.
Затем дорога пошла лугами, и время от времени сквозь водяную пелену
смутно возникала мокрая ива, беспомощно, как мертвая, свесившая свои
ветви. Копыта лошадей чавкали, и колеса разбрызгивали круги грязи.
Все молчали; казалось, умы отсырели так же, как земля. Маменька отки-
нулась на подушки экипажа и закрыла глаза. Барон хмуро глядел на однооб-
разный пейзаж, на затопленные водой поля. Розали, держа на коленях узел,
застыла в тупой полудреме, свойственной простонародью. Только Жанна, ка-
залось, оживала под этим летним ливнем, как тепличный цветок, вынесенный
на свежий воздух; радость, точно густая листва, защищала ее сердце от
печали. Хотя она молчала, ей хотелось петь, хотелось протянуть наружу
руку, собрать воды и напиться; ей приятно было ощущать быструю рысь ло-
шадей, видеть вокруг безотрадный, поникший под дождем ландшафт и созна-
вать, что она укрыта от этого потопа.
От намокших, лоснящихся крупов обеих лошадей поднимался пар.
Баронесса мало-помалу задремала. Лицо ее, окаймленное шестью аккурат-
ными длинными буклями, постепенно оседало на три мягкие гряды подбород-
ка, последние волны которого сливались с безбрежным морем ее груди. При
каждом вздохе голова ее поднималась и тотчас падала снова; щеки надува-
лись, а из полуоткрытых губ вырывался звучный храп. Муж нагнулся к ней и
осторожно всунул ей в руки, сложенные на округлости живота, кожаный бу-
мажник.
Это прикосновение разбудило ее, и она посмотрела на бумажник затума-
ненным взглядом, еще не вполне очнувшись от сна. Бумажник упал и раск-
рылся, по карете рассыпалось золото и банковые билеты. Тут она просну-
лась окончательно, а у дочери радостное настроение прорвалось звонким
смехом.
Барон подобрал деньги и, кладя их на колени жене, заметил:
- Вот все, что осталось от моей фермы в Эльто, дорогая. Я продал ее,
чтобы отремонтировать Тополя, ведь мы теперь подолгу будем жить там.
Она сосчитала деньги - шесть тысяч четыреста франков - и невозмутимо
спрятала их в карман. Они продавали таким образом уже девятую ферму из
тридцати двух, унаследованных от родителей. Однако у них имелось еще
около двадцати тысяч франков дохода с земель, которые при умелом управ-
лении легко давали бы тридцать тысяч в год.
Жили они скромно, и этого дохода им хватало бы, если бы в хозяйстве
не было бездонной, всегда открытой бочки - доброты От нее деньги в их
руках испарялись, как испаряется от солнца влага в болотах. Деньги вхо-
дили, утекали, исчезали Каким образом? Никто даже понятия не имел. То и
дело кто-нибудь из них говорил:
- Не понимаю, как это вышло, что нынче истрачено сто франков, а, ка-
жется, крупных покупок не было
Впрочем, легкость, с какой они раздавали, составляла одну из главных
радостей их жизни, и в этом вопросе они были чудесно, трогательно едино-
душны.
- А "мой дом" стал теперь красивым, - спросила Жанна
- Сама увидишь, дочурка, - весело ответил барон
Мало-помалу ярость непогоды стихала; вскоре в воздухе осталась только
влажная дымка, мельчайшая дождевая пыль. Низко нависшие тучи поднимались
все выше, светлели, и вдруг сквозь невидимую щель косой солнечный луч
скользнул по лугам.
Тучи расступились, открывая синюю глубь небосвода; понемногу щель
расширилась, словно в разорванной завесе, и чудесное ясное небо чистой и
густой лазури раскинулось над миром
Пронесся свежий и легкий ветерок, будто радостный вздох земли; а ког-
да карета проезжала вдоль садов и лесов, оттуда доносилась порой резвая
песенка птицы, сушившей свои перышки.
Смеркалось Теперь уже в карете спали все, кроме Жанны Два раза делали
остановку на постоялых дворах, чтобы лошади передохнули, а также чтобы
задать им овса и напоить их.
Солнце зашло, вдалеке раздавался колокольный звон В какой-то деревуш-
ке пришлось зажечь фонари; и небо тоже загорелось мириадами звезд То
там, то здесь мелькали освещенные дома, пронизывая огоньками мрак, и
вдруг из-за косогора, между ветвями сосен, всплыла огромная красная,
словно заспанная, луна.
Было так тепло, что окон не поднимали. Жанна утомилась от грез, насы-
тилась радостными видениями и теперь дремала По временам ноги ее затека-
ли от неудобной позы, тогда она просыпалась, смотрела в окно, видела в
светлой ночи проплывавшие мимо деревья какой-нибудь фермы или коров, ко-
торые лежали поодиночке на поле и приподымали головы. Затем она меняла
положение, стараясь связать нить прерванных грез, но неустанный грохот
экипажа отдавался у нее в ушах, утомлял мозг, и она вновь закрывала гла-
за, чувствуя себя совершенно разбитой.
Но вот карета остановилась У дверцы стояли какието люди, мужчины и
женщины, с фонарями в руках. Приехали. Жанна сразу же проснулась и стре-
мительно выпрыгнула из экипажа. Отец и Розали, которым светил один из
фермеров, почти вынесли вконец измученную баронессу; она страдальчески
охала и твердила замирающим голосом: "Ах ты, господи! Ах, дети мои!" Она
не пожелала ни пить, ни есть, легла и тотчас уснула.
Жанна и барон ужинали вдвоем. Они переглядывались и улыбались, через
стол пожимали друг другу руки и в приливе одинаковой ребяческой радости
отправились осматривать заново отделанный дом.
Это было высокое, большое нормандское жилище, не то ферма, не то за-
мок, построенное из белого, уже посеревшего плитняка и достаточно прос-
торное, чтобы вместить целое племя
Обширный вестибюль пересекал весь дом насквозь, и на обе стороны отк-
рывались широкие двери. Двойная лестница расходилась полукругом по этому
вестибюлю, оставляя середину пустой, а на втором этаже обе ее половинки
соединялись площадкой, наподобие мостика.
Внизу справа был вход в огромную гостиную, обтянутую штофными обоями
с изображением птиц, порхающих среди листвы. Вся обивка на мебели, выши-
тая полукрестом, представляла собой иллюстрации к басням Лафонтена, и
Жанна затрепетала от радости, увидев свой самый любимый в детстве стул,
где изображена была история лисицы и журавля
Рядом с гостиной находилась библиотека, наполненная старинными книга-
ми, и еще две нежилые комнаты; слева - столовая с новыми деревянными па-
нелями, бельевая, буфетная, кухня и чуланчик, где помещалась ванна
Вдоль всего второго этажа шел коридор, куда открывались в ряд двери
десяти комнат. В дальнем конце его, справа, была спальня Жанны. Они вош-
ли туда По распоряжению барона ее только что обставили заново, пустив в
дело мебель и драпировки, хранившиеся без употребления на чердаках
Шпалеры старинной фландрской работы населяли комнату диковинными фи-
гурами.
При виде кровати Жанна вскрикнула от восторга. Четыре птицы из черно-
го дуба, навощенного до глянца, поддерживали постель с четырех концов и,
казалось, охраняли ее. По бокам тянулись широкие резные гирлянды цветов
и фруктов; а четыре искусно выточенных колонки с коринфскими капителями
подпирали карниз из переплетенных роз и купидонов.
Ложе было монументальное, но при этом очень изящное, невзирая на су-
ровый вид дерева, потемневшего от времени.
Покрывало на постели и драпировки полога сияли, как два небосвода.
Они были из тяжелого старинного синего шелка с вытканными золотом круп-
ными геральдическими лилиями.
Налюбовавшись кроватью, Жанна подняла свечу, стараясь разглядеть, что
изображено на шпалерах. Молодой вельможа и молодая дама, причудливым об-
разом разодетые в зеленое, красное и желтое, беседовали под голубым де-
ревом, где созревали белые плоды. Огромный, тоже белый, кролик щипал
скудную серую травку.
Над самыми головами действующих лиц в условном отдалении виднелось
пять круглых домиков с остроконечными кровлями, а вверху, чуть не на не-
бе, - яркокрасная ветряная мельница.
Все это было переплетено крупным узором в виде цветов. Два других го-
белена во всем были сходны с первым, только на них из домиков выходили
четыре человечка, одетые по фламандской моде и воздевавшие руки к небу в
знак крайнего изумления и гнева.
Но последний гобелен изображал драму. Возле кролика, продолжавшего
щипать травку, молодой человек был простерт на земле, по-видимому, мерт-
вый. Молодая дама, устремив на него взор, пронзала себе грудь шпагой, а
плоды на деревьях почернели.
Жанна потеряла надежду понять что-либо, как вдруг заметила в углу
крохотную зверушку, которую кролик, будь он живым, проглотил бы, как бы-
линку. Однако же это был лев.
Тут Жанна узнала историю злосчастий Пирама и Тисбы; и хотя наивность
изображений вызвала у нее улыбку, ей стало радостно при мысли, что ее
будет постоянно окружать это любовное приключение, баюкая ее сладостными
надеждами и осеняя ее сон страстью героев старинной легенды.
Остальная меблировка представляла собой смешение самых различных сти-
лей. Здесь были вещи, которые остаются в семье от каждого поколения и
превращают старинные дома в музеи всякой всячины. По бокам великолепного
комода в стиле Людовика XIV, одетого в броню сверкающей меди, стояли
кресла времен Людовика XV, сохранившие прежнюю свою обивку из шелка в
букетах. Бюро розового дерева стояло напротив камина, где под круглым
стеклянным колпаком красовались часы времен Империи.
Часы представляли собой бронзовый улей, стоявший на четырех мраморных
колонках над садом из позолоченных цветов. Тонкий маятник спускался из
продолговатого отверстия в улье и заставлял пчелку с эмалевыми крылышка-
ми вечно порхать над этим цветником.
В переднюю стенку улья вставлен был расписной фаянсовый циферблат.
Часы пробили одиннадцать. Барон поцеловал дочь и отправился к себе.
Тогда Жанна не без сожаления легла спать.
Окинув последним взглядом свою спальню, она погасила свечу. Но кро-
вать только изголовьем упиралась в глухую стену, слева от нее было окно,
оттуда падал сноп лунных лучей, и по полу разливалось светлое пятно.
Отблески лунного света отражались на стенах, бледные отблески, легки-
ми касаниями ласкавшие любовь Пирама и Тисбы.
В другое окно, напротив, Жанне видно было большое дерево, все омытое
мягким сиянием. Она повернулась на бок, закрыла глаза, но немного погодя
опять открыла их.
Ее как будто все еще встряхивали толчки кареты, а грохот колес
по-прежнему отдавался в голове. Сперва она пыталась лежать не шевелясь,
надеясь, что скорее уснет таким образом; но беспокойство ума передава-
лось и телу.
По ногам пробегали мурашки, лихорадочное возбуждение усиливалось.
Тогда она встала и, босая, с голыми руками, в одной длинной рубашке,
придававшей ей вид привидения, перебежала лужицу света, разлитую на по-
лу, распахнула окно и выглянула наружу.
Ночь выдалась такая светлая, что видно было, как днем; девушка узна-
вала всю местность, любимую ею когда-то в раннем детстве.
Прежде всего, прямо перед ней расстилался широкий газон, желтый, как
масло, при ночном свете Два дерева-гиганта возвышались по обоим его кра-
ям перед домом, с севера - платан, с юга - липа
В самом конце обширной лужайки небольшая роща замыкала усадьбу, защи-
щенную от морских бурь пятью рядами древних вязов, согнутых, изломанных,
источенных, точно крыша срезанных вкось вечно бушующим ветром с океана
Это подобие парка было ограничено справа и слева двумя длинными алле-
ями громадных тополей, которые отделяли хозяйский дом от двух примыкаю-
щих к нему ферм, одну занимало семейство Куяр, другую - семейство Мар-
тен.
Эти тополя дали имя поместью. За их стеной простиралась невозделан-
ная, поросшая дроком равнина, где ветер свистал и резвился ночью и днем.
Дальше берег сразу обрывался стометровым утесом, крутым и белым, под-
ножье которого омывало волнами.
Жанна видела вдали подернутую рябью длинную полосу океана, который
как будто дремал под звездным небом
Отдыхавшая от солнца земля источала все свои ароматы Жасмин, обвивший
окна нижнего этажа, распространял свое резкое, пряное благоухание, и оно
смешивалось с нежным запахом распускающихся почек Неторопливые ветерки
приносили крепкий соленый вкус моря и терпкие испарения водорослей
Девушка сперва наслаждалась просто тем, что дышала, и деревенский по-
кой умиротворял ее, как прохладная ванна.
Все зверье, просыпающееся к вечеру и скрывающее свое безвестное су-
ществование в тишине ночей, наполняло полумрак беззвучным оживлением
Большие птицы проносились в воздухе без единого крика, точно пятна, точ-
но тени, жужжание невидимых насекомых едва задевало слух. Что-то неслыш-
на двигалось по песку пустынных дорожек и по траве, напитанной росой
Лишь тоскующие жабы отрывисто и однотонно квакали на луну.
Жанне казалось, что сердце ее ширится, наполняется шепотом, как эта
ясная ночь, и внезапно оживляется сонмом залетных желаний, подобных бес-
численным жизням, которые копошатся в ночной тьме. Какое-то сродство бы-
ло между ней и этой живой поэзией, и в теплой белизне летнего вечера ей
чудились неземные содрогания, трепет неуловимых надежд, что-то близкое к
дуновению счастья.
И она стала мечтать о любви.
Любовь! Два года уже нарастал в ней страх приближающейся любви Теперь
ей дана свобода любить; только надо встретить его. Его!
Какой он будет? Этого она не представляла себе и даже не задумывалась
над этим. Он будет он, вот и все
Она знала одно, что будет любить его всем сердцем, а он - обожать ее
всеми силами души В такие вечера, как этот, они пойдут гулять под светя-
щимся пеплом звезд. Они пойдут рука об руку, прижавшись один к другому,
ясно слыша биение сердца друга, ощущая теплоту плеч, и любовь их будет
сливаться с тихой негой теплой летней ночи, и между ними будет такая
близость, что они легко, одной лишь силой чувства, проникнут в сокровен-
нейшие мысли друг друга.
И это будет длиться без конца, в безмятежности нерушимой любви
И вдруг она словно ощутила его тут, около себя, и смутный чувственный
трепет пробежал по ней с головы до пят Бессознательным движением она
прижала руки к груди, как будто желая обнять свою мечту; и губ ее, раск-
рытых навстречу неизвестному, коснулось то, от чего она едва не лишилась
сознания, - словно дыхание весны подарило ей первый поцелуй любви.
Но вот где-то во тьме, позади дома, на дороге раздались шаги. И жар
смятенной души, прилив веры в невозможное, в счастливые случайности, в
сверхъестественные предчувствия, в романтические хитросплетения судьбы
внушили ей мысль - "Что, если это он?" Она напряженно прислушивалась к
мерным шагам прохожего, не сомневаясь, что он постучится у ворот и поп-
росит приютить его
Когда он прошел мимо, ей стало грустно, как будто ее и в самом деле
постигло разочарование. Но она тут же поняла фантастичность своих надежд
и улыбнулась своему безумию
Тогда, успокоившись немного, она предалась более разумным мечтам -
пыталась заглянуть в будущее, строила планы всей дальнейшей жизни.
Она будет жить с ним здесь, в этом мирном доме... возвышающемся над
морем. У них, наверно, будет двое детей: для него - сын, для нее - доч-
ка. И она уже видела, как они резвятся на лужайке между платаном и ли-
пой, а отец и мать следят за ними восхищенным взором, обмениваясь через
их головы взглядами, полными страсти.
Долго-долго сидела она так, погрузившись в грезы, уж и луна совершила
свой путь по небу и собралась скрыться в море. Воздух посвежел. Горизонт
стал бледнеть к востоку. На ферме справа пропел петух; другие отозвались
на ферме слева. Их хриплые голоса, приглушенные стенками курятников, ка-
залось, доносились очень издалека; на высоком, постепенно светлевшем
своде небес стали исчезать звезды.
Где-то вдали чирикнула птичка. В листве раздалось щебетанье; сперва
робкое, оно мало-помалу окрепло, стало звонким, переливчатым, понеслось
с ветки на ветку, с дерева на дерево.
Жанна вдруг почувствовала, что ее заливает яркий свет; она подняла
опущенную на руки голову и зажмурилась, ослепленная сиянием зари.
Гряда багряных облаков, полускрытая тополевой аллеей, бросала крова-
вые блики на просыпающуюся землю.
И, прорывая лучистую пелену, зажигая искрами деревья, долины, океан,
весь горизонт, неторопливо выплыл гигантский огненный шар.
У Жанны ум мутился от блаженства. Безудержная радость, безграничное
умиление перед красотой мира, затопило ее замиравшее сердце. Это было ее
солнце! Ее заря! Начало ее жизни! Утро ее надежд! Она протянула руки к
просветлевшим далям, словно порываясь обнять самое солнце; ей хотелось
сказать, крикнуть чтото такое же чудесное, как это рождение дня, но она
словно оцепенела, онемела в бессильном восторге. Тогда, почувствовав,
что глаза ее увлажняются, она уронила голову на руки и заплакала сла-
достными слезами.
Когда она подняла голову, великолепное зрелище занимающегося дня ис-
чезло. И сама она успокоилась, немного утомленная и как будто отрезвев-
шая. Не закрывая окна, она легла в постель, помечтала еще несколько ми-
нуток и заснула так крепко, что не слышала, как отец звал ее в восемь
часов, и проснулась, только когда он вошел в комнату.
Ему не терпелось показать ей новую отделку дома, ее дома.
Задний фасад отделялся от дороги обширным двором, обсаженным яблоня-
ми. Дорога пролегала между крестьянскими усадьбами и на пол-лье дальше
выводила к шоссе между Гавром и Феканом.
Прямая аллея шла от деревянной ограды до крыльца. По обе стороны дво-
ра, вдоль рвов, отделявших фермы, были расположены службы - низенькие
строения из морской гальки, крытые соломой.
Кровли были обновлены; деревянные части подправлены, стены починены,
комнаты оклеены, все внутри окрашено заново. И на сером фасаде старого
хмурого барского дома, словно пятна, выделялись свежевыкрашенные в се-
ребристо-белый цвет ставни и заплаты штукатурки.
Другой стороной, той, куда выходило одно из окон комнаты Жанны, дом
глядел на море, поверх рощи и сплошной стены согнутых ветром вязов.
Жанна и барон рука об руку обошли все до последнего уголка; потом они
долго гуляли по длинным тополевым аллеям, окаймлявшим так называемый
парк. Между деревьями уже выросла трава и устилала землю зеленым ковром,
а рощица в конце парка заманчиво переплетала свои извилистые тропинки,
проложенные среди свежей травы. Внезапно, напугав девушку, откуда-то
выскочил заяц, перемахнул через откос и пустился сквозь камыши к приб-
режным скалам.
После завтрака, когда мадам Аделаида, все еще не отдохнувшая, заяви-
ла, что хочет прилечь, барон предложил Жанне спуститься к Ипору.
Они отправились в путь и сперва пересекли деревушку Этуван, к которой
примыкали Тополя. Трое крестьян поклонились им, как будто знали их испо-
кон века.
Затем они вступили в лес, спускавшийся по склону волнистой долины к
самому морю.
Вскоре они добрались до селения Ипор. Женщины сидели на крылечках до-
мов за починкой своего тряпья и глядели им вслед. Улица со сточной кана-
вой посредине и грудами мусора у ворот шла под гору и была пропитана
крепким запахом рассола. Возле лачуг сушились бурые сети, в которых
кой-где застряли чешуйки, блестевшие, как серебряные монеты, а из дверей
тянуло затхлым воздухом тесного жилья.
Голуби, прогуливаясь по краю канавы, искали себе пропитания.
Жанна глядела кругом, и все ей казалось интересным и новым, как в те-
атре.
Но вдруг за каким-то поворотом ей открылось море; мутно-голубое и
гладкое, оно расстилалось без конца и края.
Жанна и барон остановились у пляжа и стали смотреть. В открытом море,
точно крылья птиц, белели паруса. Справа и слева возвышались огромные
утесы. С одной стороны даль была загорожена мысом, а с другой береговая
линия тянулась до бесконечности и терялась где-то еле уловимой чертой.
В одном из ближних ее поворотов виднелась гавань и кучка домов; а
мелкие волны, точно кайма пены по краю моря, шурша, набегали на песок.
Вытянутые на каменистый берег лодки местных жителей лежали на боку,
обратив к солнцу свои выпуклые скулы, лоснившиеся от смолы. Рыбаки ос-
матривали их перед вечерним приливом. Подошел один из матросов, он про-
давал рыбу, и Жанна купила камбалу, с тем чтобы самой принести ее в То-
поля.
После этого моряк предложил свои услуги для прогулок по морю, нес-
колько раз подряд повторив свое имя, чтобы оно осталось у господ в памя-
ти: "Ластик, Жозефен Ластик".
Барон обещал запомнить. И они тронулись в обратный путь.
Жанне было тяжело нести большую рыбу, она продела сквозь ее жабры от-
цовскую трость, взялась сама за один конец, барон за другой, и они весе-
ло зашагали в гору, болтая, как двое ребятишек; волосы у них развевались
на ветру, глаза блестели, а камбала, оттянувшая им руки, мела траву сво-
им жирным хвостом.
II
Чудесная, привольная жизнь началась для Жанны. Она читала, мечтала и
одна блуждала по окрестностям. Ленивым шагом бродила она по дорогам,
погрузившись в мечты, или же сбегала вприпрыжку по извилистым ложбинкам,
края которых были покрыты, точно золотистой ризой, порослью цветущего
дрока Его сильный и сладкий запах, ставший резче от зноя, пьянил, как
ароматное вино, а далекий прибой баюкал своим мерным шумом.
Иногда чувство истомы заставляло ее прилечь на поросшем травой скло-
не, а иногда, увидев за поворотом долины в выемке луга треугольник сине-
го, сверкающего под солнцем моря с парусом на горизонте, она испытывала
приливы бурной радости, словно таинственное предчувствие счастья, кото-
рое ей суждено.
Покой и прохлада этого края, его умиротворяюще мягкие ландшафты вну-
шали ей любовь к одиночеству Она столько времени, не шевелясь, просижи-
вала на вершинах холмов, что дикие крольчата принимались прыгать у ее
ног.
Часто она бегала по кряжу, под легким прибрежным ветерком, и все в
ней трепетало от наслаждения, - так упоительно было двигаться, не зная
устали, как рыбы в воде, как ласточки в воздухе.
И повсюду она сеяла воспоминания, как бросают семена в землю, те вос-
поминания, корни которых не вырвешь из сердца до самой смерти. Ей каза-
лось, что она рассеивает по извилинам этих долин крупицы собственного
сердца.
Она до страсти увлекалась плаваньем. Будучи сильной и храброй, она
заплывала невесть куда и не задумывалась об опасности. Ей хорошо было в
этой холодной, прозрачной голубой воде, которая, покачивая, держала ее.
Отплыв подальше от берега, она ложилась на спину, складывала руки на
груди и устремляла взгляд в густую лазурь неба, по которой то проноси-
лись ласточки, то реял белый силуэт морской птицы Кругом не слышно было
ни звука, только далекий рокот прибоя, набегавшего на песок, да смутный
гул, доносившийся с земли сквозь плеск волн, - невнятный, еле уловимый
гул.
Потом Жанна поднималась и в опьянении счастья, громко вскрикивая,
плескала обеими руками по воде.
Случалось, когда она заплывала слишком далеко, за ней посылали лодку.
Она возвращалась домой, бледная от голода, но веселая, с ощущением
легкости, с улыбкой на губах и радостью во взгляде.
А барон замышлял и обдумывал грандиозные сельскохозяйственные мероп-
риятия: он собирался заняться экспериментами, ввести усовершенствования,
испробовать новые орудия, привить чужеземные культуры; он проводил часть
дня в беседах с крестьянами, которые недоверчиво покачивали головой,
слушая про его затеи.
Нередко также он выходил в море с ипорскими рыбаками. Осмотрев ок-
рестные пещеры, источники и утесы, он пожелал заняться рыбной ловлей,
как простые моряки.
В ветреные дни, когда раздутый парус мчит по гребням волн пузатый
корпус баркаса и когда от каждого борта убегает в глубь моря длинная ле-
са, за которой гонятся стаи макрели, барон держал в судорожно сжатой ру-
ке тонкую бечевку и ощущал, как она вздрагивает, едва на ней затрепыха-
ется пойманная рыба.
В лунные ночи он отправлялся вытаскивать сети, закинутые накануне.
Ему было приятно слушать скрип мачты и дышать свежим ночным ветром, на-
летавшим порывами. И после того как лодка долго лавировала в поисках бу-
ев, руководствуясь каким-нибудь гребнем скалы, кровлей колокольни или
феканским маяком, ему нравилось сидеть неподвижно, наслаждаясь первыми
лучами восходящего солнца, от которых блестели на дне лодки липкая спина
веерообразного ската и жирное брюхо палтуса.
За столом он восторженно рассказывал о своих похождениях, а маменька,
в свою очередь, сообщала ему, сколько раз она прошлась по большой топо-
левой аллее, той, что направо, вдоль фермы Куяров, так как левая была
слишком тениста.
Ей было предписано "побольше двигаться", и потому она усердно гуляла.
Едва только рассеивался ночной холодок, как она выходила, опираясь на
руку Розали. Закутана она была в пелерину и две шали, голову ей покрывал
черный капор, а поверх его - красная вязаная косынка.
И вот, волоча левую ногу, ставшую менее подвижной и уже проложившую
вдоль всей аллеи две пыльные борозды с выбитой травой, маменька непре-
рывно повторяла путешествие по прямой линии от угла дома до первых кус-
тов рощицы. Она велела поставить по скамейке на концах этой дорожки и
каждые пять минут останавливалась, говоря несчастной, долготерпеливой
горничной, поддерживавшей ее:
- Посидим, милая, я немножко устала.
И при каждой остановке она бросала на скамью сперва косынку с головы,
потом одну шаль, потом вторую, потом капор и, наконец, мантилью; из все-
го этого на обеих скамейках получались две груды одежды, которые Розали
уносила, перекинув через свободную руку, когда они возвращались к завт-
раку.
Под вечер баронесса возобновляла прогулку уже более вялым шагом, с
более длительными передышками и даже иногда дремала часок на шезлонге,
который ей выкатывали наружу.
Она говорила, что это "ее моцион", точно так же, как говорила "моя
гипертрофия".
Врач, к которому обратились десять лет назад, потому что она жалова-
лась на одышку, назвал болезнь гипертрофией. С тех пор это слово засело
у нее в голове, хотя смысл его был ей неясен. Она постоянно заставляла и
барона, и Жанну, и Розали слушать, как бьется у нее сердце, но никто уже
не слышал его, настолько глубоко было оно запрятано в толще ее груди;
однако она решительно отказывалась обратиться к другому врачу, боясь,
как бы он не нашел у нее новых болезней; зато о "своей гипертрофии" она
толковала постоянно, по любому поводу, словно этот недуг присущ был ей
одной и являлся ее собственностью, как некая редкость, недоступная дру-
гим людям.
Бархш говорил "гипертрофия моей жены", а Жанна - "мамина гипертро-
фия", как сказали бы: мамино платье, шляпа, зонтик.
Смолоду она была очень миловидна и тонка, как тростинка. Она вальси-
ровала со всеми мундирами Империи, проливала слезы над "Коринной", и
чтение этого романа оставило в ней неизгладимый след.
По мере того как стан ее становился грузнее, устремления души стано-
вились все возвышеннее; и когда ожирение приковало ее к креслу, фантазия
ее обратилась к сентиментальным похождениям, где она бывала неизменной
героиней. Некоторые из них особенно полюбились ей, и она постоянно во-
зобновляла их в мечтах, как музыкальная шкатулка твердит одну и ту же
мелодию. Все чувствительные романы, где идет речь о пленницах и ласточ-
ках, вызывали у нее на глазах слезы; и она даже любила те из игривых пе-
сенок Беранже, в которых выражались сожаления о прошлом.
Она часами просиживала неподвижно, витая в грезах. Жизнь в Тополях
очень нравилась ей, потому что создавала подходящую обстановку для ее
воображаемых романов, а окрестные леса, пустынные ланды и близость моря
напоминали ей книги Вальтера Скотта, которые она читала последнее время.
В дождливые дни она безвыходно сидела у себя в спальне и перебирала
то, что называла своими "реликвиями". Это были старые письма - письма ее
отца и матери, письма барона в бытность его женихом и еще другие.
Она держала их в бюро красного дерева с медными сфинксами по углам и
произносила особенным тоном:
- Розали, милая моя, принеси-ка мне ящик с сувенирами.
Горничная отпирала бюро, вынимала ящик, ставила его на стул возле ба-
ронессы, и та принималась читать эти письма медленно, одно за другим,
время от времени роняя на них слезу.
Иногда Жанна заменяла на прогулках Розали, и маменька рассказывала ей
о своем детстве. Девушка как будто видела себя в этих давних историях и
поражалась общности их мыслей и сходству желаний; ибо каждый думает, что
его сердце первым забилось под наплывом чувств, от которых стучало серд-
це первого человека и будут трепетать сердца последних мужчин и послед-
них женщин.
Их медлительный шаг соответствовал медлительности рассказа, то и дело
прерывался маменькиной одышкой, и тогда Жанна мысленно опережала начатое
приключение и устремлялась к будущему, переполненному радостями, упива-
лась надеждами.
Как-то днем они сели отдохнуть на дальней скамейке и вдруг увидели,
что с другого конца аллеи к ним направляется толстый священник.
Он издали поклонился, заулыбался, поклонился еще раз, когда был в
трех шагах от них, и произнес:
- Как изволите поживать, баронесса?
Это был местный кюре.
Маменька родилась в век философов, воспитана была в эпоху революции
отцом-вольнодумцем и в церкви почти не бывала, но священников любила в
силу чисто женского религиозного инстинкта.
Она совершенно забыла про аббата Пико, кюре их прихода, и покраснела,
увидев его. Она поспешила извиниться, что не нанесла первого визита. Но
толстяк, по-видимому, и не думал обижаться; он посмотрел на Жанну, выра-
зил удовольствие по поводу ее цветущего вида, уселся, положил на колени
свою треуголку и отер лоб. Он был очень тучен, очень красен и потел
обильно. То и дело вытаскивал он из кармана огромный клетчатый платок,
весь пропитанный потом, и проводил им по лицу и шее; но едва только
влажная тряпица исчезала в черных недрах обширного кармана, как новые
капли испарины падали со лба на рясу, оттопыренную на животе, оставляя
круглые пятнышки прибитой пыли.
Он отличался терпимостью, как истый деревенский священник, был ве-
сельчак, болтун и добрый малый. Он рассказал множество историй об ок-
рестных жителях, сделал вид, будто и не заметил, что обе его прихожанки
еще ни разу не побывали у обедни, - баронесса от лености и маловерия, а
Жанна от радости, что вырвалась из монастыря, где ей прискучили религи-
озные церемонии.
Появился барон. Как пантеист, он был равнодушен к обрядности, но с
аббатом обошелся вежливо и оставил его обедать.
Кюре сумел быть приятным, ибо он обладал той бессознательной лов-
костью, какую привычка руководить душами дает даже людям недалеким, ког-
да они по воле случая имеют власть над себе подобными.
Баронесса обласкала его, - должно быть, ее подкупило сходство, сбли-
жающее людей одного типа: полнокровие и одышка толстяка были сродни ее
пыхтящей тучности.
За десертом он уже говорил без стеснения, фамильярным тоном, балагу-
рил, как полагается подвыпившему кюре в конце веселой пирушки.
И вдруг, словно его осенила удачная мысль, он вскричал:
- Да, кстати, ведь у меня новый прихожанин, виконт де Ламар. Надо
непременно представить его вам!
Баронесса как свои пять пальцев знала родословные всей провинции.
- Это семья де Ламар из Эра? - спросила она.
Священник утвердительно наклонил голову.
- Совершенно верно, сударыня, его отец, виконт Жан де Ламар, скончал-
ся в прошлом году.
Тогда мадам Аделаида, ставившая дворянство выше всего, забросала кюре
вопросами и узнала, что после уплаты отцовских долгов и продажи родового
поместья молодой человек временно устроился на одной из трех своих ферм
в Этуванской общине. Эти владения давали в общей сложности от пяти до
шести тысяч ливров дохода; но виконт был бережливого и рассудительного
нрава; он рассчитывал" скромно прожив два-три года в своем домишке, ско-
пить денег, чтобы занять достойное положение в свете, не делая долгов и
не закладывая ферм, и найти невесту с приданым.
Кюре добавил:
- Он весьма приятный молодой человек; и тихий такой, положительный.
Только невесело живется ему здесь.
- Приведите его к нам, вот у него и будет хоть изредка развлечение, -
заметил барон.
И разговор перешел на другие темы. Когда после кофе все направились в
гостиную, священник попросил разрешения пройтись по парку, так как он
привык гулять после еды. Барон вызвался сопровождать его. Они медленно
шагали взад и вперед вдоль белого фасада дома. Их тени, одна длинная,
другая круглая и как будто накрытая грибом, бежали то впереди них, то
позади, в зависимости от того, шли ли они навстречу луне или в обратную
сторону. Кюре вынул из кармана нечто вроде папиросы и сосал ее. С дере-
венской откровенностью он объяснил ее назначение:
- Это вызывает отрыжку, а у меня пища переваривается трудно.
Потом, внезапно взглянув на небо, где шествовало яркое светило, он
изрек:
- На это зрелище никогда не наглядишься.
И пошел проститься с дамами.
III
В следующее воскресенье баронесса и Жанна, из деликатного внимания к
своему кюре, отправились в церковь.
После обедни они подождали его, чтобы пригласить к себе на завтрак в
четверг.
Он вышел из ризницы с щеголеватым, стройным молодым человеком,
по-приятельски державшим его под руку. Увидев дам, кюре воскликнул с
жестом радостного удивления:
- Вот удача! Баронесса, мадемуазель Жанна, разрешите представить вам
соседа вашего, виконта де Ламар!
Виконт поклонился, сказал, что давно уже желал этого знакомства, и
принялся болтать с непринужденностью бывалого светского человека. У него
была счастливая наружность, неотразимая для женщин и неприятная для всех
мужчин. Черные волнистые волосы бросали тень на гладкий загорелый лоб, а
ровные, широкие, словно нарисованные брови придавали томность и глубину
карим глазам с голубоватыми белками.
От густых и длинных ресниц взгляд его был так страстно красноречив,
что волновал горделивую красавицу в гостиной и заставлял оборачиваться
девушку в чепце, идущую по улице с корзинкой.
Этот обольстительный нежный взор, казалось, таил такую глубину мысли,
что каждое слово приобретало особую значительность.
Густая холеная мягкая бородка скрадывала несколько тяжеловатую че-
люсть.
Обменявшись любезностями, новые знакомые расстались.
Два дня спустя г-н де Ламар нанес первый визит.
Он явился, как раз когда обновляли широкую скамью, поставленную в то
же утро под большим платаном напротив окон гостиной. Барон хотел, чтобы
поставили ей парную под липой, а маменька, противница симметрии, не хо-
тела.
Виконт, когда спросили его совета, принял сторону баронессы.
Потом он заговорил об их местности, заявил, что находит ее очень "жи-
вописной", так как обнаружил во время своих одиноких прогулок немало
"чудеснейших видов". По временам глаза его, будто случайно, встречались
с глазами Жанны; и ее непривычно тревожил этот быстрый, ускользающий
взгляд, в котором можно было прочесть вкрадчивое восхищение и живой ин-
терес.
Господин де Ламар-старший, скончавшийся за год до того, был знаком с
близким другом г-на де Кюльто, маменькиного отца; после того как было
установлено это знакомство, завязался нескончаемый разговор о свойстве,
родстве и хронологии. Баронесса обнаруживала чудеса памяти, устанавливая
восходящие и нисходящие родственные связи знакомых семейств и безошибоч-
но лавируя по запутанному лабиринту родословных.
- Скажите, виконт, вам не приходилось слышать о семействе Сонуа из
Варфлера? Их старший сын Гонтран женился на девице де Курсиль из семьи
Курсилей курвильских, младший же - на моей кузине, мадемуазель де ла
Рош-Обер, которая была в свойстве с Кризанжами. А господин де Кризанж
был приятелем с моим отцом, а потому, вероятно, знавал и вашего
- Совершенно верно, сударыня. Ведь это тот господин де Кризанж, кото-
рый эмигрировал, а сын его разорился?
- Он самый Он сватался к моей тетке после смерти ее мужа, графа
д'Эретри, но она ему отказала, потому что он нюхал табак. Кстати, не
знаете, что сталось с Вилуазами? Они выехали из Турени около тысяча во-
семьсот тринадцатого года, после того как семья их разорилась, и посели-
лись в Оверни; но больше я о них ничего не слыхала.
- Сколько мне помнится, сударыня, старый маркиз упал с лошади и рас-
шибся насмерть После него остались две дочери - одна замужем за англича-
нином, а вторая за неким Бассолем, коммерсантом, богатым человеком Он,
говорят, соблазнил ее.
И фамилии, слышанные от бабушек и запомнившиеся с детства, то и дело
всплывали в разговоре. Брачные союзы между родовитыми семьями станови-
лись в их воображении событиями общественной важности. О людях, которых
не видели никогда, они говорили так, словно коротко знали их; а эти лю-
ди, в других местах, точно так же говорили о них самих, и на расстоянии
они чувствовали себя близкими, чуть не друзьями, чуть не родными только
потому, что принадлежали к одному классу, к одной касте, были одинаковой
крови.
Барон от природы был нелюдим и воспитание получил, не соответствующее
верованиям и предрассудкам своей среды, а потому мало знал своих соседей
и решил расспросить о них виконта.
- Ну, у нас в округе почти нет дворянства, - отвечал г-н де Ламар тем
же тоном, каким сказал бы, что на побережье почти не водится кроликов, и
тут же привел подробности. Поблизости проживало всего три семейства:
маркиз де Кутелье, глава нормандской аристократии; виконт и виконтесса
де Бризвиль, люди очень хорошего рода, но довольно необщительные, и, на-
конец, граф де Фурвиль, - этот слыл каким-то чудовищем, будто бы жестоко
тиранил жену и жил у себя в замке Лаврийет, построенном на пруду, прово-
дя все время на охоте
Несколько выскочек купили себе имения в окрестностях и вели зна-
комство между собой Виконт с ними не знался.
Наконец он откланялся, последний взгляд он бросил на Жанну, как будто
говоря ей особое прости, более сердечное и более нежное
Баронесса нашла его очень милым, а главное - вполне светским Папенька
согласился:
- Да, конечно, он человек благовоспитанный.
На следующей неделе виконта пригласили к обеду. И он сделался у них
постоянным гостем.
Обычно он приходил днем, часа в четыре, отправлялся прямо на "ма-
менькину аллею" и предлагал баронессе руку, чтобы сопутствовать ей во
время "ее моциона". Когда Жанна была дома, она поддерживала маменьку с
другой стороны, и так, втроем, они медленно бродили из конца в конец по
длинной прямой аллее. Виконт почти не разговаривал с девушкой Но глаза
его, глаза как из черного бархата, часто встречались с глазами Жанны,
будто сделанными из голубого агата.
Несколько раз они спускались в Ипор вместе с бароном
Как-то вечером, на пляже, к ним подошел дядя Ластик и, не вынимая изо
рта трубки, отсутствие которой было бы, пожалуй, удивительнее, чем ис-
чезновение у него носа, заявил:
- По такой погодке, господин барон, не худо бы завтра прокатиться до
Этрета и обратно.
Жанна просительно сложила руки:
- Папа, ну пожалуйста!
Барон повернулся к г-ну де Ламар:
- Согласны, виконт. Мы бы там позавтракали.
И прогулка была тотчас решена.
Жанна встала с рассветом. Она подождала отца, который одевался не
спеша, и они вместе зашагали по росе, сперва полями, потом лесом, зве-
невшим от птичьего гомона.
Виконт и дядя Ластик сидели на кабестане
Еще два моряка помогали при отплытии. Упершись плечами в борт судна,
мужчины налегали изо всех сил. Лодка с трудом двигалась по каменистой
отмели Ластик подсовывал под киль деревянные катки, смазанные салом, по-
том становился на свое место и тянул нескончаемое "гой-го", чтобы согла-
совать общие усилия.
Но когда достигли спуска, лодка вдруг помчалась вперед и скатилась по
гальке с треском рвущегося холста
У пенистой каемки волн она остановилась как вкопанная, и все размес-
тились на скамьях Потом двое матросов, оставшихся на берегу, столкнули
ее в воду.
Легкий ровный ветерок с моря рябил водную гладь. Поднятый парус слег-
ка надулся, и лодка поплыла спокойно, еле качаясь на волнах.
Сперва шли прямо в открытое море У горизонта небо опускалось и слива-
лось с океаном У берега большая тень падала от подножья отвесного ска-
листого утеса, а склоны его, кое-где поросшие травой, были залиты солн-
цем
Позади бурые паруса отплывали от белого феканского мола, а впереди
скала странной формы, закругленная и продырявленная насквозь, напоминала
огромного слона, который погрузил хобот в море. Это были "Малые ворота"
Этрета.
У Жанны от качки слегка кружилась голова, она держалась рукой за борт
и смотрела вдаль; и ей казалось, что в мире нет ничего прекраснее света,
простора и воды
Все молчали Дядя Ластик управлял рулем и шкотом и по временам прикла-
дывался к бутылке, спрятанной у него под скамьей; при этом он не перес-
тавая курил свой огрызок трубки, казалось, неугасимой. Из трубки посто-
янно шел столбик синего дыма, а другой, такой же точно, выходил из угла
его рта Никто никогда не видел, чтобы моряк набивал табаком или разжигал
глиняную головку трубки, ставшую темнее черного дерева. Иногда он отни-
мал трубку от губ и через тот же уголок рта, откуда шел дым, сплевывал в
море длинную струю бурой слюны.
Барон сидел на носу и, заменяя матроса, присматривал за парусом. Жан-
на и виконт оказались рядом; оба были немного смущены этим. Неведомая
сила скрещивала их взгляды, потому что они, как по наитию, в одно время
поднимали глаза; между ними уже протянулись нити смутной и нежной симпа-
тии, так быстро возникающей между молодыми людьми, когда он недурен, а
она миловидна. Им было хорошо друг возле друга, вероятно, оттого, что
они думали друг о друге.
Солнце поднималось, словно затем, чтобы сверху полюбоваться простором
моря, раскинувшегося под ним; но море, словно из кокетства, оделось
вдруг легкой дымкой и закрылось от солнечных лучей Это был прозрачный
туман, очень низкий, золотистый, он ничего не скрывал, а только смягчал
очертания далей. Светило пронизывало своими огнями и растворяло этот си-
яющий покроя; а когда оно обрело всю свою мощь, дымка испарилась, исчез-
ла, и море, гладкое, как зеркало, засверкало на солнце.
Жанна взволнованно прошептала:
- Как красиво!
- Да, очень красиво, - подтвердил виконт.
Ясная безмятежность этого утра находила какое-то созвучие в их серд-
цах.
Вдруг показались "Большие ворота" Этрета, похожие на две ноги утеса,
шагающего в море, настолько высокие, что под ними могли проходить морс-
кие суда; перед ближней возвышался белый и острый шпиль скалы.
Лодка причалила, и, пока барон, выскочив первым, притягивал ее к бе-
регу канатом, виконт на руках перенес Жанну на сушу, чтобы она не замо-
чила ног; потом они стали подниматься бок о бок по крутому кремнистому
берегу, взволнованные этим мимолетным объятием, и вдруг услышали, как
дядя Ластик говорил барону:
- Прямо скажу, ладная вышла бы парочка.
Позавтракали отлично в трактирчике у самого берега. В лодке они все
молчали, - океан приглушал голос и мысль, а тут, за столом, стали болт-
ливы, как школьники на вакациях.
Любой пустяк служил поводом для необузданного веселья.
Дядя Ластик, садясь к столу, бережно запрятал в берет свою трубку,
хотя она еще дымила, и все рассмеялись. Муха, которую, должно быть,
привлекал красный нос Ластика, несколько раз садилась на него, а когда
неповоротливый матрос смахнул ее, но не успел поймать, она "расположи-
лась на кисейной занавеске, где многие ее сестры уже оставили следы, и
оттуда, казалось, жадно сторожила этот багровый выступ, поминутно пыта-
ясь снова сесть на него.
При каждом полете мухи раздавался взрыв хохота, а когда старику надо-
ела эта возня и он проворчал: "Экая язва", - у Жанны и виконта даже сле-
зы выступили от смеха, они корчились, задыхались и зажимали себе рот
салфеткой.
После кофе Жанна предложила:
- Не пойти ли нам погулять?
Виконт поднялся, но барон предпочел полежать на пляже и погреться на
солнышке.
- Ступайте, детки, я буду ждать вас здесь через час.
Они напрямик пересекли деревушку из нескольких лачуг, потом миновали
маленький барский дом, скорее похожий на большую ферму, и очутились на
открытой равнине, уходившей перед ними вдаль.
Колыханье волн вселило в них истому, вывело из обычного равновесия,
морской соленый воздух возбудил аппетит, завтрак опьянил их, а смех
взвинтил нервы. Теперь они были в каком-то чаду, им хотелось бегать без
оглядки по полям. У Жанны звенело в ушах, она была взбудоражена новыми,
непривычными ощущениями.
Жгучее солнце палило их. По обеим сторонам дороги клонились спелые
хлеба, поникшие от зноя. Неисчислимые, как травинки в поле, кузнечики
надрывались, наполняя все - поля ржи и пшеницы, прибрежные камыши - сво-
им резким, пронзительным стрекотанием.
Других звуков не было слышно под раскаленным небом, изжелта-синим,
как будто оно, того и гляди, станет красным, подобно металлу вблизи ог-
ня.
Они заметили поодаль вправо лесок и направились туда.
(Между двумя откосами, под сенью огромных деревьев, непроницаемых для
солнца, тянулась узкая дорога. Когда они вступили на эту дорогу, на них
пахнуло плесенью, промозглой сыростью, которая проникает в легкие и вы-
зывает озноб. От недостатка воздуха и света трава здесь не росла, и зем-
лю устилал только мох.
Они шли все дальше.
- Смотрите, вот где мы можем посидеть, - сказала Жанна.
Здесь стояли два старых засохших дерева, и, пользуясь прогалиной в
листве, сюда врывался поток света; согревая землю, он пробудил к жизни
семена трав, одуванчиков, вьюнков, вырастил воздушные, как дымка, зонти-
ки белых лепестков и соцветия наперстянки, похожие на веретенца. Бабоч-
ки, пчелы, неуклюжие шершни, гигантские комары, напоминающие остовы мух,
множество крылатых насекомых, пунцовые в крапинку божьи коровки, жуки,
отливающие медью, и другие - черные, рогатые, наполняли этот жаркий све-
товой колодец, прорытый в холодной тенистой чаще.
Молодые люди уселись так, чтобы голова была в тени, а ноги грелись на
солнце. Они наблюдали возню всей этой мелкоты, зародившейся от одного
солнечного луча, и Жанна в умилении твердила:
- Как тут хорошо! Как прекрасна природа! Иногда мне хочется быть мош-
кой или бабочкой и прятаться в цветах.
Они говорили о себе, о своих привычках, вкусах, и тон у них был приг-
лушенный, задушевный, каким делают признания. Он уверял, что ему опосты-
лел свет, надоела пустая жизнь - вечно одно и то же; нигде не встретишь
ни искренности, ни правды.
Свет! Ей бы очень хотелось повидать его. Но она заранее была убежде-
на, что он не стоит деревенской жизни. И чем больше сближались их серд-
ца, тем церемоннее называли они друг друга "виконт" и "мадемуазель", но
тем чаще встречались и улыбались друг другу их глаза; и им казалось, что
души их наполняются какой-то небывалой добротой, всеобъемлющей любовью,
интересом ко всему тому, что не занимало их прежде,
Они возвратились, но оказалось, что барон отправился пешком посмот-
реть "Девичью беседку" - высокий грот в гребне скалы; они стали дожи-
даться его в трактире.
Он явился только в пять часов вечера, после долгой прогулки по бере-
гу.
Тогда все снова уселись в лодку. Она плыла медленно, по ветру, без
малейшего колыхания, как будто вовсе не двигалась. Ветер набегал нето-
ропливыми теплыми дуновениями, и парус на миг натягивался, а потом снова
безжизненно опадал вдоль мачты. Мутная водная пелена словно застыла; а
солнце, утомившись горением, не спеша опускалось к ней по своей орбите.
Все опять притихли, убаюканные морем.
Наконец Жанна заговорила:
- Как бы мне хотелось путешествовать!
Виконт подхватил:
- Да, но одному путешествовать тоскливо, надо быть по меньшей мере
вдвоем, чтобы делиться впечатлениями.
Она задумалась.
- Это верно... а все-таки я люблю гулять одна, так приятно мечтать в
одиночестве...
Он посмотрел на нее долгим взглядом.
- Можно мечтать и вдвоем.
Она опустила глаза. Это был намек? Вероятно. Она всматривалась в
даль, словно надеясь заглянуть за черту горизонта, затем произнесла с
расстановкой:
- Мне хотелось бы побывать в Италии... и в Греции... ах, да, в Гре-
ции... и еще на Корсике! Какая там, должно быть, дикая красота!
Его больше привлекала Швейцария, ее горные шале и озера.
- Нет, по-моему, лучше совсем неизведанные страны, вроде Корсики, или
уж очень древние, полные воспоминаний, вроде Греции. Как, должно быть,
приятно находить следы тех народов, историю которых мы знаем с детства,
и видеть места, где Совершались великие деяния.
Виконт, человек более положительный, возразил:
- Меня очень интересует Англия, там есть чему поучиться.
И они пустились путешествовать по всему свету, от полюса до экватора,
обсуждали достоинства каждой страны, восторгались воображаемыми ландшаф-
тами и фантастическими - нравами некоторых народов, например, китайцев
или лапландцев; но в конце концов пришли к заключению, что нет в мире
страны прекраснее Франции, где климат такой мягкий - летом прохладно,
зимой тепло, где такие пышные луга, зеленые леса, широкие, плавные реки
и такое благоговение перед искусствами, какого не было нигде после золо-
того века Афин.
Потом они замолчали.
Солнце спускалось все ниже и, казалось, кровоточило; широкий огненный
след, словно сверкающая дорожка, тянулся по глади океана от горизонта до
струи за кормою лодки.
Последние дуновения ветра стихли, исчезла малейшая рябь, а неподвиж-
ный парус заалелся. Беспредельная тишь словно убаюкала просторы, все
смолкло перед этой встречей двух стихий, и, нежась и выгибая под сводом
неба свое сверкающее переливчатое лоно, водная стихия, невеста-великан-
ша, ожидала огненного жениха, нисходившего к ней. Он спешил опуститься,
пылая как бы от жажды объятий. Он коснулся ее, и мало-помалу она его
поглотила.
Тогда с горизонта потянуло прохладой; волной тронуло зыбкое лоно мо-
ря, словно солнце, утопая, бросило в мир вздох успокоения.
Сумерки длились недолго; распростерлась ночь, испещренная звездами.
Дядя Ластик взялся за весла; все заметили, что море светится. Жанна и
виконт, сидя рядом, смотрели на подвижные огоньки за кормой лодки. Почти
без мыслей, в смутном созерцании, они блаженно впитывали отраду вечера;
рука Жанны опиралась на скамью, и вот палец соседа, словно нечаянно,
Дотронулся до нее; девушка не шевельнулась, удивленная, счастливая и
смущенная этим легким прикосновением.
Вечером она вернулась к себе в комнату необычайно взволнованная и
растревоженная, так что ей хотелось плакать от всего. Она взглянула на
часы, подумала, что пчелка будет свидетельницей всей ее жизни, будет
своим частым и ровным тиканьем откликаться на ее радости и горе, и оста-
новила позолоченную мушку, чтобы поцеловать ее крылышки. Она готова была
расцеловать все на свете. Она вспомнила, что запрятала в какой-то ящик
старую куклу. Отыскав ее, она так обрадовалась, словно встретилась с лю-
бимой подругой, и, прижимая игрушку к груди, осыпала страстными поцелуя-
ми ее крашеные щеки и кудельные локоны.
Все еще держа куклу в руках, она задумалась.
Он ли это, супруг, которого сулили ей тысячи тайных голосов, очутился
теперь на ее пути по воле всеблагого провидения? Он ли это, тот, кто
создан для нее и кому она отдаст всю жизнь? Неужто они двое суждены друг
другу, и чувства их, встретившись, соединятся, сольются нерасторжимо,
породят любовь?
Она еще не испытывала тех бурных порывов всего существа, тех безумных
восторгов, тех душевных потрясений, которые считала признаками страсти;
однако она как будто уже начинала любить его, потому что, думая о нем,
минутами вся замирала, а думала она о нем беспрестанно. В его при-
сутствии у нее тревожно билось сердце; она бледнела и краснела, встречая
его взгляд, вздрагивала от звука его голоса.
Она почти не спала в эту ночь.
И с каждым днем волнующее желание любви все сильнее овладевало ею.
Она без конца искала ответа у самой себя, гадала по лепесткам ромашки,
по облакам, по монетам, подброшенным вверх.
Однажды вечером отец сказал ей:
- Принарядись завтра утром.
- Для чего, папа? - спросила она.
- Это секрет, - ответил он.
И когда наутро она сошла вниз, свежая, нарядная, в светлом платье,
она увидела на столе в гостиной груду коробок с конфетами, а на стуле
огромный букет.
Во двор въехала повозка. На ней было написано: "Лера, кондитер в Фе-
кане. Свадебные обеды", и Людивина с помощью поваренка принялась вытас-
кивать из задней дверцы фургона множество больших плоских корзин, от ко-
торых вкусно пахло.
Появился виконт де Ламар. Панталоны его были туго натянуты штрипками,
лакированные сапожки подчеркивали миниатюрность ноги. Длинный сюртук был
схвачен в талии, а между отворотами виднелось кружево манишки. Галстук
из тонкого батиста был несколько раз обернут вокруг шеи, и вынуждал ви-
конта высоко держать красивую чернокудрую голову, отмеченную печатью
строгого изящества.
У него был совсем иной вид, чем всегда, - парадный костюм сразу же
делает неузнаваемыми самые привычные лица. Жанна в изумлении смотрела на
него, как будто видела впервые, она находила его в высшей степени арис-
тократичным, вельможей с головы до пят.
Он поклонился с улыбкой:
- Ну, кума, готовы?
- Что такое? Что это значит? - пролепетала она.
- Скоро узнаешь, - сказал барон.
К крыльцу подали карету, и мадам Аделаида в полном параде спустилась
из своей спальни, опираясь на руку Розали, которая до того была потрясе-
на щегольской наружностью г-на де Ламар, что папенька заметил:
- Смотрите-ка, виконт, вы, кажется, пришлись по вкусу нашей горнич-
|
