Куприянов Вячеслав - Башмак Эмпедокла - Скачать бесплатно

Вячеслав Куприянов
Башмак Эмпедокла

Героем сочинения Вячеслава Куприянова является литератор. Поэт Поме-
рещенский - собирательный образ оизвестногоп писателя, который в своих
произведениях руководствуется изменчивыми символами массовой информации.
Это такой писатель, которому опасно издавать собрание сочинений, так как
тотчас же выяснится, что никаких собственных мыслей Померещенский не
имеет, а если и имеет что-либо относящееся к психической и творческой
деятельности, то это по преимуществу впечатления от разного рода встреч
и столкновений то ли с людьми, то ли со странами. Поэтому весь текст ро-
мана о Померещенском составлен из разного рода ассоциаций, где литера-
тор-современник сталкивается то с историей словесности, которая его
удивляет, то со слухами, которые его нисколько не удивляют, то со всяки-
ми нелепицами, то с диковинными сенсациями, рассыпанными по всему прост-
ранству романа. Текст Вячеслава Куприянова смешной, ироничный, но отнюдь
не злой. Он представляет из себя как бы историю современной литературы в
кратком изложении ее сути.

Ю. В. Рождественский, академик Российской Академии образования, док-
тор филологических наук

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Мы отважились обратиться к академику Померещенскому с просьбой дать
нам что-нибудь новое, на что писатель-лауреат ответил, что он пишет в
новых условиях на голландском языке. Возникающий таким образом текст
вдвойне любопытен как для голландского, так и для русского читателя.
Господин Померещенский напомнил нам, что с голландским языком он ознако-
мился еще во время своих морских кругосветных плаваний, когда его осо-
бенно интересовало влияние голландской культуры на быт и нравы населения
острова Цейлон. В Голландию же его впервые занесло позже, когда в нашей
отчизне случились перебои с сыром: сперва - и это понятно - исчез со-
ветский сыр, затем, когда антисоветизм перекрасился в русофобию, исчез
российский сыр, и наконец, благодаря усилиям патриотов, было покончено и
с голландским сыром, который особенно ценит господин Померещенский. Гос-
подин академик послал нам посылку, где мы обнаружили рекомендуемую им
рукопись неизвестного автора, все еще пишущего по-русски. Мы выражаем
нашу признательность всемирно известному меценату за поддержку пусть
незначительного, но все-таки отечественного дарования. Нас обрадовало,
что в центре этого повествования находится крупнейшая культурно-истори-
ческая величина всех времен и народов, то есть сам господин Померещенс-
кий, хотя и - это неизбежно - в искаженном виде. Но наш вдумчивый чита-
тель сам расставит все на свои места. Мы публикуем это произведение,
жемчужиной первой величины в котором является безусловно вступление, на-
писанное самим, если верить подписи, героем данного произведения. Мы еще
раз сердечно благодарим этого всеми нами любимого оригинала, лауреата
премии Золотой Мотылек, лауреата премий Гомера и Баркова, кавалера Орде-
на Полярной Звезды, победителя конкурса мужской красоты Спасение Мира
2000, матерого волка изящных искусств, упорно стоящего в преддверии Но-
белевской премии и все же нашедшего время откликнуться на нашу нижайшую
просьбу о сотрудничестве.

Издательство с ограниченной ответственностью

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Не знаю, что бы было, если бы меня не было. Так уж у нас ведется, что
без вступительного слова значительного лица не выйти в свет неизвестному
сочинителю. С тех пор как я себя помню в литературе, я постоянно пишу
таковые слова. Благодаря этому у нас возникла самая богатая в мире сов-
ременная литература. Но все равно у нас пока читателей больше, чем писа-
телей, поэтому мне даже пришлось покинуть мою родную необъятную Сибирь.
Наши сибирские морозы сделали невыносимыми мои каждодневные встречи с
восторженными читателями. Мои земляки имели обыкновение при встрече со
мной снимать свои шапки, при этом еще и разговор предлагали, как прави-
ло, неторопливый. Я привез с Аляски меховые наушники, они подключались к
плееру, где была кассета с музыкой, на которую я должен был написать
слова, чтобы они затем стали популярными. Земляки снимали передо мною
свои собачьи и прочие шапки, я в ответ тоже, но у меня от этого не мерз-
ли уши, а у них мерзли. От жалости к их ушам я и уехал в более теплые
страны, но и там хожу в шапке, чтобы меня не сразу узнавали. В поисках
моей прародины Атлантиды я однажды отправился с острова Крит, куда я был
приглашен посетить пещеру Зевса, к семейной жизни которого отношусь с
особым уважением, на островок Санторин. В древности это вулканическое
образование называлось Стронгили, что значит округп, а древние славянс-
кие поселения в немецкой ныне северной Европе назывались орундлингип, то
есть окружникип, и я полагал, что и здесь в глуши Средиземноморья ранее
обитали славяне. Позже остров именовался Каллисти - окрасивыйп, на ста-
рославянском окрасныйп, я хотел убедиться, взглянув на вулканический
ландшафт, не стоит ли на вулканах и наша Москва, и не от этого ли уголка
южной природы получила свое название Красная площадь в нашей столице? Во
всяком случае, в себе я всегда чувствовал гены атлантов. Я взошел на
борт многопалубного теплохода оАполлонп, я старался осторожно ступать по
его трапам, чувствуя под ногами моего личного Бога. Все пассажирки мне
уже казались музами. Отвлекло меня только величественное зрелище исчеза-
ющей венецианской крепости в порту Ретимнон. Затем я размечтался, глядя
на море, а теперь к делу. Когда мы приближались к архипелагу и проплыли
малые острова, похожие на Сциллу и Харибду своими драконоподобными силу-
этами, меня узнали две девушки-стюардессы и подошли ко мне.
- Добрый день! - сказали они по-голландски. - Добрый день! - по-гол-
ландски ответствовал я. - Мы, кажется, не ошиблись, - продолжали девуш-
ки: - Вы как-то по-русски произносите оДобрый день!п - Вы не ошиблись, -
подтвердил я, не меняя акцента. - Так Вы - Померещенский! - воскликнули
обе на своем безукоризненном языке. - А как Вы меня узнали? - из вежли-
вости поинтересовался я. Они переглянулись, и одна из них смущенно приз-
налась: - Сейчас, хоть и середина октября, но все пассажиры в шортах, а
Вы один в меховой шапке и в смокинге... Я рассмеялся и снял шапку: - Из-
вините, я так загляделся на волны, в глазах моих рябит, я забыл, что бе-
седую с дамами... И тут милые дамы поведали мне, что давно меня ищут,
что на оАполлонеп плыл недавно тоже, кажется, русский, ничем не примеча-
тельный и не говорящий по-голландски, да и по-гречески тоже, он сошел на
берег в порту Тера, сел на осла и с тех пор его не видели, на оАполлонп
он не вернулся. Однако после него на борту была обнаружена рукопись, в
которой по-русски из всех слов поняли только одно - мою фамилию, из чего
и заключили, что написано по-русски. Рукопись решили торжественно вру-
чить мне.
В порту Тера я тоже сел на осла, чтобы подняться по зигзагообразному
пути в город, который издали с моря казался белесой порослью грибов. При
ближайшем рассмотрении я задумался, строились ли тамошние белые церковки
по образцу русских печей, или печи в наших деревеньках воздвигались по
подобию этих милых греческих святилищ? На осле я и вернулся на оАпол-
лонп, который, как оказалось, построен был в Японии. Я задумался о Япо-
нии, горе Фудзи и компьютерах, и так и не ознакомился с рукописью в пол-
ном ее объеме. Но я считаю себя не вправе скрывать от общества любые обо
мне свидетельства, пусть даже самые вздорные. Естественно, я не несу от-
ветственность за уровень художественности этого очевидного вымысла и на-
деюсь, что никто не отважится принять свидетельства автора за достовер-
ные, я во всяком случае не припомню встреч с таким человеком, возможно
также, что он не показался мне настолько значительным, чтобы запечат-
леться в моей избирательной памяти. Сопровождая это сообщение в печать,
я оставлю все высказывания заблудившегося на осле автора на его совести,
и полагаю, что, если у него есть совесть (не у осла, а у автора), то он
обязательно отыщется и больше не будет терять свои рукописи.

Проф. др. Померещенский
Кижи -Ретимнон -Гераклион -Франкфурт-на-Майне -Лас Палмас -Кунцево
-Эдинбург -Кострома -Переделкино.

* * *
- Нет такого человека в природе, - зло сказал поэт Подстаканников,
когда в телевизионном интервью его спросили, что он думает о Померещенс-
ком.
- А если есть, - дополнил он, - то их по крайней мере двое!
Я долго не мог забыть эту таинственную фразу, прерванную, к сожале-
нию, рекламой французского супа из крапивы. Чем дальше я удаляюсь по
времени от своей замечательной встречи с Померещенским, тем больше собы-
тий оживает в моей памяти, которая несколько пострадала при свидании с
великой личностью. Я еще спросил тогда: - А как Вы относитесь к твор-
честву Вашего знаменитого коллеги Подстаканникова? - Какой он мне колле-
га, - откликнулась личность. - оПодп стал знаменитым, написав многим
настоящим, так сказать, знаменитостям письма, а потом опубликовав их.
Мне он тоже писал. Но я ответил ему так, что он постеснялся включать мой
ответ в свои сочинения. Я написал ему следующее:
Дорогой Митрий Комиссарович!
Я получил Ваше нелюбезное письмо. Я его не читал, но оно мне понрави-
лось. Вы хорошо пишете письма, но я пишу лучше. Лучше я напишу еще одно
письмо, чем прочитаю Ваше. Вы приложили к письму Ваши многочисленные
стихи. Я их не читал, но они мне понравились. Так как я все равно пишу
стихи лучше Ваших, а главное короче, я лучше напишу несколько своих ко-
ротких, чем прочитаю одно Ваше.
Пишите еще.
Ваш канд. наук Померещенский.
- Как! - воскликнул я, - почему же кандидат, Вы же доктор! - Я тогда
был еще кандидат, - скромно ответил доктор. - Доктором я стал позже,
когда написал докторскую диссертацию о творчестве Митрия Комиссаровича,
я и защитил ее от тех, кто, так сказать, ничего не слышал об этом твор-
честве и готов был подвергнуть его нападкам. Я там написал, что Митрий
Комиссарович станет особенно популярным за полярным кругом. Почему за
полярным, спросите вы. Потому, что понадобится целый полярный день, что-
бы ознакомиться с подобным творчеством, а потом понадобится целая поляр-
ная ночь, чтобы отойти от мук сопереживания с этим, так сказать, твор-
чеством.
- Диссертацию Вы защищали тоже за полярным кругом? - спросил я, а мо-
жет быть, мне только сейчас кажется, что я спросил, но он тогда опреде-
ленно ответил:
- Я бывал неоднократно за полярным кругом, как за северным, так и за
южным, чтобы прочитать оттуда свежие стихи тем, кто будет смотреть на
меня через телевидение, находясь, в отличие от меня, в тепличных, а не в
экстремальных условиях. Меня везли туда на самолете, потом на санках,
причем санки тоже везли мои читатели, а не собаки, так как собакам не
нравилась моя шапка. Хотя некоторые породы собак - благодарные слушате-
ли... Да, хороший был народ, комсомольцы, энтузиасты, романтики, дисси-
денты... А диссертацию я писал в одном из университетов Калифорнии, так
как в Московском университете только удивились и сказали, что слыхом не
слыхивали ни о каком Подстаканникове. Сейчас их интересуют, так сказать,
другие темы, например, оСтранствия Одиссея и пути первой русской эмигра-
циип, или оСтранствия Гулливера и пути третьей русской волнып...
Здесь я, кажется, не мог не вмешаться в его прямую речь и спросил,
как же он на это не откликнулся, ведь он же прошел всеми этими путями.
- Да, я прошел этими путями, могу смело заявить, что маршруты Одиссея
не пересекаются, так сказать, с направлениями Гулливера, а что касается
третьей волны, то она и привела меня на тихоокеанское побережье амери-
канского континента. Там и приняли с восторгом тему Подстаканникова и
Гомера.
Я ослышался, подумал я, при чем здесь Гомер и столпы нашего бывшего
подпольного авангарда, но профессор тут же предупредил мое недоумение.
Гомер, как известно из предания, был слеп. У Подстаканникова, напротив,
слеп читатель. О Гомере спорят, сам ли он написал оИлиадуп и оОдиссеюп.
Подстаканников все свое, так сказать, пишет сам, хотя некоторые другие
столпы утверждают, что он списывает с безвестных опытов несправедливо
забытого поэта Стаканникова. И последнее: Гомера мы знаем по переводам
Жуковского и Вересаева, что только отдаляет нас от оригинала, а Подста-
канников пишет на своем, ему родном и нам близком языке, а это приближа-
ет нас к оригиналу. Отсюда напрашивается вывод, так восхитивший моих ка-
лифорнийских оппонентов: Гомер абсолютно ни в чем не зависит от Подста-
канникова, а Подстаканников ни в чем не повторяет Гомера. Я слушал, за-
таив дыхание. Вообразите себе человека довольно высокого даже тогда,
когда он сидит, тонкого, даже когда на нем модный пиджак с широченными
плечами, долголицего, почти безволосого, при этом то и дело то снимающе-
го, то надевающего меховую шапку на безволосую голову, у которого глаза
были некогда серые, но от чтения стали красные - таков Померещенский. Не
только шапку, но и очки при разговоре он то и дело меняет, вспоминая
разные истории, связанные с приобретением или потерей очередных очков.
По выражению усталых от чтения глаз можно различить, какие на нем очки:
от близорукости или от дальнозоркости. Взгляд при этом старался бить в
собеседника, что называется, без промаха.
- Да, Гомер, Гомер, - задумчиво произнес профессор. - Американцы во
время моей защиты очень просили, чтобы я им еще что-нибудь рассказал о
Гомере, ведь на защиту пришли знатоки не только русской, но и мировой,
так сказать, литературы. Некоторые из них потом вспомнили, что видели в
кино, как какой-то свинопас расстрелял из лука коварных женихов, как
здорово, оказывается это и был Одиссей. Кстати, о литературных заимство-
ваниях и влияниях, хотите, я попрошу Вас угадать, кто написал это?
Я согласился, он подмигнул мне, надел очки, в которых явно хорошо ви-
дел, и зачитал из огромной, переплетенной, видимо, в крокодиловую кожу
тетради:
...Я сижу у речки, у речки,
на том бережечке,
гуси-лебеди плывут,
чем дальше, тем больше они лебеди,
они улетают в далекие страны,
но как ни далек их путь,
редкая птица долетит
до середины течения
блестящей моей мысли...
Я сказал, что мог читать что-то подобное в прежних выпусках оСовре-
менникап, но кому это принадлежит, не припомню, поэтому полагаю, что на-
писано это каким-то не по праву забытым крестьянским поэтом уже после
отмены крепостного права, но еще до отделения Гоголя от России. Поэт по-
жал вставными плечами своего пиджака, достал еще одну тетрадь, обернутую
в сафьяновый переплет, если я правильно понимаю, что такое сафьян. Он
сменил очки на более темные и прочитал:
...Я сижу на берегу самого синего моря
на самой кромке прекрасного Крыма,
я свесил в великое море
мои босые ноги с наколкой -
оМать-Земля, тебя не забудуп,
и глядит на меня сквозь всю Турцию Византия,
но сквозь мглу и туман веков
разглядеть не может...
Я предположил, что написано это скорее всего в Коктебеле, в крайнем
случае в Ялте, но не местным, а приезжим человеком, если не автором, то
постоянным читателем (до седых волос) журнала оЮностьп, происхождения
сочинитель люмпен-пролетарского, и хотя он явно не заканчивал славя-
но-греко-латинскую академию, но для прохождения дальнейшей учебы, воз-
можно, прибыл с каким-нибудь обозом. Сочинитель взглянул на меня почти
сердито, снял пиджак и очки и как-то смущенно, уже без пафоса зачитал из
тонкой клеенчатой (я имею в виду переплет) тетрадки:
...Я сижу между Лос-Анжелесом и Сан-Франциско,
свесив в тихий великий океан
свои утонченные, умом необъятные ноги,
которые меня довели досюда, где
киты бьют хвостами по американской воде,
волоча в своих грустных глазах нашу Камчатку,
они такие тихие в великом и такие великие в тихом,
что не могут объять своим грустным взором,
где кончается Америка и начинаюсь я...
Я сначала подумал, что это перевод какого-нибудь американского
большого друга русской словесности, но переведено это довольно неуклюже
в тех местах, где встречаются скрытые цитаты. Это мог бы быть какой-ни-
будь из наших уже забытых пара-парафразистов, переехавших в последнее
время на другой материк, ища потерянную в домашних условиях романтику.
Видя мое замешательство, великий экспериментатор не стал меня допраши-
вать, а просто взял некое подобие блокнота величиной со спичечный коро-
бок, раскрыл его (блокнот), и почти запел:
...Я сижу одиноко на полной луне,
словно белый заяц на белом снегу,
я стряхнул с моих ног прах земли
в ядовитую лунную пыль,
подо мною коты на земле
назначают кошкам свиданья,
а собаки в моей милой деревне
лают-лают на меня, достать уже не могут -
собаки всех стран, присоединяйтесь!
Чтобы не выглядеть полным недотепой, я решил назвать хоть какое-то
литературное имя, и назвал: поэт Гурьбов, основатель столпизма, нового
стоячего течения; когда один читает в середине толпы, а остальные - тол-
па, столпились вокруг и слушают, причем те, кто сзади читающего, слышат
хуже, но все-таки слышат кое-какие обрывки, они эти обрывки пытаются со-
единить в новые речевые узлы, так возникает эхо позади столписта, это
эхо нарастает и создает фон, а все вместе записывается на пленку и про-
дается как синтез поэзии и хорового искусства.
- Гурьбов? - возмутился читающий. - Гурьбов никогда не додумается
сесть на Луну! И никто из столпистов, они все, так сказать, приземлен-
ные.
- А эхо? - догадался я возразить. - Если не сами столписты, то эхови-
ки могут додуматься. Тем более что луна по-украински оэхоп. Да, эхо, до-
бавил я, поймав недоуменный взгляд.
- Вы хотите сказать, что Украина далека от нас, как луна, - съязвил
Померещенский, - или что она только, так сказать, наше эхо? Осторожнее,
ведь я тоже украинец!
- Упаси Господь! - перепугался я.
- Ну, Господь помилует, - утешил меня украинец. - А теперь последнее.
Ясно, что вы ничего не понимаете в изяществе.
Он достал уже не тетрадь, а свиток, сдул с него пыль (лунную,
мелькнуло у меня), развернул:
...Я сижу беспокойно на остром
луче Сириуса, надо мною
воздвигают египетские пирамиды,
ко мне простирают незримые руки
жрецы, еще не забальзамированные фараоны,
я спускаю к ним, я запускаю к ним над собой
по лучу звезды клинописные указания -
как готовить себя к посещению вечности,
не минуя мгновенной встречи со мной...
Какая-то смутная догадка забрезжила во мне, и я напряг свою память. Я
старался припомнить, где я читал что-то про Сириус:
- Лукавые происки властителей и преобладающих классов сделали то, что
земля обращалась около солнца. Это невыгодно для большинства. Мы сделали
то, что земля будет обращаться отныне около Сириуса!
Я замолчал, а писатель тут же, продолжая мою цитату, завопил: - Прог-
ресс нарушит все основные законы природы!!! Как я тронут: вы слышали о
Константине Леонтьеве, это мой самый любимый Константин после Циолковс-
кого. А я, где бы ни был, я всегда в себе несу цветущую сложность, хотя
в иных странах меня легче понимают и принимают, когда я напускаю на себя
вторичное смешение и упрощение... И обожаю цветущий Крит за то, что там
Леонтьев проучил француза, обидевшего нашу отчизну. Я был бы рад вер-
нуться на Крит нашим консулом, вослед Леонтьеву, откуда тот, несомненно,
привез идею цветущей сложности. Правда, цветение осталось на Крите, а
сложность - в России. Грядущий консул смотал свиток и признался: - Вы
могли бы догадаться, что все стихотворения мои. По восходящей: от перво-
начальной простоты к цветущей сложности. Здесь я вынужден попросить про-
щения у читателя, ибо передал эти замечательные стихи по памяти, а это
лишь бледный пересказ. Мне так и не удалось разыскать, где они были на-
печатаны. А их автор вещал дальше, пряча в стол свиток:
- Когда писали на свитках, знание было тайным, свернутым, темным, по-
тому столь загадочна история древнего Египта, а время было непрерывным и
замкнутым, и Земля вращалась вокруг Сириуса, откуда пошла вся наша циви-
лизация. В Китае, где писали на открытой бумаге, время находилось внизу,
на обратной стороне листа, и будущее уже заключалось в прошлом, исклю-
чая, так сказать, идею прогресса. Небо, являясь отражением исписанного
иероглифами листа, нависает над землей китайским календарем. Читают от
конца к началу, как бы перебираясь из настоящего в историю, поэтому осо-
бенно чтут все традиционное. А в Европе появление книг сделало время
прерывистым, пространство дискретным, возникли и стали разлагаться ато-
мы, история пошла скачками, ведь книгу можно, не то, что свиток, раск-
рыть случайно на любом месте, вот вам, так сказать, и революции! А мы
между Западом и Востоком оказались оригинальны потому, что книги имели,
но не всегда раскрывали. Правда, однажды раскрыли известный вам оКапи-
талп не на том месте.
Я хотел было добавить, что и оДиалектику природып мы открыли не на
том месте, реки собирались поворачивать в чужие стороны. Но я промолчал,
внимая владельцу свитков и книг и вспоминая, как порою и в собственной
судьбе случается открывать не ту книгу и не на том месте. Один мой доб-
рый школьный приятель все время натыкался на книги о беспризорниках, ко-
торые обязательно становились крупными учеными. У него были математичес-
кие способности, но он вырос в мирной семье и постеснялся идти в науку,
пошел в искусство. Позже я его встретил, тот с сожалением сказал, что и
в искусстве - сплошные беспризорники. Из удачно раскрытых книг я не могу
не назвать Хрестоматию по новейшей поэзии, которую составил как раз По-
мерещенский. Она предназначалась для лицеев и гимназий, но где ее нынче
найти? Кто-то из моих почтенных знакомых взял и не вернул, сейчас поч-
тенные люди перебиваются с хлеба на воду продажей своих и чужих книг. А
как точны были описания каждого классика! ...Авраамий Ганнибалов был
буквально за ручку введен мною в поэзию, хотя он и не родственник Пушки-
на, но он врос в наш язык, как каменный идол в почву Таити, никто не
знает его происхождения, но каждый пред ним столбенеет, и каждое его
слово - придорожный камень на путях мировой цивилизации, он первый, хотя
и не последний стал так писать по-русски, что звучало это по-зулусски, а
смысл имело евразийский.
Дымком над еще уцелевшими крышами деревень повисли воздушные вирши
Степана Булионова, так и хочется вдохнуть этот экологически чистый дымо-
чек, этот эликсир от кашля, вызванного газовой атакой городского салон-
ного метамодернизма... Удалая космичность Фаддея Астроломова сливается с
вселенским космизмом, этим наследием всемирной отзывчивости золотого ве-
ка; звезды видят все: ночного лиходея, наощупь отыскивающего свою невин-
ную жертву, и дневного гангстера, ясно видящего свою коварную цель, и
влюбленную пару, еще не совсем осознавшую свои вторичные половые досто-
инства, и просто веселого парня, которому хорошо и с самим собой и с
первым встречным, по недоразумению избегающим хорошего парня, - вот так
нам дано услышать, о чем звезда с звездою говорит... Поэт Дивана Пережи-
валова достигла высшей степени лирической раскованности, она храбро об-
нажила в рифму и без - не только свои внешние, но и внутренние органы,
полости, сосуды и капилляры, бросив в лицо очерствевшему свету звонкие
свои ямбы и тромбы... Эпик Эдик Эпикурицын воспел все наши магистрали,
железнодорожные маршруты, трамвайные и прочие пути и тупики, что и выве-
ло его в лидеры отечественного транспортного искусства: он первый полу-
чил от государства право бесплатно читать свои стихи в трамваях, трол-
лейбусах, вагонах метро и электричках... Трижды сдвигал ударение в своей
громкой фамилии Тихон Пугалов: с начала в конец соответственно с ростом
популярности. Некоторые слависты считали, что это три разных стихотвор-
ца. Первый - детский писатель, пишущий прежде всего для незаконнорожден-
ных, правда, и взрослые зачитывались его комиксами. Второй - автор сти-
хотворных романов ужасов про дам в мехах, меха зловещим образом прирас-
тают к дамским телам и дамы превращаются в соответствующих зверей, напа-
дая на тех, кто им эти меха приобрел; в то же время на них охотятся те,
кто хочет одеть в меха прочих дам. Все эти романы успешно продолжают ли-
нию оВитязя в тигровой шкуреп, рассчитывая на усложнившийся современный
менталитет. Наконец, третий вошел в историю словесности, выпустив том
надписей на подтяжках, растягивая которые можно добывать что-то новое. У
Дормидонта Ухьева хватило смелости только на смертном одре признаться,
что он сочинил достопамятное двустишие:
Дар языка обрел сперматозоид
и заявил, что жить на свете стоит.
Оно звучало чуть ли не ежечасно по всем программам радио и телевиде-
ния, призывая гражданок к постмодернистскому зачатию детей в пробирках,
причем анонимно. Родственники Ухьева, стоявшие у его смертного одра, тут
же все сообразили и вызвали реанимационную команду, которая, как ни
странно, приехала и вернула поэта к жизни и творчеству. Повинуясь нажиму
родных, он отсудил у фирмы зачатий свое авторство на текст популярной
рекламы, что обеспечило на много лет вперед и его и его наследников, а
также многих детей из пробирок очень охотно называли Дормидонтами, если
они не оказывались девочками. Можно еще долго перечислять, кого еще
включил Померещенский в свою хрестоматию, но вот Сатрапезова не удосто-
ил, и Мопсова не включил, так как к Мопсову от Померещенского ушла его
вторая жена, после чего Мопсов стал писать лучше, отчего и возникло
предположение, что не сам он расписался, а его новая жена вдохнула в не-
го часть унесенного с собой гения. Померещенский в тот период действи-
тельно несколько недель молчал, будто обкраденный, но потом записал с
новой силой, воспевая очень замечательно различные антикварные предметы,
которых он лишился вместе с женой, эти песни ярко показывали, что гений
его не угас вместе с нанесенным ему материальным ущербом. А Мопсова с
тех пор он называет не иначе как антикварным поэтом. Не вошла в хресто-
матию и поэтесса Зубмарина Антропосупова, она была в разное время заму-
жем за семью разными писателями, а потому могла рассчитывать на место в
истории отечественной словесности и без собственных сочинений. Какой-то
период она одновременно металась между тремя тружениками литературного
цеха. Ее покорял скромный, но зажиточный Всуев, бывший жокей, а затем
кинодраматург, он был так нежен, что в день своего семидесятилетия отп-
раздновал свое пятидесятилетие. За ней ухаживал Антиох Кумеко, который
писал за многих корифеев, увлеченных руководящей жизнью, оставаясь в те-
ни, но не без достатка. Он живал на правительственных дачах, ездил на
черных автомобилях, коих водителями были либо раздобревшие отставные ре-
зиденты времен Рапалло, либо испитые, поджарые агенты ЦРУ и Интелледженс
Сервис, которые так прижились у нас, что не захотели по истечению срока
своей службы возвращаться в свои палестины. По ней же, по Зубмарине
вздыхал бард и лирический нытик Лунатиков, над которым надсадно кричали
самые разные птицы, сострадая его безответным страстям, для всех этих
птиц лирик находил рифмы, еще более редкостные, чем сами птицы: пеликан
- по рукам, кулик - и нет улик, птеродактиль - председатель и т. д. По
поводу последнего примера самый наблюдательный из критиков - Стрептоку-
ков - ехидничал: птеродактиль не птица, а если он и кружил над головой
Лунатикова, то лишь в качестве доказательства, что стихи последнего име-
ют чисто палеонтологическое значение. Короче, никого из мужей Антропосу-
повой Померещенский не канонизировал, полагая, что каждого из них она
достаточно прославила. Не канонизировал он и Льва Толстого, что поначалу
казалось бы слишком смелым шагом, но когда убеждаешься, что хрестоматия
архисовременная, то становится ясным, Толстой здесь не при чем. Но тут
же знатоки вас высмеют, ведь Толстых очень много, есть и архисовременные
среди них, например Фрол Толстой, который по паспорту Лев. Он издал нес-
колько книг, которые никто не мог понять, но все хвалили, поскольку их
автор Толстой. Автор тогда сам разъяснил свои сочинения: сперва русская
словесность медленно отступает под натиском французской, в ней все
больше равенства: крестьян и пейзанов, стихов и прозы, высокого и низко-
го стилей; все больше братства: от братьев Люмьеров с их движущимися фи-
гурами до застывших фигур Белого братства, этих памятниках скорому концу
белого света. Затем русская словесность дает решающую битву французской.
Мертвые души теснят отверженных. Человеческая комедия наталкивается на
горе от ума. Капитанская дочка отбивается от пятнадцатилетнего капитана.
Русские, сохраняя свою боеспособность, отдают Москву французам, но те,
не найдя там читателей, бегут назад на свои Елисейские поля, преследуе-
мые русской поэзией и прозой. Вся эта эпопея нагло названа Фролом Толс-
тым - оВойна и мирп. Однако Фрол все равно остался Фролом. Однажды он
проник на один из писательских съездов, чтобы представиться иностранным
гостям. Услышав иностранную речь, он надвинулся на группу предполагаемых
французов, стукнул себя кулаком в грудь и назвался: Толстой. Толстой,
Толстой, повторил один из французов по-русски, - Толстой, Толстой, это,
кажется, тот великий писатель, который изменил жене и в результате ушел
из дома и бросился под поезд, на котором ехал за границу Тургенев...
Фрол Толстой обиделся и не стал продолжать разговор. А Померещенский,
прослышав об этом инциденте, списал Толстого со счетов, поскольку тот не
дал отпора иноземцу! Можно подумать, что Толстой бросился под поезд из
зависти к Тургеневу, который часто ездил за границу. А Толстой просто
терпеть не мог Тургенева за его одемократические ляжкип, почему Тургенев
и
был готов Толстому одать в рожуп. Но Толстой был большой писатель, и
Тургеневу более ничего не оставалось, как скрыться за границу от патрио-
тического гнева Толстого. Все это следовало объяснить бестолковому ино-
земцу, завершив толстовским же высказыванием, что о...есть пропасть лю-
дей на свете, кроме Льва Толстого, а - вы смотрите на одного Львап. Но
ничего этого наш Лев Толстой, то есть - Фрол, не сделал, почему и не во-
шел в дальнейшую историю. Не пустил в историю Померещенский и орденонос-
ца Завовулина, который был передовым партийным поэтом, талант которого
расцвел с введением многопартийности, плюралистически расширив его твор-
ческую палитру. Померещенский быстро разоблачил его, указав, что тот
прославляет даже незарегистрированные партии, а отсюда один шаг до соз-
дания собственной партии, например, читателей-орденоносцев, что только
ослабит позицию книжного рынка в борьбе за полное и безоговорочное ра-
венство всех читателей. Завовулин все же сыграл историческую роль, прав-
да на бытовом уровне, в жизни и деятельности самого Померещенского: бла-
годаря ему последний явил некоторые чудеса. Ветхий Завовулин никак не
мог забыть свое физкультурное прошлое, у него на груди всегда хранилась
фотография, где он в боксерских перчатках несет переходящее красное зна-
мя, хотя фотография была черно-белая. И давно уже стало традицией, если
Завовулин пьет в компании своих однополчан, все кончится побоищем. Одно-
полчанами он называл своих единомышленников, которые пришли к заключе-
нию, что автор оСлова о полку Игоревеп был красноармейцем. Все разговоры
этого общества сводились к спорам, откуда тогда взялась опера Бородина
оКнязь Игорьп, в какой мере она повлияла на оСловоп. Но все завершалось
всеобщим неодобрением коварным половцам, которые нас завлекают своими
плясками. Вот здесь и вскакивал Завовулин, крича, что молодость всему
виной, что новое поколение все испортит, начиная с букваря и кончая
конституцией. Если поблизости оказывался кто-то, кого подслеповатый ор-
деноносец принимал за молодого, то он получал неожиданную возможность
схлопотать в глаз. - Чума половецкая! - шумел Завовулин, замахиваясь, но
чаще всего удавалось перехватить этот замах силами самих же фракционе-
ров, их было не более двух, чего и хватало на каждую руку Завовулина,
которому только и оставалось, что свирепо вопить: - Я - ворошиловский
стрелок, хорошо еще, я сегодня без оружия! И вот нарвался он однажды на
Померещенского, набросился с криком: - Испакостил изящную словесность,
холуй половецкий! Померещенский замер, сжал пудовые кулаки, но и его тут
же любезно подхватили под руки сопровождающие его лица, а так как интер-
националиста Померещенского особенно оскорбило не столько слово охолуйп,
сколько ополовецкийп, он это слово пожевал-пожевал да и тут же выплюнул,
словом, дотянулся плевком до лица оскорбителя своего, который в ответ на
это взвыл, и вот этот перешел в восторженный вопль: - О! О! Вижу! Вижу!
О! Так вот это кто передо мною! Никак Померещенский! Какой же ты поло-
вецкий! Ты - наш! Исцелил еси око мое! Слава и хвала чудесному плюнове-
нию твоему! Как ни в чем не бывало, Померещенский перекрестил Завовулина
левой рукой, так как правую ему еще не отпустили оторопевшие его спутни-
ки, и провозгласил: - Завовулин! Иди с миром, и виждь и внемли! Слух об
этом прошел по всем литературным коридорам, обрастая небывалыми подроб-
ностями. Росло и количество свидетелей, сначала это были братья Улуповы,
которые держали за руки чудотворца, потом оказалось, что его держали че-
ловек сорок, и все известные личности, некоторые уверяли, что Помере-
щенский и не плюнул вовсе, а действительно заехал Завовулину в глаз, от-
чего тот и прозрел, а кто-то из друзей Померещенского заехал орденоносцу
еще и в ухо, после чего тот стал слышать сызнова собственный внутренний
голос, который прошептал: не поднимай руки своей на брата по перу! Была
и такая версия, будто Завовулин ни на кого не бросался, просто ему ука-
зали на вошедшего Померещенского, и Завовулин медленно, словно ощупывая
воздух, двинулся навстречу со словами - вот кому я хотел бы лиру пере-
дать, а Померещенский, заметив приближение невидимой лиры, поплевал на
ладонь, потом добавил пепла от окурков, взяв его из ближайшей пепельни-
цы, сделал из этого брение и аккуратно приложил к правому оку партийного
поэта, сказав: имеющий очи да видит. И как бы перенял из рук застывшего
от восторга Завовулина трепетную лиру. По-иному стал излагаться и эпизод
на площади Маяковского, где при стечении жадных до искусства масс в раз-
гар оттепели Померещенский читал у подножия памятника свои хрестоматий-
ные строки: После смерти нам стоять почти-что рядом: вы на оМп, а я на
оПп...
Поклонники после этих стихов стали толкать автора против его воли на
пьедестал, и затолкали бы, если бы не бесноватый, который буквально по-
вис на брюках поэта, отчего брюки стали съезжать, и поэту пришлось в них
вцепиться обеими руками, вместо того, чтобы карабкаться на пьедестал.
Пришлось поклонникам опустить его и заняться бесноватым, но бесноватый
отринул от себя чужих поклонников, прислонился к пьедесталу и, бешено
жестикулируя, заорал примерно такое: - Дал дуба! И - будет! (при этом он
указал рукой вверх на памятник) - Я - Будда! Я - буду!.. Все остальное
вряд ли кто сейчас припомнит, но длилось это звуковое бедствие очень
долго, а приблизиться никто не мог к бесноватому, какая-то сила отбрасы-
вала всех назад. Начался ропот: где дружинники? Когда надо, их нет. Где
милиция, когда надо, ее нет. Где переодетые в гражданское платье офицеры
и рядовые государственной безопасности? И в этот момент Померещенский,
уловив, как всегда, волю большинства, ринулся к бесноватому и, на удив-
ление, остановлен не был. Словно для объятий, простер руки, отчего бес-
новатый притих, и только еще дошептал последнюю, видимо, строчку: - Без
тени... и-ронии... я - гений... а-гонии... - а как только дошептал и
притих, как тут же пал на колени пред Померещенским и облобызал штанину
его брюк, которые уже снять не пытался, так как был исцелен. В то же
время от толпы отделилось дикое стадо и с отчаянным визгом и ревом рину-
лось в подошедший троллейбус... Лишь много позже очевидцы догадались,
что это стадо состояло из переодетых сотрудников охранки, в них и всели-
лись бесы, изгнанные Померещенским из одинокой больной души неизвестного
поэта. Эта способность к творению чудес только усложнила и без того нап-
ряженную жизнь народного любимца. Его выступления собирали паломников
отовсюду, среди которых было много студентов-иностранцев, уверовавших,
что за один такой вечер в них прорежется знание русского языка, а среди
отечественной публики преобладали подслеповатые и глухие, что часто при-
водило к срыву представления: где он? он вышел? не вижу! - галдели одни,
- он уже читает? что он читает? не слышу! - галдели другие, а все перек-
рывал визг девиц, которым очень хотелось потрогать поэта. Все чаще при-
ходилось скрываться в дальних странах, но и там в переполненных залах
ликование было столь велико, что в нем тонули редкие осмысленные вопро-
сы: а кто это? а что он делает? а на каком языке он читает? Мало того,
во всем мире уже знали два волшебных русских слова, которыми всюду
встречали представителя великой нации: чуда! чуда! - и второе: шайбу!
шайбу! Домашние, то есть отечественные недоброжелатели Померещенского
(были и такие) тоже внесли свой вклад в дело отчуждения великого волшеб-
ника от собственного народа. На очередном заседании акционерного общест-
ва ГЛАВЭЛИТ должен был решаться вопрос о присуждении Померещенскому дво-
рянского титула. Сам Померещенский считал, что речь должна идти о возв-
ращении, а не оприсуждениип, причем должны бы ему вернуть и поместье в
Тамбовской губернии, а так как там находился колхоз, то колхозникам он
обещал вольную. Он мог бы еще претендовать на часть земель в Померании,
но от этого права он сам отказался, хотя из предложенных заранее титулов
- граф, пэр, маркиз, лорд, конунг, мурза и прочее, он считал, что для
благоденствия страны ему подошел бы титул мега-герцога. Вначале дали ти-
тул графа руководителю Нового союза борьбы за трезвость официантов, фа-
милию которого тут же забыли, потом стал бароном ведущий грандиозных
шоу-программ Иммануил Танкер, кто-то спросил, откуда такая не совсем
русская фамилия, на что новоиспеченный фон Танкер смущенно сказал, что
это его сценический псевдоним, а настоящая фамилия подлинно русская,
стоит лишь заглянуть в любой словарь. Затребовали словарь и убедились:
танкер - нефтеналивное судно. Да, такая уж у меня была неудобная русская
фамилия - Нефтеналивное Судно, мои предки участвовали в разработке нефти
еще с самим Нобелем, - признался фон Танкер. Нефть нам очень нужна! -
согласились учредители ГЛАВЭЛИТа, а председатель восторженно воскликнул:
- Ура, наши люди уже в словарях! Элита есть элита! Следующим претенден-
том был дрессировщик пушных зверьков Наполеон Домкратович Сизифов, ему
предстояло стать маркизом. Сизифов претерпел много гонений за свое укро-
тительство. Ему вечно мешали укрощать зайцев, вначале заяц-русак, якобы,
оскорблял достоинство коренных русаков, основное свойство которых - ис-
торическая неукротимость. Приходилось работать только в зимнее время с
зайцами-беляками, но с реабилитацией Белого движения он был вынужден пе-
рейти на кроликов. С горностаями он сам не смел работать, будучи монар-
хистом. На него клеветали, будто непокорных зверьков он продавал на во-
ротники в пошивочную мастерскую Литературного фонда Союза писателей, и
за это ему еще посвящали стихи: оМорозной пылью серебрится его бобровый
воротникп. Пришлось долго опровергать, что Евгений Онегин вовсе не сов-
ременный писатель, а лишний человек из прошлого века. Итак, Наполеон
Домкратович стал маркизом, но все уже порядком устали, добравшись до
имени Померещенского, некстати вспомнили инцидент с Завовулиным, предс-
тавив его так, будто орденоносец был побит, а не исцелен. - Как! Ордено-
носец! - послышались возмущенные голоса. - Подумаешь, орденоносец, все-
го-то орден оЗнак учетап, вступились за Померещенского и намекнули на
его чудеса, но заступникам возразили, что чудес не бывает, тем более, в
прошлый раз уже удостоили титула баронессы ведьму - простите - белую
колдунью Чернопятову... Узнав, что благородство его осталось без должно-
го признания, несмотря на продолжающиеся реформы, Померещенский сказал
об элитариях: - Плевать я на них хотел! - но спохватился, вспомнив о
волшебных свойствах своей слюны, и выразил свою мысль иначе: - Мы пойдем
другим путем! А тем временем распространились слухи о его самоубийстве.

* * *
Надо ли говорить, что здоровье Померещенского волновало не только его
поклонниц, которые засыпали поэта письмами, прочитав его новое стихотво-
рение, где любимая женщина опять его не понимает. И не только политичес-
ких деятелей, которым было важно, чтобы перо поэта было всегда наготове,
чтобы поддержать изверившихся в коммунизм или не доверяющих рынку, чтобы
заклеймить врагов нации, клевещущих на наш строй, или осадить зарвавших-
ся друзей народа, которые воюют с демократами. И простые люди на улице,
завидев поэта в шапке, сочувственно качали головами - уж не болят ли уши
у поэта от глумливого шума черни? А завидев поэта без шапки, жалели - уж
не склероз ли, забыл дома шапку... Сейчас никто уже не припомнит, кто
первый кому позвонил, кто какую версию самоубийства литератора предста-
вил своему собеседнику, но об этом говорили все и долго, тем более теле-
фон в России еще не перешел на оплату по счетчику. Говорили, что снова
был замыслен путч, в столицу двинулись войска, но слава Богу, (тут же
спохватывались - прости, Господи) на подступах еще к району Кунцева были
остановлены и повернули назад: Померещенский со связкой гранат бросился
под головной танк. Гранаты были ему подарены еще вьетконговцами во Вьет-
наме. Вовсе не так, говорили другие, не гранаты, а итальянская мина все-
му причиной, подарена она была афганскими моджахедами вместе с дублен-
кой, в которой он и вышел навстречу танкам. Какая дубленка, - слышались
возражения очевидцев, ведь сейчас лето, и при чем здесь танки! Поэт
взорвался на мине там, где положено поэту - у памятника Пушкину на
Тверском, а совершилось непоправимое в знак протеста против тлетворного
влияния на русскую историю пушкинских слов: опоэзия, прости Господи,
должна быть глуповатап. Эту фразу использовали то критики против поэтов,
то поэты, отбиваясь от критиков, и все ради родной словесности. А при
необъятной любви народа к поэзии это не могло не воздействовать на со-
борный разум, особенно на пути демократического развития. Протестуя про-
тив преемственности в области глуповатости, самоубийца в последний мо-
мент произвел оума холодное наблюдениеп и решительно отдалился от Пушки-
на, пожалев, как-никак, кумира своего, и взорвался уже около оМакдо-
нальдсап в знак протеста против засилия бездуховной американской цивили-
зации. С этим не соглашались многие, знавшие любовь Америки к покойнику,
они уверяли, что трагедия произошла перед немецким культурным центром
им. Гете в знак протеста против слов Мефистофеля в оФаустеп: оя часть
той силы, что вечно хочет зла и вечно творит благоп. Вот и решил наш че-
ловек выступить против этого дьявольского заблуждения мировой литерату-
ры, зло пошутив над самим собой, и предоставив миру задуматься, - а где
же здесь благо? Но и это заявление опровергла радиостанция оНемецкая
волнап, которой Померещенский был известен еще тогда, когда его пригла-
шали на роль Мефистофеля, но он уступил ее именно из любви к Мефистофелю
своему большому другу Брандауэру. Все эти кривотолки отъявленных запад-
ников отмели востоковеды. По их взглядам, она миру и смерть краснап -
подобный буржуазный эксгибиционизм чужд такому глубокому и тонкому уму,
каковым был покойник. Следуя своему внутреннему такту, тот удалился в
Страну Восходящего Солнца, где после долгой и продолжительной чайной це-
ремонии в обществе гейш вышел тихонько в каменный сад и сделал себе ха-
ракири мечом, подаренным ему Тосиро Мифуне, чтобы Померещенский не
расстраивался из-за невозможности принять участие в съемках фильма оСемь
самураевп. Никакого протеста при этом не выражалось, просто поэт на пос-
леднем издыхании нараспев читал эротические танки Рубоко Шо, пока не
умер. Как можно так поверхностно судить об уходе из жизни такого челове-
ка, - возмутилась другая ветвь востоковедов, давно мечтавшая наладить
мост между северным и южным буддизмом. Они получили секретные сигналы от
белого братства с Гималаев, которое умственным взором видело, как Поме-
рещенский миновал Алтай, посетив гору Белуху, преодолел Гиндукуш и дви-
жется дальше в направлении, указанном свыше. Перед уходом из мира види-
мого он должен встретиться с Великими Махатмами, которым он донесет из
глубин своего сердца свою тайную доктрину. Если Будда в Дхаммападе учил,
как должен поступать мудрец в деревне, то Померещенский продиктует нако-
нец Махатмам канон, как должен поступать мудрец в городе. Да-да, в сов-
ременном городе, а потом он навеки застынет в позе лотоса на одной из
снежных вершин мира. Какой снег? Какие вершины? Едва ли не со смехом
встретили подобную дезинформацию политические соратники Померещенского.
Именно в последнее время знаменитый борец за мир и культуру был особенно
политически активен, потому он не мог уйти ни на поиски Шамбалы, ни за
философским камнем, и, если он и свернул на Гималаи, то только чтобы от-
дохнуть в пути и, возможно, покататься на горных лыжах, на самом же деле
он идет голый по пояс, правда, не снимая шапки, через знойные джунгли по
направлению к Индийскому океану. Этот факт подтвердили из близких к аме-
риканскому президенту источников, так как астронавты на шаттле видели
покойника из космоса, он действительно шел босиком к Индийскому океану,
а на палке, перекинутой через плечо, нес свои стоптанные армейские сапо-
ги. Итак, он рисковал жизнью, являясь первым русским солдатом, ведущим
тайную войну за тропическую форму одежды. Другая политическая партия в
Новой чудовищной газете выразила протест против этого заявления, назвав
его американской провокацией. Действительно, Померещенский как писа-
тель-фантаст любил пересекать Индийский океан, но только для встреч со
своим другом Артуром Кларком, и если он когда-нибудь собирался стать
солдатом, то только на звездной войне. Что же касается озвездп, то наши
космонавты со своей орбиты четко видели, как Померещенский нес на палке
через плечо вовсе не армейские сапоги, а изящные медные сандалии, кото-
рые не могли рассмотреть с шаттла американцы, из-за отставания их опти-
ческой техники от нашей.
- Мерзавцы, закупленные черностенцами, только и всего! - сказал сам
Померещенский обо всех авторах этих слухов, и снова добавил: - Мы пойдем
другим путем!
Правдивей всего этот эпизод описан в мемуарах Давида Скелетова, кото-
рый был в приятельских отношениях со многими великими современниками,
сам сочинял и издавал книги, а писать начал давно, еще в местах заключе-
ния, куда в свое время попал за пропаганду анархизма среди рабочих мос-
ковской фабрики одеял, хотя вездесущие злодеи нашептывали, что за мошен-
ничество. Но лучшего свидетельства, чем записки Скелетова оЛики и харип,
на нужный период мы не имеем, потому и раскроем эту редкую книгу на
шестьсот шестьдесят шестой странице.

* * *
...Мы встретились с Померещенским в ночном клубе, каком, я умолчу, он просил
не упоминать. Его дело. И мне он был нужен по делу. Я заказал столик в
ресторане, что мы кушали, это уж я не буду называть, а платил я.
И вдруг Помер (я его так всегда называл для краткости, любя) мне говорит:
- А вообще-то я собирался покончить с собой. Ты помешал. Нашел время,
когда развлекаться! В другой раз не мог, что ли, а, Скелет (так он меня,
любя, называл, подлец)?
- Это как это? Скелет чего-то не понял. Объясни, Скелет на приеме!
- Как? Из пистолета, подаренного мне Хемингуэем на Кубе. Я тогда с
двустволкой по странам ездил. Мне наши сказали в Москве, возьми с собой
двустволку, мало ли что, а мы тебе дадим документ, что ты на сафари ко-
мандирован. Спать будешь, с собой клади. Вот и пристал Хемингуэй, подари
да подари, все равно у тебя ее при въезде отнимут, это только от вас с
ружьем уехать можно, а к вам с ружьем нельзя. Потом ты все равно носить
его не умеешь, как за плечо забрасываешь, так стволами шапку сшибаешь.
Отдай! А я тебе взамен пистолет, с ним и самолеты угонять удобнее...
- Зачем тебе самолеты угонять, ты же государственный человек, - я его
конечно перебил и одновременно уколол, ведь раньше он больше любил свою
государственность.
- А я и ответил ему, что как государственный человек самолеты угонять
не собираюсь, тем более, меня сразу в любом самолете узнают, сначала
стюардессы, а потом пассажиры. Некоторые пассажиры очень волновались, уж
не в горячую точку планеты мы летим, если я на борту.
- А что ж Хемингуэй, - вернул я его к оружейной теме, а тем временем
на сцене был обещан стриптиз, и я вспомнил, как Померещенский, вернув-
шись из какой-то горячей точки планеты, рассказывал в Политехническом
музее о стриптизе, с которым столкнулся впервые. Был он еще тогда, ка-
жется, комсомольцем, и с негодованием описывал, как затравленная девушка
выскочила на помост и стала разоблачаться под Камаринского мужика, хотя
это могла быть любая другая народная мелодия. - Она сбрасывает блузочку!
- размахивал тогда руками Помер, едва не задев кого-то в президиуме, не
то Горького, не то Михалкова, - потом она скидывает юбчонку! - в прези-
диуме кто-то пригнулся, - она срывает с себя лифчик! - в президиуме
привстали, - наконец, она стягивает с себя трусики, - тут Помер воздел
руки к небу, - и вам, настоящему человеку, вдруг становится до смерти
противно!!!
- Уговорил меня-таки Хемингуэй на свою голову, - пробормотал Помере-
щенский, вскакивая, чтобы разглядеть раздевающуюся девицу, но, так как
наш стол был достаточно близко, снова сел, не отводя глаз от сцены и в
то же время не выпуская ножа и вилки, которыми он дирижировал действом,
но и не забывал их прямого назначения: - На свою голову, говорю. Ведь
Хемингуэй потом из моего ружья и застрелился. А кто знает об этом, кроме
меня? И подумай я нынче, застрелюсь из пистолета, и кто тогда будет
знать, что пистолет мне Хем подарил? Это меня и остановило, - он захло-
пал в ладоши, так как стриптиз совершился, и снова встал, чтобы его было
видно.
- А ты бы повесился с этим пистолетом в руке, - посоветовал я, дабы
он поскорее сел, - вот была бы задачка для расследования. Он замахнулся
на меня вилкой, но смирился и сел на место. Ведущий на сцене объявил,
что сейчас для многоуважаемой и состоятельной публики будет сюрприз, пе-
ред вами выступит лауреат регионального конкурса красоты охранников. Ла-
уреат вышел на сцену на руках, повертел внизу породистой головой, и
встал на ноги под одобрительные возгласы допущенных в это общество знат-
ных дам. Он ловко выскочил из казацких шаровар, быстро сбросил гимнас-
терку и долго стягивал тельняшку, словно запутавшись в ее полосах. При-
несли стул, и богатырь мигом обломал ему ножки, внесли стол, со столом
то же самое. Внесли еще стол, его он ломать не стал, так как на нем был
графин и стаканы, графину он отсек горло ребром ладони, а содержимое
быстро разлил по стаканчикам, дав публике понюхать: водка. Выпил водку,
закусил стаканчиком, так четыре раза, стаканчики были невелики, он их не
разжевывал, а так проглатывал. Но и разжевать их он мог спокойно, так
как принесли еще стул и лауреат, заложив руки за спину (руки связаны! -
прокричал ведущий), отгрыз одну ножку за другой. Лауреат был действи-
тельно красив, как Шварценеггер, но челюсть была чуть тяжелее, и уши го-
раздо больше.
- О чем задумался, - спросил я притихшего приятеля моего.
- Да вот, интересная закономерность в облике наших правителей. Смотрю
я на этого верзилу и удивляюсь, как в нем сочетается подвижность со сте-
пенностью. Совершенный человек! А вот наши вожди: Ленин. Подвижен, ре-
зок, суетлив, жаждет незамедлительных перемен. Потому и не продержался
долго. Сталин. Степенный, себе на уме, немногословен, все делает как бы
исподволь. Вот и продержался в неустойчивом равновесии максимальный
срок. Хрущев. Снова - подвижен, резок, болтлив, фантастичен, абсурден.
Хотел преобразований, слетел быстро. Ну, эпизодические фигуры не в счет.
Брежнев. Степенный, многозначительный, косноязычный, тоже себе на уме,
но более для себя. На восемнадцать лет хватило, хотя и с моторчиком. За-
тем - Горбачев. Энергичный, трезвый, тоже суетливый, скорее пустослов,
чем ритор. Пребывание его у власти сравнительно метеоритно, а сколько
разворотил! И вот теперь - Ельцин, сам у себя за кулисами, слова из него
не выжмешь, степенности хоть отбавляй. Музы молчат, поговаривают пушки.
Никак, это надолго... Атлет тем временем много чего сокрушил, находясь в
связанном состоянии, крушил лбом, реже затылком. Ведущий объяснял, так
приходится вести себя, попав в логово враждебной структуры. Дюжие ассис-
тенты, исполняющие роль истязателей, подвешивают лауреата за волосы к
люстре. После их ухода он висит, покачиваясь, несколько минут, потом на-
чинает шевелить своими большими ушами, уши медленно сползают вместе с
волосами с его головы, скальп остается на люстре, а гигант легко призем-
ляется на сцену.
- Еще один очевидный момент, - продолжал обобщать Померещенский. Ле-
нин был лыс, Сталин волосат и усат, Хрущев лыс, Брежнев волосат и бро-
васт, Андропов лысоват, Черненко волосат и бел, Горбачев лыс, Ельцин во-
лосат и бел. При этом лысые как раз подвижные и кратковременные, видимо,
к ним относится поговорка: потерявши голову, по волосам не плачут. А во-
лосатые держатся дольше, к ним, хоть и к мужикам, годится пословица: у
бабы волос долог, да ум короток...
- По-твоему получается, что после Ельцина опять лысый будет, - вста-
вил я, - это хорошо, значит не Жванецкий, хотя он и подвижный...
- При чем здесь Жванецкий, он ведь как раз лысый, - сообразил Помер.
- Извини, старик, я имел в виду Жириновского, это он еще не лысый,
правда, хитер, быть может тоже маскируется и пока в парике ходит. На
сцену втащили шкаф, музыка закатила барабанную дробь, как перед смер-
тельным номером циркача. Дверцы шкафа раскрылись, и оттуда вышел ведущий
с ночным горшком в руке. Он прошел по краю сцены, показывая всем пустоту
в горшке, белое эмалевое донышко. Находясь в застенках неприятельских
структур, приходится ради выживания принимать крайние меры, растолковал
он публике. Потом лауреат с горшком на минуту скрылся в шкаф, и появился
уже с полным горшком. Если вас хотят уморить голодом, объяснял ведущий,
это самое надежное средство перехитрить мучителей. Есть ли среди при-
сутствующих желающие убедиться, что все подлинное? Можно попробовать
пальцем! Одна из дам выразила желание, но ее спутник, грубый мужлан, не
пустил ее. Впрочем, запах был подлинный, некоторые даже перестали же-
вать, хотя пить продолжали. Под барабанный рокот лауреат съел содержимое
и под рукоплескания удалился.
- Знаю я эти штучки, - хмуро заметил Помер, - все у них сосчитано.
Стаканчиков жалко, потому он съел свое дерьмо, чтобы хозяину стаканчики
проглоченные изрыгнуть, так сказать не отходя от кассы.
- Ну, ты - голова! - восхитился я приятелем своим и заказал еще вы-
пить, было как раз к месту. И тему, затронутую Померещенским, развил
дальше.
- А смотри, как они нашу литературу каждый по-своему колебали. Первый
лысый требовал от всех партийности, нечего писать для денежных мешков.
Он бы и всех лирических героев принял в партию, даже всяких там бабочек
и мотыльков, и жуков, от майского до навозного. Революция у него, как в
воду, в Толстого гляделась. А писатели разбежались, хорошо, кто успел.
Первый волосатый и усатый уже разбегаться не дал, пусть, мол, на род-
ной земле помирают. И помог. А потом говорил: У мэня других пысатэлей
нэту! Следующий лысый, Никита, Сталина отменил, Ленина не тронул, ясно,
лысый лысому на лысину не плюнет. А писателей опять разбазарил, хорошо
хоть уже не хоронил. Лучше он, конечно, с художниками распорядился, они
удобнее, их перелистывать не надо. Теперь опять волосатый, с бровями, он
уже не шумел, он понял, писатель хорош, когда его не особенно видно, а
чтобы тон задать, сам положил начало правительственному натурализму,
снова вспахал целину и захватил, отбил у немца Малую землю. Хорошо. Тре-
тий лысый сразу понял для себя смысл правительственного натурализма, но
на новом витке: писать надо только за валюту. Потому неправительственные
писатели пусть делают, что хотят, если и их заметят, то туда им и доро-
га. И много, много писателей сразу развелось, но и вывелись они довольно
быстро, вместе с книгами. И последний волосатый. Это уже и писатель пос-
ледний. Остальных, если и видно, то их нам изредка из заграницы показы-
вают, истощенных, но уверенных в себе. А если Самого долго не видно, то
нечего и спрашивать, что он делает, как государством-де руководит. Что
делает? Книги пишет, чтобы на Западе раньше нас знали, что он делал. Они
там всем правительством пишут, оттого других и не увидишь, поскольку у
нас сейчас главное направление, оно и единственное - это конвертируемый
правительственный натурализм. Чуешь, к чему я клоню? Вечно этот Помер
прибором играет. Говорил я ему: ты же по заграницам шастаешь, не тереби
нож и вилку, будто ты их украсть хочешь. Не помогает.
- К чему ты клонишь? Что и меня уже не видно? К этому, да?
- Да нет. Тебя все равно видно, ты же - Помер. Ты всех переживешь, и
лысых и волосатых. Нет, я о себе. Я о том, что пора и мне за перо
взяться. Вот и хочу с тобой посоветоваться, с кем же еще... Тут к его
чести надо сказать, настоящий он мужик. Другой бы не потерпел потенци-
ального соперника. А этот только поперхнулся, но отговаривать меня не
стал, стращая такими словами, как особая грамотность, тонкость души и
усидчивость тела.
- Ну, так пиши! - только и сказал.
- Э, нет, я так не хочу, как вы, я хочу, чтобы наверняка. Хотя я и не
правительственный, но хочу, чтобы сразу и за бугром издали. Чтобы сразу
- бестселлер!
Он и тут не растерялся. Валяй, говорит, Скелет. Бестселлер - это не
литература, быть может, у тебя и получится. А я не отстаю: - Вот ты и
дай совет - что? Он опять на тарелке остатками яств играет. Я ему всегда
говорил, что ты не доедаешь? А он мне возражал: Набоков никогда до конца
не доедал. Хороший тон, говорит. Но совет никак давать не хочет: все уже
давно написано, и все уже давно напечатано.
- Нет, - держу я свою линию, - вот Пушкин дал Гоголю сюжет оМертвых
душп и ты мне что-нибудь удели...
- Гоголю бы уделил: началась земельная реформа, и Чичиков заселяет
Россию вымершими земледельцами... А вообще, для начала нужны свои мысли.
Ага, подумал я, Гоголю. Да Гоголь бы тебя в такой ресторан не зазвал,
да и самого Гоголя сюда бы не пустили. Говорю: - Свои мысли? Изволь. От-
советуй, если советовать не горазд. Что сейчас в моде? Политика, секс и
пищеварение. Стриптиз как полная гласность изголодавшейся плоти. Уходит
в прошлое унылое взвешивание мозгов усопших вождей. Извилины кишок
больше влияют на жизнь свободного общества, чем извилины мозга. Плоды
умствования совпадают с итогами работы кишечника. Моя мысль - показать
наш революционный подвиг как перманентную сексуальную революцию. Ленин -
первый покойник от СПИДа. Сталин всю жизнь страдает от затаенного
счастья - почему он не заразился. Троцкого высылают из страны, чтобы не
заразил Политбюро. Не зря Ленин говаривал - эта проститутка Троцкий. Ро-
доначальник всей этой катавасии заразился непосредственно от призрака
коммунизма, который бродил по Европе специально в вожделенных поисках
Владимира Ильича. Забальзамировать его было важно из гигиенических сооб-
ражений: призрак слился с вождем и в него перевоплотился, потому плоть
должна оставаться на виду, чтобы призрак не восстал и не начал бродить
дальше. Троцкий был убит из ревности Сталиным в состоянии длительного
дистанционного аффекта. Ясна и суть сталинского садизма, ограниченный
был человек, не дошел до мазохизма, потому и оставался неуязвим. Прочие,
более слабые и задетые чумой культуры, выстрадали своим садо-мазохизмом
цепь репрессий и прямых убийств, на них же эта цепь и замыкалась, потому
с таким наслаждением они признавались в несовершенных грехах. Почему их
окрестили врагами народа? Народ же обязан плодиться, размножаться, а ка-
кой приплод при однополой любви? Другая сторона этой истории. Сталин не-
разделенной любовью любил Гитлера. Отсюда и война. Неутоленную страсть
Сталин вымещал на Берии, а тот на всем прочем народе. Я закурил свой
овинстонп и, как следователь на допросе, предложил сигарету Померещенс-
кому: закуривай, твои любимые. Бросил, говорит. Сидит, слушает, перева-
ривает. Я говорю:
- Они и на смерть легко шли, потому что боялись, что рано или поздно
от СПИДа загнутся. Кстати, ты обратил внимание, что вспышка СПИДа почти
совпала с началом перестройки? Удивляешься? Говорили, будто это оттого,
что к нам больше въезжать стали, завезли. Ерунда, это как раз мы больше
выезжать стали, вот и вывезли. Не веришь? А почему же сейчас выезд - по-
жалуйста, а со въездом в другие страны куда как строго? Знают, чего бо-
ятся. Это мы как всегда в неведении пребываем. Все говорим, что рождае-
мость у нас падает от демократии. А это все последствия великой сексу-
альной революции.
Вот. Ее начало тоже опишу, красочно. Не так, как Солженицын. В полном
соответствии политическому натурализму. Условия такие были. Вдали от ро-
дины, тесной кучкой. Среди чужих людей. Поп Гапон тоже будет замешан.
Потом ссылки. Ну, жены, Крупская и компания, все для ширмы. Все это Ла-
риса Васильева в оКремлевских женахп буквально обнажила: никакой сексу-
альности со стороны революционных жен. За редкими исключениями, но это
неженатые революционерки. То есть, извини, незамужние.
Я все думал, когда это безобразие началось. Сначала решил, в заплом-
бированном вагоне. Темно поди было, как раз для свального греха. Но по-
том я подумал, началось еще раньше. Есть там и некрофилия, все это сма-
кование загнивания империализма... Тут Помер меня перебил, зашипел, ти-
ше-тише! - и указал на сцену, где как раз пластически бесчинствовали су-
щества загадочного пола. С этого момента он только полушепотом, а потом
вообще шепотом со мной объяснялся, отчего мне приходилось часто пересп-
рашивать. Я не стал тише говорить, я же везде, как дома, а тут особенно,
и через стол у меня охрана сидит за самоваром. Но возникла рекламная па-
уза, и я промолчал соответствующее ей время, прослушав это повсеместное
ныне звукоизъявление. В частности было сказано, что всемирно известное,
но не до конца раскрывшееся число опип во время своих грядущих гастролей
впервые покажет нам именно здесь свое онюп. Вы встретите здесь у нас ве-
дущих репрезентантов истеблишмента и электората, богемы и бомонда, ан-
деграунда и промискуитета, мы поможем вам снять стресс и испытать катар-
сис, войти в состояние самадхи и выйти в люди. Войдя в наш непорочный
круг, вы поймете, что такое эллипс рассеивания и Бермудский треугольник.
Вся эта завлекающая белиберда сопровождалась пантомимой и световыми при-
чудами. На сцену высыпала дичь, приправленная экзотическими фруктами, а
официанты сновали между столиками с натюрмортами самых невероятных раз-
меров, примеривая их к стенам и колоннам.
- Все натюрморты, висящие на наших стенах, вы можете заказать себе
уже как блюдо. Если же вы захотите увековечить заказанное вами блюдо, к
вашим услугам наши проворные живописцы, которые не только мгновенно
изобразят яства на вашем столе, но и вас над этими яствами. Вы можете
также заказать голову вашего партнера в виде салата или изысканного тор-
та, а любители натуральной школы могут попробовать запеченный Нос Гоголя
и натуральный фирменный бифштекс оМертвые душип, а также рыбное филе
оПанночкап.
Я слушал все это с интересом, у меня было хорошее настроение, его бы-
ло трудно испортить. Померещенский как всегда кисло и загадочно улыбал-
ся. И ел ломтики лимона.
- Мы этнос молодой, недоразвитый, нам еще вокруг костра сидеть да си-
деть, прозревая в мерцание его поленьев и углей латиноамериканские теле-
сериалы, - заявил он лениво, не переставая кусать лимон.
- Мы племя вечно молодое и вечно незнакомое, - добродушно откликнулся
я, но хэппенинг рекламы заведения мешал мне продолжить мою бодрую мысль.
По первому вашему зову наши популярные поэты сочинят оды в честь ва-
ших прекрасных дам, вам нужно только заказать любимый вами размер! Среди
наших постоянных гостей сам Померещенский, мы вручим вам ценные открытки
с набором его автографов и его незабываемых однобуквенных стихотворений!
Померещенский поежился, но я видел, что он с трудом скрывал чувство глу-
бокого удовлетворения. Я протянул ему руку, и он сухо пожал ее, но тут
же, кажется, пожалел, что сухо. Нас посещали такие литературные знамени-
тости, как введенные в космос большой словесности самим Померещенским
Авраамий Ганнибалов и Еремей Сорокоплехин, Фаддей Астроломов и Максим
Телятников, Эдуард Эпикурицын и Степан Пробка. Специально для Михеева мы
расширили наши двери и выделили для него эксклюзивной величины стул...
- Алмазный мой венец, - вальяжно заметил Померещенский.
- Натуральная школа, - чтобы поддержать разговор, добавил я.
Ненавязчивая музыка на все вкусы и для всех возрастов! Сверху обруши-
вается хэви металл, снизу вздымается поступь духовых оркестров, под ко-
торые желающие могут промаршировать строем. Вокруг ваших столов вы може-
те заметить скрипачей-виртуозов, а любой из наших официантов по вашему
настоянию с удовольствием сыграет на ложках. Мы располагаем самым вмес-
тительным в мире подпольным холодильником, желающие могут в нем пока-
таться на коньках, а в одном из его углов пощупать рекордсмена по дли-
тельности катания в нашем уникальном холодильнике. Но это только копия
рекордсмена, оригинал находится в книге рекордов Гиннесса. Если вы вый-
дете из холодильника, то попадете в сауну с бассейном, где в теплых эк-
ваториальных водах вы можете искупаться вместе с акулами и крокодилами,
не пугайтесь, это наш высококвалифицированный персонал. Если вы любите
охотиться под водой, вам выдадут гарпуны и сети. Ваши телохранители мо-
гут спокойно заняться настольными или подвижными играми, мы берем на се-
бя всю полноту ответственности за ваши божественные тела! По вашим зап-
росам и возможностям прелести нашего массового и индивидуального масса-
жа, включая омолаживающую и отрезвляющую высокочастотную щекотку. Желае-
те испытать чудо целебного голодания? После торжественного приема пищи
вы можете спуститься на наших грузовых лифтах в комфортабельную шахту,
где под наблюдением опытных отшельников предупредительная голодовка
длится семь дней, а полная - сорок. Там вы можете присоединиться к нашим
сотрудникам в белых халатах, которые в той же шахте добывают для нас и
для вас уголь, как известно, мы давно перешли на собственные энергоноси-