Автор неизвестен - Cалон 1-67: сборник любительских околоюморных текстов - Скачать бесплатно

свою жизнь, назад в свое прошлое, в общем - кто как привык.
А он играл и пел. Твердо зная, что не умеет толком ни того, ни другого. Как
и любое ремесло, это тоже требовало навыка, требовало знания школы. А школы
не было - были кем-то показанные основы, и основы, им же и изобретенные, и
несколько подслушанных у кого-то созвучий. Были слова, не несущие смысла.
Может быть кто-нибудь, покопавшись, мог бы найти в них некий смысл, мог бы
поставить в соответствие каждое слово какому-нибудь факту или их сочетанию
в своей жизни или в какой-нибудь другой жизни, о которой слышал. Может
быть, возможно. Он просто пел и играл.
Кто-то его слушал, подперев голову рукой и отстукивая такт подошвой,
пальцами или мыслью. Кто-то смотрел за окно (а там дождь смывал остатки
снега). Кто-то смотрел в Пространство, ничего, кроме Пространства, и не
видя. На бутылке зря указывают процент, разумнее было бы указать степень
ощущения пространства. Примерно так :
- 1 стопка - то, что вы обычно видите,
- 2 стопки - чуть-чуть раздвинуть стены,
- 4 стопки - почувствовать Пространство боковым зрением,
...
- ? стопок - глядеть в Пространство, измерять его взглядом, быть его частью.
Одним словом, никто его не слышал, как не слышат дождь или уличный шум. Они
поднимали головы, пытаясь понять, что изменилось, если он замолкал. Кто
понимал, кто нет, но смирялись все очень быстро.
Но пока он пел. Без намека на знание о том, как следует петь, да и без
претензии объяснить, как на самом деле следует. Без попытки сформулировать
даже самому себе, хорошо это или плохо, лучше или хуже тех, кого он слышал.
Зачем ? Он пел не для них, и даже не для себя. Он просто пел. Без
стандартов, без стремлений, без оценки, без мечты в сияющее Совершенство
где-то в конце.
Кто-то подпирал голову ладонью, поскольку так было удобнее. Кто-то плакал,
выпив столько, что не мог не плакать. Кто-то танцевал с кем-то, поскольку
почему бы, собственно, не потанцевать ? Кто-то танцевал сам с собой,
поскольку если вдуматься - на кой черт нужен кто-то еще ?
Никто и никогда не считал, кто кому и сколько раз признался в любви, пока
он поет. Перед кем и сколько раз раздвинулась беспросветная мгла и явила
путь - куда ? - ну хоть бы не сразу в следующую стену. Кто решил, что в
общем-то он собой доволен. Кто решил, что все здесь как-то не так и больше
он в этот бар не пойдет. Кто просто упал со стула, устав от того, что
голова всегда сверху. Он просто пел.
Никто не просил приглушить музыку, когда он начинал петь. Ее как-то
приглушали сами собой, без напоминания.
Бесхитростная мелодия и слова без особого смысла. Они просто лились, как
вода льется мимо и не сливается, как положено, в надлежащую трубу, а течет
свободно по полу, затекая в щели, портя обувь, коробя паркет, оставляя
пятна... незаметно для владельца.
Он пел, а Вселенная рядом играла свою песню на своих струнах. Было между
ними что-то общее ? Нет, не было. Но никому из них не было до этого дела.
Ему часто бросали деньги, и к концу их набиралась небольшая кучка. Он
отдавал их Бармену, прося обычно "угостить чем-нибудь их всех". Но бармен
был мудр - он знал, что "их всех" не бывает. И просто на следующий снижал
чуть-чуть цены на Пространство - в конце концов, они делали общее дело.
M86


Story Teller
Как в запарке,
Ломая сроки,
Мчится маркий,
Пятная строки
Магистралей,
На снег и дождь
Не взирая,
Гремящий Dodge,
Помятобокий,
В салоне жарко:
Разбившись в парки,
Там молодежь.
Галдеж --
-- No smoking.
Балдеж --
-- No parking.

Как в зоопарке,
Ломая строки,
Мчится маркер,
Красный и строгий
Маг астральный,
Он в снег и в дождь
Выделяет,
Где суть,где ложь,
Памятно бойкий,
Он чертит жарко,
Красив как Parker,
Остер как нож,
Даешь!!! --
-- No smoking.
Даешь!!! --
-- No parking.
Т.Т.
Татьяна Троицкая


Шесть лет.
Очень трудно возвратиться в детство, но иногда это удается, на несколько
секунд поднимаются из глубины воспоминания, пряным дымом и яркой вспышкой,
словно солнце, на миг убежавшее от конвоя облаков, протыкает искрящимся
пылинками пальцем сумрак чердака, где ты живешь в своем
пространственно-временном континууме.
Эти секунды очень долгие. Словно день ребенка в деревне, наполненный чуть
слышными кудахтаньем кур и голосами взрослых, ползающих по огородным
грядкам. В июльском зное висит вибрирующая тишина, нарушаемая близко
пролетающими мухами, ты глядишь в напластованное инверсионными следами
синее небо, как в собственное будущее. Пес лежит, шевеля валиками бровей и
мокрый язык танцует в миллиметрах от пыльной земли, а твои солдаты из
спичек и сучков штурмуют песчаную крепость, храбро погибая в обвалах.
Жизнь в ритме сердца, сердце за минуту во сто крат чаще бьется, чем у
неповоротливых больших людей. Иногда застываешь, когда никто не видит и
стоишь в странном оцепенении, ни о чем не думая, зная только, что можешь
так простоять целую вечность - час.
Иногда удается побыть собою чистым несколько секунд, впасть в детство,
когда не было ни добра, ни зла, ни бога, ни дьявола, а только любовь
родителей и истинная вера в их слова.
Poor Child


Снег оседает мучительно медленно,
Тяжко порхающий снег.
Свет фонарей, ослепительно-мертвенный,
Злой хирургический свет.
Мрак расползается черною лужею,
Несуществующий мрак.
Страх расставания с жизнью ненужною,
Медленно тающий страх...

Spiritus


Посвящается человеку по фамилии.
Мне никогда не мешал мой мизинец. В строю пухлых пальчиков с короткими,
неказистыми, но ухоженными ногтями он стоял последним: им заканчивалась на
правой руке эта ласковая декада. Я коллекционировала пальцы. И теперь,
когда предыдущие девять были поименованы и сосчитаны, - теперь очередь
дошла до мизинца.
Что будет с филателистом, когда все марки, какие только есть на свете,
наконец, упокоятся в толстых альбомах своего владельца? А как будет
чувствовать себя меломан, приготовивший деньги на ту кассету, которой
недостает в его собрании записей - "The American Prayer"? Он знает Молитву
наизусть, он повторял ее сотни раз вслед за Ним - и вот этот грибник "по
осколки давно упавшей звезды", кажется, вполне доволен. И куда податься
Калибану, который видит умирающую в затхлом подвале Миранду?..
Безымянный палец извел меня своими робкими, неверными движениями, я устала
от его неповоротливости: он все время норовил изранить рабочую плоскость
ногтя. Этот печальный и непригодный палец. Безымянник и Бездельник.
Солдат-дезертир. Я и так перевела на него слишком много ацетона.
За этим атавизмом человеческой руки следовал мизинец: как полноправный член
декада-нской партии, он требовал внимания. Но здесь мне надоело
коллекционировать пальцы. Он был моей непомещенной под стекло маркой,
которой бредил филателист; он был моей звучащей в чужом окне "Американской
молитвой"; он был моей агонизирующей на калибановском диване Мирандой.
Этого мизинца не было в моей коллекции. Он был на моей собственной руке.
Вита


Я негодяй. Ты не простишь меня.
Но, впрочем, это ничего не значит.
Ведь знаешь ты. И также знаю я -
Ты Скарлетт, а я Батлер. Не иначе.
Ты думаешь, я сдамся. Как глупа!
Подлец по бабам никогда не плачет.
Ты просто мне как шлюха дорога.
Как шлюха, Скарлетт. И никак иначе.
И месть эдесь совершенно ни при чем.
Я усмехаюсь. И совсем не мрачен.
И только в понимании твоем
Ты Скарлет, а я Батлер. Не иначе.

Гена





Четверг, 11 февраля 1999

Выпуск 28


Интересно, почему зимой яблоки настолько вкуснее? Железа в них меньше, что
ли?...
Очечки на носу поправил, втянул живот, расправил плечи и затянул песню о
вселенской печали. Таким он мне и запомнился: несчастным, близоруким и
высокопарным. Эх, Дима, Дима..х Три года прошло, а песня все та жех. Все
так же тепла ищешь, но других согреть не интересуешься. Только и осталось
от тебя в коробке, что зубная щетка (почему?.. уже не вспомнить), да
открытка со стихом:
- Невыносима легкость бытия, -
Так пела женщина на валуне зеленом,
Сияя ликом одухотворенным...
Я ей внимал, дыханье затая.
Какой Колпаковский стишокх, с тоской, торжественно и об непонятном. Это
даже не Лоханкин, а какая-то смесь Лоханкина с Изнуренковым: "Обратите
внимание на мой ямб! Не правда ли, он пятистопен до чрезвычайности! Ах, ах,
высокий класс!" Чуть было второй раз на ту же лабуду не клюнула.. Спасибо,
Сережка вовремя вернулся, а не то опять бы околпаковиласьх. Сержик мой,
блестящезубый!.. веселый пройдоха и пылкий воздыхатель,.. мечта каждой
гимназистких. Весь будто выпорхнувший из Алискиного дневника времен нашей
школьной дружбых. У этого хоть хватает такта, наплевав женщине в душу, не
заглядывать ей в глаза с грустью и всепрощающим пониманием. С облегчением
возвращаю в коробку зубную щетку и открытку, секунду колеблюсь, разглядывая
брошку.. Ну уж нет, дудки! А ла гер, ком а ла гер; своими трофеями будем
гордиться; надену сегодня же, когда с Сережей Новый Год пойду встречатьх.
Прощайте, Дмитрий Викторович! Пусть антресоли будут Вам пухомх.. Скоро
придет Сергей, пора одеваться, вот только яблоко догрызух. Что год грядущий
нам готовит?х
Наташа


Из воспоминаний Сергея Агатова:
"Вот так новость - сплошные сестры!.. Оказывается, не только Таня - моя
сводная сестра. Еще и Светлана Чекрыжина - тоже какая-то моя сестра. Дважды
сводная. Есть ли такой термин?..
Нет, ну кто бы мог подумать? Эх, дядя Ваня, дядя Ваня, я ведь его хорошо
знал, даже после развода его с Танькиной мамой, мамой Любой, он часто
заглядывал. Когда я повзрослел достаточно, чтобы пить водку, он наливал мне
стакан, и, крепкий старик, как мне тогда казалось - выпивал свою одним
глотком, даже не морщась. Я, конечно, не пил...
Я часто находил его почетные грамоты - "Герою Соц. Труда... слесарю... И.
М. Семенову...", "За перевыполнение плана... бригадиру... И.М.
Семенову...", "За выдающиеся успехи... начальнику участка... И.М.
Семенову", они валялись в самых неожиданных местах, порой - заложенные в
какую-нибудь книжку, порой в ворохе старых, пожелтевших газет, перевязанных
бечевкой, и неизвестно почему не сданных в макулатуру, одну я нашел даже
внутри ламповой радиолы, кажется, она называлась "Юность", и сколько себя
помню - никогда не работала, от старости. Так, предмет интерьера на тонких
черных ножках. Я, лет 12, полез тогда внутрь в надежде оживить ее, но,
конечно, ничего не добился...
Эх, Дядя Ваня, подумать только, что я узнал это только сейчас... Пятнадцать
лет, как сказала Танька, пятнадцать лет, он регулярно, по понедельникам и
пятницам, с шести до одиннадцати, повязывал на рукав красную повязку с
надписью "ДНД" и уходил "бороться с хулиганским элементом", как он всегда
говорил...
На правах сына друга семьи я часто бывал у них дома, и сам не раз видел,
как мама Люба, когда он опаздывал на дежурство и не успевал поесть -
торопливо совала ему в руки пакет с какими-нибудь пирожками-оладушками. Он
сначала отказывался, шутил, что умрет не от голода, но в конце концов брал.
И лицо его помню в эти моменты - такое сурово-отрешенное, как у Уходящего
На Войну. А у Мамы Любы было лицо Жены, Провожающей Мужа на Фронт... Эх,
Дядя Ваня... Кто бы мог подумать, что две его жены, одна законная, другая -
нет, через пятнадцать лет встретятся однажды в одной очереди за колбасой,
и, по извечной женской привычке, начнут обсуждать своих мужиков... и
выяснят, что мужик-то один...
Не было никаких дежурств, не было никаких хулиганствующих элементов. Была
другая семья, где у него росла Светка... Оказывается, они развелись тогда
именно из-за этого, а не из-за того, что он храпел по ночам, как мне
сказала мама Люба, когда я однажды обнаглел настолько, чтобы задать такой
вопрос...
Эх, Дядя Ваня, задал ты мне загадку - кто ж мне теперь Светлана?.. Не
разбираюсь я в этих степенях родства...
Вчера, возвращаясь с работы, я долго стоял на Гусинобродской. Снег больше
походил на искрящуюся пыль, вился вокруг фонарей. Автобусов не было,
сколько ни всматривайся, и кто-то, прикурив, отбросил спичку под лавку, а
она не потухла, разгорелась снова. Маленький такой, дрожащий оранжевый
огонек среди густо-сизых зимних сумерек... Забавно, не я один в него
засмотрелся - маленький пацаненок, лет трех-четырех, не по погоде
укутанный, заворожился, присел, вглядываясь... Его держала за руку мама,
ей, видимо, не понравилось, что он тянет ее вниз, и, не глядя, она стала
дергать его, о чем-то ругаться, а он упрямо садился, показывал на огонек,
оправдывался, кажется - "Мама, мама, смотри, он живой".
Конечно, победила мама. Забавный пацан, спичка давно погасла, подошел наш
автобус, а он, на буксире мамы, все оглядывался, все смотрел - а вдруг она
снова загорится?.. Дети это специальные люди, мне кажется, пока у них нет
наших больших мозгов, они гораздо ближе к истине. Кто сказал, что
ковыряться в носу неприлично? Громко смеяться неприлично, неприлично
смотреть на людей пристально, неприлично есть суп через край тарелки,
неприлично дергать девочек за косички, а девочкам неприлично говорить
мальчикам "да"... И когда-нибудь и этому мальчишке совсем вывернут руки, и
убедят, что жить - вообще неприлично, и он в это поверит, и станет обычным
никем...
Черт, с таким-то настроением я иду на праздник, с таким-то настроением я
жду под часами Наташку... Ага, вот, кажется и она, это ее татарского вида
остроконечная шапочка мелькает среди бесчисленных праздничных голов...
Привет, Наташа..."

serge


Вяяяа,- так нежно-нежно: вяяяа. Кругом сложнейшие симфонии, месиво страсти
и смерти, а в тебе - вяяяа, - тихое, улыбчивое; идиотское - когда скучно,
фальшивое - когда вдвоем, умелое - когда в деятельном фарсе светового мира
выбираешь себе стезю существования, простое - когда искренний, склизкое -
когда желанный, вяяяа: стилизованное, сопливое, кипяченое,
интеллигибельное, райское, менструальное, сонное, спесивое, котеночье,
идеальное, страничное, талисманное, интимное, пятиминутное, глазастое,
бойкое, искусанное, размякшее, замученное, кожаное, счастливое, цифровое,
глухое, пропахшее, хихикающее, забытое, - настоящее гиперобразующее вяяяа.
Вяяяа - это все, что у тебя есть - отдай его другим, хотя бы на их звериных
мордах и были язвы. Отдай вяяяа красивым, чтобы они больше любили себя,
отдай вяяяа жалким, чтобы они пресмыкались перед тобой. Отдай его мудрым,
чтобы они щурили глаз, - отдай пустопорожним, чтобы восхищались, - добрым -
чтоб жалели тебя, депрессивным - чтоб лелеяли, вонючим - чтоб воняли не
просто так, а вовеки веков, нищим - чтоб облили трепещущее вяяяа густой
слюной, родным - они поставят его в серванте, как сушеного краба, отдай
вяяяа любимой, чтобы оно кануло, оставляя завитками след через жизнь. Или
сожги в своей нетопленой квартире, выпив торжественный бокал. Зло разорви,
утопи в проклятиях, закапай слезами разочарования. Или просто брось вяяяа
на дорогу. В конце концов не у всех получается.
*****

Но что же мне делать - шевелиться под
полотенцем скуки, набухшим застарелой влагой?
Или замирающе сладким лезвием перечитать журналы мод
И после с помадой на сосках пировать над поверженной в прах бумагой.
Я только задумался мечтой воды,
распластался кругом. Слепые сторожат неоны
в белой голове. А уже светает за гранью вершинных снов. Сады
стыдливо припрятали ночные несчастья - из глаз ползут скорпионы.
viveur <>


посвещается Татьяне Мельниковой.

Будет, конечно, будет
Жизнь в перепутанных тропах,
И одинокий шепот,
Над обреченным Сердцем!
Будет, конечно, будет
Счастье сверкать зарницей,
Только б не ошибиться,
Приоткрывая дверцу!
Только бы Солнца брызги
Не растерять по крохам,
Жарким прольется соком,
Ягода на ладони!
И заблестят караты
Искрами утром рано
Под голубым экраном
Неба, на хвойной кроне!
Будет, конечно, будет!
Время сотрет границы,
Перелистав страницы,
Все зазвучит Мажором!
Прошлое глупым вздором
В Зеркале отразится!
....Просто и безразлично
Эхо рассеют Горы!
Будет все это, будет!!!
. . .

Андрей Чепижный <>





Вторник, 16 февраля 1999

Выпуск 29


Трудно быть God'ом
На крыльях сна, на грязном дне помойки
Я доедал остатки землеройки.
Десятый час пробили мне куранты.
О, горечь рук наемников Антанты!
Лаская небом звездочку с папахи,
Я вспоминал, что мне рекли Кранахи:
"Не вздумай ты мускат мешать с токаем,
Не то закончишь вечер злобным лаем."
Как лист увядший падает на душу,
Так я из моря выхожу на сушу -
При смокинге, булавке и при деле,
И с пейджером... А вы чего хотели?
Воркуй мне, рация, о мартовском безумьи,
О том, как прахом вышли Монтесумьи
Дела - благодаря испанцам гадам.
Ох, поздно грохнули великую армаду!
Давно мы в юбках не ходили строем,
Давно не вешали пророков и героев,
Не жгли, не мучали и не четвертовали -
Три дня. А нас садистами прозвали.
Пускай хоронят царские останки,
Мы с патриархом - записные панки.
Забьем на мощи болт с соленым хреном -
Не надо путать Siouxie с Демосфеном.
Таков прогноз на завтрашние сутки:
Коньяк с икрой и кавиар в желудке.
Мы вычислим литраж земного шара.
Рассвет неловок. Утро. Спит отара.

К.Константинов <>


Жалок, болен, хрипит, - через месяц - мертвец.
В бодром стаде людей: кашемира и замши
он проклятия шепчет и чует конец,
Желтой пеной шипит: "будет горестно вам же!"
Мне противно смотреть как он тайно скулит.
Пассажирам метро вечно тягостна мерзость.
Переменит вагон, матерясь, инвалид:
лязг стальных костылей - бесполезная дерзость.
ххх
ххх
Через месяц пополнит музей белых мумий,
чистых статуй из льда. И в дневной круговерти,
в тесноте, посреди неуютных раздумий
запоет, замерцает явление смерти.

viveur


Последнее солнце,
Уставшие листья,
Подмерзшая пчелка
На желтом цветке.
Куда мы несемся?
Куда мы стремимся?
Навстречу холодной
И долгой зиме.
И все наполняет
Тягучий и пряный
Умершей листвы
Одуряющий запах.
И летняя роскошь
Сохнет и вянет.
Ночами из окон
Холодом тянет.
И птицы на юг
Улетают послушно.
Вода на озерах
Чернеет безмолвно.
Российская осень,
Грязная пустошь,
Склонилась на зимнюю
Плаху покорно.
Юрате <>


* * *
Лев сидел на берегу моря и скучал. Конечно, любой бы заскучал, если бы
любимая львица заявила, что брачный сезон закончен, и издевательски
добавила: »Посмотри в зеркало, царь зверейј.
Лев не любил смотреться в зеркало. Он был толст, неуклюж и имел лысину,
плавно переходящую в нос. И, наверное, именно поэтому сейчас сидел на
берегу моря и скучал.
Когда сзади стеснительно зашелестела галька, он, испугавшись, даже не
обернулся. Услышал, как кто-то небольшой, смущаясь, подобрался и устроился
рядом. Он неловко повернул парусящий на ветру нос и увидел маленькую мышку,
раскрывшую в его сторону большие черные глаза.
- Это ничего, что я... - застенчиво спросила мышь.
- Да нет, что вы, как я, разве, в общем... - запутался лев.
Оба помолчали.
Вдруг он вспомнил красивую фразу из какой-то книги...
- Я счастлив лицезреть, - тут же пустил он ее в ход, - в вашем лице...
тут... вот! - и, смутившись окончательно, добавил:
- Мадам!
- Мадемуазель, - поправила она и покраснела.
Оба снова помолчали.
Вдруг она начала первой:
- Вы знаете, я...
- Да и я, собственно, тоже, ой... - попытался он поддержать разговор.
Ничего не получилось.
- А может поговорить о литературе... - подумал он.
Тут она, расхрабрившись, сказала:
- А я люблю Шекспира...
- ...или о музыке, - продолжал размышлять он.
- И Баха... - видя, что ничего не получается, угасла она.
- Да ладно... - разошелся он, - Я, в общем-то тоже... - и снова застеснялся
в усы.
- Правда? - обрадовавшись, поддержала она, - Как хорошо...
И рассмеялась.
- Чего? - подумал он и вдруг счастливо улыбнулся.
Оба помолчали.
- А ведь я толстый, - вдруг ни с того, ни с сего сказал он...
- Ну да... - не поверила она.
- И лысый, с большим носом... - перечислял он, вдруг перестав смущаться.
- Не обманывай... - заинтересовалась она и, подумав, дополнила, - те...
- Честно... - заявил он. И представился:
- Элеонор, - а чтобы заполнить паузу, пробормотал:
- Это я сам имя придумал.
- А я Мася, - доверчиво посмотрела на него она. И сразу же оттараторила:
- Маленькая и серая!
- Не может быть... - удивился лев.
Оба помолчали...
С этой минуты они перешли на »тыј, а с моря уходили уже вместе. Это были
немного сумасшедшие животные:
Морской лев и Летучая мышь.

Саша С. Осташко <>


Прости меня. Я этой ночью сгинул.
Сомкнул глаза. Вонзил в ребро кинжал.
Я сдвинул эту Землю. Просто сдвинул...
И, как шпана, подальше убежал.
Как никогда. И тут же в щели неба
завыл сквозняк, тоскливый и живой.
Я пил вино. Я пил вино без хлеба.
И помянул. Да, да, тебя со мной.
И что потом? Большой, железной ложкой
меня отпаивал бескрылый херувим.
Прости меня. Он был тобой, немножко
(ты, как всегда, мне чудилась за ним).
И вот теперь - законы мирозданья -
логичный ход исчезнувших вещей.
Я сдвинул Землю... две пригоршни... к зданью
моей печали. И тоски. Моей.

Гена


Нашумевший случай
Площадь паром точит статуи в ожидании новых дев.
Вечер греет бродяг, поэтов, повелителей нежных рас.
Город кутается в луну, пробуждает у страстных гнев.
Спит господь. Нашумевший случай погружается в ворох фраз.
Мутный гам затопил кафе. В никуда манит сонный блюз.
Видно всем сквозь абсент и ложь предсказание смены вех.
Ищет плоть торжество и плен в смерть-словах фаворитов муз.
Белый страж поджигает крест - ноет пламенем божий грех.
В эту ночь погибнут многие из числа богов и богинь.
Скорбный пир начнут над трупами прокаженные и лгуны.
С неба рухнет горе липкое - имя этой звезде полынь.
Я же стану словом радости от одной таблетки луны.

viveur


Тень
Моя тень -
Тень каменного изваяния.
И изгибы плоти моей -
Словно слова сострадания.
А душа -
Середина бронзовой статуи.
Даже боги, взглянув на нее,
Не смеялись, а громко плакали.
Мои руки -
Безмолвие сумрака.
Если был изначально в них смысл,
То он был только черным умыслом.
Ну а ноги -
Столпы дряхло-глиняные.
Ни себя удержать не могут,
Ни идти ни к черту, ни к Богу.
Ну и вся я -
Вероломство пустынного космоса.
Растрепалась холодным безмолвием
В ворожбе проклятого промысла.
Юрате <>


Е. И., жене
Здесь море ниспадает голубым,
Заказанным тобою крепдешином.
Здесь запах времени... И, вечностью томим,
Общаюсь лишь с разрушенным камином.-
Камины здесь свидетели времен,
А времена остались без имен.
Но сосны все свободны, и гурьбою
Они на берег выбегают к водопою,
Где жажду утоляет им прибой.
Он разбегается, и вот, в прыжке аршинном,
Мне руки наполняет крепдешином...
Одеть тебя балтийскою волной.
Владнир Донец


1999 год. Уральское отделение академии наук.
Тополя по-прежнему вздымали свои ветви к небу. Все вокруг осталось прежним,
каким запомнилось десять лет назад. И вывеска Института Высоких Энергий так
же чернела на облицованной стене. Только тропинка среди крапчатых сугробов
стала уже, в один только след. И массивная дверь стала скрипучей. А дальше
за ней все изменилось, все уже было не таким, как прежде. В стальной
зарешеченной кабинке теперь сидел охранник в кaмуфляжной форме. Отложив
"СПИД-инфо", он молча оглядел редкого посетителя и так же молча придвинул к
окошку черный телефон. В трубке по набранному номеру долго не отвечали.
После недлинного разъяснения охранник благосклонно разрешил пройти в
здание.
В коридорах быдо темно и пусто. Сонное эхо отзывалось на каждый шаг и тут
же пряталось в цинковых коробах вентиляции, идущих под самым потолком. Не
хлопали двери, не трезвонили телефоны, не гудели трансформаторы, не стучали
пишущие машинки, не жужжали принтеры, не стучали вакуумные насосы, не
скрипели перья, не шуршала бумага, никто не кашлял в сумраке, расслоенном
пластами серого света. В середине коридора за стеклянными дверьми в
лабораторном модуле взору открылся высокий зал, в центре которого покоился
массивный и высокий, в два этажа, агрегат. Вдоль стен тянулись ряды
приборных щитов, пакеты разнокалиберных труб, пучки проводов. На столах еще
лежали разложенные листы писчей бумаги, справочная и всякая другая
литература, на спинках стульев и на случайных крючках вдоль стен висели
черные халаты. Железная лестница с пупырчатыми ступенями вела вверх к
пульту управления. И здесь ни души, ни вздоха.
И второй и третий этажи главного корпуса были так же пустынны и безлюдны. И
тут, в самом конце коридора на первом этаже, открылась одна дверь, и
пожилой человек с электрическим чайником в руке, вздыхая и бормоча под нос,
прошел в туалетную комнату. Одет он был в синий, местами замасленный,
рабочий халат, коротковатые штаны из простой серой ткани пузырились на
уровне колен и открывали снизу тощие ноги в темно-зеленых носках и
стоптанных комнатных тапочках. Пух волос на голове ученого колебался в такт
неспешных шагов.
Вернувшись в лабораторию и включив наполненный чайник в ржавую розетку,
старик снял со слесарных тисков некую хитро изогнутую пластину, затем,
кряхтя, приладил ее где-то внутри запутанной своей установки, сменил очки
на защитные и включил рубильник. Удивленно ожили шкалы приборов, пыльный
сумрак прорезал зеленый луч лазера, на затянутом паутиной потолке
отразилось неясное фиолетовое сияние. И вдруг сам воздух ожил и наполнился
смутными очертаниями, глухим ропотом отдаленных голосов. По стенам
пронеслись тени, еще хранящие веселые профили светлых голов, затем раздался
хлопок, сноп искр осветил дальний угол комнаты, и снова все погасло и
стихло. И снова старик, кряхтя и приохивая, полез в гущу хитросплетений
проводов и трубок.
И только взгляд голливудского продюсера мог оживиться здесь, увидев готовые
фантастические декорации для своего будущего фильма.
Uliss


Чапаев.
Его поезд шел вниз,
Его время кончалось,
У последних ворот
Он надел ордена.
Из дырявых кулис
Выползала усталость
И ощеренный рот
Разевала страна.
Сотни юных бойцов
Его тело кромсали,
Стаи огненных птиц
Выходили на взлет.
Он с небесным Отцом
Будет пить из Грааля,
С золотых колесниц
Застрочит пулемет.
Мы починим баркас,
Мы разбудим Харона
В воскресенье зимой,
Через тысячу лет.
Он уходит от нас
К изумрудному трону,
Мы становимся тьмой,
Нас почти уже нет.
В. Крупский <>





Пятница, 19 февраля 1999

Выпуск 30


ФРАГМЕНТЫ...
Frame 7.
Несчастен Демон,
Демон не стал бы ведь --
что вы,
нет -- счастливым
выглядеть;
занятость делом --
темени сталкивать,
чтобы,
изнашивая,
темы комкать, либо
на темени выхладить
зиму белым
снегом -- да, тем самым
снегом из наших
эндшпильных фабул,
по которому (снегу)
и согласно которым (фабулам)
любимых уход
запомнится -- даже
не пледом,
бешено
брошенным на пол,
но непременно пешим
(хотя уместнеe санным)
по снегу удвоенным следом,
ибо проще сносить потери,
снега когда посреди,
но если не слеп
и не глухой --
плачь, Демон, вслед,
плачь, но проследи --
помни о деле --
под аккорд захлопнутой двери
след чтоб в два ряда был.
Bolivar cannot carry,
cannot carry double...

Story Teller



так холодно и скучно
в пыли и зеркале барахтается нудный свет
открытки в забытьи тома провидцев тучны
напыщенны судьбой затворника. валет
прибит к стене
за трусость манию непослушанье
и увяданье жизни безразлично мне
и жертвенная суть молчанья.
навязчиво орут про тайный смысл
какие-то уродливые тени.
а средоточение существ и чисел
томится в браке света вещи лени.
и ненасытна лень как порванные губы
желающие пососать фетиш
и апокалиптические трубы -
режим сознания: "москва-париж".
мерещится тоскующее тело
давно обещанное голое
палящей спелостью болело
топтало липкий путь в бесполое.
так в диссонансе дней и кожи
влюбленные травились ядом
и мы с тобой на них похожи
я буду думать что ты рядом

viveur


Время
Зайчика звали Зяблик. Это имя дали ему, когда он был маленьким. Знакомым он
представлялся просто: »Заяцј. »Ну почему, - спрашивал себя он, - ну кто
угодно, ну почему Зяблик?!ј К сожалению, никто так и не ответил ему на его
вопрос.
Однажды к Зяблику приползла его старинная подруга Улиточка Лолита.
- Привет, - сказала она, и кокетливо завязала бантиком все свои четыре
глаза.
- Привет, - обрадовался Зайчик, - как дела?
- Ничего, - ответила Лолита и, заглянув себе за ракушку, таинственно
прошептала, - Дядя Богомол сказал, что пришло Положенное Время!
- Ой! - испугался Зяблик, - а куда?
- Сюда, - доверительно сообщила та.
- А что такое Положенное Время? - совсем растерялся Зайчик.
- Дядя Богомол сказал, что Время бывает Хорошее, Плохое и Положенное. В
Плохое Время думаешь о Хорошем, в Хорошее вспоминаешь Плохое, а в
Положенное ты делаешь Великие Глупости.
- Глупости, - зачарованно повторил Зяблик, - а какие?
- Всякие, - снова перешла на шепот Лолита, и, зловеще нахмурив глазки,
сказала, - Тот, кто сумеет сделать Всякую Великую Глупость, тому будет
разрешено навсегда остаться в Положенном Времени!
- Понял, - ничего не понимая, сказал Зайчик, - а кем разрешено?
Лолита спряталась в ракушку и, высунув один глазик, прошептала:
- Кем-кем... Ним...
Тут Зяблик перепугался не на шутку и забарабанил по пеньку лапками.
- А давай разобьем твою ракушку. А то я очень не люблю, когда ты в нее
прячешься, - закончив нервничать предложил он.
Улиточка выползла целиком и обиженно втянула глазки:
- Это будет Глупая Глупость. Я же не предлагаю отрезать тебе уши.
- Не злись, - примирительно сказал Зайчик, - Я больше не будем, ой, не буду.
- Ладно, - согласилась та. И вдруг улыбнулась.
- Ты чего? - удивился Зяблик
- Просто так, - подумала Лолита, а вслух сказала, - Просто так.
- Ага! - подумал Зайчик, а вслух сказал, - А-а-а!!!
Тут из-за кустов выглянул Дядя Богомол и угрюмо сказал:
- Хм! Сидят!
- Ой, Дядя Богомол, а оно еще долго будет? - обрадовался Зяблик.
- Кто? - посучил лапками тот.
- Положенное Время, - подтвердила Лолита, - вы же сами говорили, что нужно
делать Великие Глупости.
- А-а-а... - сказал Дядя Богомол, - так вы уже не успели. Положенное Время
на то и положенное, что на него нужно положиться. А вы не положились.
- А какое же сейчас Время, я и не заметил, - удивился Зайчик.
- Сейчас подумаю, - сказал тот и заснул.
Лолита и Зяблик сидели тихо, чтобы не разбудить его. А потом им надоело и
они пошли играть в снежки. Они шли и играли, потом просто шли, потом
отдыхали... Когда они ушли на другой конец леса, до них донесся крик Дяди
Богомола:
- Я поду-ума-ал. Сейчас самое хорошее Время - Плохое...
- А чего оно самое хорошее? - прошептала Улиточка Зайчику.
Голос, затихая, прокричал:
- Потому, что в Плохое Время можно мечтать о Хоро-ошем...

Саша С. Осташко


В пустыне жаркой, где шакалята, и в поднебесье, где соколята,
Не марципанов, не мармелада, а справедливости все хотят!
Но - по-шакальи - она такая, а - по-сокольи - она - другая,
И,все на свете ругмя ругая, растут шакалы из соколят.
Не говорите, что провели вас, и не пеняйте на справедливость,
Покуда пьеса не завершилась - хотя не многим понятна суть.
Сто вариантов у каждой сцены - какую правду найдем в конце мы?
А наши дети растут как цены - вот-вот уж спросят о чем-нибудь...

Pimenov


Когда кожа станет, как дуба кора
И белая муть подернет глаза,
Походка не будет лететь от бедра,
Туман будет там, где сверкала гроза -
Я успокоюсь в сознании мира,
Одною ногою стоя в могиле.
Уже в ожиданьи последнего пира
Я сброшу ярмо подчинения силе.
Мое наваждение будет разбито,
Вино наслажденья до капли испито,
И так, не коснувшись ни разу свободы
Я проживу бесконечные годы.
А может быть лучше, сгорев в одночасье,
До дна исчерпать свое горькое счастье,
Прекрасно и чисто уйти молодым,
Сгореть, отсветив, не больным и седым.
Вздохнут на прощанье: "Так ярко и мало".
А где-то на небе звездой больше стало...
Юрате





Понедельник, 27 февраля 1999

Выпуск 31


ФРАГМЕНТЫ...
Frame 8.
Этот праздник случается так --
Мы подолгу не знаем, где он:
Но в момент, когда над головой
(С детства помним их. Терпко-дефис-
Нерифмованных, впрочем) цитат
Зажигается синий неон --
Этот праздник всегда и с тобой,
И со мной. Наш А Moveable Feast.
Story Teller


Я - Слово
Здравствуйте, всемогущие господа,
лишь на одно ударение отставшие от Господа!
Здравствуйте, прекрасные мадонны
с красотою из силикона!
Здравствуй, честная столица!
Поверни же ко мне свои лица!
Я когда-то (не верю сам!) в вас влюбленный был
Помню, жили тогда душа в душу мы.
Но теперь, черт возьми, стал поэт я, блин,
Променял вас всех на Есенина с Пушкиным!
Так что, сами поймите, нынче негоже мне
разговаривать этаким будничным "здрасьте",
Появляться с улыбкой мигающей рожею,
Разделять с вами скуку, веселье и страсти.
Нелюдима, злословна, пошла наша братия -
Ни иконам ее не унять, ни погонам, и
Хоть за семь замков затолкать ее -
Все бросается ономатопоэтиконами!
Захотел бы, так сам сел на вас верхом -
Молокосос с гранитной рифмой!
Захотел бы - кораблем-титаником-айсбергом
Поразбивали б носы вы о пятистопный риф мой!
Испугались, от страха трясутся животики?
Вы и вправду сочли все меня дебоширом?
Хоть поэт я - да, но и человек тоже все-таки,
Не боись, народ, иди с миром!
Отдохну я теперь, вас слегка поносив -
Мне от вас, чертей, нужно много ли?
Ну а вы, как всегда, лишь воротите прочь носы,
Начитались, поди-ка, все Гоголя...

Виктор Максимов


Белым туманом окрестность одета,
Белым туманом одеты поля,
На огородах - сырая земля,
Будто на свежей могиле лета.
Белым туманом разлита печаль
В мертвой, убитой морозом,траве,
В мокрых бурьянах, в осклизлой ботве,
И в колеях, где вода словно сталь.
Оцепененье, канун холодов
В спутанных травах, утративших цвет,
Кто-то рассыпал прощальный букет
Крупных, тяжелых осенних цветов.
Быстро смеркается, гаснут огни,
Вечер приходит - тосклив и угрюм...
Как благодарен я октябрю
За эти прощальные хмурые дни -
Сердцу легко и легко голове,
И не влекут уже вечные темы...
Кладбищенско-свежие хризантемы
Рассыпаны в спутанной мертвой траве.
Boris





Среда, 3 марта 1999

Выпуск 32


"Февраль.
Достать чернил и плакать..."
И заключить в подарочную рамку
Горячий треск каштанов на огне,
Сады Моне, граффити на стене,
От створки устричной на пальце ранку,
И Сен-Мишель, и фото на мосту,
В метро случайный всплеск аккордов струнных,
Негромкий дождь и маленький отель.
И, возвратясь в метель,
А, может, в слякоть,
Достать чернил, заправить принтер струйный,
Доверить письма чистому листу...
Наверно, это будет акварель,
Когда тихонько над листом заплакать.

Ежинька


***
Пришел апрель, снега расчистив,
Парят берез крыла расправленные.
В дымящуюся кучу листьев
Бросаю письма неотправленные.
Водою жизни, быта хлебом
Во мне, будто в тюрьме, измученные,
На выдохе - в шальное небо -
Летите, мысли неозвученные.
Между крестами золочеными,
Над куполами жестяными,
Взлелеянные и точеные,
Они летят - и Бог бы с ними.
Сколь им лететь - неважно, милая:
Сегодня, через год - когда-то,
В пути налившись новой силою,
Они достигнут адресата.
И я сгребаю листья горкой,
Под снегом на зиму оставленные,
И причастившись дымом горьким,
Сжигаю письма неотправленные.
***
Июль.
Небрежно брошены подушки,
излом бровей, запястий,
речь живая...
"Вы пишете стихи? Как Пушкин?
Боже!...
Прочтете что-нибудь?"
"Быть может, позже..."
"Ах, да, je comprenez...
А я вот - вышиваю...
Ах, душно как! Уж что ль бы, дождик!.."
Дождик.
***
Ты далеко. Но в шорохе листвы,
В паденьи капель, в запахе случайном
Вдруг что-то сдавит сердце, и - увы -
Опять уйдет, не открывая тайны.
И вновь, и вновь неведомая грусть
Вдруг захлестнет - и сразу же отпустит.
Смешно, но - слезы выступят. И пусть.
Мне сладко и спокойно в этой грусти.
По мокрым крышам - барабанный бой,
Немолчный шум - по водосточным трубам,
Я оглянусь, услышав голос твой,
И в пустоту уронят "здравствуй" губы.
Ты далеко. Вчерашние мечты
Во мне звучат наивнее и тише.
И, Боже мой, вообще - причем здесь ты?
Ведь это просто дождь стучит по крыше.

Алексей Ермолин


С.
Я, тридцати неполных лет,
Такой-то, некий,
Задира, умница, атлет -
В девятом веке,
Изведав древнюю вражду,
Однажды встретил
Копье тяжелое между
Шестым и третьим.
Я йорик - думалось: навек.
Ах, руки эти -
Меня на солнышко, наверх,
На свежий ветер.
И волос кисти из глазниц
Мне мусор вымел.
Я свет увидел. Я возник.
Мне дали имя.
Теперь я старше. Я живу
(Тьфу-тьфу - не сглазить).
И я летаю наяву
(В туристском классе).
Копье мне больше не грозит,
Я понимаю.
И от меня вином разит
Второго мая.
Мой дом не стал меня держать:
Я счел полезным
То, что сожрет меня, как ржа
Сжует железо.
Но, дом мой, я еще вернусь
К тебе под взоры.
И я улягусь - я клянусь -
В свои подзолы.
Я стану йориком. Года
Спрядут столетья,
И я - о, Боже мой, когда?
Ах, руки эти...
Павел