Кард Орсон - Искупление Христофора Колумба - Скачать бесплатно

Орсон Кард
Искупление Христофора Колумба


МОСКВА "ТЕРРА" 1999




ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРОЛОГ СЛУЖБА ИЗУЧЕНИЯ ПРОШЛОГО
ГЛАВА I ПРАВИТЕЛЬНИЦА
ГЛАВА II РАБЫ
ГЛАВА III МЕчТА
ГЛАВА IV КЕМАЛЬ
ГЛАВА V ВИДЕНИЕ
ГЛАВА VI ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
ГЛАВА VII ЧТО БЫЛО БЫ
ГЛАВА VIII ТЕМНОЕ БУДУЩЕЕ
ГЛАВА IX ПРОЩАНИЕ
ГЛАВА X ПРИБЫТИЕ
ГЛАВА XI ВСТРЕЧИ
ГЛАВА XII УБЕЖИЩЕ
ГЛАВА XIII ПРИМИРЕНИЯ
ЭПИЛОГ






ПРОЛОГ. СЛУЖБА ИЗУЧЕНИЯ ПРОШЛОГО




Некоторые называли это время периодом "ничегонеделания", другие,
стремясь дать ему более положительную оценку, называли его "восстановлением"
или даже "возрождением" Земли. Все эти названия по-своему справедливы.
Человечество за свою историю сделало немало плохого, и теперь настало время
исправить содеянное.
Многое живое в мире было истреблено или погибло, а сейчас оно вновь
возвращалось к жизни. Вот чем занималось человечество в те дни: почву
обширных тропических лесов удобряли, для того чтобы там опять могли расти
деревья, достигая прежних размеров. По окраинам огромных пустынь Африки и
Азии запретили пасти скот и посеяли там траву, чтобы там образовалась степь,
а затем и саванна, прежде занесенные песком и камнями. Хотя расположенные
высоко над землей станции, изучающие погодные условия, и не могли изменить
климат, им достаточно часто удавалось направлять ветры таким образом, что ни
один клочок земной поверхности не страдал больше ни от засухи, ни от
наводнений, ни от недостатка солнечного света. Уцелевшие в гигантских
заповедниках животные снова приучались жить в условиях дикой природы. Все
населявшие Землю народы имели равные права на продукты питания, и теперь
никто не страшился голода. У всех детей были хорошие учителя, и каждый
человек получил реальную возможность заниматься тем, что отвечало его
наклонностям и способностям.
Теперь, когда человечество уверенно двигалось в будущее, в котором все
язвы мира будут исцелены и люди смогут жить безбедно, не стыдясь, что строят
свое благополучие за счет других, на Земле, казалось, должно было бы
наступить всеобщее благоденствие. Для многих, возможно, для большинства, так
оно и было. Но оставались еще люди, которые не могли вычеркнуть из памяти
мрачные тени прошлого. Слишком много живых существ исчезло с лица Земли, и
их уже не вернуть. Слишком много людей, слишком много народов занесено
песком забвения. Когда-то на Земле жило семь миллиардов человек, теперь же
лишь одна десятая от этого числа взращивала земные кущи. Уцелевшим было
нелегко забыть столетие войн и эпидемий, засух, наводнений и голода,
беспомощной ярости, переходившей в отчаяние. Каждый из оставшихся в живых
ступал по чьим-то могилам. Так по крайней мере казалось.
Поэтому возрождали не только леса и степи. Люди пытались восстановить в
памяти картины прошлого, рассказы о нем, проследить те переплетающиеся между
собой судьбы, которые привели одних к славе, а других -- к позору. Были
созданы устройства, позволившие заглянуть в прошлое. Сначала с их помощью
наблюдали лишь быструю смену событий в потоке столетий, а позже, когда
аппаратуру усовершенствовали, уже можно было разглядеть лица умерших и
услышать их голоса.
Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы записать все: не хватало
людей, чтобы проследить все поступки и дела ушедших. Приходилось выбирать
отдельные моменты истории, отыскивать ответ на какой-то определенный вопрос,
прослеживать судьбу того или иного народа до его исчезновения. И лишь таким
образом сотрудники Службы минувшего смогли рассказать своим согражданам
подлинные истории из прошлого и объяснить, почему возникали и исчезали с
лица земли целые народы; почему люди завидовали, ненавидели и любили; почему
дети смеялись при свете солнца и дрожали от страха в темноте ночи.
Служба минувшего сумела восстановить немало забытых историй, воссоздать
множество утраченных или поврежденных произведений искусства, возродить
столько обычаев, традиций, шуток и игр, религиозных и философских учений,
что временами казалось, будто на этом можно и остановиться. Казалось, вся
история человечества уже известна. Однако Служба, подобно реставратору,
сняла лишь верхний, тончайший слой прошлого, и большинство ее сотрудников
мечтали о том, когда они, наконец, смогут безраздельно погрузиться в
детальное изучение давно минувших времен.





ГЛАВА I. ПРАВИТЕЛЬНИЦА




Лишь однажды Колумб пришел в отчаяние и потерял надежду осуществить
свою мечту. Это случилось в ночь на 23 августа в порту Лас-Пальмас на
Канарских островах.
Наконец-то, после долгих лет борьбы, три его каравеллы вышли в море из
Палоса. И почти сразу же произошла авария: руль "Пинты" разболтался и чуть
не вышел из строя. Памятуя о том, как священники и аристократы при дворе
королей Испании и Португалии сначала улыбались ему, а потом, у него за
спиной, предавали его, Колумб и тут склонен был видеть в случившемся чей-то
злой умысел. Недаром Кинтеро, владелец "Пинты", так переживал за свое
суденышко, отправлявшееся в далекое плавание, что нанялся простым матросом,
чтобы присматривать за ним. Пинсон рассказал ему с глазу на глаз, что как
раз перед отплытием заметил, как несколько человек собрались на корме
"Пинты". Пинсон сам исправил руль, когда они выходили в море, однако на
следующий день он опять сломался. Капитан был в ярости, но поклялся Колумбу,
что "Пинта" присоединится к двум другим каравеллам в Лас Пальмасе через
несколько дней.
Колумб был так уверен в способностях Пинсона и его преданности общему
делу, что особенно не беспокоился за "Пинту". С "Санта-Марией" и "Ниньей" он
поплыл к острову Гомера, правительницей которого была Беатриса де Бобадилья.
Колумб давно ждал этой встречи, чтобы отпраздновать свою победу над
придворными короля Испании вместе с той, которая не скрывала, что искренне
желает ему успеха. Однако сеньоры Беатрисы на острове не оказалось. Ожидание
и без того было томительно, а тут еще ему приходилось изо дня в день
выслушивать пустую болтовню придворных Беатрисы, они вдохновенно уверяли
его, что иногда в ясную погоду с острова Ферро, самого западного из
Канарских островов, далеко на западе виднеются туманные очертания голубого
острова. Кто же в это поверит? Множество судов уже заплывали далеко на
запад, но никто из моряков ничего подобного не видел. Однако Колумб уже
научился улыбаться и одобрительно кивать, слушая самую невероятную
белиберду. Не овладев этим искусством, нельзя было бы удержаться при дворе,
а Колумб выдержал это испытание не только при постоянно переезжавших с места
на место дворах Фердинанда и Изабеллы, но и находясь в окружении куда более
надменных придворных Жуана Португальского. И теперь, прождав не один десяток
лет, чтобы получить в свое распоряжение корабли, людей и необходимые припасы
и, самое главное, разрешение предпринять это путешествие, он вполне мог
выдержать еще несколько дней общения с этими тупыми господами. И все же
иногда он едва сдерживался, чтобы не сказать им, насколько ничтожны и
бесполезны они в глазах Господа, да и других людей, если смысл их жизни --
лишь служить при дворе правительницы Гомеры, не находя лучшего для себя
применения, даже когда ее нет дома. Они, несомненно, забавляют Беатрису. В
беседах с Колумбом при королевском дворе в Санта Фе она недвусмысленно дала
ему понять, что прекрасно видит всю никчемность большинства представителей
рыцарского сословия. Без сомнения, она постоянно отпускала в их адрес
колкости, ирония которых до них даже не доходила.
Куда более мучительным было отсутствие вестей из Лас Пальмаса. Он
оставил там своих людей, поручив им сразу же сообщить, как только Пинсон
приведет "Пинту" в порт. Однако шли дни, а никаких известий оттуда не
поступало. Между тем тупость придворных становилась все более невыносимой,
и, наконец, терпение Колумба лопнуло. Вежливо распрощавшись с господами из
Гомеры, он направился в Лас Пальмас сам. Но, прибыв туда 23 августа,
обнаружил, что "Пинта" так и не появилась.
На ум сразу же пришло самое худшее. Предатели среди экипажа судна,
полные решимости помешать ему выполнить задуманное, возможно, подняли мятеж,
либо же им как-то удалось убедить Пинсона повернуть назад, в Испанию. А
может, они беспомощно дрейфуют в океане, уносимые течением неизвестно куда.
Или же их захватили пираты, или португальцы, которые могли заподозрить, что
эта экспедиция отправилась на поиски испанцев, пытающихся прибрать к рукам
их владения на африканском побережье. Наконец Пинсону, считавшему себя
имеющим больше прав, чем Колумб, возглавить это предприятие -- хотя ему
никогда не удалось бы добиться королевского покровительства и помощи,
поскольку у него не было ни образования, ни манер, ни терпения, столь
необходимых в таких делах, -- могло взбрести в голову уплыть дальше самому,
чтобы достичь Индии раньше Колумба.
Все это было возможно, и, перебирая в уме все варианты, Колумб готов
был поверить в реальность любого из них. В тот вечер он уединился в своей
каюте и, опустившись на колени -- не впервые, конечно, но с несвойственным
ему гневом, -- обратился к Всевышнему.
-- Я выполнил все, что ты повелел мне, -- произнес он. -- В какие
только двери не стучал, но Ты ни разу, даже в самые трудные времена, ничем
не помог мне. И все же вера в Тебя никогда не покидала меня. И вот, наконец,
я добился разрешения отправиться в экспедицию именно на тех условиях, за
которые сражался. Мы подняли паруса. Мой план был хорош. Время года было
выбрано правильно. Люди что надо, и я даже готов был простить им, что они
считают себя более опытными моряками, чем их предводитель. И теперь, я прошу
у Тебя лишь одно -- то, что мне действительно нужно: дай мне немного удачи.
Не слишком ли дерзко так обращаться к Господу? Может быть. Но Колумбу
уже случалось дерзко говорить с могущественными людьми, и исходившие из
самого сердца слова легко срывались с языка. Бог может покарать его за это,
если захочет. Но Колумб уже давно отдал себя в Его руки, а сейчас он слишком
устал.
-- Господи милостивый, неужели я просил у Тебя слишком многого? Неужели
Тебе понадобилось отобрать у меня третий корабль? Моего лучшего моряка?
Неужели Тебе так уж надо было лишить меня милости сеньоры Беатрисы? Я вижу,
что не заслужил Твоего расположения. И поэтому прошу Тебя найти мне замену.
Убей меня на месте, если хочешь. Вряд ли это будет больнее, чем убивать меня
по кусочкам, как Ты это делаешь сейчас. Знаешь что? Я готов служить Тебе еще
один день. Пошли мне "Пинту" или подай мне знак, чего еще Ты ждешь от меня.
Но я клянусь Твоим святым именем, что ни за что не отправлюсь в плавание,
если у меня не будет трех судов, хорошо оснащенных и с полными экипажами. Я
состарился, служа Тебе, и завтра, когда истечет назначенный мной срок, я
отойду от дел и буду жить на те крохи, которые Ты сочтешь возможным
пожаловать мне. -- Затем он перекрестился. -- Во имя Отца и Сына и Святого
Духа, аминь.
Совершив эту молитву, скорее похожую на богохульство, Колумб еще долго
не мог уснуть. Наконец, так и не успокоившись, он встал с постели и опять
опустился на колени.
-- И все же да свершится воля Твоя, а не моя! -- сказал он яростно.
Затем вновь забрался в постель и сразу же уснул.
Утром в порт вползла "Пинта". Колумб воспринял это как подтверждение
того, что Бог и в самом деле все еще не утратил интерес к успеху его
предприятия. Ну что, хорошо, подумал он. Ты не поразил меня насмерть за мою
непочтительность, о Господи, а послал мне "Пинту". Теперь я докажу Тебе, что
остаюсь и поныне Твоим верным слугой.
Он начал с того, что довел до исступления чуть ли не половину населения
Лас Пальмаса, заставив людей заниматься ремонтом "Пинты". На судне
трудились, казалось, все плотники, конопатчики, кузнецы, кожевенники и
парусных дел мастера, жившие в городе. Пинсон долго извинялся за долгое
отсутствие, но в его словах звучало что-то похожее на вызов. Он говорил, что
им пришлось дрейфовать почти две недели, и только благодаря его искусству
мореплавателя, "Пинту" удалось привести туда, куда он обещал. Колумб не до
конца поверил ему, но не подал виду. Как бы там ни было, Пинсон здесь, а с
ним и "Пинта" с мрачным от пережитого Кинтеро. Так что пока Колумб был
доволен.
Теперь, когда все мастера и ремесленники Лас Пальмаса работали на него,
ему наконец удалось заставить Хуана Ниньо, владельца "Ниньи", заменить
треугольные паруса на прямоугольные, которыми были оснащены другие
каравеллы, с тем чтобы все корабли могли одинаково маневрировать в море и с
Божьей милостью одновременно приплыть ко двору китайского богдыхана.
За одну неделю все три судна оказались подготовленными к плаванию
лучше, чем когда они покидали Палое, и на этот раз никаких неожиданных
поломок не произошло. Если даже среди экипажей и затаились какие-то недруги,
их, несомненно, отрезвило то, что и Колумб, и Пинсон были полны решимости
выйти в море любой ценой. К тому же, если бы экспедиция потерпела неудачу и
на этот раз, они застряли бы на Канарских островах почти без всякой надежды
на скорое возвращение в Палое.
А Господь так милостиво откликнулся на обращенные к нему дерзкие слова
Колумба, что, когда они, наконец, пристали к берегам Гомеры, чтобы пополнить
судовые припасы, над замком Сан-Себастьян развевался флаг правительницы
острова.
Все сомнения и страхи Колумба тотчас рассеялись. Беатриса де Бобадилья
по-прежнему высоко ценит его! Как только ей доложили о его прибытии, она тут
же отпустила всех придворных, которые еще неделю назад как будто снисходили
до общения с ним.
-- Кристобаль, друг мой, брат мой! -- воскликнула она. Колумб поцеловал
ей руку, и она повела его из дворца в сад, где они сели в тени дерева и он
принялся рассказывать ей обо всем, что произошло со времени их последней
встречи в Санта-Фе.
Она слушала с большим интересом, иногда задавала отнюдь не праздные
вопросы и смеялась, когда Колумб рассказывал, какие палки в колеса начал
ставить ему король почти сразу после подписания их договора.
-- Вместо того чтобы дать деньги на три каравеллы, король раскопал
какое-то преступление, совершенное горожанами Палоса в незапамятные времена,
-- наверняка контрабанду...
-- Их главный промысел в течение многих лет, насколько я знаю, --
подхватила Беатриса.
-- Ив наказание он потребовал от них уплатить сумму, равную стоимости
двух каравелл.
-- Удивляюсь, что он не заставил их оплатить все три, -- перебила
Беатриса. -- Ведь он -- известный скупердяй, дорогой старина Фердинанд.
Правда, он оплатил все расходы на войну и не разорился. К тому же, он только
что выслал из страны всех евреев, так что теперь ему, в случае чего, и
занять не у кого.
-- Ирония судьбы состоит в том, что семь лет назад герцог Сидонии был
готов купить мне в Палосе три каравеллы за счет собственной казны, но король
не дал на это разрешения.
-- Дорогой старина Энрике -- у него всегда было куда больше денег, чем
у короля, и он никак не может понять, почему при таком раскладе его власть
уступает королевской.
-- Как бы там ни было, вы можете представить себе, как они
обрадовались, когда я, наконец, оказался в Палосе. А затем, чтобы
окончательно меня унизить, король объявил, что приостановит судебные
разбирательства по уголовным и гражданским делам в отношении тех, кто
захочет присоединиться к моей экспедиции.
-- Не может быть!
-- Может. Вы представляете, каково было узнать об этом настоящим
морякам Палоса. Им вовсе не хотелось отправляться в столь далекое плавание в
компании преступников и несостоятельных должников. К тому же, их сограждане
могли бы заподозрить, что они тоже нуждаются в подобной милости короля.
-- Его величество, несомненно, полагал, что подобная мера сможет
побудить любого принять участие в вашей безумной затее.
-- Да, его "помощь" чуть не погубила все в самом начале.
-- Итак, сколько же преступников и разорившихся должников на ваших
судах?
-- Насколько мне известно, ни одного. Слава Богу, он послал нам Мартина
Пинсона.
-- Да, это человек-легенда.
-- Вы знаете его?
-- Рассказы и байки моряков доходят и до Канар. Мы ведь живем у моря.
-- Мой замысел увлек его, и как только жители Палоса узнали о том, что
он отправляется с нами, у нас тут же появились добровольцы. А его друзья
рискнули дать нам свои каравеллы.
-- Не бесплатно, разумеется.
-- Они надеются разбогатеть, по своим меркам, конечно.
-- Точно так же, как и вы -- по своим.
-- Нет, сеньора, я надеюсь стать богатым в вашем понимании этого слова.
Она рассмеялась и коснулась его руки.
-- Кристобаль, как я рада вновь увидеть вас. Как я рада, что Господь
избрал вас и благословил на борьбу с Океаном и двором испанского короля.
Она произнесла эти слова как бы невзначай, но они затрагивали весьма
деликатную тему. Лишь она одна знала, что он предпринял свое путешествие,
следуя повелению Бога. Священники в Саламанке считали его дураком. Но если
бы он хоть единым словом намекнул, что сам Господь говорил с ним, его тут же
заклеймили бы как еретика, а это означало бы не только крушение планов
достичь Индии. Вообще-то он не собирался говорить ей об этом: не собирался
говорить об этом никому. Он ничего не сказал даже своему брату Бартоломео,
даже своей жене Фелипе незадолго до ее смерти, и даже отцу Пересу в Ла
Рабида. Лишь неожиданно для самого себя, проведя час в обществе Беатрисы, он
поделился с ней своими сокровенными мыслями. Не всеми, конечно, а только
тем, что Бог сделал его своим избранником и повелел ему совершить это
путешествие.
Почему он поделился с ней? Возможно потому, что в глубине души знал: он
может доверить ей свою жизнь. Или, возможно, потому, что ее всепонимающий,
проницательный взгляд сказал ему, что убедить ее может только правда. Но
даже и тогда Колумб не поведал ей всего, иначе и она сочла бы его безумцем.
Но она отнюдь не считала его таковым, либо же она была явно
неравнодушна к таким безумцам. Это чувство проявлялось и сейчас, и даже
сильнее, чем он ожидал.
-- Останься со мной до утра, мой Кристобаль, -- сказала она.
-- О сеньора... -- неуверенно отозвался он, не понимая, правильно ли ее
понял.
-- В Кордобе ты жил с простой женщиной Беатрисой, и у нее от тебя
ребенок. Не станешь же ты утверждать, что живешь монахом.
-- Видимо, мне на роду так написано. Не могу устоять перед женщинами по
имени Беатриса. И ни одну из них даже при сильном желании нельзя назвать
простой или обычной.
Леди Беатриса рассмеялась:
-- Тебе удалось польстить сразу двум женщинам, -- старой любовнице и
той, которая готова стать твоей новой. Неудивительно, что тебе удалось
одолеть на своем трудном пути и священников, и ученых. Я даже думаю, что
королева Изабелла, как и я, влюбилась в твои рыжие волосы и огонь, пылающий
в глазах.
-- Боюсь, что теперь у меня больше седых волос, чем рыжих.
-- Что-то незаметно, -- ответила она.
-- Сеньора, -- сказал он, -- когда я прибыл на Гомеру, я лишь молился,
чтобы завоевать вашу дружбу, о большем я не смел и мечтать...
-- Похоже на начало длинной, изобилующей изящными оборотами речи, в
конце которой мое откровенное предложение будет отклонено...
-- О, сеньора Беатриса, не отклонено, а скорее отложено...
Она протянула руку, наклонилась, и коснулась его щеки.
-- Знаешь ли, Кристобаль, ведь красавцем тебя не назовешь.
-- Я тоже всегда так считал, -- ответил он.
-- И тем не менее от тебя нельзя оторвать глаз. А когда тебя нет рядом,
все равно продолжаешь думать о тебе. Я потеряла мужа, ты жену. Господу было
угодно избавить их от земных мук. Неужели нам следует мучить себя
неудовлетворенными желаниями?
-- Сеньора, а сплетни? Если бы я остался на ночь...
-- Ив этом все дело? Тогда уйдешь до наступления полуночи. Спустишься
вниз через парапет по шелковому канату.
-- Бог услышал мои молитвы, -- сказал он ей.
-- А что ему еще оставалось делать, раз ты выполняешь его повеление?
-- Я не осмелюсь согрешить и впасть в немилость у Него именно сейчас.
-- Да, мне следовало соблазнить тебя еще в Санта Фе.
-- И есть еще одно обстоятельство, сеньора. Когда я успешно завершу это
великое предприятие, я вернусь домой не простолюдином, приобщившимся к
дворянству лишь благодаря женитьбе на девушке не слишком знатного
происхождения с острова Мадейра. Я буду вице-королем. Я буду адмиралом
флота.
Он усмехнулся.
-- Как видите, я последовал вашему совету и заранее оговорил все
условия в подписанном королем документе.
-- Неужели вице-королем?! Боюсь, тогда вы и взглядом не удостоите
правительницу какого-то далекого острова.
-- О нет, сеньора. Я буду адмиралом и, оглядывая свои океанские
владения...
-- Подобно Посейдону, правителю всех берегов, омываемых водами
океана...
-- Я никогда не найду более дорогого для меня сокровища, чем остров
Гомера, и более чудесной жемчужины, чем прекрасная Беатриса.
-- Ты слишком много времени провел при королевском дворе. Твои
комплименты звучат заученно.
-- Разумеется, ведь я повторял их изо дня в день целую неделю, пока,
терзаясь, ждал вашего возвращения.
-- Ты хочешь сказать, что ждал возвращения "Пинты".
-- Вы обе опоздали. Однако ваше рулевое устройство оказалось в порядке.
Она покраснела, затем рассмеялась.
-- Вы упрекнули меня, что мои комплименты звучат слишком высокопарно, и
я подумал, что вы оцените комплимент в кабацком духе.
-- Ах вот как это называется? И что же, за такие любезности продажные
девки спят с клиентами бесплатно?
-- Не продажные девки, сеньора. Такие поэтические сравнения
предназначены не для тех, с кем можно переспать за деньги.
-- Поэтические?
-- Ты моя каравелла, с наполненными ветром парусами...
-- Осторожнее с морскими выражениями, друг мой.
-- ...С наполненными ветром парусами и ярко-алыми флагами, трепещущими
на ветру, подобно губам твоим, когда ты говоришь.
-- А у тебя неплохо получается. Или это было придумано заранее?
-- Нет, это экспромт. Твое дыхание как благословенный попутный ветер, о
котором молятся моряки, а при виде твоего руля у бедного моряка вздымается
мачта.
Она слегка ударила его по щеке, не желая, однако, причинить боль.
-- Выходит, я оказался непутевым поэтом.
-- Поцелуй меня, Кристобаль. Я верю в твою миссию, но если ты не
вернешься, я хотела бы, по крайней мере, чтобы твой поцелуй напоминал мне о
тебе.
Он поцеловал ее, потом еще раз. Но потом ушел, чтобы заняться
последними приготовлениями к отплытию. Сейчас ему надо выполнить волю
Господню, а когда это будет сделано, наступит время получать земные награды.
Хотя, в конце концов, кто осмелился бы отрицать, что она -- его награда,
ниспосланная небесами? Ведь это Бог сделал ее вдовой, и может быть, Он же,
вопреки всем земным законам, заставил ее полюбить сына генуэзского ткача.
...Когда его каравеллы наконец отчалили, он увидел, или это только
показалось Колумбу, как она стоя на парапете замка, машет ему алым платком,
как флагом. Он взмахнул рукой в ответ, как бы приветствуя ее, а затем
обратил лицо к западу. Теперь он больше не будет смотреть на восток, в
сторону Европы, дома, до тех пор, пока не выполнит задачу, возложенную на
него Богом. Сейчас все препятствия уже наверняка позади; еще десять дней
плавания, и он сойдет на берег Катея (Прим.: Старинное название Китая.) или
Индии, Островов Пряностей, либо Чипангу (Прим.: Старинное название Японии.).
Теперь ничто его не остановит, поскольку с ним Бог. Как он всегда и был
рядом -- с того самого дня на берегу, когда Он впервые явился Колумбу и
повелел оставить мечты о крестовом походе.
-- У меня есть для тебя более важное дело, -- сказал тогда Господь.
И сейчас Колумб был близок к завершению этой миссии. Сознание этого
пьянило его как вино, озаряло ему путь, гнало его вперед, как ветер,
надувавший паруса у него над головой.





ГЛАВА II. РАБЫ




Хотя Тагири и сама не перенеслась в прошлое, именно она сделала так,
что Христофор Колумб застрял на острове Эспаньола, и это навсегда изменило
историю человечества. Она родилась через семь веков после плавания Колумба и
никогда не покидала свою родную Африку, но нашла способ обратиться к
прошлому и предотвратить завоевание Америки европейцами. Это не было актом
возмездия. По мнению некоторых это скорее напоминало удаление вызывающей
головную боль кисты мозга у ребенка. В результате ребенок не станет вполне
здоровым, но уже не будет больше испытывать страданий. Сама Тагири, однако,
рассматривала все иначе.
-- История -- это не прелюдия, -- сказала она однажды. -- Мы не
оправдываем страдания людей в прошлом лишь потому, что в дальнейшем, к
моменту нашего появления на свет, все обернулось вроде бы вполне
благополучно. Их страдания значат нисколько не меньше, чем мир и
благополучие, в котором мы живем. Глядя из нашего прекрасного далека на
войны и кровопролития, голод и эпидемии, царившие столетия тому назад, мы
испытываем чувство жалости. Когда мы считали, что не можем вернуться в
прошлое и изменить его, нас можно было оправдать за то, что мы, поплакав над
нашими предками, продолжали вести свой безмятежный образ жизни. Но если мы
теперь отвернемся и позволим им страдать, когда знаем, что в силах помочь
им, мы отравим свою счастливую жизнь, и наш золотой век перестанет
существовать. Настоящий человек никогда не примирится с бессмысленными
страданиями другого.
Нелегко было принять то, о чем она просила, но нашлись такие, кто
согласился с ней. Не все, но в конце концов их набралось достаточно.
Ничто в ее происхождении, воспитании и образовании не предвещало того,
что в один прекрасный день, уничтожив один мир, она создаст другой. Как и
многие другие молодые люди, став сотрудницей Службы минувшего, Тагири
воспользовалась хроновизором, чтобы проследить, поколение за поколением,
историю своих собственных предков. Она догадывалась, что в течение ее
первого года работы за ней, как за новичком, будут наблюдать. Но разве ей не
сказали в самом начале, что пока она будет учиться управлению и точной
настройке хроновизора ("это искусство, а не наука"), ей разрешается
исследовать все, что угодно? В любом случае, ее нисколько не задело бы,
узнай она, что ее начальники лишь снисходительно кивнули, когда выяснилось,
что она прослеживает историю своих предков по материнской линии вплоть до
того времени, когда они жили в деревне Донготона на берегах реки Косе. В
Тагири, как и во всех людях нынешнего поколения, текла кровь различных рас и
национальностей, но она выбрала для исследования наиболее важную для нее
линию, которая наиболее ярко проявилась в ней. Донготоной называлось и ее
племя, и гористая местность, где оно жило. А деревня Икото была родиной
предков ее матери.
Нелегко было научиться пользоваться хроновизором. Хотя машина была
снабжена превосходной системой компьютерной настройки, позволявшей всего за
несколько минут точно попасть в нужное место и время, пока еще не создали
компьютер, который мог бы решить "проблему значимости", как ее называли
сотрудники Службы. Тагири обычно выбирала наиболее выгодную для наблюдения
позицию вблизи главной тропы, петлявшей среди хижин, и задавала отрезок
времени, например, неделю. Компьютер затем следил за передвижениями людей и
регистрировал все происходящее в этом месте.
На все это уходило лишь несколько минут и огромное количество
электроэнергии, однако на дворе было начало двадцать третьего века и
солнечная энергия стоила дешево. Первые недели работы Тагири уходили на
отсеивание бессодержательных разговоров и ничего не значащих событий.
Поначалу они не казались бессодержательными и незначащими. Когда Тагири
только приступила к работе, она увлеченно вслушивалась в любые разговоры.
Ведь их вели реальные люди из ее собственного прошлого. Кто-то из них
наверняка ее прямой предок, и рано или поздно она непременно выяснит -- кто
именно. А пока что ей нравилось буквально все: и заигрывающие с парнями
девушки, и жалующиеся на судьбу и болезни старики, и усталые женщины,
покрикивающие на расшалившихся ребятишек. Боже мой, эти дети! Эти покрытые
лишаями, голодные, неугомонные дети, слишком маленькие, чтобы понять, как
они бедны, и слишком бедные, чтобы знать, что не все люди в мире просыпаются
голодными по утрам и ложатся спать вечером тоже голодными. Они такие живые,
такие резвые.
Однако уже через пару недель Тагири столкнулась с проблемой значимости.
Понаблюдав за несколькими десятками флиртующих девушек, она поняла, что все
девушки в Икото заигрывают с парнями примерно одинаково. Понаблюдав
несколько дней за тем, как дети дразнят, мучают друг друга, ссорятся между
собой или, наоборот, проявляют добрые чувства, она поняла, что дальнейшие
наблюдения ничего нового в этом плане ей не дадут. Пока еще никому не
удалось разработать для компьютеров хроновизора такую программу, которая
позволяла бы распознавать черты необычного, непредсказуемого в поведении
людей. Поначалу вообще было трудно обучить компьютер выделять из общей
картины передвижения людей: сотрудникам Службы приходилось продираться через
бесконечные изображения того, как взлетают и садятся птицы, снуют по земле
ящерицы и мыши. И все это лишь затем, чтобы увидеть хоть какие-то сценки из
жизни людей.
Тагири нашла собственное решение -- решение меньшинства. Однако,
знавшие ее не удивились тому, что она была одной из тех немногих, кто выбрал
этот путь. В то время как большинство сотрудников Службы начали прибегать в
своих исследованиях к статистическим методам, подсчитывая варианты
различного поведения отдельных людей, а затем составляя доклады о культурных
традициях и обычаях прошлого, Тагири избрала совершенно другой путь. Она
прослеживала жизнь одного человека от рождения до смерти. Ее интересовали не
схемы поведения людей, их обычаи, а история их жизни. Ну что ж, сказали
наблюдавшие за ней, она будет биографом. Она представит нам жизнеописания, а
не данные о культурных традициях.
Затем в направлении ее исследований произошел такой резкий поворот, с
которым руководители сталкивались до этого всего лишь несколько раз. Тагири
уже изучила жизнь семи поколений предков ее матери, как вдруг отказалась от
биографического подхода. И, вместо того чтобы прослеживать жизнь каждого
человека от рождения до смерти, она начала наблюдать жизнь каждой женщины
своего рода в обратном направлении -- от смерти к рождению.
Для начала Тагири выбрала старуху по имени Амами и настроила свой
хроновизор так, чтобы он менял точки наблюдения, прослеживая жизнь Амами
вплоть до момента ее рождения. Это означало, что Тагири могла понять смысл
слов старой женщины, только перестроив программу компьютера. Причины и
следствия разворачивались перед ней в обратном порядке: сначала она
наблюдала результат, и лишь затем выяснялась его причина. В старости Амами
заметно хромала, и только после нескольких недель наблюдения за
предшествовавшими событиями Таги-ри поняла причину хромоты. Молодая Амами
лежала на циновке, истекая кровью. Затем она как бы сползла с нее,
разогнулась и встала на ноги перед своим мужем, который с силой бил ее
посохом.
Но почему он избивал ее? Еще несколько минут, и Тагири получила ответ:
когда Амами пошла за водой, ее изнасиловали двое крепких мужчин из соседней
деревни, где жило племя Лотуко. Муж Амами не мог признать, что случившееся
было действительно актом насилия, поскольку это означало, что он не способен
защитить свою жену. Ему пришлось бы отомстить насильникам, а это могло
поставить под угрозу хрупкий мир, существовавший между племенами лотуко и
донготона, живших в долине Косе. Поэтому, чтобы не навредить соплеменникам и
не потерять лицо, он вынужден был расценить рассказ своей плачущей жены, как
бессовестную ложь, и утверждать, что в действительности она вела себя как
распутница. Он бил ее, требуя отдать деньги, которые ей заплатили. Тагири
было совершенно ясно: муж знал, что никаких денег не было, что его любимая
жена не стала шлюхой и что в действительности он поступает несправедливо. По
его лицу было видно, что ему стыдно. Но это не помешало ему обойтись с женой
столь жестоко. Никогда прежде Тагири не приходилось видеть, чтобы какой-либо
другой житель этой деревни проявлял такую неоправданную жестокость. А он все
бил и бил жену еще долго после того, как она начала кричать, просить пощады
и, наконец, призналась во всех смертных грехах. Поскольку он избивал ее не
потому, что верил в свою правоту, а для того, чтобы убедить соседей в
заслуженности наказания, он перестарался. Перестарался, и хромота Амами до
самой ее смерти оставалась для него немым укором.
Просил ли он когда-нибудь прощения или раскаивался в душе, Тагири так и
не узнала. Он поступил, как, по его мнению, должен был поступить любой
мужчина в Икото, чтобы не уронить своего достоинства. Мог ли он жалеть об
этом? Пусть Амами и стала хромой, но у нее был достойный уважения муж,
авторитет которого не уменьшился ни на йоту. Неважно, что даже за неделю до
ее смерти некоторые деревенские ребятишки бегали за ней и обзывали словами,
которым научились у детей постарше: "Лотуко шлюха!"
Чем больше внимания уделяла Тагири жителям Икото, и чем ближе они ей
становились, тем больше времени она проводила, живя вместе с ними в прошлом.
Она следила за жизнью этих людей на экране хроновизора и постоянно
стремилась узнать причины тех событий, которые представали перед ней раньше.
Мир виделся ей не потенциальным будущим, ожидающим ее вмешательства, а
сочетанием необратимых результатов. И единственное, что она могла сделать,
это выяснить те необратимые причины, которые привели к нынешней ситуации.
Начальники следили за ее рвением с большим интересом: те немногие
новички Службы, которые до этого занимались исследованием прошлого в
обратном направлении потока времени, бросали это занятие довольно быстро,
поскольку такая методика только дезориентировала их. Тагири, однако, не
сдавалась. Она продвигалась все дальше и дальше в глубь времен. Старухи на
ее глазах возвращались в материнское лоно, а за ними следовали их
собственные матери, и так продолжалось, пока она не выясняла все
интересующие ее причины.
Именно благодаря ее увлеченности и настойчивости начальство продлило
установленный для новичков срок обучения, в течение которого Тагири училась
обращаться с хроновизором и искала свое решение проблемы значимости. Вместо
того чтобы подключить ее к работе над одним из разрабатываемых проектов, ей
разрешили продолжать изучение собственного прошлого. Решение было весьма
разумным, ибо, занимаясь изучением хода истории, а не закономерностей ее
развития, она в любом случае не вписалась бы ни в один проект. Таким, как
она, обычно не мешали заниматься тем, к чему их влекло. Уникальность, а не
просто необычность Тагири состояла в том, что она упорно продолжала
следовать своему методу. Начальникам было любопытно узнать, каковы будут
конечные результаты ее упрямства и что будет написано в ее отчете.
Тагири же, если бы она наблюдала за собой со стороны, интересовало
противоположное: не куда приведет ее метод, а откуда он взялся.
Если бы начальникам пришло в голову спросить ее об этом, то,
задумавшись на секунду, она ответила бы, что все дело в ее жизненном опыте.
Причиной всему послужил развод моих родителей, пояснила бы Тагири. Ей всегда
казалось, что оба они счастливы в семейной жизни. И вдруг, когда ей
исполнилось четырнадцать лет, эта идиллия рухнула у нее на глазах. Она
узнала, что родители разводятся. В действительности, все эти годы отец и
мать вели жестокую борьбу за главенство в семье. Тагири не замечала этого,
потому что родители скрывали свое нездоровое соперничество не только друг от
друга, но даже каждый от самого себя. Однако, когда отца назначили
руководителем проекта восстановления Судана, в результате чего он поднялся
на две ступеньки выше по служебной лестнице, чем мать Тагири, работавшая в
той же организации, их зависть к успехам друг друга в конце концов
превратилась в ничем не прикрытую смертельную ненависть.
Только тогда Тагири стала вспоминать полные скрытого смысла разговоры,
которые велись за завтраком или ужином, когда родители поздравляли друг
друга с теми или иными достижениями в работе. Теперь, утратив детскую
наивность, Тагири осознала, что каждым словом родители стремились как можно
больнее ранить гордость друг друга. И так случилось, что, едва перешагнув
порог детства, она внезапно заново пережила, но только в обратном порядке,
всю свою жизнь и, переосмыслив все, поняла истинные причины случившегося. С
тех пор она стала рассматривать жизнь именно в таком порядке -- задолго до
того, как ей пришло в голову использовать свой университетский диплом
специалиста по этнологии и древним языкам, чтобы стать сотрудником Службы.
Ее никто не спрашивал, почему время в ее исследованиях течет вспять, и
она никому не давала объяснений. Хотя ее несколько беспокоило, что до сих
пор ей не дали определенного задания, Тагири в то же время радовалась, что
может продолжать самую захватывающую игру в своей жизни, решая одну
головоломку за другой. Не слишком ли поздно вышла замуж дочь Амами и, в свою
очередь, не слишком ли рано дочь этой дочери стала женой человека с гораздо
более сильным и эгоистичным характером, чем добрый и уступчивый муж ее
матери? Каждое поколение отвергало выбор предыдущего, не задумываясь о том,
чем он определялся. Одно поколение прожило счастливую жизнь, следующее
несчастливую, но все в конечном счете предопределялось изнасилованием и
неоправданным избиением и без того несчастной женщины. Тагири уловила все
отголоски звенящего колокола, прежде чем добралась до него самого; она
проследила волны, бегущие по воде, прежде чем увидела брошенный в пруд
камень. Точно так же, как это было в ее детстве.
Судя по всему, ее ожидала необычная и многообещающая карьера, а ее
личное дело было снабжено серебряной полоской, что говорило о доверии к
сотруднику. Теперь любой, имевший право перевести Тагири на другую работу,
знал, что ее нужно оставить в покое и даже помочь в ее исследованиях. Тем
временем, втайне от нее, специальный монитор будет неотступно следить за
всеми ее действиями и, если она ничего не опубликует при жизни (как это
иногда случалось с такими странными личностями), то после ее смерти будет
обязательно составлен полный отчет о проделанной ею работе. Независимо от
того, какую ценность он будет собой представлять. Тагири была удостоена
этого знака отличия, лишь с пятью другими сотрудниками станции. И Тагири
была самой странной из них.


Ее жизнь могла бы идти и дальше по этому пути, поскольку никому не
разрешалось вмешиваться в ее деятельность. Однако в конце второго года
работы Тагири столкнулась с событием, происшедшим в деревне Икото, которое
заставило ее изменить направление исследований. А это, в свою очередь,
коренным образом изменило ход истории человечества. Она прослеживала жизнь
женщины по имени Дико. Ни к одной из других женщин Тагири не испытывала
столь искренней симпатии. С момента ее смерти и дальше, назад, к годам ее
молодости, на ней лежала печать глубокой скорби, что делало ее фигурой почти
трагической. Люди, окружавшие ее, тоже ощущали это. К ней относились с
большим почтением, часто обращались за советом даже мужчины, хотя она и не
обладала даром предвидения и соблюдала обряды не более ревностно, чем другие
представители племени донготона.
Эта скорбь не покидала ее и в ту пору, когда она была еще молодой
женой, но однажды она вдруг сменилась страхом, яростью и даже рыданиями. Я
близка к разгадке, подумала Тагири. Я узнаю, наконец, истинную причину ее
печали. Возможно, и в этом случае виной всему был муж? Но в это трудно было
поверить. Супруг Дико казался мягким и добрым человеком. Он радовался тому
уважению, которым его жена пользовалась среди односельчан, и никогда не
пытался воспользоваться этим в своих целях. В нем не было ни заносчивости,
ни жестокости. И когда он оставался наедине с женой, было видно, как
искренне они любят друг друга. И какова бы ни была причина непреходящей
скорби Дико, муж всегда служил ей утешением.
Но вот наступил момент, когда ярость Дико ушла и остался только страх.
Теперь вся деревня была поднята на ноги. Люди прочесывали заросли
кустарника, лес, окружавший деревню, берега реки в поисках чего-то
пропавшего. Исчез скорее всего человек, поскольку ни у одного жителя деревни
не было ничего ценного, что заслуживало бы столь тщательных поисков. Такой
ценностью могло быть только человеческое существо, ибо его ничто не могло
заменить.
Потом пришел день, когда поиски еще не начались, и Тагири впервые
увидела, какой могла быть Дико, необремененная скорбью: она улыбалась,
смеялась, пела, лицо ее отражало радость бытия, которое даровали ей боги. И
тогда же Тагири впервые увидела того, чью утрату Дико оплакивала всю
оставшуюся жизнь: мальчика лет восьми -- смышленого, бойкого и счастливого.
Мать звала его Аго, и все время разговаривала с ним, своим постоянным
товарищем в работе и играх. Наблюдая сменяющиеся поколения, Тагири встречала
и хороших, и плохих матерей, но никогда не видела, чтобы сын доставлял такую
радость матери, а та -- ему. Мальчик любил, конечно, и отца и учился у него
всему, что должен знать и уметь мужчина. Однако муж Дико был не так
разговорчив, как его жена и первенец; он только смотрел на них и радовался,
слушая их веселую болтовню, и лишь изредка принимал в ней участие.
Тагири так долго и с таким неослабевающим интересом доискивалась до
причины безысходной печали Дико, и за это время так полюбила ее, что не
смогла продолжать свои наблюдения, как делала это раньше, до появления Аго
на свет, а затем до детских лет и рождения самой Дико. Исчезновение Аго
изменило так много не только в жизни матери, но, через нее, и в жизни всей
деревни, что Тагири просто не могла оставить неразгаданной эту тайну. Дико
так никогда и не узнала, что случилось с ее мальчиком, но у Тагири была
возможность выяснить это. Конечно, ей потребуется изменить направленность
наблюдений и какое-то время продвигаться не в прошлое, а в будущее,
прослеживая жизнь не женщины, а мальчика. Но это по-прежнему будет частью ее
основного исследования. Она докопается до причины исчезновения Аго, которое
повлекло за собой безутешную скорбь матери.
В те времена в реке Косе водились бегемоты. Обычно они плавали в ее
верховьях, а у деревни встречались редко. Тагири приходила в ужас при одной
мысли о том, что ей, возможно, придется стать свидетельницей того, как тело
несчастного Аго погружается под воду, зажатое в челюстях громадного
бегемота. Именно так объясняли жители деревни исчезновение Аго.
Однако виновником случившегося было не животное, а человек.
Это был чужак, говоривший на языке, неизвестном в этих местах, в
котором Тагири сразу узнала арабский. Светлая кожа незнакомца и борода, его
одежда и тюрбан на голове -- все это вызвало любопытство у вечно полуголого
Аго. До сих пор мальчик видел только людей с темно-коричневой кожей, если не
считать иссиня-черных туземцев из племени динка, которые иногда охотились в
верховьях реки. Не почудился ли ему незнакомец? Аго не испугался его и не
убежал, как сделали бы другие мальчишки на его месте. А когда тот улыбнулся
ему и произнес что-то на своем тарабарском языке (Тагири поняла, что он
сказал: "Подойди ко мне, малыш, я тебя не обижу"), Аго остался стоять на
месте и даже улыбнулся в ответ.
Но тут человек взмахнул палкой и ударил Аго по голове, так что тот без
сознания упал на землю. На мгновение мужчина, по-видимому, испугался, что
убил мальчика, но потом с удовлетворением отметил, что тот еще дышит. Затем
араб свернул бесчувственное тельце калачиком, запихнул в мешок и, перекинув
через плечо, направился к реке, где в лодке его ожидали два товарища с
такими же мешками.
Работорговцы, сразу же поняла Тагири. Она не предполагала, что они
заходят так далеко в горы. Обычно они покупали рабов у племени динка,
жившего в низовьях Белого Нила и не отваживались появляться в горах такими
маленькими группами. Они предпочитали напасть на деревню, убить мужчин и
забрать на продажу всех маленьких детей и красивых девушек, оставив позади
себя лишь голосивших от горя старух. Большинство работорговцев-мусульман не
похищали людей сами, а покупали и продавали их. А эти трое нарушили
заведенный порядок. В более поздних обществах, основанных на рыночной
экономике, которые чуть не привели к гибели все человечество, в этих людях
увидели бы, подумала Тагири, энергичных и изобретательных предпринимателей,
пытающихся получить больше прибыли, обойдясь без посредников.
Тагири собралась было уже вернуться к наблюдениям за жизнью матери Аго,
но почувствовала, что не может этого сделать. Компьютер был настроен на
поиск новых точек наблюдения за Аго, и ей нужно было только протянуть руку и
подать команду на возврат к прежней программе, но она ничего не сделала.
Тагири просто сидела и смотрела, смотрела на экран, чтобы узнать на этот раз
не причину случившегося, а последствия. Что же будет с этим чудным смышленым
ребенком, которого так любила Дико?
Сначала его чуть не освободили, хотя могли при этом и убить. Дело в
том, что трое охотников за живым товаром хватали свои жертвы, продвигаясь
вверх по реке. Но они не думали о том, что возвращаться им придется мимо тех
самых деревень, где они похитили детей. У одной такой деревни, чуть дальше
вниз по течению, мужчины из племени лотуко, хорошо вооружившись, устроили им
засаду. Двух арабов они убили и обнаружили в их мешках детей своего племени.
Но третьему, в мешке у которого был Аго, позволили ускользнуть.
Уцелевший работорговец добрался до деревни, где двое его чернокожих
рабов сторожили верблюдов. Привязав на спину одного из верблюдов мешок с
Аго, троица тут же отправилась в путь. Тагири с возмущением отметила, что
араб даже не потрудился развязать мешок и посмотреть, жив ли мальчик.
Путешествие к низовьям Нила закончилось в Хартуме, на рынке
невольников. За всю дорогу работорговец открыл мешок только раз в день,
чтобы плеснуть немного воды в рот мальчика. Все остальное время малыш
проводил в темноте, скрючившись, в позе человеческого зародыша. Он вел себя
молодцом, не плакал. После того как в ответ на жалобные просьбы мальчика
отпустить его, похититель несколько раз пнул Аго ногой, тот больше ни о чем
не просил своего мучителя. Он молчал, и только в глазах его застыл страх.
Мешок весь промок и провонял мочой и фекалиями, но под жгучим солнцем
пустыни довольно быстро высох. Поскольку Аго ничем не кормили, через
некоторое время он уже не пачкал мешок своими испражнениями. Само собой
разумеется, мальчика ни разу не выпустили из мешка справить нужду.
Работорговец боялся, что он убежит. Араб был преисполнен решимости извлечь
хоть какую-то выгоду из своего предприятия, стоившего жизни двум его
товарищам.
Неудивительно, что, прибыв в Хартум, Аго в первый день даже не мог
ходить. Однако, каша из сорго и побои, которыми щедро награждал его хозяин,
вскоре заставили его встать на ноги. Через пару дней его купил
торговец-оптовик, заплатив за мальчика вполне приличную для Хартума цену.
Тагири непрестанно следила за тем, как Аго везли вниз по Нилу: сначала
в лодке, потом на верблюде, пока, наконец, его не продали в Каире. Торговец
отмыл и подкормил мальчика, и теперь он заметно выделялся среди снующих по
улицам жителей этого арабо-африканского города, культурного центра мусульман
в те времена. Новый хозяин Аго, богатый купец, выложил за него кругленькую
сумму и оставил жить у себя в доме.
Аго быстро выучил арабский язык, и хозяин, заметив незаурядный ум
мальчика, позаботился о его образовании. Со временем Аго стал доверенным
лицом в доме и фактически заправлял всем хозяйством, когда купец был в
отъезде. После его смерти старший сын унаследовал все имущество отца вместе
с Аго. Он еще больше доверял Аго, и в конце концов тот стал управлять всеми
делами. Причем так успешно, что вскоре проник на новые рынки и расширил
ассортимент товаров. В результате семья стала одной из самых богатых в
Каире, а когда Аго умер, его не только искренне оплакивали, но и устроили
необычно пышные для раба похороны.
Тагири не могла забыть, что на протяжении всех этих лет рабства в
глубине глаз Аго таилась тоска, печаль, отчаяние. Взгляд его как бы говорил:
"Я здесь чужой, я ненавижу это место, ненавижу свою жизнь". Этот взгляд
убедил Тагири, что Аго тосковал о своей матери так же долго и так же
глубоко, как и она о нем.
Именно тогда Тагири отказалась от изучения прошлого своих предков и
принялась за проект, работа над которым продлится, как она считала, всю ее
жизнь: она будет исследовать историю рабства. Остальные сотрудники Службы,
занимавшиеся жизнеописанием отдельных людей, выбирали в качестве объектов
исследования знаменитых или, по крайней мере, влиятельных людей прошлого.
Тагири, однако, решила изучать жизнь рабов, а не их хозяев. Она будет
прослеживать историю не сильных мира сего, у которых была возможность
выбора, а тех, кто навсегда ее утратил. Она поставила перед собой цель
возродить память о забытых людях, чьи мечты были безжалостно задушены в
самом зародыше, кто не принадлежал самому себе, кто не мог влиять даже на
собственную судьбу. Тех, по лицам которых было видно, что они ни на
мгновение не забывают о том, что не принадлежат самим себе, и поэтому лишены
мало-мальских радостей в жизни.
Она узнавала это выражение на лицах всех рабов. Да, временами она
видела и вызов, и открытое неповиновение, но с подобными людьми всегда
обращались особым образом, и, если после такой специальной обработки они
оставались живы, вызов в их глазах сменялся выражением отчаяния, как и у
всех других. Это был взгляд раба, и Тагири обнаружила, что почти во все
периоды истории человечества такой взгляд был у огромного множества людей.


Тагири исполнилось тридцать лет, из которых почти восемь она посвятила
изучению истории работорговли. Вместе с ней над проектом работал десяток
сотрудников Службы, специалистов по выявлению закономерностей развития
общества, и еще двое, как и она, историографов. И вот наступил решающий
момент, когда она подошла к личности Колумба, а отсюда -- и к переделке всей
последующей истории человечества. Хотя Тагири никогда не покидала Джубу,
город, где находилась станция Службы, хроновизор позволял следить за всем
происходящим в любой точке планеты. Когда на смену устаревшим хроновизорам
пришел Трусайт II, она смогла расширить сферу и глубину наблюдений,
поскольку он был снабжен устройством для элементарного перевода древних
языков. И ей теперь не нужно было самой изучать каждый язык, чтобы понять
основной смысл происходящего на ее глазах.
Тагири часто посещала станцию, где трудился один из ее историографов,
молодой человек по имени Хасан. Прежде, когда он работал со старым
хроновизо-ром, она довольно редко приходила туда, потому что не понимала ни
одного из языков племен, населявших Антильские острова. А он как раз пытался
восстановить эти языки на основе их сходства с другими языками народов
Карибского бассейна и индейцев племени аравак. Теперь ему удалось обучить
Трусайт понимать основы аравакского диалекта, на котором говорило изучаемое
им племя.
-- Это деревня в горах, -- пояснил он, увидев, что Тагири тоже смотрит
на голограмму. -- Климат тут куда более умеренный, чем на побережье, а
значит и сельскохозяйственные культуры совсем другие.
-- А что именно ты сейчас наблюдаешь? -- спросила она.
-- Я слежу за тем, как жизнь горной деревни будет нарушена появлением
испанцев, -- ответил Ха-сан. -- Всего через несколько недель их экспедиция
доберется до горы, чтобы угнать людей и превратить их в рабов. Испанцам
катастрофически не хватает рабочих рук на побережье.
-- Они что, расширяют плантации?
-- Вовсе нет, -- сказал Хасан. -- Фактически они терпят неудачу. Дело в
том, что индейцы-рабы у них умирают один за другим.
-- И что, испанцы даже не пытаются что-то сделать?
-- Большинство из них пытается. Конечно, встречаются и такие, которые
убивают рабов из спортивного интереса: обладая абсолютной властью над
человеком, они хотят использовать ее до конца. Но, в основном, священники
контролируют ситуацию и действительно пытаются спасти рабов от смерти.
Священники контролируют, подумала Тагири, а против рабства никто из них
и не поднимет голос. И хотя эта мысль, как всегда, вызвала в ней горечь, она
ничего не сказала Хасану: в конце концов, он работает над тем же проектом и
сам все видит.
-- Жители деревни Анкуам прекрасно знают о том, что происходит. Они уже
поняли, что остались последними индейцами, которых еще не угнали в рабство.
Они делали все, чтобы испанцы их не заметили: не жгли костров, не покидали
деревню. Но внизу, в долинах, нашлось немало араваков и карибов, которые
сотрудничают с испанцами в обмен на толику свободы. Они помнят о
существовании деревни, поэтому скоро туда отправится экспедиция, и жители
знают об этом. Вон, смотри.
Тагири увидела старика и женщину средних лет, сидящих на корточках у
небольшого костерка, на котором кипел горшок с водой. Тагири улыбнулась при
виде новых достижений техники, возможность увидеть пар на голограмме
потрясла ее. Ей почудилось, что она вот-вот ощутит и запах.
-- Варят табак, -- сказал Хасан.
-- Они пьют раствор никотина?
Хасан кивнул.
-- Я уже видел такое раньше.
-- Почему же они так неосторожны, ведь от костра идет дым.
-- Трусайт, возможно, усиливает изображение дыма на голограмме, а на
самом деле он может быть не так заметен, -- сказал Хасан. -- Но так или
иначе, нельзя сварить табак без огня, а они сейчас близки к отчаянию. Уж
лучше пойти на риск, что их заметят, чем провести еще один день, не услышав
ни слова от богов.
-- Значит, они пьют...
-- Пьют, чтобы предаваться грезам, -- сказал Хасан.
-- То есть они больше верят таким снам, чем тем, которые приходят сами
собой? -- спросила Тагири.
-- Они знают, что чаще всего сны ничего не означают. Они надеются, что
их ночные кошмары тоже ничего не означают -- это сны страха, а не настоящие
сны. Они пьют табачный отвар, чтобы боги открыли им истину. Там внизу, в
долине, араваки и карибы принесли бы богам человеческую жертву или сделали
бы себе кровопускание, как поступают люди племени майя. Но в этой деревне не
было обычая жертвоприношений, и ее жители так и не переняли этот обычай у
соседей. Я думаю, они придерживаются каких-то иных традиций, подобно
некоторым племенам в верховьях Амазонки. Им не нужна чужая смерть или кровь,
чтобы разговаривать с богами.
В этот момент мужчина и женщина погрузили в воду концы трубок и начали
втягивать жидкость из горшочка, как будто через соломинку для коктейля.
Женщина поперхнулась, а мужчина, видимо, привык к этому зелью. Женщине явно
стало нехорошо, но мужчина заставил ее выпить еще.
-- Женщину зовут Путукам, что значит "дикая собака", -- сказал Хасан.
-- Она известна в деревне как ясновидящая, однако до сих пор почти никогда
не пробовала табачный отвар.
-- Ясно почему, -- заметила Тагири.
В этот момент женщину по имени Путукам начало тошнить. Старик сначала
попробовал помочь ей, но тут и его стало рвать, и потоки жидкости,
смешавшись, потекли в золу.
-- А Байку, между прочим, знахарь, поэтому он чаще пользуется разными
снадобьями. По сути дела, постоянно. Он делает это для того, чтобы его дух
проник в тело больного и узнал, в чем там дело. Чаще всего он пользуется для
этой цели табачным отваром. Конечно, его тоже рвет. Эта гадость вызывает
рвоту у каждого, кто ее попробует.
-- У него есть все шансы заболеть раком желудка.
-- Он проживет еще долго, -- ответил Хасан.
-- А боги действительно разговаривают с ними? Хасан пожал плечами.
-- Давай проскочим дальше и посмотрим. Они переключились на более
высокую скорость. Путукам и Байку, наверное, проспали уже несколько часов,
однако для наблюдателей прошла лишь пара секунд. Каждый раз, когда они
шевелились, Трусайт автоматически слегка снижал скорость; только когда стало
ясно, что они вот-вот проснутся, Хасан переключил Трусайт на нормальный
режим и увеличил громкость. Поскольку Тагири тоже была тут, он включил
компьютер-переводчик, хотя сам в нем не нуждался.
-- Я видела сон, -- сказала Путукам.
-- Я тоже, -- сказал Байку.
-- Расскажи мне хороший сон, который исцеляет, -- попросила Путукам.
-- Ничего исцеляющего в нем нет, -- сказал он мрачно и печально.
-- Все стали рабами?
-- Все, кроме тех, кому повезло, и они были убиты или умерли от
болезней.
-- А что было потом?
-- Все умерли.
-- Значит наше спасение в этом, -- сказала Путукам. -- Умереть. Уж
лучше бы мы попали в руки карибов. Пусть бы они вырвали у нас сердце и съели
печень. Тогда, по крайней мере, мы были бы принесены в жертву богу.
-- А что ты видела?
-- Я видела безумный сон, -- сказала она. -- В нем нет ни капли правды.
-- Тот, кто видит сон, не может судить об этом, -- возразил Байку. Она
вздохнула.
-- Ты можешь подумать, что я плохая ясновидящая и боги не любят мою
душу. Мне снилось, что за нами наблюдают какие-то мужчина и женщина. Они --
взрослые, и все же во сне мне привиделось, что они на сорок поколений моложе
нас.
-- Останови, -- сказала Тагири. Он выключил систему.
-- Перевод точный? -- спросила она. Хасан вернул изображение чуть
назад, и вновь просмотрел его, на этот раз отключив устройство перевода. Так
он дважды прослушал разговор.
-- Перевод достаточно точен, -- сказал он. -- Слова, переведенные как
"мужчина" и "женщина", взяты из какого-то более старого языка и, возможно,
означают "мужчина-герой" и "женщина-героиня". Еще не боги, но уже не простые
смертные. Они часто пользуются этими словами, говоря друг о друге, но не
называют так людей из других племен.
-- Хасан, -- сказала она, -- меня не интересует этимология. Я спрашиваю
о смысле того, что она сказала. Он изумленно посмотрел на нее.
-- Не думаешь ли ты, что она видела нас?
-- Но этого не может быть, -- ответил Хасан.
-- Сорок поколений. По времени вроде бы совпадает? Мужчина и женщина,
наблюдающие за ними.
-- Разве во сне не может быть видений будущего? -- спросил Хасан. -- И
поскольку в наши дни Служба так тщательно прочесывает все периоды истории
человечества, неужели не может случиться так, что иногда наблюдатель услышит
рассказ о сновидении, в котором, как ему кажется, фигурирует он сам?
-- Вероятность совпадения, -- задумчиво ответила Тагири.
Она, конечно, была знакома с этим принципом, который подробно
рассматривался на заключительных этапах обучения. Но здесь было что-то
другое. Она была уверена. Когда Хасан показывал всю сцену в третий раз,
Тагири почудилось, что, рассказывая свой сон, Путукам все время смотрела
прямо на них. Да так пристально, словно действительно видела какие-то, пусть
и не совсем четкие, фигуры.
-- Довольно неожиданно, не правда ли? -- усмехнулся Хасан, посмотрев на
нее.
-- Покажи мне дальше, -- сказала Тагири. Конечно увиденное было
неожиданным, но не менее неожиданной была усмешка Хасана, обращенная к ней.
Никто из ее подчиненных никогда не позволил бы себе подобной усмешки и
фамильярности. Правда, непохоже, чтобы это была дерзость... скорее,
проявление дружеских чувств, да, пожалуй, именно так.
Он включил Трусайт и они стали смотреть дальше.
-- Мне снилось, что они смотрели на меня трижды, -- говорила Путукам,
-- и, похоже, женщина знала, что я ее вижу.
Хасан быстро нажал кнопку "Пауза".
-- Нет бога, кроме Бога, -- пробормотал он по-арабски, -- и Мухаммед --
пророк его.
Тагири знала, что иногда мусульманин говорит так в тех случаях, когда
христианин просто выругается.
-- Вероятность совпадения? -- задумчиво сказала она. -- А мне
показалось, что она действительно видит нас.
-- Если мы опять просмотрим эту сцену, -- сказал Хасан, -- тогда это
будет в четвертый раз, а не в третий.
-- Но когда она впервые упомянула об этом, мы действительно наблюдали
за ней в третий раз. Изменить это невозможно.
-- Трусайт никогда не влияет на прошлое, -- сказал Хасан. -- Машину
невозможно увидеть там.
-- А откуда мы это знаем? -- спросила Тагири.
-- Потому что это невозможно.
-- Теоретически.
-- И потому что такое никогда не случалось.
-- До сих пор.
-- Тебе хочется верить, что она действительно видела нас в своем
никотиновом сне?
Тагири пожала плечами, изображая безразличие, которого она в данный
момент вовсе не испытывала.
-- Если она видела нас, Хасан, пойдем дальше и посмотрим, как она это
объяснит.
Медленно, несколько нерешительно, Хасан включил Трусайт, чтобы
продолжить наблюдение.
-- Тогда это видение будущего, -- сказал Байку. Кто знает, какие чудеса
сотворят боги через сорок поколений?
-- Я всегда считала, что время движется большими кругами, и жизнь --
это огромная корзина, куда вплетены все мы, и каждое поколение образует свой
круг, -- сказала Путукам. -- Но откуда же тогда взялись эти белокожие
чудовища, пришедшие из моря? Разве они были в каком-то из кругов? Видимо,
корзина порвалась, время прервалось и весь мир вывалился из корзины прямо в
грязь.
-- А что означают эти мужчина и женщина, наблюдавшие за нами?
-- Ничего, -- ответила Путукам. -- Они просто наблюдали. Им было
интересно.
-- А сейчас они нас видят?
-- Они видели все муки и страдания, приснившиеся тебе, -- сказала
Путукам. -- Им это было интересно.
--Что значит "интересно"?
-- Мне кажется они были опечалены, -- сказала Путукам.
-- Но... ведь они же белые? Выходит, они смотрели, как страдают другие
люди, и им было все равно, как и всем белым?
-- Они темнокожие. А женщина совсем черная. Мне никогда не случалось
видеть человека с такой темной кожей.
-- Тогда почему они не помешают белым людям превратить нас в рабов?
-- Может быть, это не в их силах, -- сказала Путукам.
-- Если они не могут спасти нас, -- сказал Байку, -- тогда почему они
смотрят на нас? Значит, они чудовища, которым нравится видеть страдания
других людей?
-- Выключи это, -- сказала Тагири Хасану. Он остановил изображение и с
изумлением взглянул на нее. У Тагири было в лице что-то такое, что заставило
его наклониться к ней и коснуться ее руки.