Ефремов Иван - Афанеор, дочь Ахархеллена - Скачать бесплатно

Иван Ефремов
Афанеор, дочь Ахархеллена

Пламя убогого костра мерцало. Огромная равнина - рег Амадрор,
обдутая, казалось, до последней пылинки, все же доставляла ветру
достаточно песку, чтобы подпортить скромный ужин. Маленький лагерь
геологов прижался к склонам песчаных холмов на краю сухого русла уэда.
Топко шелестели, напевая звонкую и унылую песню, пучки сухого
дрина - жесткого злака Сахары. По склонам дюн с заметным шуршанием
скатывался песок, смешанный с кристалликами гипса. Шестеро людей
растянулись вокруг костра в одинаковых позах, прикрыв лицо от ветра
кольцом рук. Только один, закутанный в просторные складки темной
одежды, лежал на животе в свободной позе, высоко подперев голову, и
смотрел не мигая в темную даль над костром. Отблески слабого пламени
плясали в его больших темных глазах, едва различимых под покрывалом,
надвинутым на лоб и закрывавшим рот. Узкая рука с длинными пальцами
лениво перебирала застежки седельной сумки, подложенной под голову.
Другая небрежно держала сигарету высшего сорта.
- Тирессуэн! - окликнул его низкорослый плотный человек в
защитной рубахе и шортах. - Будет ветер ночью? Надо ли ставить
палатки?
- Не надо, капитан, - ответил Тирессуэн, - ветер утихнет через
час.
Капитан удовлетворенно хмыкнул и щелкнул портсигаром.
- Почему ты так уверен? - спросил юноша, лежавший рядом, поднимая
угловатые брови и щуря от пыли бледно-голубые глаза.
- Дрин прощается с ветром, - отвечал, не поворачивая головы,
Тирессуэн, - он поет гуще тоном. Послушай сам!
Юноша приподнялся и громко обратился к капитану, перейдя с
арабского языка на французский:
- Не могу поверить, что этот важный черт действительно прав!
Очень он уверен и быстро находит на все ответ...
- Полегче, Мишель, туарег знает наш язык!
- Как бы не так! Он говорит с нами только по-арабски или на своем
ужасающем тамашеке.
- Туарег без крайней необходимости не будет говорить на языке,
которым плохо владеет. Гордость и застенчивость этих детей пустыни еще
надо понять, - скороговоркой ответил капитан, искоса поглядывая на
неподвижного, как темно-синяя статуя, туарега. - Наш проводник окончил
начальную школу в Тидикельте и, без сомнения, знает французский. Новые
веяния коснулись его - видишь, он курит сигареты и не таскается с
вечным копьем и щитом. Но уж что касается Центральной Сахары, тут нам
очень повезло. Для поисковой экспедиции такой проводник - клад!
Знающий всю страну и много ходивший с экспедициями - следовательно,
понимающий, где могут идти автомобили...
- Мне не верится, чтобы такую проклятую богом местность можно
было помнить во всех ее подробностях, убийственно однообразных...
- Только на ваш взгляд, Мишель, но не для сахарского кочевника и
даже не на мой. Здесь судьба каждого путника и каравана всегда зависит
от точности следования по маршруту. Впрочем, устройте пробу,
убедитесь.
- Каким образом?
- Ткните пальцем в первое попавшееся место карты и спросите о нем
Тирессуэна.
- А! Интересно! Я сейчас! - Юноша пошел к машине, угрюмо
черневшей силуэтом в стороне, и вернулся с кожаной сумкой.
Лежавшие у костра сели, поджав под себя скрещенные ноги.
- Тирессуэн, можно тебя спросить? - вкрадчиво начал по-арабски
Мишель, прижимая указательный палец к смутному узору горизонталей, в
то время как другой геолог подсвечивал карманным фонариком.
- Спроси, я отвечу, - не меняя позы, согласился туарег, - если
смогу.
- Ты был в Анахаре?
- Был.
- Знаешь ли там гору Исседифен?
- Горы Исседифен там нет, - спокойно сказал Тирессуэн, - есть
гора Исадифен против адрара Незубир, в центре Анахара, и есть гурд
Исседифен южнее, в Хоггаре, на юге адрара Тенджидж...
Растерявшийся Мишель увидел широкие улыбки своих товарищей и
вспыхнул от необъяснимой злобы.
- А дальше? - пробормотал он.
- Дальше на юг? - переспросил туарег. - Там будет широкое
тассили...
- Какое тассили?
- Тассили Тин-Эгголе.
- Ты что, и там был?
- Был, шесть лет назад. С профессором Ка-По-Рэ... - Тирессуэн
замолчал и замер, прислушиваясь.
Французские путешественники последовали его примеру.
- Мотор, - первым нарушил молчание Мишель.
За черным обрезом низкого плато на севере разлилось туманное
облачко света, стало ярче и превратилось в два пучка желтых лучей,
ударивших в звездное небо. Машина поднималась по крутому северному
склону плато. Еще несколько минут - и глухое урчание мотора
превратилось в звонкий гром. Лучи фар пронеслись над головами
ожидавших, метнулись вниз и слепящим пятном пробили темноту. Огромный
белый грузовик, завывая передачами и тяжело переваливаясь, всполз на
бугристые пески, окружавшие лагерь. Он замер в полусотне шагов от
костра, дыша жаром натруженного двигателя, запахом горячего масла и
резины. В широкой кабине зажегся тусклый свет. Оттуда, устало
потягиваясь, вылезли трое. Самый высокий и тучный бодро зашагал к
костру, и к нему устремился капитан.
- Кто это? - на ходу спросил его Мишель.
- Археолог, профессор Ванедж, кто же еще! - вполголоса буркнул
капитан.
- Кого ждали?
- Черт вас возьми, конечно! Скажите Жаку, чтобы он развертывал
рацию. Сообщить о встрече наших отрядов... Рад встретить вас, господин
профессор!..
- А я еще больше! - громко и весело заявил археолог. - Крутясь в
лабиринте тассили, я боялся вас не найти. Но вы оказались точно в
намеченном на карте пункте...
- Мы с Тирессуэном.
- Это очень важно. Вы говорили с ним... предварительно?
- Нет, ждал вашего прибытия. Успеем. Хотите ужинать? Но вода
плохая...
- Благодарю, мы ели три часа назад. Могу вас угостить холодной
содовой или лимонадом. Сегодня из отеля месье Блэза!
- О, вы посланец небес!
- Всего лишь Сахарского комитета исследований!
Долговязый радист Жак возился у станции, устроившись на широкой
плите песчаника, наполовину погруженной в дно уэда. Разноязычный
говор, треск, мгновенно обрывавшиеся музыкальные аккорды - вся
сумятица эфира, пронизанного десятками тысяч передач, в суровом
молчании пустыни, заглушенная рыхлыми обрывами сухого русла, казалась
жалкой. Костра достигал лишь неясный шум. Профессор и капитан негромко
разговаривали, прибывшие с археологом делились новостями. Туарег
вытянул свое длинное тело поодаль от французов и, глубоко задумавшись,
неторопливо курил, освободившись от лицевого покрывала и поднося ко
рту сигарету плавными движениями обнаженной до плеча руки. Каменный
браслет охватывал руку выше локтя - дань старине, прежде служившая
защитой от сабельных ударов.
- Интересно, о чем он может думать? - спросил Мишель, глядя на
противника, когда новости и сплетни были исчерпаны.
- Что тебе за дело? - лениво ответил один из собеседников. - Мало
ли о чем может думать туарег!
- Он молчит, пока едем, молчит на привалах. Но не спит и не
дремлет - очевидно, о чем-то думает. Я наблюдаю за ним!
- Мишель, у вас странный интерес к Тирессуэну, - вмешался вдруг
капитан. - И, мне кажется, с изрядной долей неприязни. Смотрите, чтоб
дело не кончилось каким-либо конфликтом. Мне не хотелось бы
лишиться... вас!
- Ах, вот как! - вспыхнул Мишель, но сдержался и, стараясь
казаться спокойным, добавил: - Честное слово, мой капитан, я только
любопытствую. Я впервые в Сахаре, и этот народ интересует меня: прежде
знаменитые разбойники, рабовладельцы, говорящие на неведомом никому
языке, с тифинарской письменностью, которую хорошо знают у них только
женщины. Женщины у них главенствуют в роде, свободны и не закрыты, как
у окружающих мусульман. Туареги живут в самом сердце Сахары и, вместо
того чтобы превратиться в дикарей, усвоили манеры под стать нашей
аристократии - смотрите, сколько важности в Тирессуэне! А помните:
там, на юге, юлемиддены, так, кажется, зовут это племя. У них, как у
всех здесь, отняли рабов, так они - ха, ха! - пасут коз сами, подгоняя
их своими длинными мечами. Смешно! А мне хочется знать, о чем все
думает наш проводник! Об оставленной где-то в пустыне жене или о былом
раздолье грабежей?
- Вы не представляете, молодой человек, - внезапно сказал высоким
голосом археолог, - какой богатой фантазией обладают эти сыны пустыни,
В их шатрах - кстати, у них не арабские шатры, а кожаные палатки - вы
услышите такой букет сказок, легенд, притч и пословиц, какого нет,
пожалуй, у всех других кочевников мира, тоже немалых фантазеров. Вот
хорошее дело, если хотите послужить науке и сами прославиться...
Изучите язык туарегов-тамашек и займитесь собиранием этого фольклора.
Я писал в Академию наук, что надо немедля браться за это дело -
туареги, по-моему, быстро исчезнут, отдельные племена уже сейчас
насчитывают по нескольку десятков человек; например, кель-ахнет - их
осталось двадцать три человека. И на каждого примерно по тысяче
квадратных километров пустыни! Или вот Тирессуэн - он соседнего с ними
племени тай-ток, их не более ста человек вместе с их имрадами - вроде
вассалов, что ли. Они ненадолго переживут двадцатый век!
- Будь я проклят, если когда-нибудь... - начал Мишель и осекся
под осуждающим взглядом ученого.
Тирессуэн не прислушивался к болтовне беспокойных и истеричных
европейцев.
Он думал об Афанеор и о том, как совершить для нее невозможное.
Афанеор - луна, богиня со странной властью над бесконечными просторами
пустыни. Знакомые с детства места становятся какими-то другими с ее
появлением на небе - она приближается к земле и сливается с ней.
Холодный свет луны ложится покровом тайны на любую местность. Даже
безрадостный Танезруфт кажется серебристым морем, а черный панцирь
тенере становится призрачной сокровищницей - необозримой россыпью
кусочков серебра. И Афанеор, девушка, его избранница, тоже обладает
непонятной властью над ним, как луна над землей. В ее присутствии он
изменяется, открывая в себе необузданные мечты, звучащие песнями,
томящие жаждой прекрасного, не менее острой, чем жажда в пути сквозь
песчаную бурю.
Не колдунья ли эта невысокая девушка? Она происходит из племени
тиббу, родом из южного Феццана, но воспитана туарегами - злой старухой
могущественного племени кель-аджеров. На юг от Феццана, не в душных
оазисах, а среди низких разрушенных скал и в горах Тибести, живут
"люди камней" - тиббу, потомки очень древнего народа гарамантов, не
покорных никому волшебников и наездников, которых боялись и
старательно истребляли древние римляне и арабы. Кель-аджеры тоже
считают себя потомками гарамантов, но у них он не видел ни разу такого
цвета кожи, как у Афанеор и ее соплеменниц, - светлой
красно-коричневой с характерным металлическим отблеском.
Тирессуэн достал новую сигарету и покосился на своих французских
спутников, следивших за действиями радиста, быстро стучавшего ключом
позывные. Перед мысленным взором кочевника пустыни, цепко
схватывающего малейшую подробность местности, пронеслась картина
первой встречи с Афанеор.
В стороне от торных троп и дорог пустыни, в малоизвестной
впадине, стоят развалины древнего города. На каменистой, окруженной
изрытыми ветром холмами равнине неожиданным лесом поднимаются остатки
колоннад и обрушенные стены. На окраине поля развалин находится
большой, выложенный камнем квадрат, обрамленный белыми плитами. С
северной стороны на плитах уцелели восемь колонн из белого камня -
высоких, необыкновенно стройных и красивых. Некоторые колонны еще
поднимают в бледное слепящее небо свои резные верхушки, подобные
распускающимся вершинам молодых пальм.
- Здесь, где съехались на ахаль - музыкальное собрание -
окрестные туареги кель-аджер, случилось быть и ему, одинокому
тай-току.
В ярком лунном свете между светившимися белизной колоннами
расположились темные закутанные фигуры мужчин - зрителей и гостей,
потому что собранием руководили женщины и они же начинали первые
выступления. Мать Тирессуэна советовала ему при каждом удобном случае
посещать эти собрания.
- Эти песни, музыка и танцы объединяют и поднимают
женщин, - говорила она, - а вас, мужчин, учат любви. Туарегская
женщина непроста, и, если ты хочешь долгого счастья, умей обращаться с
ней, сделать совместную жизнь как сможешь легче и... интереснее. У
нас, кочевников, много свободы, много времени на мечты, сказки и
песни. И только подруга жизни должна быть товарищем в мечтах, а не
только работницей или наложницей, как у других народов. Посещай же эти
школы любви, где бы ты ни был!
Тирессуэн, как и всякий туарег, привык слушаться простой и доброй
мудрости матери.
Женщины - благородные ихаггаренки, бедно одетые имрадки и даже
темнокожие рабыни в своих белых одеждах - составляли немногочисленный
оркестр, играя на амзатах - однострунных скрипках, флейтах и отбивая
ритм на маленьких барабанах. На середину квадрата вышла высокая
девушка. Ее гибкая фигура в синем плаще казалась черным силуэтом на
серебряно-белых камнях плит и колонн.
"Песни дрина!" - подумал Тирессуэн, примащиваясь поудобнее и
стараясь не шуршать своим жестким плащом о шероховатый ствол колонны.
В самом деле, как в зарослях дрина, звенящих под ветром в уэдах,
музыка казалась хором колокольчиков, то приближающихся, то
удаляющихся. Звенел высокий и чистый голос девушки; как стебель дрина,
гнулась ее тонкая фигура в темных складках свободной одежды. Медленно
тянули флейта и скрипка грустную, монотонную мелодию. Изредка глухо
ударял барабан. В ответ ему руки девушки вздымались плавными взмахами
крыльев большой птицы, начинающей свой полет и еще плененной тягой
земли. С надменной важностью переступали ноги в цветных, украшенных
бусами сандалиях.
Ласковая, грустная песнь, медленные движения убаюкивали
Тирессуэна. Он оперся затылком о колонну и впал в приятное оцепенение,
следя за певицей из-под опущенных век. Четыре женщины сменили
выступавшую. Они выстроились в ряд, то приближаясь к сидевшим у колонн
зрителям, то пятясь спинами к хаосу белых плит и камней, оставшихся от
римского города. Женщины пели в унисон ритмическую былину о небесных
людях - звездах, слетающих ночью к бесстрашным воинам на их длинном и
опасном пути через пустыню. Тирессуэн знал некоторые стихи с детства,
и его сонливое состояние усилилось воспоминанием о матери,
склонявшейся над его детской постелью в тихие вечерние часы, когда
смолкает блеяние коз, удаляются от палаток верблюды и замирает на
закате вечный спутник кочевника - ветер. Чтобы не вызвать насмешек
соседей, Тирессуэн надвинул край покрывала пониже на глаза.
Должно быть, он проспал какое-то время и очнулся от наступившей
тишины.
Произошла заминка - женщины кончили выступления, а мужчины еще не
воодушевились на свои воинственные танцы. Там, в тени выступа
обрушенной стены, где сидели женщины, послышалась возня. На залитую
луной площадку была вытолкнута среднего роста девушка в одежде, не
похожей ни на длинное темное одеяние благородной ихаггаренки, ни на
светлое покрывало имрадки, оставляющее открытыми плечи, ни на тонкую
дешевую хламиду рабыни-харатинки.
Грубое шерстяное одеяние, по-видимому темно-голубого цвета,
подхваченное на бедрах узкой перевязью, спадало широкими складками до
щиколоток. Выше перевязи одежда разделялась на две широкие полосы,
закрывавшие грудь и спину и соединенные на плечах большими серебряными
кольцами-застежками. Руки и бока девушки оставались открытыми,
маленькие, белые от пыли ноги были босы. Густейшие черные волосы,
схваченные по темени шелковой головной повязкой, низко спускались на
широкий лоб. Узкие, широко разделенные, прочерченные прямыми линиями
брови, длинные, тоже узковатые глаза, прямой красивый нос, в котором
не было ничего от сухости черт туарегов, небольшой рот, добрая
округлость лица - да, девушка казалась чужеземкой. "Не арабка, не
кабилка..." - заинтересованно думал Тирессуэн, разглядывая ее из-под
покрывала. Девушка повернулась, отвечая кому-то позади себя, и подняла
правую руку жестом шутливой мольбы, блеснув в лунном свете гладкой,
как полированный металл, кожей, показавшейся Тирессуэну очень темной.
Линии ее рук, очертания тела, сквозившие в разрезах одежды, были
чеканны, как у французских бронзовых статуэток, виденных им в
Таманрассете, и так красивы, что у Тирессуэна захватило дух. Он
выпрямился. Дробно и неровно запели струны, казалось ведомые смятенной
рукой. Голос девушки, сильный и глубокий, заставил вздрогнуть туарега,
потянул, повлек за собой. Песня - полная противоположность только что
слышанным! Скачущая, мятущаяся, почти неуловимая мелодия, звенящие
болью и тоской вскрики, угрюмо зовущие страстные и низкие переливы,
тревожные замирания... Гулкий и зловещий грохот неведомо откуда
взявшегося большого барабана, тупые и отрывистые удары маленьких. От
этого странно замирает сердце, нарастает дикое желание вскочить,
рвануться куда-то!
А волшебство звучного голоса все сильнее томило и волновало
Тирессуэна. Песня металась, как преследуемый беглец в поисках выхода.
Торжество, призыв, дикая радость сменялись яростными и тревожными
вскриками, стихавшими в мелодии тихой беспомощностью, и опять
нарастало яростное сопротивление в резкой смене высоких и низких нот.
В такт этой бурной, мятежной и страстной песне девушка, не сдвинувшись
с места, отвечала быстрым спадам и переходам мелодии такими же
движениями рук, раскачиваниями и изгибами тела.
"Что это? - думал Тирессуэн. - Куда мчится эта песня юной жизни?
Что хочет она, кого зовет с собой? Или, как вырвавшаяся в пустыню
арабская лошадь, она несется, не разбирая куда и зачем, наслаждаясь
своей силой и быстротой скачки?.."
Ошеломленные незнакомой песней, мужчины не успели опомниться, как
певица исчезла в тени. С началом мужского танца Тирессуэн не мог более
оставаться в неведении. Он незаметно скользнул за обрушенную стену...
- Тирессуэн, тебя зовет начальник! - С этими словами туарег снова
очутился в действительности. Он оглянулся, приходя в себя, и спустился
с пригорка.
Костер догорел. Капитан и профессор, сидевшие у замолкшего ящика
радиостанции, казались суровыми и величественными в свете высокой
поздней луны. Туарег уселся на предложенный складной стул и стал
ждать. Что-то нужно французам! Они не звали бы его так торжественно
сюда, в сторону, только для обсуждения завтрашнего пути.
- Тирессуэн, профессор Ванедж - знаменитый ученый не только в
нашей стране, но и во всем мире... - Капитан сделал паузу, собираясь с
мыслями.
Профессор оказался нетерпеливым, как того и ожидал туарег от
европейца - новичка в Сахаре.
- Слушайте, Тирессуэн, - вмешался он на отличном арабском языке,
- вы можете оказать большую услугу Франции и всему миру... науке.
Как-то вы обмолвились капитану, что знаете в глубине Танезруфта, в
месте, где не бывал никто из европейцев, древние развалины города.
Надо думать - это ключ к древней истории Сахары, всей Северной Африки.
Мы проверяли их сведения, никто не смог подтвердить или отвергнуть их.
Но такой знаток Центральной Сахары и такой проводник, как вы,
Тирессуэн, не мог ошибиться, и мы хотим, чтобы вы провели нас туда. -
Профессор выпалил всю тираду одним духом, словно боясь, что Тирессуэн
не будет слушать, и выжидающе умолк.
- Мои знания Танезруфта малы, - спокойно возразил туарег. - Я не
был там и не видел города. А по рассказам - есть остатки построек...
Но где в Сахаре не говорят о развалинах?
- Но вы проведите нас к тому месту, о котором говорят! -
настаивал археолог.
- Я не могу вести к месту, которого не знаю. Танезруфт - это
слишком далеко без воды. Опасно.
- Тогда покажите на карте, где эти развалины, мы... - Профессор
осекся от резкого толчка капитана.
Наступило неловкое молчание.
- Теперь говорю я, - начал капитан на ахаггарском диалекте
тамашека. - Пятую экспедицию мы делаем вместе, Тирессуэн. И до этого
ты ходил с хорошими людьми, большими учеными моей страны. Ты проводил
наши машины далеко на запад и на юг. У горы Таманат, близ гурда
Дьявола, вы нашли залежи соды в стране Эль-Масс. Еще дальше от гурда
Дьявола, в семистах километрах отсюда, ты прошел через опасную себхру
Мекерране весной, когда страшные бури песка сменяются наводнениями. Вы
тогда пересекли ее по всей длине до уэда Ин-Рарис. Со мной ты работал
в Тифедесте от Тин-Фидияджа до Амсимассена. Мы с тобой четырежды
пересекали Аретхум, и в сердце Ахаггара - Атакоре мы ходили в Тахат и
Таэссу и нашли ценную руду всего на одном переходе от Таманрассета. А
помнишь тяжелый путь в Танезруфт в прошлом году? У нас сломалась
машина в Тассили-тан-Адрар, но мы на верблюдах пошли в Тахальру и
потом на юг до уэда Танеруэльт... Ох и досталось нам тогда!
Улыбка осветила суровые глаза Тирессуэна в тени покрывала.
- В Танезруфте мы работали успешно лишь благодаря тебе, твоему
опыту, уму и отваге. И ты не бывал до того в Танеруэльте. Скажу еще:
ты взялся вести ученых в Тибести - крепость племени тиббу, и вы нашли
эннери с красными землями и скелетами огромнейших слонов и этим
открытием прославились на весь мир.
- И я тоже? - с оттенком наивности спросил туарег.
- И ты, конечно, - не сморгнув, солгал капитан. - О тебе написано
в книгах.
- Я что-то не слыхал! - равнодушно сказал Тирессуэн. - Тогда мне
обещали много: медаль, деньги... как это... выкуп... нет, по-другому.
- Проводник запнулся по-детски беспомощно, и оба начальника увидели,
что этот знаменитый водитель экспедиций еще очень молод. - Ничего не
прислали, даже фотографий...
- Люди бывают разные и здесь и у нас, - нахмурился капитан. - Я
говорю и вспоминаю это потому, что ты сможешь, если захочешь, вести
экспедицию туда, где сам не был. Ты понимаешь местность, ты знаешь,
как идут автомобили, а не только верблюды. Тебе за это платят много
денег, больше, чем другим проводникам. И мы хорошо заплатили бы...
очень хорошо!
- Зачем мне много денег? - беспечно ответил туарег. - У моей
матери есть все, что нам нужно.
- Действительно, чем их соблазнишь? - негромко спросил
по-английски археолог. - Автомобиля или особняка с клочком земли им не
надо... Если бы он был оседлым, тогда...
- Тогда он не знал бы Сахару!.. Но ты не прав, Тирессуэн, деньги
всегда понадобятся. Знаю, у тебя нет жены, но будет... Может быть, ты
хочешь поехать к нам, во Францию, Европу, посмотреть все чудеса нашего
мира... увидеть Париж, театры, рестораны, миллионы красивых женщин,
поехать на море!
Внезапно глаза туарега блеснули.
Капитан опять слабо толкнул профессора и, протягивая Тирессуэну
сигареты, закончил:
- Подумай над этим, Тирессуэн, завтра скажешь свое решение. А
сейчас надо пользоваться прохладой ночи, она - увы! - коротка.
Туарег закурил, слегка поклонился и в задумчивости пошел к
холмику, где поодаль от лагеря он расстелил свою нехитрую постель.
Лукаво улыбаясь, капитан посмотрел ему вслед, а профессор
радостно хлопнул начальника по плечу.
- Ну, кажется, вы проняли невозмутимого сахарца! Неужели им всем
так хочется в Париж или Ниццу?
- Поверьте мне, никто из них не может устоять перед тягой города.
Где здесь, в Сахаре, эти простодушные и симпатичные дикари смогут
увидеть всю мощь соблазнов нашей цивилизации? Я изучил кочевников за
десять лет скитаний по пустыне. Но действовать с ними надо
осторожно - вы чуть не испортили дела. Они медленно живут и медленно
соображают, а наша обычная спешка кажется им просто безумием. Вот
почему я дал затравку и предложил подождать с решением. И нам, я
думаю, тоже лучше отложить все остальное до завтра. Спокойной ночи...
Вопреки мнимой прозорливости капитана, туарег не думал мечтать о
Париже и прелестях европейской культуры. Растянувшись на тонком
тюфяке, положенном на коврик, тканный из жесткого верблюжьего волоса,
защиту от "слюны злого духа" - скорпионов и фаланг, - Тирессуэн закрыл
глаза. Волнение не дало ему заснуть, и он опять закурил. Как это он не
догадался раньше! Слова капитана о жене, мгновенно вызвавшие образ
Афанеор, совпали с предложением поездки в Европу. Только тогда
Тирессуэн сообразил, что мечта Афанеор, может быть, не так уж
невозможна. Ему следует попытаться. Ценой похода в безжизненный
Танезруфт - гигантскую мертвую равнину в центре Сахары - он может
поставить выполнение желания Афанеор.
В Танезруфт есть только два пути - автомобильный и караванный,
пересекающие его с севера на юг почти рядом, и более ничего. Когда-то
очень важная караванная дорога для вывозки соли из Тауденни в Судан
ныне заброшена, как почти все важные караванные пути прошлого. Лишь
тысячи скелетов погибших животных, а подчас и людей отмечают белыми
пятнами эти занесенные песком старые дороги. Умерла слава
азалаев - огромных сахарских караванов, снабжавших страну черных
драгоценной солью и доставлявших хлеб и просо не знавшим земледелия
кочевникам. Умерла и доблесть туарегов, защищавших караваны от своих
же собратьев и облагавших данью купцов, караванщиков и оседлых жителей
оазисов, добывающих в поте лица сладкие прозрачные финики. Теперь
огромные автомобили привозят все нужное откуда угодно, а на долю
верблюдов осталась лишь доставка товаров от торговых складов и баз
поближе к временным стоянкам кочевых племен. В Сахаре появилось больше
пищи, уже не грозят смертью пятые голодные годы, хотя по-прежнему
женщины собирают мелкие беловатые зерна дрина и по-прежнему в Атакоре
собирается чуть ли не весь народ Ахаггара в период созревания
гауита - низкорослых пучков травянистого растения с мелкими, как
манная крупа, зернами. Собирают и терфас - род подземного гриба,
вырастающего ранней весной, после дождей. Хлеб из пшеницы гораздо
вкуснее, чем даже просяная каша, но за это надо платить! Где возьмешь
денег, если французские власти всячески препятствуют караванным
перевозкам, справедливо видя в них объединяющее людей Сахары дело. Мир
туарегов, суровый, бедный и свободный, умирает под пятой наступающего
нового мира, непривычного и неприятного... Так говорила ему и Афанеор!
Вторая встреча с Афанеор произошла в исконных кочевьях племени
кель-аджеров - необъятном лабиринте обрывов, ущелий, останцов и
плоскогорий Тассили-дез-Аджер. Окончив экспедицию в Аире, он поехал на
север по уэду Тафассасет. От палаток к палаткам нес его высокий белый
мехари, нагруженный всем нехитрым скарбом путешественника пустыни. Чем
ближе, по уверениям местных туарегов, становилось кочевье старухи
Лемта, тем большее нетерпение охватывало Тирессуэна. Его мехари, по
имени Агельхок, - один из знаменитых в Хоггаре бегунов, часами несся,
мерно покачиваясь, по плотным, как цемент, глинам солончаков-себхр,
осторожно ступал по раскаленным черным камням и щебню, покрывающим
плоскогорья, нырял и скользил по склонам песчаных холмов, в узких
проходах - таяртах. Жестокий пламень дней, режущие холодом ночные
ветры, бесконечное одиночество странника, идущего напрямик не по
проторенным путям, - все это, привычное туарегу, совсем не замечалось
Тирессуэном. Он сетовал лишь, что верблюд не обладал неутомимостью
автомобиля. Впрочем, какой автомобиль мог бы пройти здесь? Путь
удлинился бы на тысячу километров, и в конечном итоге неизвестно, кто
бы пришел к цели раньше.
Наконец он достиг впадины Тирхемир и указанных ему трех палаток у
подножия горы Амарджан.
Какое вещее чувство предупредило Афанеор о его приезде? Он ехал
так быстро, что устная почта пустыни не могла обогнать его. Но едва он
завидел вдалеке черные точки палаток и верблюд стал подниматься на
пологий каменистый склон, как девушка возникла перед ним из-за груды
каменных глыб. В пламенном свете солнца ее блестящая кожа была теперь
совсем светлой. Синие цветы камнеломки, воткнутые над ухом, оттеняли
иссиня-черный цвет ее волос. Жемчужинки пота выступили над чертой
бровей, когда Афанеор, учащенно дыша, подбежала ближе. Тирессуэн с
удивлением заметил у нее в руках пучок мелких цветов горячего
красно-оранжевого цвета. Мехари возвышался над девушкой, как боевая
башня, и туарег сильно нагнулся с седла. С неизведанным удовольствием
он принял редкие в Сахаре цветы из рук Афанеор - подносить их воинам
было не в обычаях туарегов. Тирессуэн почувствовал, как запах цветов
смешался с собственным запахом девушки - чистым и солнечным, жарким,
как могучий полдень пустыни, заставляющий людей склонять головы и
прятать глаза под навес покрывала.
Три недели оставался Тирессуэн гостем палаток Лемта. Все сильнее
становилась его любовь к Афанеор, вспыхнувшая внезапно на музыкальном
собрании у римских развалин. Женщины туарегов, владевшие языком и
тайнами тифинарского письма лучше мужчин, свободные спутницы жизни,
превосходные воспитательницы детей, были гораздо выше женщин арабов -
все еще пленных узниц женского отделения шатра или половины дома,
невежественных, придавленных тяжкой пятой военной религии.
Где плен и насилие, там становятся шатки устои морали. Только в
свободе человек понимает необходимость строгих правил жизни. Сын
Сахары женится на женщинах своего народа или дочерях родственных
берберских племен - кабилов, но избегает женитьбы на чужеземках,
инстинктивно чувствуя, что ему нужна взращенная пустыней ее
неприхотливая дочь. Афанеор была чужеземкой из страны Тиббу. Однако
Тирессуэн видел, что она ни в чем не уступает женщинам туарегов. Она
даже превосходила их, эта наследница волшебников-гарамантов, - древних
эфиопов эллинских мифов.
Откуда были ее познания, он не успел еще расспросить ее, больше
рассказывая о своей жизни. Он родился в исконной земле тай-токов
Ахенете. Потом, когда колодцы Ахенета иссякли и дыхание смерти
пронеслось над страной, тай-токи ушли вместе со своими имрадами на
юг - в Ахаггар и Адрар-Ифору. Но его родители, у которых он остался
единственным сыном, переехали в Тидикельт, а маленького Тирессуэна
выучили западной мудрости и языку в начальной школе. Едва подросши,
Тирессуэн начал скитальческую жизнь вместе с отцом - проводником
караванов, который научил его всей древней мудрости путей через
пустыню. Отец так и погиб в пути, и Тирессуэн заступил на его место.
Отец был из тех горных тай-токов, которые не считали себя ни
владетельными ихаггаренами, ни подневольными имрадами. Таких бедных,
свободных, трудно живущих туарегов насчитывалось по нескольку десятков
в разных небольших племенах. Они добывали средства к существованию
работой проводников или перегонщиков стад на новые далекие пастбища и
становились самыми закаленными кочевниками Сахары, не уступавшими даже
племени тиббу с их сказочной выносливостью в беге, езде и охоте.
- Но Тирессуэн не имя? - лукаво поглядела на него Афанеор.
- Не имя, название места, - признался он. - Это для французов.
- А настоящее имя? - настаивала девушка.
- Иферлиль.
- Мне нравится оно. Мое имя тоже мне нравится, и жаль, что это
всего лишь прозвище... Его придумала старая Лемта, когда меня взяла.
- Она хотела назвать тебя древней богиней луны нашего народа?
- Вовсе нет. В честь Афанеор, дочери Ахархеллена.
- Ахархеллена, большого вождя кель-аджеров? Я слыхал о нем!
- Да, он правил здесь пятьдесят лет назад. И у него была дочь
Афанеор, прекрасная и мудрая девушка. Первая женщина туарегов, которая
стала думать о прекращении исконной вражды кель-аджеров и
кель-ахаггаров и вообще всех племен туарегского народа, белых и
черных...
- Разве это было возможно?
- Французы сделали это силой и унижением нас. А если бы мы сами?
Нет нигде народа, подобного туарегам. Несмотря на войны, на древние
обиды и кровь, разве не считают себя туареги потомками мудрой царицы
Тин-Хинан, могила которой в уэде Абалесс и сейчас, полторы тысячи лет
после ее смерти, священная для всех племен. Разве не считают себя и
тай-токи и юлемиддены одним народом? Туареги - путники и воины, не
привязанные к домам и вещам, - глядят широко в мир; вот за что я люблю
наш народ. Наша жизнь не сходится в одно место, где есть вода и растут
пальмы или просто где жили родители и предки.
- Ценой трудной жизни в пустыне, страдая от жары и холода, от
жажды и малой еды, мы приобрели большую свободу, - ответил Тирессуэн,
не понимая, куда клонит девушка.
- Да, ушли в сердце пустыни, чтобы сохранить свободу. Вокруг,
будто волны моря, текли, сражались, покоряли один другого, избивали
друг друга разные народы - на плодородных, удобных для жизни землях,
на берегах моря и больших рек. Но чтобы жить в пустыне, надо было
воспитать себя для этого - вот в чем были преимущество и сила
туарегов...
- Были? - быстро спросил Тирессуэн.
- Да, его теперь нет. Автомобили и самолеты дают возможность
проникнуть в глубину Сахары любому европейцу. Изнеженные французские
женщины посещают теперь страшный Тифедест, когда-то недоступное
непосвященным обиталище духов, и пьют ледяные напитки у черных скал с
загадочными рисунками и письменами. Чужая жизнь, совсем не похожая на
нашу, властно ломится в пустыню, и ей нет преграды.
- Может быть, наша сила в том, что мы рассыпаны по необъятной
пустыне, не зная болезней, тесноты и мелкодушья, как в оазисах.
"Отдалите ваши шатры, приблизьте ваши сердца" - хорошая старая
пословица, - рассмеялся Тирессуэн. - Все равно владеем пустыней мы.
- Напрасные слова! Рассеявшись, мы потеряли силу! Нас становится
все меньше, а жизнь делается труднее детям, чем отцам. Теперь
европейцы заразили нас желанием легкой жизни. Но, добывая деньги, мы
потеряли половину стад. Даже топлива не стало в пустыне - сожгли,
приготовляя дорогую пищу, на кухонных кострах...
- Плохое будущее! - нахмурился Тирессуэн. - Я тоже его вижу в
своих скитаниях. Но зачем затеяли мы этот разговор? Будто нет слов о
другом?
- Я вспомнила об Афанеор, дочери Ахархеллена.
- Зачем? Умерший человек - высохший агельман.
- Нет! Пройдут дожди - и агельман наполнится, придет нужда - и
человека вспомнят! Старая Лемта сказала мне... - Девушка осеклась,
чуть было не обмолвившись о тайном союзе женщин, который создавала
Афанеор.
Женщины у туарегов - гораздо большая общественная сила, чем у
других народов Сахары. С их помощью хотела умная дочь вождя возродить
древнее единство туарегов времен царицы Тин-Хинан.
- Сказала тебе? - повторил Тирессуэн.
- Она рассказала мне об Эль-Иссей-Эфе, об Афанеор и о великой
северной стране. И я решила, что всю жизнь буду искать человека,
который может побывать там.
- И ты его нашла?
- Еще нет, - протянула Афанеор, отвернувшись от туарега.
Тому стало жарко под низкой палаткой.
- О какой стране говорила старуха? - нетерпеливо спросил
Тирессуэн.
- Не одна она! Есть предание... Поедем на могилу Афанеор, к горе
Атафайт-Афа. Хорошо? - Внезапно девушка обвила руками шею Тирессуэна и
притянула к себе так сильно, что он уперся ладонью, чтобы не упасть.
Молодой туарег забыл про невзгоды и удачи. Все необъятное
пространство пустыни исчезло в глубине темных глаз, широко
раскрывшихся навстречу его взгляду...
Два верблюда мерили размашистой иноходью пустынное плато, начисто
сожженное солнцем. Ярко-желтые песчаники, плитами и уступами
выступавшие из-под крупного гравия и щебня, покрылись коричневой
блестящей коркой. Мехари осторожно обегали эти уступы, скользкие для
их широких мозолистых ступней. Афанеор, закутанная до глаз в
темно-синий плащ, казалась незнакомой и отчужденной. Молча
всматриваясь в какие-то ей одной известные приметы, она ни разу не
заставила мехари замедлить свой бег. Гора приближалась. Верблюды пошли
по твердому дну крутого уэда, лавируя между остроугольными обломками
скал. Гора вознеслась над уэдом отвесной стеной, расщепленной
посредине, будто врубом гигантского топора. Вздыбленные и отогнутые
назад пласты плотного темного камня выступали на отвесной груди горы
грубыми продольными ребрами, срезанными и стертыми наверху многими
тысячелетиями песчаных бурь. Моряк сравнил бы выпуклую стену горы с
надутым парусом, но туарегу она казалась крепостью злых духов,
властвовавших здесь в незапамятные времена. Всадники на высоких
верблюдах казались перед зловещей горой ничтожными букашками. Ветер
ударял с разлету в накаленную беспощадным солнцем стену и упруго
отскакивал назад, закручиваясь вихрем на дне уэда и усыпанной обвалом
каменных глыб подошве. Гора отбивалась от людей, приближавшихся,
несмотря на вихри песка и раскаленное дыхание темной стены. Афанеор
повернула мехари, поднялась со дна сухого русла и въехала на
закругленный бугор. Отсюда пологий склон плавно спускался на
северо-запад к просторному регу, границы которого тонули в зыбкой
дымке горячего воздуха, струившегося по раскаленной щебнистой равнине.
Холмик гладких, одинаковой величины камней, обнесенный овалом из
синевато-серых плиток кварцита, увенчивал бугор.
Столообразная глыба базальта, несколько палок и сучков,
украшенных выгоревшими, истрепанными ветром лентами, означали могилу
Афанеор, дочери Ахархеллена. Живая Афанеор встала в седле, чтобы
миновать очень высокую, украшенную крестом луку, и спрыгнула с
верблюда, даже не заставляя его сгибать колени. Тирессуэн придавил
поводья животных тяжелой глыбой и осторожно подошел к могиле. Девушка
молча достала из-за пазухи пучок разноцветных лент и стала обновлять
убранство. Туарег принялся помогать ей и получил полную любви улыбку.
- Теперь садись и слушай, - Афанеор ловко поднесла зажженную на
ветру спичку к его сигарете.
И Тирессуэн узнал старинную легенду о путешественнике
Эль-Иссей-Эфе, приезжавшем в страну туарегов более семидесяти лет
назад из очень далекой и холодной северной страны России. Он был
врачом и художником, жил в Гадамесе и оттуда совершал поездки по
пустыне, где и подружился с туарегами кель-аджер. По их приглашению он
совершил тайную поездку в глубь Сахары, и впервые кочевники пустыни
увидели европейца, не преследовавшего никаких иных целей, помимо
знакомства с народом пустыни и с ее природой.
Русский врач пришел, полный уважения к туарегам, их обычаям и
суровой жизни. Он отличался удивительной в чужеземце глубиной
понимания и чуткостью. С ясной и высокой душой, он, слабый и
непривычный, одолевал трудности дорог через пустыню и завоевал путь к
сердцам кочевников. Эль-Иссей-Эф скоро уехал в свою страну. Осталась
легенда о том, что далеко на севере живут люди, не похожие на других
европейцев, но обладающие всей их мудростью, более добрые к чужим
народам, которых они считают равными. Память о русском враче
сохранилась в народе, и неудивительно, что когда в гости к
могущественному Ахархеллену прибыл другой русский путешественник,
писатель, по имени, кажется, Немирдан, то Афанеор позвала его на ахаль
и сама пела ему. После музыкального собрания Афанеор долго говорила с
чужеземцем и окончательно уверилась в правоте легенды об
Эль-Иссей-Эфе. Далекая и недоступная кочевникам пустыни страна стала
для Афанеор и ее друзей той страной мечты, какая есть у каждого хоть
сколько-нибудь знающего мир человека.
Дочь Ахархеллена и ее отец понимали, что прежняя жизнь кончается,
что народ туарегов не сможет вечно скрываться в пустыне, избегая
культуры Запада. Но помочь в овладении этой культурой могли бы лишь та
страна и тот народ, намерения которого чисты и бескорыстны, иначе
вместе с чужой культурой придет гибель туарегов как народа.
Афанеор мечтала сама увидеть Россию, но умерла, не выполнив
намерения. Эта мечта продолжала увлекать тех женщин и девушек, которые
знали легенду. Так же увлекла она и новую Афанеор.
- Известно, - закончила девушка, - что никто из туарегов или
других народов Сахары еще не был в России. Но это нужно сделать! Я
тоже поклялась в память дочери Ахархеллена просить своего будущего
любимого побывать в этой стране. Мне посчастливилось - меня полюбил
самый лучший путешественник Сахары. - В голосе девушки зазвучала
гордость. Она подняла голову и сделала шаг к Тирессуэну. - Перед
могилой Афанеор я прошу тебя - поезжай в страну русских, посмотри этот
народ, расскажи нам, есть ли правда в легенде об Эль-Иссей-Эфе!
Необыкновенная сила убеждения была в словах девушки. Тирессуэн
вздрогнул. Ему почудилось, что с ним говорит не его порывистая и
задорная возлюбленная, а сама дочь Ахархеллена, вышедшая из могилы,
чтобы заставить его исполнить ее желание. Туарег смущенно отступил и
пробормотал:
- Никто из нас не был в этой стране. Даже если смогу я добраться
туда, что я увижу и пойму в чужой жизни? Без знания языка, обычаев,
природы я пройду там тенью, не в силах даже расспросить тех людей, ибо
не знаю, что спрашивать...
Афанеор опустилась на землю перед Тирессуэном и обняла его ноги.
- Теперь не то, что было во времена дочери Ахархеллена. Люди
летают быстро на большие расстояния, страны приблизились друг к другу.
Приезжают из Франции люди, знающие не только арабский, но и наш язык.
Может быть, и в России ты встретишь таких людей. Но главное, даже не
владея языком и не зная обычаев, просто заглянуть в душу русских,
почувствовать силу знания, искусство этого народа! Я женщина, я не
могу поехать, потому что бедна и невежественна, потому что это не в
обычаях даже европейцев - они считают нас за темных затворниц ислама!
- Слезы покатились по гладким щекам Афанеор, а глаза на поднятом вверх
лице смотрели с такой мольбой, что сердце Тирессуэна сжалось.
Он сделал еще попытку образумить девушку:
- Но ты сама даже не принадлежишь к нашему народу. Что заставляет
тебя страдать с ним вместе, думать о нем и посылать меня в такой путь,
какого не проделывал еще ни один из туарегов?
Девушка медленно поднялась и опустила глаза.
- Я сирота, вскормленная туарегами, живущая одной с вами жизнью,
одними стремлениями... Только, может быть... - голос девушки
вздрогнул, - мои чувства просто сильнее ваших. Как и моя тяга к
широкому миру без вражды и невежества, к ласке и красоте...
- Я вижу, - ласково сказал Тирессуэн, - но я вспомнил, что мне
говорили французы. Страна русских стала другой, там правят свирепые
люди, захватившие власть и угнетающие народ. Эта страна грозит сейчас
всем, и европейские страны должны вооружаться до зубов, чтобы не
попасть под тиранию русских.
- Почему же ты веришь в этом французам? А говоришь, что тебя и
нас всех часто обманывали. Может быть, обманывают и с Россией?
- Может быть, - согласился Тирессуэн и умолк.
- Ты, наверно, считаешь меня безумной, - воскликнула Афанеор. -
Едем!
Девушка, сделав земной поклон могиле, поставила на колени своего
мехари. Перед тем как взобраться на седло, девушка обернулась к
Тирессуэну. Ее правая рука поправила повод на шее верблюда, левая
подбирала складки одежды. Спина прикоснулась к шелковистому белому
боку мехари, голова откинулась назад. Туарег навсегда запомнил
печальный и полный надежды взгляд Афанеор. Еще миг - и ее верблюд
бешено рванулся с места. У Тирессуэна был превосходный мехари, но
мехари девушки не уступал ему.

Тирессуэн вернулся сюда, в геологическую экспедицию капитана. И
вот судьба сама идет ему навстречу! Недостойно воину прятать лицо и
убегать от нее. Завтра он согласится вести ученого в Танезруфт.
Весь следующий день потратили капитан и профессор, чтобы
уговорить туарега отказаться от его желания. Тирессуэн был
непреклонен, требуя письменного условия. Капитан уверял, что в Алжире
идет война, что власти не разрешат кочевнику Сахары ехать в страну
смутьянов. Да и сами русские никого не впускают к себе без особенной
надобности - какая же надобность у Тирессуэна? Угрюмый туарег спокойно
говорил, что русские обязательно впустят его.
Истратив все красноречие, капитан зло плюнул и приказал радисту
связаться с Таманрассетом, а туарег величественно удалился в тень под
обрывом, не замечая насмешливых взглядов и оживления людей обеих
экспедиций. Особенно ярился Мишель, предлагая арестовать Тирессуэна,
доставить в Таманрассет и держать, пока не расскажет дорогу к
развалинам.
Никто не знал, какой ответ пришел от больших начальников, только
капитан заключил с проводником письменное соглашение, по которому
Комитет сахарских исследований обязывался вознаградить туарега
туристской поездкой в Советский Союз. Обе автомашины взяли курс на
Таманрассет. Шоферы ехали по знакомой дороге, и машины уверенно ныряли
в рытвины и сухие русла, вертелись между каменными глыбами, ускоряли
ход на талаках - ровных площадках сцементированных солнцем глин.
Часами метались фары по бесконечному щебню и песку, вырывая из
теплой тьмы скалистые, присыпанные песком холмы или заостренные скалы
из отшлифованных ветром черных пород. В широких сухих руслах появились
правильные ряды деревьев: тамариски и колючие акации - тальхи. На
холмах торчали кустарники - машины углублялись в горную страну
Ахаггар. Уныло завыли передачи на тяжелом подъеме по широкому уэду,
стиснутому хаосом острых скал и осыпей растрескавшегося камня. В
отдалении высились конические горы, как гигантские кучи угля. Черные
хребты Хоггара становились все выше, все больше встречалось груд и
полей каменных обломков, дорога извивалась, то спускаясь, то
поднимаясь. Угольно-черные горы сливались с мраком ночи в единую
бесконечность каменной бездны, поглотившей машины.
Внезапно с последнего перевала через очередной хребет сотни
электрических огней вспыхнули впереди и внизу в огромной долине,
окаймленной хребтами, отдельными пиками, плоскогорьями и острыми, как
иглы, вершинами, обрисовывавшимися в отдалении на зареве поднимавшейся
луны.
Тирессуэн постучал по кабине, подавая сигнал остановки.
Капитан распахнул дверцу и заглянул в кузов с подножки.
- Ты хочешь сойти, Тирессуэн?
- Да! - ответил туарег.
- Поедем с нами в город. Тебе дадут комнату в отеле, охлажденную
льдом, где в самое жаркое время дня будет прохладно, как ночью. Ты
сможешь пить ледяные напитки, есть много мяса, по-туарегски жаренного
над углями в течение трех часов. Здесь готовят и отличный кус-кус со
свежими овощами и крупной цельной пшеницей! Тебе не придется шагать в
темноте несколько километров, пока найдешь палатку. Здешнее племя
дагхали бедно, возможно, у них не окажется еды... Почему ты боишься
города?
- Я не боюсь, капитан. Подумай сам: если я привыкну к охлажденной
комнате, к обильной еде, как пойду я отсюда в зной и пламень
Танезруфта? Я не смогу более делать длинные переходы, не выдержу
знобящие зимние ночи. Мне не захочется больше возвращаться в пустыню,
и тогда что я? Презренный бродяга, ничего не умеющий, живущий
воровством или подачками в грязи городских стен. Воздержанность моего
народа не суеверие и не прихоть - это его жизнь. Прощай!
- На рассвете третьего дня приходи в гостиницу! - крикнул капитан
в темноту, в которой мгновенно исчез туарег...
Таманрассет - новый город в центре Сахары, на месте, где когда-то
стояли маленький форд-бордж и часовня миссионера. Скопление красных и
оранжевых построек выросло в кольце бесплодных гор, посреди
искусственно орошенной долины. Зелень ее полей всегда свежая и
поражает путника контрастом с морем черных скал Хоггара. Каждое
строение, планированное военными архитекторами, вливается в общий
ансамбль особенного модернизированного стиля старинных городов Судана.
Широкие улицы чисто выметены и, так же как просторные дворы, обрамлены
высокими красными зубчатыми стенами. Свежая поросль небольших акаций,
обложенных кольцевыми решетчатыми стенками из больших кирпичей,
подрастает в каждом дворе, на каждой площади. Но еще более разительна
щедрая тень высоких деревьев, выросших за несколько лет под жарким
солнцем, кажущаяся совсем черной на залитых ослепительным солнцем
площадях. Этот городок - удобное и тщательно содержащееся жилище
французских офицеров, просторные виллы которых составляют большую
часть городских строений.
Вернувшись возрожденными из плавательного бассейна, профессор и
капитан наслаждались отдыхом, едой, новостями широкого мира в отличном
отеле. Археолог, попивая кофе и покуривая, в несчетный раз возвращался
к загадочному желанию проводника.
- Туарег - и Советская Россия! Немыслимо! Откуда могло явиться у
нашего Тирессуэна такое несуразное, а главное, настойчивое желание?
Держу пари, что он не слыхал про Советскую Россию и кто такие
коммунисты, да и русского-то не видел даже на картинке. Чушь какая-то,
ха-ха-ха!
- Напрасно смеетесь! - сердито возражал капитан. - Это слишком
нелепо и потому серьезно. Кто-то его распропагандировал!
- Агенты Кремля - в Сахаре! Капитан, вы образованный, умный
человек, как же вы можете верить в эти сказки для новобранцев и
фашиствующих юнцов?
- Э, не с того конца, профессор! Идеи самоопределения народов
разносятся по всей Африке не хуже чумы. Пришло время, и с этим ничего
не поделаешь - знамение века. А умная политика Советов делает так, что
все они смотрят туда... И вот вам самое убедительное
доказательство - туарег!.. А я бы голову дал на отсечение, что туареги
меньше всех знают о том, что делается в мире.
- И потеряли бы голову! Но как же будет с поездкой Тирессуэна?
Обмануть мы его не можем.
- Не можем. Что-нибудь потом придумаем... неизвестно, какие там
еще будут развалины. Да, по-моему, пусть едет, только ненадолго -
ничего не сможет понять сахарский кочевник в столь чуждой стране.
Скоро зима, пусть там промерзнет как следует... Войдите! - прервал он
свою речь.
Щеголеватый адъютант вытянулся, шагнув за порог, и, козыряя,
протянул пакет. Капитан извинился и вскрыл тщательно запечатанное
короткое сообщение.
- Прошу передать - явлюсь в назначенное время!
Адъютант вышел.
- Что-нибудь важное? - спросил археолог.
- Не знаю. Через час буду знать, а пока давайте пить кофе, и черт
с ним, с Тирессуэном. Есть интересные новости в "Ла трибюн де насьон".
Капитан вернулся через полтора часа другим человеком, угрюмым и
встревоженным, и резко постучал в номер профессора.
- Так и знал, - упавшим голосом встретил его тот, - что-то
случилось, и мы не едем!
- Вы отгадали! Мне придется направить свою экспедицию в другое
место. Выезд сегодня ночью, и я вынужден покинуть вас. Поверьте, я
огорчен не меньше и еще более встревожен. У меня совсем отказала
радиостанция, и я не смею не выполнить приказа, но и ехать без радио
тоже нельзя!
- Может быть, возьмете мою?
- Черт возьми, это спасение для меня, профессор! Однако вам ехать
в Танезруфт на одной машине, без радио рискованно. Не будь у вас такой
хорошей машины и, главное, Тирессуэна, я ни за что не воспользовался
бы вашей любезностью. Но с таким проводником есть возможность
рискнуть, если хотите...
- Конечно, хочу! А что это за внезапное назначение... Простите за
бестактность, я часто забываю, что вы военный геолог.
- Видите, теперь без Тирессуэна вовсе не обойтись, даже знай мы
место развалин. Пусть едет хоть в Японию, хоть в Тибет, все равно! До
свиданья, профессор, я должен идти. Примите еще раз мои искреннейшие
сожаления и самую горячую благодарность. За радиостанцией подъедет
Жак.
Капитан вышел, проклиная все на свете отборными словами сахарских
сержантов. Полученное из Парижа распоряжение не только нарушало все
его собственные планы - оно было противно душе любителя природы, всем
сердцем привязавшегося к пустыне. Его небольшая экспедиция получила
сверхсекретное, почетное в глазах записных вояк поручение: наметить и
предварительно обследовать место для ядерных испытаний,
запроектированных в Сахаре французским правительством.
В разговоре с генералом уже определилось это место - рег Амадрор,
огромная мертвая равнина в семь тысяч квадратных километров к северу
от Атакора, там, где он обрывается крутым уступом на тысячу метров. Но
капитан предложил более изолированное, хотя и менее доступное
место - пустыню Тенере. Это абсолютно голая и безжизненная равнина,
простирающаяся на двести пятьдесят километров между Ахаггаром и Аиром.
Даже в Танезруфте в руслах уэдов изредка встречаются тальхи или пучки
чахлой травы и редкие антилопы, но на тысячах квадратных километров
Тенере вряд ли найдется заметная растительность или признаки животных.
Тенере дальше от населенных мест и дорог, чем Амадрор, и гораздо
больше его по площади - вот чем руководствовался капитан, предлагая
перенести испытания в эту местность. Однако сила взрывов современных
термоядерных бомб так велика, возникающая радиоактивность так сильна и
распространение ядовитых продуктов распада так широко, что испытания
безусловно нанесут вред всей Сахаре.
Это казалось капитану преступлением, недостойным человека высокой
культуры - европейца, в миссию которого он верил. И сам он,
выполняющий хотя бы самый начальный этап отвратительного дела,
чувствовал себя предателем. Да, он тоже предаст этот свободный мир,
широко раскинувшийся в горячем пламени солнца и мягкой ласке
поразительно ярких звездных ночей. Мир, который он, как и все
обитатели пустыни, чувствовал похожим на небо, близким вечному сиянию
космоса. Капитан лихорадочно обдумывал возможность отказаться или
саботировать поручение. И, как бесчисленное количество раз до этого,
во все времена и во всех странах, услужливая мысль подсказала ему, что
он не сможет задержать даже на день то, что совершается. Не он, так
другой, третий, десятый, двадцатый - у военных начальников и у
правительства было даже слишком много отважных и достаточно умных
людей, готовых на все.
И еще задолго до зари машина геологической экспедиции покинула
чистенькие улицы Таманрассета и направилась к юго-востоку, туда, где
за горами Хоггара и оживленными растительностью долинами Аира
распростерлась мертвая Тенере, скрытая крутящимися вихрями горячего
воздуха и призрачными стенами миражей.
А еще через день большой белый автомобиль профессора, глухо
ворча, одолевал длинный подъем на хребет к западу от Таманрассета.
Тирессуэн беззаботно восседал на своем обычном во всякой экспедиции
месте - у передней стенки кузова, над открытым окошком водителя,
готовый в любой момент указывать направление.
Острые пики Хоггара медленно отступали назад, сменялись более
светлыми, округлыми, будто гигантские валуны, горами. В ущельях
прекратились каменные потоки с обрушенных крутых склонов. Твердое дно
сухих русел стало рыхлым. Гулкое эхо сильного мотора загрохотало по
всем направлениям, достигая отдаленных хребтов, чьи ощеренные скалы и
пильчатые спины резко обрисовывались позади, на загоревшемся востоке.
Машина раскачивалась, ныряла, содрогалась всем корпусом на
сыпучих песках, отчаянно колотилась и дрожала на мелких рытвинах.
Пассажиров мотало, бросало и раскачивало, но это был привычный народ,
с телами, приобретшими ту автоматическую способность приспособляться к
любым рывкам машины, какая еще развивается у моряков с многолетней
привычкой к качке.
Широкими ступенями спускалась к Танезруфту горная страна. Алый
огонь восхода вспыхнул над стеной гор, и от него устремились вниз
гигантские косые покровы розовых сумерек. Слоями, один над другим,
чередовались разные оттенки розового света, розовато-пепельные внизу,
на дне ущелий и у подножий уступов, все более яркие и чистые вверху.
По мере того как поднималось солнце и уходила вниз машина, розовый
свет, заливший пустыню, бледнел и как бы сдувался жарким дыханием дня.
Совершенно черные плато из лав перемежались с утесами розовых
гранитов. Темные вулканические пики горели фиолетовым светом в лучах
зари. Путешествие всегда облегчается, если местность разнообразна.
Скалы Атакора с причудливыми фигурами выветривания, фантастическими
обрывами и утесами дают волю фантазии не занятого в медлительном пути
ума. Странные лица, маски, враждебные лица глядят сверху, с обрывистых
стен, на поворотах ущелий внезапно вырастают чудовищные звери;
заколдованные башни и осыпающиеся склоны кажутся развалинами неведомых
городов. В знойном солнце черные камни раскаляются, как чугунные
котлы. Горячий воздух струится над ними синеватыми озерами-призраками,
а его восходящие потоки заставляют предметы расплываться зыбкими,
неверными очертаниями, в которых глаза, уставшие от слепящего света,
могут увидеть невероятные вещи. И европейцы - те, которые приходят к
кочевникам Сахары внимательными друзьями, - не перестают удивляться
беспредельной фантазии туарегов, черпающих ее из природы своей страны
- неиссякаемого источника вдохновения. Пески становились рыхлее, чаще
попадались обширные конусы размывов глин, сцементированных жаром
солнца. Понижались, отходя назад, горные кряжи; светло-желтые плащи
песка всползали выше по их склонам. Казалось, что каменные щупальца
горного массива, тянувшиеся вдогонку за путешественниками, бессильно
погружаются в море рыхлых песков, мелкого щебня и пестрых глин со
сверкающими выцветами горьких солей. Утопавшие в песке пустыни кряжи
расходились все шире, пока не разделились на отдельные увалы и
останцы, каменными островами поднимавшиеся на равнине. Пояса
рассыпавшегося в щебень камня окружали эти острова как свидетельство
жестокой борьбы твердой формы с бесформенной рыхлой материей.
Жара усиливалась, высокое солнце изливало поток света, сиявшего
так, что он казался серым и ощутимо тяжелым, как свинец. Свинцовой
тяжестью он оседал на головы путешественников, сопротивлявшаяся ему
кровь бурно стучала в виски, теснила череп нестерпимой болью. Глаза
ощутимо вспухали в орбитах, яркие цветные пятна крутились за темными
стеклами защитных очков. Водитель и профессор, овеваемые в кабине
специальным вентилятором, были вынуждены с усилием прогонять этот
цветовой бред перегретого мозга, чтобы следить за дорогой. Но страшная
мощь солнца то застилала дали завесой горячего воздуха, то
неправдоподобно приближала отдаленные холмы, гряды и песчаные дюны.
Все мелкие рытвины, впадины и промоины казались однообразной серой
поверхностью, стелившейся ровным ковром. Это затрудняло выбор пути.
Машина моталась и завывала еще сильнее, а сила перегретого мотора
падала с каждым часом пути, несмотря на радиатор двойной емкости и
восьмилопастный вентилятор.
Вняв жалобам водителя, профессор обратился к Тирессуэну, как ни в
чем не бывало покуривавшему на своем посту в кузове.
- Не пора ли остановиться и подождать спада жары?
Туарег покачал головой.
- Надо беречь машину! - воскликнул профессор. - Почему мы не
можем ехать вечером?
- Вечером сюда придет сильная буря, - отвечал Тирессуэн. - Вода в
бочках будет высыхать... и придется стоять на месте. Нужно сейчас
ехать дальше!
- Почему ты знаешь, что будет буря?
- Здесь всегда бури. Такое место. Горы Ахаггара сражаются здесь с
Танезруфтом.
Профессор приказал водителю ехать дальше.
Танезруфт - страна гибели, жажды и миражей - расстелился
необъятной равниной. Когда-то доступный караванам не во всякое время
года и лишь по единственной дороге через колодцы Ин Зиза и эрг Афараг,
страшный Танезруфт оказался удобным путем для быстроходных
автомобилей. Правда, автомобили в Судан ходили по той же старой
караванной дороге, снабжаясь привозной водой на промежуточной станции
Бидон-5. Одинокая машина археологической экспедиции везла в двух белых
бочках солидный запас в триста литров воды и могла не заходить на
станцию. В середине дня бензонасос грузовика стал отказываться
подавать испаряющийся бензин. Пластмасса рулевого колеса стала
обжигать руки водителя, и он обернул руль тряпкой. Пора было сделать
остановку. Неглубокое сухое русло приютило путешественников,
растянувшихся на песке под машиной. Это единственно возможная в
Танезруфте тень - маленький прямоугольник, которого едва хватало на
пять человек. Было жутко отойти на шаг от нее, в неистовствующий
пламень солнца. Будто все живое исчезло с лица земли и пятеро
путешественников остались последними людьми в море слепящего зноя на
песке, сверху присыпанном мелким серым щебнем.
Пустыня огнем веяла в лица пришельцев, и от ее дыхания трескались
губы, лопались кровеносные сосуды в глазах и в носу, становилось все
труднее разлеплять отяжелевшие веки. Во рту появилось отвратительное
ощущение - точно язык, покрытый ранами, касался сухой бумаги или
ткани. От смачивания водой боль проходила, но вскоре появлялась снова.
Люди были испуганы Танезруфтом, но слишком отупели и измучились, чтобы
роптать на судьбу, как неминуемо делают европейцы во всех трудных
случаях своей жизни.
Незаметно бесконечный день перешел в вечер, и ярость
опустившегося солнца наконец ослабела. Машина выбросила длинную тень,
в которой укрылось бы полсотни людей, но теперь в ней не было нужды.
Все кругом приобрело отчетливость очертаний, стали видны и пологие
волнообразные всхолмления пустыни, днем размытые в сероватом тумане
раскаленного воздуха. Вялые и ослабевшие люди расселись по своим
местам, водитель, проклиная день и час своего рождения, запустил
мотор, и белый грузовик принялся покачиваться и нырять по пологим
буграм. Проплыли мимо узкие уэды с одним-двумя пучками иссохших трав.
Экспедиция углубилась в Танезруфт - вокруг не было ничего, кроме
уплотненного бурями песка, иногда прикрытого полосами и клиньями
темноватого гравия и дресвы. Насколько хватал орлиный взор туарега и
даже десятикратный бинокль профессора, стелилась равнина, вдали, у
горизонта, тонувшая в пылевой дымке.
Внезапно люди встрепенулись. Очень четкие, совершенно прямые
линии прорезали равнину Танезруфта на всем ее видимом протяжении, от
северного края горизонта до южного. Ближе линии разбежались,
разъехались, как пути на железнодорожной станции, и превратились в
широкие следы могучих машин. Профессор остановил автомобиль.
Путешественники невольно застыли перед величественным зрелищем. Что